Слева, немного позади нас, пулеметчики расчета Косых смотрят через щит «максима», как завороженные, а в окопчике приподнялся гвардеец Петр Лещев. За поясом гранаты, карабин в руке, а взгляд устремлен на вражеские позиции, и весь он готов рвануться вперед.
Грохот сотрясал высотку непрерывно минут пятнадцать. Затем артиллерия перенесла огонь ближе, чтобы сопровождать пехоту, и вот... сразу в трех пунктах вверх взлетели серии разноцветных ракет. Это сигнал атаки!!! По холмистому полю замелькали сотни точек. Люди бегут, падают, снова бегут. Я толкаю в бок Ищенко, он взмахнул флажком. Гвардейцы выскакивают из окопов, и вся наша рота устремляется вперед. Взводы Коркина и Хоменко справа и слева, а мы в центре боевого порядка, бежим прямо на высоту с одной мыслью — быстрее перемахнуть расстояние, ворваться во [57] вражеские окопы. Противник, ошеломленный огнем, пока не оказывает сопротивления. Без передышки проскочили метров сто пятьдесят. Артиллерийский огонь снова переметнулся на высоту. Справа, вытянувшись полукольцом, атакуют роты Орехова и Лучанинова. Там комбат и Гриппас, а еще южнее за высоту 130,0 дерутся гвардейцы 118-го полка.
Высота уже почти рядом. Все чаще свистят пули. Огонь еще редкий и неорганизованный, но то и дело падают бойцы. Короткая остановка. Рота залегла. Ищенко озирается по сторонам, разыскивает наш пулемет. Я вижу его хорошо. Кто-то убит или ранен. Косых возится около него... Но вот пулемет снова заработал. Рота Орехова уже у самого подножия высоты. Надо продвигаться. Ищенко громко кричит: «Вперед, ребята! Ура-а-а!» И опять бешеный рывок навстречу пулям. Раскаты «Ура!», «За Родину!» несутся со всех сторон. Автоматная трескотня сливается в сплошной гул. Правофланговые роты уже дерутся на высоте.
Перескочили первую линию фашистских окопов. Серая стена разбитого дота пахнула в лицо большим проломом. Кругом множество воронок. Валяется исковерканное оружие, трупы гитлеровцев. Неожиданно почти в упор с высоты резанул пулемет. Несколько бойцов ткнулись в землю. Рота снова залегла, но правее гвардейцы поднимаются все выше. Кто-то сильно метнул гранату. Пулемет смолк. Вместе с Ищенко кричу: «Вперед! Вперед!» Бойцы врываются на высоту. С юга спешат соседи. Комбат Богданов во главе группы гвардейцев вышел с нами на одну линию.
Высота теперь наша!
Стрельба несколько утихла. Седьмая и восьмая роты, развернувшись правее, ушли вперед. Наша рота еще занята очисткой траншей, поспешно оставленных гитлеровцами. Я приказал Ищенко не задерживаться и с двумя взводами пройти на западные скаты. В траншеях и блиндажах кучи разного хлама: чемоданы с награбленным добром, снаряжение, запасы продуктов. Видно, надолго гитлеровцы хотели обосноваться здесь. Какой-то солдат ударом ноги с силой вышвырнул портрет Гитлера и, яростно растоптав его, побежал дальше. Бойцы Хоменко, выполнив свою задачу, по моему приказу свернулись в колонну и пошли догонять роту.
Мимо провели группу пленных, взятых ротой Орехова. Эти вояки только что стреляли в нас. Вид у них подавленный, хмуро смотрят вниз. Крепко им досталось на этой высотке! [58]
Задача выполнена. А за высоткой снова разгорелась перестрелка.
На новом КП батальона, который был перенесен в конец левого отрога Качалинского оврага, я застал только Левкевича и Гриппаса. Оказалось, комбат Жихарев во время атаки был тяжело ранен и уже отправлен в тыл. Вышел из строя пораженный осколками мины и капитан Курмаев. Из состава батальона выбыли в этот день еще десятки командиров и бойцов. Война жестока. Кто знает, где солдату суждено отдать свою жизнь за родную землю...
