ЕЩЕ О НЕКТАРНЫХ ПАСТБИЩАХ 14 глава

Была сделана еще одна проверка: сироп в кормуш­ках заменили пыльцой. И все равно синие кружились, а красные, прилетавшие издалека с корзинками об­ножки, выписывали восьмерки.

В следующей серии проверок «синюю» кормушку с сиропом стали отдалять от улья, «красную» начали приближать.

И каждую новую позицию кормушек в поле ока­залось возможным проследить по изменениям фигуры и движений танца меченых сборщиц в улье. Танец «синих» стал постепенно переходить в восьмерку с ровным бегом в полукружиях и вилянием брюшка в прямых. Танец «красных» стал все больше и боль­ше приближаться по форме к простому кружению. После того как кормушки полностью обменялись местами, сборщицы тоже полностью изменили танец:

теперь все «синие» виляли в восьмерках, а все «крас­ные» кружились в спиральном «О».

Однако из этих наблюдений у стеклянного улья не ясно еще было, как совершается тот процесс, который И. П. Павлов называл переходом с передаточного провода на приемный.

Видно было только, как пчелы, возбужденные кру­жениями и виляниями тела танцовщицы, вприпрыжку спешили за ней, повторяя ее движения, вытягивая уси­ки и как бы ощупывая ими танцующую. Но ничто не говорило пока о том, как прочитывают пчелы указа­ния, сообщаемые им на немом «языке» движений. Хотя многое и сейчас здесь не разгадано, уже извест­но, однако, что танец — это сигнал, информация, на­сыщенная очень содержательными подробностями. И ритм, и количество поворотов, и быстрота бега пче­лы во время танца имеют, как стало ясно, определен­ное значение, определенный, можно сказать, смысл.

Так хронометрирование фигур танца показало, что при стометровом расстоянии до места взятка танцов­щица совершает около одиннадцати полукружных пробегов в четверть минуты, при полуторастаметро-вом — около девяти, при двухсотметровом — восемь, при трехсотметровом — семь с половиной и т. д. Чем больше расстояние, чем дальше от улья место добычи, тем медленнее ритм танца на сотах. Когда место взят­ка удалено на километр, число кружений падает до четырех с половиной, при полуторакилометровом рас­стоянии — до четырех, а при трехкилометровом — до двух. Одним словом, количество полукруговых пробе­гов, совершаемых за единицу времени, уменьшается по мере удаления места взятка от улья.

И одновременно чем дольше полет, в который вы­зывает пчел танцовщица, тем быстрее, тем чаще про­изводит она во время танца виляние брюшком. При вызове в стометровый полет танцующая пчела при каждом пробеге делает не больше двух-трех виляний, при вызове в полет на двести метров — четыре, на триста метров — пять-шесть, на семьсот же метров — уже десять-одиннадцать.

217

Можно, оказывается, глядя на танцующую пчелу, без грубой ошибки определить, с какого расстояния она принесла свой взяток.

Но если бы информация ограничивалась одним только сообщением расстояния, одной только справ­кой о том, как далеко находится корм, за которым надлежит отправиться, то завербованным пчелам пришлось бы, вылетев из улья, летать по всем направ­лениям в поисках нужного места.

В таком случае только очень немногие достигли бы цели.

Здесь исследования вступили в область открытий, которые показали, до чего многообразны направления, в каких идет в природе развитие от низшего к высше­му, от простого к сложному. Еще недавно взаимная анатомическая приспособленность, обоюдная пригнан-ность устройства тела насекомых и цветков, которые ими посещаются, считалась наиболее показательным образцом гармонической слаженности, отшлифованной тысячелетиями действия законов естественного отбора. В танце пчел выявлены примеры еще более яркие, образцы еще более поразительные, усовершенство­вания еще более тонкие.

Расскажем о том, как они стали известны.

Несколько нумерованных пчел были выпущены с установленной в полутораста метрах от улья кор­мушки с сахарным сиропом.

Кормушка стояла на надушенной мятой подставке.

Едва пчелы стали летать на кормушку, ее убрали и одновременно в разных направлениях и на разных расстояниях от улья выставили четыре пластины, смоченные той же мятой, но не сладкие.

После этого в течение часа, пока продолжался опыт, четыре наблюдателя у надушенных пластинок регистрировали все события. За это время на самую близкую — в пятнадцати метрах — от улья пластинку прилетели два десятка пчел; к пластинке, выставлен­ной в другом направлении — в полутораста метрах от места недавних кормлений, явилась всего одна пчела: к самой дальней — за триста метров — прилетели де­сять пчел; на пластинку же, установленную ближе все-

218

го к месту, где раньше стояла кормушка, — в девя­носта метрах от него, — примерно четыре десятка пчел (точно: тридцать восемь).

Этот опыт запротоколирован в рабочих дневниках исследований под номером девятым.

В следующем, еще более сложном опыте (он запи­сан под номером десять) кормушку поставили в полу­тораста метрах к западу от улья (запомним и расстоя­ние и направление). Как и в прошлый раз, сироп не был ничем надушен, но кормушка стояла на флане­левом лоскуте, пропитанном мятным маслом.

Меченые пчелы, прилетавшие на кормушку, брали сироп, возвращались в улей и здесь бурно танцовали на сотах, высылая в полет новых сборщиц. В то время как новые, немеченые сборщицы сосали сироп из кормушки, их снимали за крылышко пинцетом и отса­живали в клетку.

Таким образом, в улей каждый раз возвращались лишь определенные, меченые пчелы.

Через некоторое время кормушку убрали и одно­временно в разных направлениях и на разных рас­стояниях от улья положили несколько фланелевых лоскутков, пахнущих мятой.

Дежурящие наблюдатели в течение часа подсчи­тывали пчел, прилетающих к душистым приманкам.

Раз сборщицы действительно способны каким-то образом оповещать сестер о том, откуда принесен корм, то на душистую приманку, лежащую к западу от улья, должно прилететь пчел больше, чем на те, которые лежат к югу, к востоку или к северу.

Так оно и получилось.

Одна приманка лежала рядом с ульем, и сюда за час прилетело больше восьми десятков сборщиц; вто­рая находилась за двести метров к востоку от улья, и сюда не прилетело ни одной пчелы; на третьей — в полутораста метрах к юго-востоку — была зарегист­рирована всего одна сборщица; на четвертой — в полу­тораста метрах к юго-западу — зарегистрировали сорок один прилет; и за то же время к западной, то-есть в прежнем направлении, хотя она и находилась в чет­верти километра от улья, то-есть на сто метров даль-

219

ше, чем стояла кормушка прежде, прилетело сто три­дцать две пчелы!

Стало ясно, что пчелы-сборщицы ищут корм не где попало, а именно в том направлении, где недавно стояла кормушка с сиропом. И ведь его здесь ищут пчелы без всякой метки, то-есть прилетевшие сюда впервые, самостоятельно, без провожатых.

Несколько раз на всевозможные лады повторялся этот опыт, и наблюдения — подсчеты пчел, прилетаю­щих на разные пластинки, — со всей ясностью, на какую можно было рассчитывать, каждый раз под­тверждали, что множество пчел ищет добычу не где попало, а именно вблизи от места, где прежде брали корм другие сборщицы той же семьи. Это значило, что новички-сборщицы вылетают из улья за взятком, имея направление полета. При этом дополнительные исследования показали, что между ульем и местом взятка не существует, как одно время предпола­гали, никакой душистой трассы, по которой якобы пчелы летают, руководствуясь обонятельными пелен­гами.

Направление полета — теперь это доказано — пче­лы-вербовщицы сообщают также в фигурах своего танца.

Три точки — положение солнца, место расположе­ния улья и место нахождения добычи — намечают со­бой вершины воздушного треугольника, в котором две точки — леток улья и место взятка — являются по­стоянными, а третья—переменной. Угол, образованный двумя прямыми: первой, соединяющей обе неподвиж­ные вершины треугольника (леток и место взятка), и второй, соединяющей одну неподвижную (леток улья) с подвижной (положение солнца на небосводе), ока­зывается главным ключом в сигнале. Величина этого угла — его назвали солнечным углом — и отражается в прямых, соединяющих полукруги, описываемые пче­лой в восьмерочном или серповидном танце.

Исследователи пчелиного «языка» давно обратили внимание на тот факт, что виляющий танец восьмерки совершается не всегда одинаково. Похожая на два «О», поставленных рядом, восьмерка в танце может

выписываться разными способами: движение по пря­мой, соединяющей полукружия, может производиться вверх головой, и в этом случае правое полукружие описывается по ходу, а левое — против хода часовой стрелки; или вниз головой, и в таком случае левое по­лукружие описывается по ходу часовой стрелки, а правое — против хода или, наконец, по горизон­тали.