Подразделения продвинулись западнее и перехватили дорогу, идущую от Задоно-Авиловского на Хлебный. Над нами появились первые группы фашистских бомбардировщиков и сбросили бомбы в разных местах. Где-то неподалеку заскрипел шестиствольный миномет, и в районе старого КП глухо разорвались тяжелые мины. Выбитый из укреплений противник цеплялся за каждую складку местности. Однако и наступающие исчерпали свои силы. Люди нуждались в отдыхе. Батарея Каплана и минрота Силаева, выпустившие за день более тысячи снарядов и мин, ощущали недостаток в боеприпасах, подвезти которые можно было только ночью. Не в лучшем положении оказались батальоны Богданова и Ткаченко. Продвижение Богданова было задержано на высоте, а Ткаченко, обеспечивший фланг, остановился у вершины правого отрога оврага.
Полк Колобовникова, взяв хутор Хлебный, также был остановлен.
Иван Андреевич Гриппас, принявший командование батальоном, доложил обстановку в полк и получил приказание закрепиться на занятом рубеже.
— Ни один отвоеванный вершок земли не должен быть отдан врагу! — приказал Омельченко.
— Сделаем все, что в наших силах, — ответил третий по счету командир батальона.
Гриппас по своему характеру, образу мышления и действиям во многом отличался от своих предшественников. Он был воплощением уравновешенности. Не любил давать обещаний и не произносил громких фраз. Временами казалось, что он слишком флегматичен и будто не обращает внимания даже на самые серьезные дела. Но он тоже был прекрасным командиром.
Мы приспособили под КП захваченный у врага блиндаж, предварительно выбросив из него гору бутылок, мусор, обрывки газет и разную дребедень. Связисты, собрав вокруг хворост, даже прокурили внутри дымом, чтобы и запаха [59] фашистского здесь не было. Хотя сознание выполненной задачи радовало, но в нашем небольшом кругу в этот вечер было непривычно грустно. Выход из строя близких нам людей, которых утром мы видели бодрыми, здоровыми, действовал угнетающе.
Виктор Левкевич сидит в уголке на каком-то обрубке нахохлившись и монотонно читает список личного состава. Рядом с ним писарь Орлов изредка подтверждает: «убит», «ранен», «в строю». Левкевич ставит крестики, галочки, потом записывает четко: «Пал смертью храбрых в боях за Родину», дата, место, подписи. Вероятно, родные и близкие все еще думают, что их сын, муж, брат находится в наших рядах, а он или захоронен в братской могиле, или лежит в медсанбате.
Когда Левкевич закончил подсчет и сообщил точные цифры, я стал писать краткое политдонесение военкому о результатах боя и отличившихся командирах и бойцах. Но было и другое дело — сообщить родным и родственникам о тех, кто выполнил свой долг. Комбат рассматривает схему новой позиции. Входит Ткаченко, наш постоянный сосед справа. Присев к стенке, говорит:
— Везет мне, черт возьми! По личному приказу генерала должен с тыла атаковать высоту 128,8. Время-то — ночь, а надо разведать, занять исходные. Принимайте мой район, сейчас выходить буду.
— Значит, штурм продолжается, — сказал Гриппас.
— Выходит, так. Ты генерала знаешь, если сказал, значит, все!
— Да, он такой...
Наши роли поменялись. Теперь мы будем прикрывать фланг Ткаченко и содействовать его успеху. А он должен отойти немного назад и, резко повернув на север, ударить в тыл гитлеровцам, все еще удерживающим высоту справа от Качалинского оврага. Нелегкая задача!
Справа от нас всю ночь гремел бой. Мы одной ротой удерживали его район и чувствовали всю сложность ночной атаки нашего товарища. Подробности узнали позднее.
Вот что там произошло.
Развернув батальон в боевой порядок в правом отроге оврага, Ткаченко сумел скрытно приблизиться к обороне противника и с ходу перешел в атаку. Но первая попытка оказалась неудачной. Перед неприятельскими окопами на высоте оказались скрытые проволочные заграждения. Неожиданность! Что предпринять? Ткаченко проявил большое мужество и самообладание. Посоветовавшись с товарищами [60] и офицером штаба полка Бондаренко, он отвел роты и вызвал артиллерию.
Сильный артиллерийский удар по самой вершине высоты расчистил дорогу гвардейцам. Ткаченко поднял роты на штурм. Он сам, и его военком, и офицер штаба шли среди бойцов. Неудачи не должно быть! Рота гвардии лейтенанта Ф. Я. Ялфимова первой ворвалась на вражеские позиции. Ротный лег за пулемет и в упор расстреливал фашистов, ведя огонь вдоль траншей. Вражеская пуля сразила командира, он так и остался на месте, не выпустив пулемет из своих рук. Но бойцы в рукопашной борьбе уже очищали последние окопы. Отличился здесь пулеметчик Н. И. Есин. Почти весь гарнизон гитлеровцев был перебит. С рассветом лейтенанта Ялфимова похоронили здесь же, на отвоеванной земле, за которую он отдал жизнь.
Ночная атака Ткаченко упрочила наше положение на плацдарме. Позднее комдив издал приказ, в котором отмечался особо подвиг бойцов 118-го полка, взявшего Хлебный, и батальон Ткаченко, штурмовавший эту высоту.
В ту же ночь мне пришлось проверять наши тылы. Беспокойство вызвали пополнение боеприпасов и эвакуация раненых. Я нашел тыловиков в том же спасительном овраге, который хорошо защищал от снарядов и бомб. В нем было множество ответвлений, расщелин, укрытий, и все это замаскировано густым кустарником. Не будь этого оврага, мы, наверное, не сумели бы так легко получать все необходимое для боя.
На пункте боепитания, где находился Некирясов, было весьма оживленно. В кустах целая гора ящиков с боеприпасами, снаряды, мины. Подъезжают повозки, и из темноты то и дело слышится:
— Старшина, мины!
— Старшина, патроны и гранаты в девятую!
Взводный докладывает:
— Всех обеспечил, товарищ комиссар, только для батареи еще добавить надо!
— А сами как себя чувствуете? — спрашиваю его.
Он обтер вспотевший лоб рукавом:
— Сами? Сами-то еще и поесть не успели. Одних ящиков сколько переворочали, да и раненые...
Ребята оказались молодцами. Работа их не видна, но как она необходима для тех, кто дерется с врагом! И повара, и ездовые — все были загружены работой. Мы с Коробовым тоже не имели крошки во рту и решили воспользоваться приглашением повара Кохана пообедать, поужинать [61] и заодно позавтракать. Что ожидало нас утром — никто не знал. Гитлеровцы наверняка попытаются контратаковать. Присели здесь же, под звездным небом, с котелками. Некирясов говорит:
— Нынче я узнал, что такое наступление. В обороне-то по-другому все было.
— А артиллерия! Дым стоял тучей, — подхватил один из солдат.
— Совсем сволочь Гитлер, людей много губит, бить сильно надо.
Кохан расстроен. Нет его былого балагурства. Как будто подменили бойца. Я справился у взводного, что случилось. Тот ответил:
— Друг его... бронебойщик... покалечен...
Мне стало все ясно. Кохан и Мещеряков были закадычные друзья. Здоровенный Василий бывал частенько на кухне и повару пришелся по душе. Кохан был привязчив в дружбе и теперь горюет.
Санитар Яша Павлов провел нас по оврагу в медпункт. Хотелось узнать о своих бойцах. Фельдшер отдыхал. Вера сидела в уголке на каком-то ящике и тоже дремала. Спросил ее с ходу и чуть не напугал:
— Здравствуй, Вера! Наши все отправлены или здесь?
Она быстро вскочила:
— Все, все...