Во время одного из опытов (вскоре после полудня) было замечено, что подопытные «синие» пчелы, приле­тавшие с кормушки, стоявшей в северо-западном на­правлении от улья, все танцовали одинаково, тогда как остальные пчелы семьи, в которой проводились наблюдения, танцовали в это же время по-разному и иначе.

Естественно было спросить себя, почему же пче­лы, прилетевшие с других мест, танцуют не одинако­во с первыми.

Этот вопрос был тем законнее, что к вечеру пчелы с той же кормушки танцовали попрежнему одинаково, хотя и по-другому: они выписывали на сотах ту же восьмерку уже совсем не так, как днем. И остальные пчелы танцовали иначе, чем днем, но опять не так, как пчелы, прилетевшие с кормушки.

На следующий день были выставлены две кормуш­ки — одна на северо-восток от улья с «синими» пчела­ми, другая на юго-запад от улья с «красными» пче­лами.

И что же?

«Синие», пробегая прямую, танцовали на сотах вниз головой, «красные» — вверх головой.

Продолжая далее изучение вопроса, исследователи покрыли стекла смотрового улья паутиной гравировки, сеткой горизонтальных, вертикальных и под разными углами проведенных прямых. Это позволило более или менее точно определять углы, образуемые прямыми, соединяющими полукружия восьмерок дальнего танца. В очередном опыте меченые четырьмя разными красками пчелы летали с четырех кормушек, расстав­ленных к северу, к востоку, к югу, к западу от стек­лянного улья.

221

Наблюдения начались с полудня. В полдень пчелы с южной кормушки танцовали и на правой и на левой сторонах сотов вверх головой, с северной — вниз, с во­сточной — влево, с западной — вправо.

Позиции танца менялись в течение дня соответ­ственно изменению угла солнца.

Все это происходило настолько четко, что оказа­лось возможным заранее математическим путем опре­делять на разные часы дня форму танца пчел, летаю­щих с кормушек, установленных в определенном месте. Пчелы выписывали на сотах под гравированным стек­лом фигуры, которые представляли настоящий солнеч­ный азимут для сборщиц.

Это тригонометрическое определение адреса, авто­матически воспринимаемое в танце мобилизованными пчелами, и служит им штурманским руководством в полете. Поэтому-то такие пчелы могут лететь за кормом без всяких провожатых, и сами по солнечному компасу находить нужное место.

Следует добавить, что не всякая пчела, прилетев­шая с взятком, танцует в улье.

Сборщица танцует, когда взяток достаточно богат. Чем обильнее источник корма, тем дольше, тем усерднее танцует она, тем больше пчел выводит в полет.

Однако если посадить пчелу на пропускную бума­гу, которая с помощью шприца редко и скупо смачи­вается снизу подкормочным сиропом, так, что корм достается пчеле с трудом, то она, вернувшись в улей и сдав добычу приемщицам, танцовать и звать за со­бой других не станет, хотя сама и может отправиться на старое место.

Больше того. Опытами, законченными в 1948 году, доказано, что при встречном ветре танец совершается так, будто бы место взятка находится дальше, а при попутном так, будто бы место взятка лежи г ближе.

В 1950 году новые, проведенные в горной местно­сти опыты показали, что если сборщице, вылетев из улья, предстоит подниматься вверх, то-есть лететь в гору, танец производится медленнее, как если б ме-

222

сто взятка находилось дальше, а если за кормом надо спускаться вниз, танец оказывается более быстрым, как если б путь был короче.

Но, пожалуй, наиболее неожиданными оказались результаты опытов, законченных в 1952 году и показав­ших, что поведение сборщиц в танце связано с состоя­нием кормовых запасов семьи.

Если в сотах улья мало нектара или перги, пчелы усердно танцуют, вызывая сборщиц и на скупые источ­ники взятка, а если корма вдоволь — оповещение о скудных находках прекращается.

Вместе с тем другие наблюдения, сделанные на пасеке в Горках Ленинских, говорят о том, что танец пчел может вызываться и составными, «частичными» раздражителями. Осенью, после того как всякие вы­леты сборщиц давно кончились (2 октября 1949 го­да), со стеклянного улья был снят утепляющий его ватник, и свет яркой лампы, поднесенный к стенке улья, вызвал в центре сота короткие, но четкие танцы, по крайней мере, десятка пчел.

Впоследствии опыт повторяли не раз и резкий пере­ход от темноты к свету неизменно побуждал какое-то количество дремавших в клубе пчел к танцу, раскры­вая, таким образом, условное происхождение этого рефлекса, воспитанного получением корма на свету.

Дальше будет рассказано о том, как с помощью танца и пчелы-разведчицы, которых рой, готовящийся отделиться от семьи, посылает для подыскания нового гнезда, «докладывают», где именно нашли они место для основания новой колонии.

Интересно, что никакие перемены положения улья и даже перевод сотов из вертикального положения в горизонтальное не мешали пчелам решать задачу с прежней точностью. При всех позициях направление танца соответственно и правильно менялось. И только на нижней поверхности горизонтально лежащего сота, когда пчел заставляли танцовать спиной вниз, они сбивались, путались и терялись.

Теперь можно заняться подведением итогов всей серии опытов.

223

Если добыча находится совсем близко от улья, бо­лее или менее точное местонахождение источника взятка не успевает зафиксироваться в полете пче­лы-сборщицы и сигнал сводится к тому, что есть взяток.

Сообщение об этом приходит в форме кругового танца, который, если бы речь шла о человеческих по­нятиях, можно было бы расшифровать приблизительно так:

«Совсем близко есть хороший корм. Поищите его вокруг улья, вы легко найдете! Нечего сидеть дома, когда цветы полны нектара!»

Направление полета к месту добычи сообщается разведчицей лишь при дальнем взятке, примерно боль­ше чем за сто метров. Это направление пчелы узнают только из виляющего танца, ритм и рисунок которого, меняющиеся в зависимости от условий, могут обозна­чать примерно следующее:

«Есть взяток! Лететь придется далековато. Повто­рите за мной мои движения! Присмотритесь, с какой скоростью и в какой позиции выписываются полукру­жия и проводится прямая! Получите координаты и собирайтесь в дорогу, пока солнце не изменило по­ложения и не спутало нам все карты! Вы летите, а я побегу, позову еще других. Корма там уйма — и отличного!»

Пчелы выглядят здесь очень «умными», впрочем в конце концов немногим больше, чем собака, стра­дающая от глистов и инстинктивно поедающая глисто­гонное растение — чернобыльник, который она находит среди множества других видов трав.

Нельзя, однако, не признать, что здесь — в летной деятельности пчел — мы имеем дело с инстинктом осо­бой чуткости и тонкости и с временными условными связями особой сложности и четкости.

Закономерностями, о которых рассказано выше, австрийский профессор Карл Фриш пытался обосно­вать откровенно идеалистический вывод о наличии в живой природе особого, сверхмудрого «биологическо­224

го разума». Он не первый, как мы уже знаем, возна­мерился провозгласить преимущество природных ин­стинктов над сознанием. Его вывод стоит отметить лишь потому, что о сходном случае, когда «одна шко­ла естествоиспытателей в одной отрасли естествозна­ния скатилась к реакционной философии, не сумев прямо и сразу подняться от метафизического материа­лизма к диалектическому материализму», упоминает в своем знаменитом сочинении «Материализм и эмпи­риокритицизм» В. И. Ленин. Как раз в этой связи В. И. Ленин и заметил, что иногда наука идет «к единственно верному методу и единственно верной философии естествознания не прямо, а зигзагами, не сознательно, а стихийно, не видя ясно своей «конечной цели», а приближаясь к ней ощупью, шатаясь, иногда даже задом».

Новые факты из биологии пчел, установленные в результате последовательного приложения в иссле­дованиях павловского метода изучения рефлексов, веско говорят о великой познавательной силе учения И. П. Павлова, с помощью которого найден теперь ключ к расшифровке пчелиной сигнализации.

Именно этот объективный павловский метод, приме­ненный также к изучению следующего звена в поведе­нии летных пчел, объяснил и то, как они, наряду с «языком танцев», пользуются еще и «языком цве­тов».