Сидим с ней минут пять. Вера перевертывает странички ученической тетради и медленно читает:
— Жихарев — тяжело, бедро, ноги. Курмаев — осколочное... Весков — пулевое, навылет...
Я собрался уходить. Вера спросила:
— Как там у вас?
— Закрепляемся.
Следующие трое суток противник несколько раз переходил в контратаки, но небольшими силами. Их легко отражали. Все время мелкими группами налетала авиация, но в нашей обороне уже были отрыты окопы полного профиля.
Однако чувствовалось, что враг подтягивает силы.
22 сентября фашисты начали крупную контратаку с целью сбросить гвардейцев с плацдарма. Главный удар наносили силами свежего 134-го пехотного полка 384-й дивизии против второго батальона 118-го полка гвардии капитана Колесова, занимавшего оборону юго-западнее Хлебного. День стоял ясный. Густые вражеские цепи были хорошо видны на фоне желтоватой травы. Они все ближе продвигались к окопам. Артиллерийский полк Соболевского открыл сильный [62] огонь. Гитлеровцы залегли, но потом снова поднялись в атаку. Батальон отражал натиск врага изо всех видов оружия. Хорошо помогли ему артиллеристы и минометчики полка, объединенные начальником артиллерии В. Б. Мироновым. Противник начал отходить, но многие гитлеровцы застряли на месте. Комбат воспользовался их замешательством и бросил в обход свою пятую роту. Гвардейцы приблизились вплотную и открыли огонь из автоматов. Тут произошло неожиданное. Кто-то из солдат-австрийцев застрелил командира-немца, а один из них поднял белый флаг и крикнул по-русски: «Мы сдаемся!» Сорок три солдата, остатки двух рот, были взяты в плен.
Контратака провалилась.
Во второй половине дня гитлеровцы нанесли удар в стык батальонов — нашего и Ткаченко. Кроме пехоты в атаке участвовали подразделения мотоциклистов и кавалерийский эскадрон. Бой длился дотемна. Наши минометчики сразу рассеяли кавалерию и мотоциклистов. Но пехота в один из моментов опасно приблизилась к позициям наших рот. Там находился Гриппас. По оврагу он сумел подтянуть несколько пулеметов. И как раз вовремя! Командир роты Орехов был тяжело ранен. Находившийся с ним политрук Василий Танцура лично руководил отражением атаки. Огнем из автомата он уничтожил до десятка гитлеровцев, тоже вышел из строя, получив сразу четыре ранения. Потом несколькими удачными залпами «катюш» враг был обращен в бегство. Смирившись с потерей плацдарма, противник нас больше не атаковал.
28 сентября, перед вечером, мы получили приказ срочно передать боевой участок 22-й мотострелковой бригаде и выйти на левый берег Дона.
На КП мы радушно встретили представителей новой части, угостили их хорошо, а ночью передали свой район обороны. Но тут прибежали к нам встревоженные минометчики. У них не принимают мины, а их еще около четырехсот штук. Что делать? Командир роты Силаев подсказывает:
— Надо устроить фашистам последний концерт.
Предложение дельное. Новые хозяева обороны тоже не возражают отметить чем-то свой приход сюда. Указали минометчикам цель — овраг с кустарником, где, как заметили, немцы прятались по ночам.
Получилось эффективно. Беглый огонь из всех наших минометов, наверное, подчистил в овраге все под метелку. Разрывы взбудоражили весь передний край. Раздались звонки от соседей, но минометчики не снижали темпа огня, пока [63] последняя мина не была выпущена. Так мы расстались здесь с врагом: по-нашему, по-гвардейски...
Собравшись в овраге, двинулись к переправе походной колонной. Мы шли по родной, только что отвоеванной и политой кровью нашей земле. Лишь в пути мы узнали, что по решению Военного совета фронта 37-я гвардейская стрелковая дивизия срочно перебрасывается в Сталинград.