ДУШИСТЫЕ МАЯКИ

Как ориентируются пчелы на месте взятка. — Экза­мен по геометрии. — Ароматные шифры и их пе­редача. — Пчелы на базе «Нефтеторга». — Чем пахнут цветки, лишенные аромата. — Полный код системы сигналов.

Пусть на какой-нибудь лесной лужайке зацвела малина. Цветки ее — незаметные, скромные, можно сказать, серенькие. А вокруг малины бушует поло­водье огненно-желтых лютиков и одуванчиков, доцве-

223

15 Пчелы

тающих пурпурно-красных смолок и зацветающих дер­бенников, розовых кукушников и осотов, небесно-синих колокольчиков, снежно-белой кашки.

Почему же не разбегаются у пчелы глаза при виде всех этих богатств? Почему равнодушно пролетает она над этой сочной и живой палитрой луга, каждый уголок которого зовет ее яркими красками и сильным ароматом? Почему так уверенно опускается она на малину, у которой цветки собственно и назвать трудно цветками, так мало они привлекательны? Трудно до­пустить, чтобы вербовочный танец сообщал пчелам, кроме направления полета, еще и подробное описание цветков, на которых танцовщица нашла воодушевив­ший ее взяток. И уж, конечно, нельзя предположить, чтобы на «языке» пчел, как он ни оказался богат, существовали разные оттенки, отражающие приметы разных видов цветков. Однакоже завербованные пче­лы без колебаний выбирают на цветущей лужайке именно скромную малину, другие летят на смолку, третьи — на колокольчики, хотя они особой медонос-ностью не отличаются.

Известно, что пчела, прилетевшая на лужайку, за­топленную различными желтыми цветами, довольно быстро находит здесь нужные ей желтые цветки осота.

Скажем здесь же и об ошибках, которые тоже под­тверждают правило.

Рисуя в романе «Тихий Дон» первую встречу Листницкого с Бунчуком, Михаил Шолохов рассказы­вает о том, как в ту минуту, когда Листницкий оста­новился возле березок, к нему «на медную головку шашки села, расправляя крылышки, пчела».

Пчелу обманул в данном случае яркожелтый цвет начищенной меди.

В этом пчелином промахе писатель показывает еще одну осеннюю примету, которой живо дополняется пейзаж всей сцены: «розовели травы, все яркоцветные, наливные, в осеннем, кричащем о скорой смерти цве­ту». Действительно, летом, пока условия взятка хоро­ши, сборщицы, как правило, не ошибаются.

Больше того, если вербовочный танец производился пчелой, выпущенной с эмалированной, или фаянсовой,

226

или стеклянной кормушки, заполненной сладким сиро­пом, завербованные танцем пчелы и ее разыщут а са­мой густой заросли цветущих трав и опустятся не на цветки, а на кормушку с сиропом, хотя кормушка ни на какой цветок не похожа, а сироп никаким цветком не пахнет.

В повторных прилетах, бесспорно, имеют значение окраска и запах цветка, на котором пчела уже побы­вала и заправилась нектаром. Это установлено экспе­риментально.

В специальных опытах пчел приучали брать сироп с сильным жасминным запахом из кормушки, постав­ленной в синий ящик. Затем ящик несколько переме­щали, кормушку же из него вынимали и ставили в ящик желтого цвета.

Таким образом, приманка «синий жасмин» раз­дваивалась, причем пчелам предоставлялась возмож­ность показать, что они предпочтут: синий цвет или запах жасмина.

Возвращающиеся за новой порцией сиропа меченые пчелы уверенно направляли полет к пустому синему ящику. Подлетев поближе, они, не заходя в ящик, меня­ли курс и, сделав несколько поисковых заходов, пово­рачивали в сторону незнакомого по цвету ящика со знакомым жасминным запахом.

Поведение пчел в этом опыте и в других — с искус­ственными цветками и с естественными цветками, с ко­торых удалены лепестки, — показало: издали пчелы ориентируются на знакомый цвет, вблизи — на знако­мый запах.

Кстати сказать, когда те же опыты повторяли с пче­лами, у которых были срезаны усики, безусые пчелы летели на пустой синий ящик и входили в него, разы­скивая исчезнувшую кормушку.

15*

Долго оставалось невыясненным, имеют ли значе­ние размер и форма цветка, из которого берется нек­тар. Результаты опытов с искусственными —бумажны­ми и матерчатыми — цветками не дали достаточно яс­ного ответа на вопрос. Тогда была проведена серия ис-

227

следований, получивших шутливое название «экзамена по геометрии».

На гладкий белый столик клали синий круг, а на него ставили кормушку с сиропом, приучая пчел ле­тать сюда за кормом. Спустя некоторое время, когда достаточное количество пчел устанавливало связь со столиком, кормушку убирали, а на синий круг и поло­женный рядом синий треугольник выставляли такие же пустые кормушки. Наблюдатели проверяли, как ве­дут себя теперь прилетающие пчелы, на какую фигуру опускаются: на круг или на треугольник?

«Просто поразительно, как долго может колебать­ся пчела, летающая над столиком то над одной фигу­рой, то над другой, прежде чем опуститься...» — рас­сказывает исследователь.

Таким же образом была далее исследована способ­ность пчел отличать другие геометрические фигуры. Опыты показали, что хотя геометрические формы в чис­том виде редко встречаются в природе и потому «но­вы» для пчел, сборщицы в конце концов приучаются не смешивать вертикальные полосы с косыми и гори­зонтальными, треугольники с многоугольниками, пра­вильные, равносторонние треугольники с неправильны­ми, разносторонними. Они довольно четко различали треугольники разных цветов и размеров и т. п. В од­ном опыте из двух совершенно одинаковых фигур одну оставляли неподвижной, а вторую часто поворачивали, но пчелы и в этом случае научились почти безошибоч­но отличать одну от другой, хотя, подлетая к месту с разных сторон, каждый раз видели обе фигуры по-разному.

Чтобы подробнее выяснить, насколько ориентируют­ся сборщицы на самом месте взятка и как находят его, их приучили брать лишенный запаха сироп, который небольшими капельками наносился на тончайшее ма­ленькое стеклышко, положенное на большой лист стек­ла. Стеклышко, лежащее на стекле, совершенно слива­лось с ним. Могло показаться, что на ровной и прозрач­ной поверхности стекла для пчел нет в этих усло­виях никаких заметных ориентиров. Но сборщицы добирались все же к капельке корма и принимались

228

высасывать ее. В это время на то же место наносилась из пипетки новая порция сиропа, и сборщица, спустя несколько минут, возвращалась из улья и опять доби­ралась до своей неистощимой капли.

Потом решено было посмотреть, как поступят пче­лы, если помещать каплю сиропа не на стеклышко, а под него. Догадаются ли они высасывать сироп из-под стеклышка?

Просовывая язычок под стекло, благо оно весит немного, сборщица постепенно приподнимала его хоботком и попрежнему сосала корм, набивая им зобик.

Когда каплю сиропа стали наносить уже не у края стеклышка, а в таком месте, до которого пчелы сразу не могли дотянуться язычком, они вводили под стек­лышко хоботок, а затем голову и грудь и все же до­бирались к корму.

После того как одна пчела проделала это несколько раз подряд, под стеклышко помещена была вместо си­ропа капля обычной воды. Вернувшаяся за кормом сборщица потянулась хоботком к капле, дотронулась до нее язычком и, как обожженная, отпрянула. Потом, будто для того, чтобы проверить себя, сделала еще од­ну попытку и, убедившись в том, что под стеклом нет никакого сиропа, улетела.

Больше она здесь не появлялась...

Все это говорит о том, что в повторных прилетах пчела может пользоваться многими ориентирами.

Но каким же образом мобилизованные сборщи­цы, прилетевшие к месту взятка, отыскивают цветки, посещаемые впервые? Что помогает пчелам делать выбор?

Ответ особенно важен для случаев близкого взятка, когда вербовочный танец является, по существу, толь­ко исходным сигналом, вызовом в полет за добычей. Даже при пятидесятиметровом радиусе безадресного полета площадь, подлежащая обследованию, состав­ляет почти гектар. Чтобы отыскать на гектаре нужные цветы, не теряя зря времени и сил на проверку всех

229

цветков, встречающихся по пути, требуются все-таки какие-то сигнальные указания, вехи. В чем же они состоят? Когда передаются танцующей вербовщи­цей? Как воспринимаются вызываемыми в полет пчелами?

Вот здесь и надо вспомнить описанную выше де­таль сцены на сотах, в которой отмечалось, что пчелы вприпрыжку спешат за танцующей, вытягивая усики, как бы ощупывая ее ими и повторяя ее движения.