На подступах к Тракторному
Подразделения только начали выходить с плацдарма, а в штабе дивизии все уже были заняты подготовкой марша. В приказе командующего от 28 сентября 1942 года подводился итог боев на Дону. Всех радовала высокая оценка боевых действий гвардейцев. В приказе говорилось, что, находясь в составе 4-й танковой армии, 37-я гвардейская стрелковая дивизия выполнила ряд ответственных боевых операций, с честью удерживала плацдарм у Хлебного, Зимовейской, героически отразила все попытки противника форсировать Дон у Трехостровской, успешно действовала на западном берегу реки, что бойцы, командиры, политработники показали героизм и отвагу, истребив тысячи фашистов, массу его огневых средств и танков...
Так после непрерывных боев без пополнения и отдыха 109-й гвардейский полк, следуя в голове главных сил дивизии, к исходу 2 октября 1942 года приближался к Сталинграду. Наш поход сюда был вполне логичен и объясним. Накал борьбы в стенах этого города был уже настолько велик, что, подобно магниту, притягивал к себе все новые и новые силы со многих участков фронта.
37-я гвардейская дивизия перебрасывалась в город в самый напряженный период сражения.
Фашистские войска, захватившие вокзал и несколько кварталов в центре города, перенесли главные усилия на овладение северным, заводским районом, сосредоточив там крупные силы. Несколькими ударами они оттеснили наши части из Орловки, овладели рабочими поселками Баррикады и Красный Октябрь и стали готовить наступление на Тракторный завод. Их план состоял в том, чтобы прорваться здесь к Волге, потом нанести мощные удары в сторону флангов и сбросить части 62-й армии с их позиций. Всего два-два с половиной километра отделяло теперь гитлеровцев от берега Волги. И они продолжали атаки, не считаясь с потерями, выбивали ослабевшие от длительных боев советские части с оборонительных рубежей. [64]
Вот как оценивал сложившуюся к моменту прибытия нашей дивизии в Сталинград обстановку бывший командующий 62-й армией В. И. Чуйков.
«Ход боев показывал, что противник решил во что бы то ни стало пробиться к Волге и, захватив основные заводы, оттуда развить наступление вдоль Волги на юг. Его силы на этом направлении все время наращивались, и к 4 октября было установлено, что от реки Мокрая Мечетка до высоты 107,5, на фронте около пяти километров, действуют пять дивизий — три пехотные и две танковые — и многие части усиления... В этой обстановке было решено дивизию Жолудева поставить на оборону Тракторного завода»[6].
Последний отрезок марша от Дубовки, где была переправа через Волгу, мы совершали на автомашинах полка резерва Верховного Главнокомандования, выдвинутого штабом фронта в этот район. Марш был утомительным и тяжелым. Привал сделали накоротке, а потом уж ехали без остановки. Длинная вереница мощных грузовиков двигалась полевому берегу реки на большой скорости. Пылевые тучи над всей дорогой висят стеной. Не продохнуть! Кое-кто из солдат изловчился укрыться плащ-накидкой, а другие, не выдержав, свалились на дно грузовика и лежали неподвижно. Не хочется ни говорить, ни слушать. Только комбат, не обращая внимания на пыль, стоит у кабины и посматривает по сторонам. Он весь белый, точно обсыпан мукой.
Но вот полевая дорога, вильнув между косматых холмов, пошла рядом с прибрежной линией. Появились заросли кустарника. Из плавней с большим шумом взмыла вверх стая напуганных птиц и с пронзительным криком закружилась над колонной. Налетевший ветерок оттянул пыль, обдало прохладой. Близость Волги подбодрила людей. Бойцы зашевелились. Виктор Левкевич резко сбросил накидку и запел во весь голос:
Меж крутых бережков
Волга-речка течет...
Любимый напев народной песни подхватили в машине. Даже комбат не смог удержаться и, отвернувшись в сторонку, точно стыдясь своей слабости, подтягивал баском:
А за ней по волнам
Легка лодка плывет.
Но песня оборвалась неожиданно. Один из солдат громко крикнул: [65]
— Смотрите, Сталинград!