В этом и заключается разгадка.

В то время как сборщица копалась в венчике цвет­ка, высасывая нектар из укромно запрятанных нектар­ников или набивая в корзинки обножку созревшей пыльцы, цветок отчасти надушил ее. С первого цветка она перелетела на второй того же вида, и ароматный нимб, окружающий ее, усилился. Со второго она пере­бралась на третий, четвертый, двадцатый — все того же вида (цветочное постоянство пчел несет, как видим, еще одну службу сверх тех, о которых сказано выше). В результате запах цветков, напоивших пчелу нек­таром и нагрузивших ее пыльцой, так сильно окуты­вает и пропитывает ее мохнатое тельце, что пчелы, ощу­пывающие танцовщицу в улье, слышат призыв дальних цветков и, так сказать, наматывают себе услышанный запах на усики с их шестью тысячами обонятельных nop.

Теперь, вылетев на промысел за кормом, пчелы вооружены ключом, с помощью которого они и найдут в воздухе, напоенном множеством различных ароматов, запах, сообщенный танцовщицей.

Цветки гелихризиума — бессмертника — обычно не посещаются пчелами. Но когда меченые пчелы полу­чили сироп, настоенный на цветках бессмертника, мо­билизованные их танцем сборщицы нашли его среди семисот других видов, которые цвели в то время на опытном участке.

Если запах цветка слаб или если лететь приходится с такого далекого расстояния, что он выветривается в дороге, пчела может доставить его с пробой нектара, принесенного в зобике, как в прочно закупоренном флаконе.

230

И это происходит на сборе не только нектара, но и пыльцы. Обножка тоже пахнет, хотя и менее сильно, чем нектар.

Не случайно обоняние позволяет пчеле находить нужный запах среди многих других и — это тоже до­казано точными опытами — улавливать его в очень большом разведении.

Не обязательно, чтоб это был запах, приятный для человека.

На одной из колхозных пасек пчел подкормили однажды сахаром, подмоченным керосином. На сле­дующий день пчелы буквально штурмовали ремонт­ные мастерские машинно-тракторной станции и базу «Нефтеторга», расположенные вблизи от колхо­за. Несметное количество сборщиц ползало по обти­рочным тряпкам, по частям машин, вымытым в керо­сине, по спецовкам рабочих, по цистернам и бочкам с керосином.

Такова сила душистых маяков, даже если они, строго говоря, не очень душисты...

Получив в улье от танцовщицы направление по­лета, пчела прочесывает гребешками ножек усики, прочищает глаза и снимается с прилетной доски в воз­дух. Послушная инстинкту, она ложится на нужный курс и, следуя указаниям солнечного компаса, со ско­ростью до одного километра в минуту летит к месту взятка.

Под крылом у нее проносятся деревья и кусты, тра­вы и злаки, от которых поднимаются в воздух пест­рые смеси зовущих ароматов. Среди них пчела может не раз услышать и запах малины, за которой она ле­тит, но пока не будет покрыто расстояние, указанное сигналом танца вербовщицы, она останется глухой к «языку» цветов.

Это приспособление очень существенное: звать пче­лу с дороги могут и одиночные кусты, на которых много корма не соберешь, или, может быть, даже и заросли, но уже облюбованные другими отрядами сборщиц.

231

Только пройдя нужный отрезок пути, пчела начи­нает искать свой душистый маяк, который ароматны­ми пеленгами цветущей малины приведет ее к месту посадки. Ориентируясь на него, она минует все люти­ки и колокольчики, смолки и кукушники и безошибоч­но доберется до цели.

Над душистыми цветками Вьются пчелки золотые. —

писал поэт И. Никитин.

Но мы теперь уже знаем, что пчелы могут виться и над цветками совсем не душистыми, что они каким-то образом добираются и до цветков, лишенных запа­ха или пахнущих слабо.

В главе «Танцы пчел» уже говорилось, между про­чим, о том, что сборщица, прилетевшая со скудного места взятка, не танцует в улье. Расскажем здесь, ка­кие интересные вещи открылись при изучении того же вопроса на взятке без запаха.

Справа и слева на одинаковом расстоянии от под­опытного улья были выставлены две кормушки с чи­стой сахарной водой, запаха которой не улавливает ни обоняние человека, ни, как проверено специальны­ми исследованиями, обоняние пчел.