С вершины холма, куда выскочила наша машина, все увидели горящий город. Из его прибрежной части высоко вверх поднимались два больших столба черного дыма, расстилавшиеся в небе огромной тучей. Над городом мелкими точками кружились самолеты, слышался гул тяжелой канонады. От лирического настроения, навеянного красотой могучей реки, не осталось и следа.
— Вот он какой, братцы! — громко воскликнул рядовой Афанасьев.
Солдаты с тревогой смотрели на пожары. Никто не решился нарушить молчание. На лице Левкевича застыло удивление. Гриппас повернулся к нам, проронил всего одну фразу:
— Скоро будем там!
Никто ему не ответил.
Машины, преодолев холмистое плато, по сигналу регулировщика сворачивают вправо. Черные тучи дыма все время висят над нами. Грохот разрывов и шум настолько велики, что, разговаривая, приходится повышать голос. Мы уже в зоне действия артиллерии противника и заканчиваем последние сотни метров пути. Не доезжая поселка Цыганская Заря, машины одна за другой скрываются в кустах. Тут остановка.
Полк Колобовникова, наши штабные и батальон Ткаченко уже здесь, все остальные идут следом. В глубине кустарника мы заметили палатку. Возле нее несколько офицеров. К нам подбегает помначштаба гвардии капитан Толкачев:
— Все прибыли?
— Все, кроме обоза! — отвечает комбат, стряхивая с себя пыль.
— Что слышно об обстановке? — осведомляемся у него.
— Проясняется. Боевое распоряжение есть. Выдвигаемся за Тракторный. Уточните все — и к командиру.
— Значит, не опоздали?
— Двух офицеров вам на пополнение, — сообщает капитан Толкачев, — да троим звание присвоили: Суханову, Дижевскому и Некирясову, теперь они младшие лейтенанты.
Дижевского уже не было с нами. Он в госпитале. Быстро подсчитываем людей. Ротные стоят полукругом и по очереди докладывают. У Лучанинова, как всегда, в докладе ни одного лишнего слова:
— Людей, оружия — полностью, на руках бэк, сутодача продовольствия. Рота готова к выполнению задачи. [66]
Замешкался немного лишь Ищенко, не назвал цифр. Это его слабое место: в детали он не всегда вникает. Седьмой ротой вместо Орехова командует Назаркин. Тихий и вялый, но доложил точно.
Подсчеты закончены. Комбат распорядился: почистить оружие, пополнить боеприпасы, окопаться и ждать. За Волгой по-прежнему все гудит и грохочет. Отдельные снаряды рвутся на нашем берегу.
В штабной палатке трое: Омельченко и Малков около карты, Звягин — в стороне, курит. Вид у них сосредоточенный, разговор предельно краткий и деловой. Батальон получает предварительную задачу — оборонять центр полка. Справа — Ткаченко, слева — Богданов. Но все уточнится, когда вернется оперативная группа, возглавляемая Брушко. Она уже на правом берегу Волги. Омельченко напоминает:
— Людей подготовить, разъяснить характер боев в городе и, главное... главное, чтобы поняли — отстаивать рубеж до конца.
Военком добавляет:
— Поговорите с бойцами. В каждом взводе, отделении имейте крепких людей. Будет трудно, потребуется товарищеская поддержка.
Едва успели привести в порядок и накормить бойцов, как в расположение прибыли командир дивизии и комиссар Щербина.
Мы выстроили поротно батальон в разных местах в целях маскировки, так как противник все время обстреливал берег. Генерал в десантной куртке, небрежно наброшенной на плечи, подошел к роте Ищенко, поздоровался. Солдаты ответили дружно и громко. Появление Жолудева всегда вызывало у бойцов прилив бодрости.
— Как чувствуете себя после марша?
— Хорошо, товарищ гвардии генерал! Все в порядке! — раздались голоса из строя.
— С фрицами теперь знакомы? — спросил он, улыбнувшись.
— Встречались, товарищ генерал!
Жолудев окинул взглядом роту. У многих бойцов поблескивали ордена и медали. На лицах солдат ни малейшего уныния или робости.
— Помните, ребята, с гвардии спрос вдвойне. От нас потребуется большое упорство. Но вы не новички. Знаете, что делать.
Генерал обошел все роты и кратко разъяснил солдатам [67] суть новой задачи. Собрав в сторонке всех комбатов и военкомов, он еще раз предупредил о трудностях боев в городе и в конце, точно вспомнив что-то, произнес с сожалением:
— Многих уже нет. А придется по-настоящему драться.
На следующий день переправиться через Волгу не удалось. Тяжелая артиллерия врага разрушила пристань. Люди часа три пролежали на берегу и были отведены в укрытие. В ночь на 4 октября мы снова двинулись к переправе. Сообщили, что бои идут где-то у Мытищ и восточнее Силиката.
В полной темноте роты залегли в кустах. У причала резко выделяется высокая фигура Жолудева. Он громко отчитывал кого-то за беспорядок. Снова над головой прошуршали снаряды, и в тылу загрохотали разрывы. На той стороне реки все горит, багрово-красные отблески дрожат на гребнях волн. К берегу пристают первые катера. Комендант поднялся с земли и, взмахнув рукой, крикнул:
— Следующие, на посадку!
Комбат поднял роту Назаркина, и мы вместе с ним бежим вперед. Жолудев, увидев нас, не стал слушать рапорт, а лишь бросил одно слово: «Пошли!» Управление батальона и рота погрузились на легкие суденышки, и они быстро понесли нас к острову Зайцевскому. На воде в разных местах рвутся снаряды, но катера, маневрируя, обходят зону огня. Жутко сидеть, прислонясь к борту, и ждать, когда пройдут эти минуты под обстрелом. Солдаты плотно жмутся друг к другу. Палуба набита битком, ни шуток, ни смеха, даже нет желания посмотреть по сторонам. Темная пучина реки временами вздымается, и тогда кажется, что наш катер идет ко дну. Но нет, он только перевалился через гребень волны и снова точно держит курс.
С острова Зайцевского роты по штурмовому мостику переправились на городской берег.
На песчаной отмели начальник штаба дивизии Брушко с группой офицеров встречает каждый батальон. Он в курсе всей обстановки. На крутом берегу горят дома, и светло как днем.
— Не задерживаться! Скорее к рубежу! При случае развертываться и атаковать! — поторапливает он нас.
Иван Кузьмич Брушко, как и всегда, деятельный и энергичный. Из своей группы он выделил проводника, чтобы среди развалин мы быстрее нашли путь. Роты растянулись под бугром. Григорий Ищенко теперь впереди роты и вместе с представителем из опергруппы поднимается вверх, в город. Последними проходят через мостик минометчики Силаева. На руках несут минометы и лотки с минами, но не отстают. [68]
На остров Зайцевский с каждым часом прибывает все больше войск.
Первые шаги по горящей сталинградской земле! Рота Ищенко уже поднялась на крутизну, направляемся за ней. И вдруг... Сразу точно удар грома! У самого берега взорвалось несколько снарядов, и брызги воды хлестнули по лицам. Всех сдуло точно ветром. А разрывы грохочут беспрерывно. Налет! Лежим на отмели и с затаенным дыханием ждем, когда наступит затишье. Впечатление такое, как будто артиллерия врага узнала место переправы и бьет прямо по мостику. Но это, видимо, обычный обстрел Волги, и скоро он прекратился. Получилась непредвиденная задержка. Гриппас посылает Левкевича проверить роты. Стрелки и пулеметчики не пострадали. У бронебойщиков убит солдат, а у Силаева один ранен. И пропал лейтенант Тарбеев. Куда он подевался — неизвестно. Бойцы наперебой докладывают:
— Вот здесь лежал!
— Сам видел его! — говорит ефрейтор Константинов и показывает на большую воронку.
— Наверное, убит! — тяжело вздыхает Чувиров.
Его поддержали другие.
Вполне возможно. Были уже подобные случаи и в этой роте. На Дону мина попала в бойца — не нашли и признаков человека.
Комбат приказывает Силаеву оставить людей для поисков и дает команду продолжать движение. Задерживаться здесь нельзя.
Первые шаги и первые потери на этой земле. Сражающийся Сталинград сурово предупреждал нас: без жертв здесь не обойдешься.
С нами идет гвардии лейтенант Ермаков, один из тех, кто вчера прислан на пополнение. Ищенко поставил его замыкающим. Он только что из стрелково-минометного училища и сразу же попал в горячее дело. За двое суток пребывания в полку повидал и обстрел артиллерии, и суматоху на переправе, и эти пожары. При первом разговоре произвел хорошее впечатление, но нелегко ему, конечно, начинать фронтовую жизнь с такого испытания.
— Как, товарищ Ермаков, себя чувствуешь, привык? — спрашиваю молодого командира.
— Со взводом познакомился, а привыкать буду помаленьку. Не думал, что сюда попаду. Уж больно тут все непонятно.
— Народ у нас крепкий, бойцы не подведут. [69]
— Но я пока чувствую себя среди них новичком, — признался он.
Мне понравилась скромность этого парня. Из него наверняка будет со временем хороший командир.
Пожары все полыхают. Роты, преодолевая развалины, все дальше втягиваются в город. На северо-западной окраине находится наш рубеж. Повсюду огромные разрушения. Сохранившиеся здания зияют выбитыми стеклами и проломами в стенах. Заводские корпуса уродливо ощерились металлическими остовами. На трамвайных линиях валяются каркасы сгоревших вагонов, везде груды железа, битого кирпича. Казалось, что здесь все вымерло и нет ни одного живого существа. Но в городе были и гражданские люди. Как и почему они остались — никто не знал. Мы встретили несколько групп, торопливо шедших к переправе. Они со страхом озирались по сторонам, но, заметив колонну войск, подбодрились, а некоторые помахали нам руками.
Миновали заводской стадион, перешли развилку железной дороги, идущей на Силикат, и втянулись в группу больших домов Линейного поселка. Батальон Ткаченко свернул вправо к устью реки Орловка. Улица Ногина почти вся разрушена. Пересекли улицу Красина, и тут загремела стрельба. Огонь вели из двух полуразрушенных домов на Бакунинской. Прямо за ней должен быть овраг Мытищи — наш рубеж обороны. Шедшая впереди рота Григория Ищенко сразу развернулась в цепь. Началась перестрелка. По приказу комбата вправо ушли роты Лучанинова и Назаркина. Они охватили квартал с фланга.
Никто не ожидал, что вступим в бой сразу же. Впереди гремит стрельба, слышны взрывы гранат. Пожар и здесь освещает непривычное для нас поле боя, но наши роты точно растворились среди развалин. Мы стоим с комбатом и Левкевичем, прижавшись к углу дома, и еще не можем понять, нарвались ли на большую группу противника или это только его разведка? Из темноты вынырнули Силаев и Чувиров. Они докладывают, что ставят минометы у тубдиспансера, но не знают, куда вести огонь — где наши, а где противник. Левее нас, где должен был занимать оборону Богданов, тоже загремели выстрелы. Положение напряженное. Все трещит и гудит, и мы не видим роты. Где Ищенко? Комбат при всем его спокойствии ругается:
— Черт его знает, в каждую дыру нос сует, а где рога — не сообщит!
Но вот перестрелка в домах стихла, появился Ищенко. Каска сдвинута на затылок, в руках автомат: [70]
— Все в порядке, дома очищены. Можно продвигаться дальше?
Ищенко действовал быстро и решительно. Определив, откуда ведется огонь, он со взводом Хоменко первым ворвался в нижний этаж. Взводы Коркина и Ермакова действовали с флангов. Бой шел минут двадцать. Гитлеровцы — а это была их разведка — отступили за овраг, на Щелковскую. Гриппас махнул рукой, скомандовал: