Воспоминания моей головы 5 глава

— Я по тебе скучал, — сказал Чарли.

Она улыбнулась, в ее глазах блеснули слезы.

— Я тоже по тебе скучала.

Они заговорили о каких-то пустяках, и это было Чарли на руку. Он плохо помнил свою поездку в Бразилию и не помнил, как провел три первых дня после возвращения оттуда. К счастью, Рейчел не донимала его расспросами.

Они поехали к замку, и Чарли стал рассказывать его историю. Такая странная ирония судьбы: ведь именно благодаря Рейчел он сам узнал историю замка.

Спустя несколько лет Рейчел поступит в театральную труппу, которая возродит замок и превратит его в театр под открытым небом. А пока этот памятник эпохи WPA* медленно и неотвратимо разрушался. Он представлял собой синтез древнегреческого амфитеатра и средневекового европейского замка: внушительного вида башни ок­ружали сцену, над которой поднимались ярусами камен­ные скамьи. В те годы здание принадлежало психиатри­ческой лечебнице штата и о его существовании мало кто знал. Во всяком случае, кроме Чарли и Рейчел, здесь не было ни души.

* Work Projects Administration — правительственное учреждение США, созданное в 1935 г. для борьбы с безработицей. Проекты WPA включали в себя строительство зданий, мостов, дорог и др. За восемь лет своего существования WPA обеспечило работой более 10 миллио­нов американцев. — Примечание переводчика.

Они вылезли из машины и поднялись по щербатым ступеням на сцену, выложенную такими же щербатыми каменными плитами.

Все окружающее буквально заворожило Рейчел. Она вышла на середину сцены, встала лицом к пустым рядам скамей и подняла руку. Казалось, она вот-вот начнет про­износить монолог из какой-нибудь пьесы. Чарли вспом­нил, где уже видел такой жест — в сцене прощания Джуль­етты со своей кормилицей. Кажется, Джульетта должна сначала что-то сказать, а потом на прощание махнуть ру­кой. Ему подумалось, что этот жест давно таился в Рей­чел, поджидая момента, чтобы воплотиться.

Рейчел повернулась к Чарли, улыбнулась, и тот понял, почему: в этом странном месте, никак не вязавшемся с архитектурой Прово, она чувствовала себя как дома. Ей следовало бы жить в эпоху Возрождения. Чарли так и ска­зал — совсем тихо, однако она услышала. Он и сам не осознавал, что произнес это вслух:

— Ты принадлежишь к иной эпохе, когда музыка была музыкой, а не набором отрывистых ритмичных звуков, когда женщины были прекрасны без всякой косметики. Если бы ты жила тогда, тебе бы не было равных.

Рейчел лишь улыбнулась и опять проговорила:

— Я скучала по тебе.

Чарли провел рукой по ее щеке. Рейчел не отстрани­лась; наоборот, она прижалась щекой к его руке, и Чарли понял: она знает, для чего он привез ее сюда.

У нее оказалась великолепная грудь, хотя пока неболь­шая. И ягодицы у нее были еще по-мальчишечьи малень­кими. И волосы росли только на голове. Чарли пришлось откинуть их с лица Рейчел, чтобы снова ее поцеловать.

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Я давно люблю тебя. Всю жизнь.

Все происходило именно так, как ему представлялось в мечтах. Только сейчас тело Рейчел было осязаемым, а экстаз их любовного слияния — истинным. И ветер был чуть холоднее, когда она стыдливо начала одеваться.

На обратном пути оба молчали.

Когда они вновь очутились в гостиной, миссис Карпентер храпела на диване, рядом валялась целая кипа «Дейли геральд».

Лишь сейчас Чарли вспомнил: завтра для Рейчел насту­пит новый день. Она будет ждать его звонка, но он не позвонит. Она напрасно будет ждать его звонка целых три месяца, а потом... потом возненавидит его.

Он должен хоть как-то смягчить ее будущую боль. Что говорят в таких случаях? Какие-нибудь банальности вроде: «Что-то в жизни может случиться лишь однажды». На­верное, он бы так и сказал, но Рейчел прижала палец к его губам.

— Я никогда этого не забуду.

Потом она повернулась и пошла к дивану, чтобы разбу­дить мать. Вот и все. Чарли пора было уходить. Рейчел помахала ему рукой, улыбнулась, потом махнула снова.

Он тоже помахал в ответ, пошел к выходу не оборачива­ясь, сел в машину и поехал домой. Там он лег в постель, но не уснул. Ему было хорошо и спокойно, как в детстве, и он жалел, что это не может продолжаться вечно. А ведь все могло быть именно так. Она вовсе не ребенок. Вернее сказать, тогда она вовсе не была ребенком. Вернее пото­му, что «лазутчик» уже возвращал Чарли в будущее.

 

— В чем дело, Чарли? — спросил Джок.

Чарли проснулся. Была глубокая ночь. После его воз­вращения прошло уже несколько часов. Его лицо было мокрым от слез — значит, он плакал во сне.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Но ты плакал, Чарли. Я не помню, чтобы ты когда-нибудь плакал.

— Отстань от меня и тяпни миллион вольт, Джок. Мне просто приснился сон.

— Какой?

— Я сломал ей жизнь.

— Ошибаешься.

— Я поступил с ней, как последний эгоист.

— Ты сделал бы это снова, если бы смог. Но ты не сломал ей жизнь.

— Ей было всего четырнадцать лет.

— Ошибаешься.

— Послушай, я устал и хочу спать. Отвяжись.

— Чарли, по-моему, угрызения совести не в твоем стиле.

Чарли рассерженно натянул на плечи одеяло, думая, не была ли эта детская выходка подтверждением того, что его все больше одолевает старческая немощь.

— Чарли, позволь я расскажу тебе сказку на ночь.

— Доиграешься, что я вырву у тебя блоки памяти!

— Давным-давно, целых десять лет назад, одна пре­старелая дама по имени Рейчел Карпентер обратилась с просьбой найти для нее день в прошлом. И не просто день, а день с тобой. Естественно, запрос поступил ко мне, поскольку упоминалось твое имя. И знаешь что? Она хотела, чтобы ей нашли именно тот день — твой счастли­вый день. Меня это удивило, Чарли. Я даже не подозре­вал, что в твоей жизни бывали счастливые дни.

Эта электронная скотина слишком хорошо изучила Чарли и знала, как уколоть его побольнее.

— Увы, ей только казалось, что в твоем прошлом бывали счастливые дни, — продолжал Джок. — На самом деле там были лишь ожидания и разочарования. Ты посту­пал так не только с нею, Чарли. Со всеми. Ожидание и разочарование — это все, что ты мог дать.

— Зато ты, полагаю, не обманул ее ожиданий? — хо­лодно спросил Чарли.

— Тогда Рейчел уже находилась в клинике для слабо­умных. Что ж, я нашел для нее день. Только вместо дня разочарований и пустых обещаний я дал ей день ответов. Вернее, я дал ей ночь ответов, Чарли.

— В то время ты еще не мог знать, что я захочу ее увидеть и потребую, чтобы ты нашел мне день. Десять лет назад ты просто не мог этого знать.

— Ты совершенно прав, Чарли. Продолжим. Ты ведь все равно спишь, не так ли?

— Сплю, и нечего меня будить.

— Итак, престарелая Рейчел Карпентер перенеслась в ту пору, когда ей было четырнадцать лет. Хочешь знать, в какой именно день? В двадцать восьмое октября тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Четырнадцатилетняя Рэйчел так и не узнала, что произошло с ее ипостасью из будущего, поэтому жизнь ее не изменилась. Разве ты не понял?

— Ты лжешь.

— Нет, Чарли. Я не способен лгать. Ты запрограмми­ровал меня так, чтобы я всегда говорил только правду. Неужели ты думаешь, что я позволил бы тебе отправиться в прошлое и сломать жизнь Рейчел?

— Но она была именно такой, какой я ее запомнил. Я не заметил никаких перемен.

— Ты хочешь сказать, ее тело осталось прежним.

— Она вся была прежней. Я обнимал не старуху, Джок, а девчонку. Четырнадцатилетнюю девчонку.

Чарли вдруг подумал о старухе, умирающей в заведе­нии для слабоумных. Он представил себе желтые стены, простыни блекло-серого цвета и такие же унылые портье­ры. Он вообразил юную душу Рейчел, запертую в непо­движном старушечьем теле и вынужденную подчиняться одряхлевшему рассудку, не имеющему ничего общего с ее прежним, острым и непредсказуемым разумом.

— Помнишь, тебе показалось, будто на телеэкране промелькнуло лицо Рейчел Карпентер? Тебе не показа­лось. Я показал тебе ее лицо, — сообщил Джок.

«И все же, — думал Чарли, — чья судьба тяжелее? Судьба Рейчел или судьба того симпатичного парня, который так хотел сделать все как можно лучше, но вместо этого пет­лял по жизни, делая совсем не то и не так? А теперь оказался в тупике, придавленный всеми этими «не то» и «не так». Я избрал путь, который влечет очень, очень многих. Этот путь вел меня вверх, и я добрался до самой вершины — и тут выяснилось, что я двигался совсем не туда. Я ведь остался все тем же парнем, и мне не нужно было лгать себе по дороге к ее дому».

— Я слишком хорошо тебя знаю, Чарли, — сказал Джок. — Такой придурок, как ты, не мог не вернуться в прошлое. И не мог не сделать того, что ты сделал. Не терзайся. Она вернулась счастливой и довольной.

Значит, та ночь в замке оказалась ложью. Не было там ни взбалмошной девчонки Рейчел, ни симпатичного парня Чарли.

Он ждал, когда же в нем вспыхнет гнев, но этого так и не произошло. Просто они с умершей Рейчел обменя­лись подарками, и ее подарок до сих пор хранил свой слад­кий аромат.

— Тебе пора спать, Чарли. Давай, засыпай. И не раска­ивайся в своем поступке. Поверь, ты не сделал ничего дурного.

Чарли вновь с головой укрылся одеялом. Он уже забыл, что эта привычка появилась у него в далеком детстве, когда из шкафа вылезали странные призрачные существа и единственной защитой от них было одеяло. Он поплот­нее укутался, закрыл глаза и ощутил... ласковое прикос­новение ее руки. Она прижалась к нему, Чарли чувство­вал ее грудь, колено, бедро, слышал ее шепот возле своей щеки.

Джок читал стихи, заложенные в него хозяином:

 

— Каштан цветущий корни в землю вплел.

Что всех главней в тебе: цветы, листва иль ствол?

О миг движения, о искрометный взор —

Как угадать, где танец, где танцор?

 

Погружаясь в сон, Чарли слышал рукоплескания зри­телей.

«Хорошо, что они прозвучали вовремя», — подумал он.

Он представил себе людей, одобрительно улыбающих­ся девочке с поднятой рукой и кивками подбадриваю­щих симпатичного парня. Наверное, зрителям казалось, что парень так и застынет на пути к рампе. Но тот улыб­нулся и, наконец, шагнул на сцену.

 

Гастролер

Я всего лишь шел мимо. И ничего не делал. А влип я в эту авантюру только из-за своего вертикального мыш­ления — Гастролер вдруг счел, что я могу оказаться полез­ным — в принципе, так оно и вышло. А еще он сказал, что я отлично подзаработаю — типичная лажа, так как ско­рее окружающие зарабатывают на мне, нежели я — на них.

Когда я говорю, что у меня вертикальный способ мыш­ления, то имею в виду, что я существо метафизическое, ну, это все равно, что сказать: я мертв, но вот мой мозг пока этого не понял и ноги еще ходят. Когда мне было всего девять лет, меня очень лихо подстрелили — козел-сосед пальнул в свою бабу, пуля прошла сквозь стену и влепилась прямо мне в башку. Все помчались туда, смот­реть, что деется, там такой грохот стоял, поэтому, пока обнаружилось, что мне нехорошо, я успел лишиться пары-другой литров крови.

Мне забили голову суперлипой и всякой электрони­кой, только похоже, так и не разобрались, какой нейрон куда суется, поэтому мой алхимический мозг обернулся вдруг чистым бриллиантом. Из грязи в князи. Липун. Закристаленный Мальчик.

С того яркого, озаренного лучами ламп дневного света дня я не вырос ни на сантиметр. Ни в одном месте. Го­нады мои тут ни при чем, их пуля даже не трогала. Про­сто в моей голове щелкнул вдруг какой-то тумблер, отвечаюший за половую зрелость. Святой Павел отзывался о себе, как о евнухе Иисусовом, в таком случае чей же ев­нух я?

Хуже всего то, что сейчас мне уже под тридцать, а я все еще таскаю барменов по судам, когда мне отказывают­ся продавать пиво. Но вряд ли это стоит того — хоть судья и решает дело в мою пользу, а бармен выкладывает круг­ленькую сумму штрафа, мой трупик настолько мал, что после половины бутылки у меня крыша едет, а после це­лой я выбываю на свидание с унитазом. Хреновый из меня пьяница. Кроме того, все время на меня норовит пове­ситься какой-нибудь малый с педерастическими наклон­ностями.

Нет, я вовсе не пытаюсь выжать из вас слезу — я при­вык ко всему такому, понятно? Ну да, ангелочек-домо­хозяйка никогда не демонстрировала мне Великую Любовь на четырех точках, зато у меня имеется один дар, и некие личности находят его весьма незаурядным, поэтому я за­мечательно кручусь. Я классно одеваюсь, катаюсь себе на подземке и практически не плачу налогов. Потому что я — Парольщик. Пять минут работы с чьими-либо мозга­ми, ну, пять минут аутопсихоскопирования, и в девяти случаях из десяти я выдаю пароль и провожу вас прямиком к самым лакомым, грязным, потайным файлам персоны, которая вас интересует. Хотя, вообще-то, обычно я уга­дываю примерно в трех случаях из десяти, но и то хорошо. Иначе вам придется по меньшей мере год сидеть за ком­пьютером и составлять из пятнадцати символов правиль­ный пароль — это учитывая, что после третей неудачной попытки вашу телефонную линию накрывают, заветные файлы замораживают и вызывают легавых.

Ой, вам, кажется, дурно стало? Такой милашечка-мальчонка вовлечен в опасную, противозаконную, антиобще­ственную, просто преступную деятельность? Может быть, я наполовину стеклянный, может, ростом я метр с кеп­кой, но притворяться я умею покруче вашей собственной мамочки, а чем лучше я вас узнаю, тем глубже подцеплю. Я способен угадать не только ваш НЫНЕШНИЙ пароль — я могу написать слово на бумаге, положить в конверт, заклеить, а затем вы вернетесь домой, ИЗМЕНИТЕ пароль, но когда откроете мое письмецо, то обнаружите — что? Свой НОВЫЙ пароль — и так в трех случаях из десяти. У ме­ня мозг ВЕРТИКАЛЬНЫЙ, и Гастролер знал это. Еще де­сять процентов суперлипы — и, согласно закону, мне было бы отказано в звании человека. Но все-таки нормы я не превысил, и сейчас я более нормален, нежели большин­ство людей, у которых в головах вообще черт знает что творится.

Так вот, стою это я на стульчике в Каролинском цен­тре, режусь в «пинболл», тут подваливает ко мне Гастро­лер. Он ничего не сказал, просто пихнул меня, поэтому, естественно, сразу схлопотал локтем по яйцам. Я доста­точно навидался всяких двенадцатилетних уродов, пыта­ющихся опустить меня у игральных автоматов, поэтому научился достойно отвечать. Джек — Победитель Велика­нов, Герой четвероклашек. Обычно я бью в живот, вот только Гастролеру было не двенадцать годков, поэтому локоть угодил несколько ниже.

В ту же самую секунду, как я врезал ему, я понял, что это вовсе не мальчишка. Мне было все равно, Гастро­лер это или Господь Бог, но у него был вид, ну, понима­ете, вид человека, который достаточно наголодался, чтобы жрать не задумываясь все, что под руку попадется.

Ни орать, ни вырубаться он не стал, просто сидит на полу, прислонившись спиной к автомату «Убей их всех на три буквы», держится за свое имущество и глядит так, будто сейчас встанет и перепеленает меня.

— Надеюсь, ты Липун... — говорит наконец он. — В про­тивном случае мама получит тебя обратно разложенным на три составные части.

Никогда не думал, что подобным тоном можно угро­жать. Голос его звучал так, будто он главный плакальщик на собственных похоронах.

— Хочешь иметь со мной дело, пользуйся ртом, а не руками, — отвечаю я отмороженно. Мне-то что, мне терять уже почти нечего. Да и зол я был до чертиков.

— Пшли, — цедит он. — Мне надо купить кой-чего. Пла­тишь ты, у тебя скидка.

Мы двинули в «Айви» и, как бы выбирая, задержались у полок с детской одеждой.

— Один пароль, — говорит он, — только никаких оши­бок. Ошибешься, и парень потеряет работу, а может, и в тюрягу загремит.

Ответ мой был отрицательным. Тройка из десятки, вот и все, что я могу выбить. Никаких гарантий. Мой по­служной список говорит сам за себя, но никто не совер­шенен, а я рядом с совершенством тем более не валялся.

— Да ладно тебе, — продолжает убеждать он, — навер­няка у тебя имеются в запасе какие-нибудь штучки, что­бы сделать все, как надо. Ты, к примеру, угадываешь в трех случаях из десяти, а что, если ты узнаешь о клиенте побольше? Ну, встретишься с ним и так далее?

— О'кей, может, пятьдесят на пятьдесят.

— Слушай, второй попытки нам не дано. Допустим, ты не сможешь вытащить пароль. Но сам-то ты ПОНИМА­ЕШЬ, когда ничего не выходит?

— Ну, примерно в половине случаев, когда ошиба­юсь, я знаю, что ошибся.

— Ага, стало быть, остается три из четырех, когда ты можешь сказать, получилось или нет?

— Нека, — сплевываю я. — Потому что в половине слу­чаев, когда я оказываюсь прав, я не знаю этого.

— Че-е-ерт, — тянет он. — С тобой связываться — все равно что с моим младшим братишкой играться.

— Все равно я тебе не по карману, — отвечаю я. — Я тя­ну минимум на две десятки, а ты, судя по всему, на свою «золотую карту» даже завтрака себе не купишь.

— Я предлагаю пай.

— Я паев не беру. Наличные, и точка.

— Ага, ну да, — хмыкает он. И оглядывает по сторо­нам, воровато так, как будто в стопках колготок скрыва­ется шпион. — У меня есть один парень, он в Федераль­ном Кодировании, — шепчет он.

— Фигня, — говорю я. — А у меня «жучок» засунут к Первой Леди в зад, сороковой час ее газов на пленку за­писывается.

Язык у меня классно подвешен. В этом я не сомне­ваюсь. И никаких поводов для сомнений у меня вообще не остается, когда моя морда впиливается в кипу детских рубашек, а он цедит мне на ухо:

— Ты вот это попробуй, Липун.

Ненавижу, когда со мной так обращаются. И знаю, как заставить обидчика пожалеть об опрометчивом поступ­ке. Мне всего-то надо расплакаться. Да погромче — за­вопить во всю глотку, будто меня убивают. Когда ребенок плачет, все сразу начинают оглядываться.

— Я никогда больше так не буду! — ору я. — Только не бей меня, не надо! Я буду хорошим!

— Заткнись, — шипит он. — Люди смотрят.

— Никогда, никогда не распускай со мной руки, — го­ворю я. — Я по меньшей мере лет на десять старше тебя и один черт знает на сколько лет мудрее. Сейчас я погреб из этого магазинчика, но, если вдруг увижу, что ты по­перся за мной, я начну орать, что ты расстегнул ширинку и показал мне свою игрушку. Будь спок, ярлык насильни­ка малолетних ты мигом схлопочешь, и каждый раз, когда в радиусе сотни миль от Гринсборо кто-нибудь решит по­баловаться с мальчиком или девочкой, хватать первым делом будут тебя.

Я и раньше проворачивал этот номер, все только так сходило мне с рук, а Гастролер дураком не был. Сейчас ему меньше всего хотелось, чтобы легавые взяли его на заметку, не говоря о беседе с глазу на глаз с каким-ни­будь копом. Я уже подумал, что он вот-вот пошлет меня куда подальше и мы мирно расстанемся.

А вместо этого он и говорит:

— Слышь, Липун, ну, прости, ну, сорвался, бывает.

Никто и никогда не извинялся передо мной — даже тот козел, что разворотил мне башку. Перво-наперво я опешил: что это за баба мне попалась — парень взял да попер на попятный, вылизывая зад малолетке. Но потом я решил повременить чуть-чуть с отходом и посмотреть, что же это за мужик, который не стесняется расплескать­ся перед девятилетним мальчишкой. Не то чтоб я пожалел его, нет. Он все еще хотел, чтобы я добыл ему этот па­роль, и знал, что никто, кроме меня, на это не способен. Но у большинства из тех, кто обычно болтается по ули­цам, мозгов не хватает в нужный момент правильно солгать. Я сразу понял, что он не какой-то там мелкий пас­кудник или воришка, Богом обиженный и хватающийся потому за любую работенку. Глаза у него были глубокие, это значит, что головой он пользуется не как шариком волосатым — в обшем, я хочу сказать, что у него хватало ума, засовывая руки в карманы, не тянуться к любимой игрушке. Именно тогда-то я и решил, что этот лживый сукин сын чем-то мне приглянулся, что это мой тип парня.

— Что ты позабыл в Федеральном Кодировании? — спросил я его. — Стереть что-нибудь хочешь?

— Десять чистеньких «зеленок», — отвечает он. — Зако­дированных на свободный международный проезд. Весь комплекс, как у настоящего человека.

— У президента имеется зеленая карта, — начинаю счи­тать я. — Главы Объединенных Государств располагают «зеленками». И все. Даже вице-президент США недоста­точно чист для того, чтобы свободно шастать туда-сюда через границы.

— Ошибаешься, — подмечает он.

— Угу, ну как же, ты ведь мистер Всезнайка.

— Мне нужен пароль. Мой человек может обеспечить нам красные и голубые карты, но чистыми «зеленками» распоряжается один бюрократус двумя уровнями выше. Мой человек объяснил мне суть процесса.

— Одного пароля мало, — усмехаюсь я. — Тот чувак, который заведует зелеными картами, ведь на них должен стоять отпечаток его пальца.

— Палец я обеспечу, — уверяет он. — Здесь понадобится палец ПЛЮС пароль.

— Если ты вдруг отнимешь у мужика палец, он ведь может и сообщить куда следует. Даже если ты убедишь его, что этого делать не стоит, отсутствие столь жизненно важного предмета кто-нибудь да заметит.

— Латекс, — возражает он. — Мы сделаем палец из ка­учука. И кончай мне здесь советовать. Это моя часть рабо­ты. Ты добываешь пароль, я добываю отпечатки пальцев. Ты в деле?

— Наличка, — предупреждаю я.

— Двадцать процентов, — предлагает он.

— Черта с два.

— Мой человек получает двадцать процентов, девоч­ка, которая добудет мне пальчики, — еще двадцать, и мне остается сорок, ни процента я не уступлю.

— Надеюсь, ты понимаешь, что на улице такими кар­тами не больно-то поторгуешь.

— Они стоят мег за штуку, — сообщает он. — И кое-кто готов платить.

Под «кое-кем» он, разумеется, подразумевал Орга­низованную Преступность. Десять «зеленок» скинуть, и моих двадцати процентов набегает два мега. Не очень-то, чтобы прослыть богатеем, но вполне достаточно, чтоб за­вязать с общественной жизнью и, может, дать на лапу кое-каким крутым медикам из высших эшелонов, дабы обеспечили мне растительность на лице. Так что я счел предложение весьма разумным.

И мы взялись за дело. Пару часов он крутил-вертел, но имя бюрокрысы никак не хотел говорить, просто кор­мил меня информацией, полученной от того парня в Фе­деральном Кодировании. Но это не покатило — вот уж действительно дурость, снабжать меня второсортными байками, тем более что он добивался от меня стопроцент­ной гарантии. Однако вскоре он осознал свою неправоту и раскрыл карты. Да, эк его корежило, пока он выклады­вал все начистоту, ведь своего-то ему упускать не хоте­лось. Стоит мне войти в курс, вдруг у меня в голове что-то сместится, и я решу заняться этим делом на собственных началах? Но поскольку другого способа добыть пароль у него не было, ему пришлось связаться со мной, а чтобы обтяпать все чин чином, я должен знать как можно боль­ше. Гастролеру умишка не занимать, пусть даже все его извилины давно биодеградировали, поэтому он быстро осознал, что бывают времена, когда другого выбора, кро­ме как довериться ближнему, нет. Бывают в жизни мину­ты, когда тебе остается лишь надеяться, что подельщики сделают все как нужно без твоей постоянной опеки.

Он отвез меня на свою дешевую хату в старом кампусе у Гилфордского колледжа, расположенную как раз рядом с подземкой, а это, как говорится, то, что Бог наказал — если придется рвать когти, до Шарлотта, Винстона или Рэйли мы долетим вмиг. Жилище его было весьма скром­ным — никаких тебе мягких полов, одна кровать посреди­не, зато огроменная, так что не думаю, чтоб он очень страдал. Скорее всего, подумал я, он приобрел ее еще в старые, гастрольные деньки, после того как заполучил свое прозвище. Тогда он выгуливал целую когорту сучек с имечками типа Принцесса, Карлотта или Жанет, все­гда готовых на «раз-два, ножки врозь». Я сразу увидел, что когда-то в карманах у него не переводились денежки, но это «когда-то» осталось далеко в прошлом. Всюду валя­лись кучи классной одежки, пошитой у портных, но все было порядком поношено и потрепанно. С самых древних костюмов он посрывал все лампочки, однако следы от гирлянд диодов все еще были видны. Неандертальцы, по­лучив такое барахло, запрыгнули бы на седьмое небо от счастья.

— Тщеславным можешь ты не быть, но экономным быть обязан, — замечаю я, поднимая рукав камзола, кото­рый когда-то сверкал, что твой самолет, заходящий на посадку.

— Очень удобные шмотки, жаль выкидывать, — отве­чает он. Но голос срывается, и я понимаю, что он даже не пытается одурачить меня — или себя.

— Пусть это послужит тебе уроком, — нравоучительно вешаю я. — Вот что бывает, когда гастролер отказывается от гастролей.

— Гастроли были, есть и будут, — говорит он. — Но что касается меня, то когда дела шли отлично, я чувствовал себя препаршиво, а когда все из рук валилось, я кайф ловил. Может быть, гастролируя с высшим составом, ты можешь кичиться положением. Но у тебя обычная коман­да, и ты прекрасно знаешь, как с твоими девочками обра­щаются...

— Брось ты, у них в башке кнопка, ни фига они не чувствуют. Поэтому-то легавые вас и не трогают, когда ты тащишься по улицам со своим оркестром — вреда от тебя никому нет.

— Ага, только ты вот скажи, что хуже: когда девочке вставляют так, что она визжит во всю глотку, и старый козел мигом сворачивает свое достоинство в трубочку, или когда у девочки в череп, как в окошко, глазеть можно, когда этот мудак может пахать ее сколько душе угодно, а она ни хрена не почувствует? Эти тела меня окружали, и я знал, что когда-то мои подопечные были настоящими людьми.

— Можно быть закристаленным, — отвечаю я, — и оста­ваться человеком.

Он понял, что я принял это на свой счет.

— Эй, — возражает он, — ты мимо, у тебя с башкой все нормально.

— У них тоже, — говорю я.

— А, ну да, — хмыкает он. — Только девочка возвраща­ется с очередного задания и давай рассказывать, что с ней вытворяли, и ты знаешь, она СМЕЕТСЯ, тогда-то твоя система счета и летит ко всем чертям.

Я окидываю взглядом его полинялое жилище.

— Дело твое, — соглашаюсь я.

— Я предпочел не мараться в этом дерьме, — говорит он. — Но это вовсе не значит, что я должен провести оста­ток дней в нищете.

— Поэтому и влез в эту авантюру. Чтоб вернуться к старым денькам мира и процветения.

— Процветение, — повторяет он с презрением. — Ну и словечки ты выбираешь! Иногда как выдашь!

— Все потому, что, в отличие от некоторых, я эти сло­вечки знаю.

— На самом-то деле, ничего ты не знаешь, — ухмы­ляется он, — потому что чаще всего употребляешь их не­правильно.

В ответ на что я выдал ему свою фирменную улыбку пай-мальчика.

— Я в курсе, — говорю я.

Только я не сообщаю ему, в чем соль шутки. Самое смешное здесь то, что почти никто даже НЕ ПОДОЗРЕВА­ЕТ, что я употребляю их неправильно. Этот Гастролер не дурак. Дурак не способен, руководствуясь одними угрызениями совести, отказаться от прибыльного дель­ца — это ненормально. Этим я хочу сказать, что в голове Гастролера присутствуют какие-то бродячие извилины, и мне начинает казаться, что неплохо было бы посмот­реть, куда эти бродячие извилины в итоге приведут.

Как бы то ни было, мы приступили к работе. Имя моего подопечного оказалось Джесс X. Хант, и я неплохо с ним потрудился. Закристаленный Мальчик начал ко­пать. У Гастролера имелось порядка двух страниц всяче­ской информации касательно этого субъекта — дата рож­дения, место рождения, пол при рождении (с тех пор не изменился), образование, послужной список. Но это было все равно, что рыться в контейнере пустых коробок. Я просто расхохотался, когда ознакомился с данными.

— У тебя связь с городской библиотекой есть? — спро­сил я его, и он ткнул в разъем на стене.

Я подключился к модему, визуальный сигнал вывел на портативный сони, а свою дорогую закристаленную головку использовал как передающее звено. Не каждый липун способен на такое, сами понимаете — управляя процессом мысленно и считывая должные сигналы через встроенный в левое ухо интерфейс, я выдавал наичистей­шую картинку.

Одним словом, показал я Гастролеру, что такое коп­нуть по-настоящему. Заняло это десять минут. Я прошер­стил всю Публичную библиотеку Гринсборо. Пароли каж­дого библиотекаря я давным-давно определил, поэтому проскочил тихо, как мышка, — служивые даже не замети­ли, что по каналам доступа кто-то шарится. Из Публич­ной библиотеки можно попасть в Центральное Бюро Се­верной Каролины, что в Рэйли, а там дело плевое — в вашем распоряжении любые федеральные данные по всей стране. Это означает, что к концу того зловещего дня мы располагали копиями всех документов, касающихся лич­ной жизни Джесса X. Ханта, начиная со свидетельства о рождении и первого школьного табеля и заканчивая мед­картой и докладами сотрудников службы безопасности, когда наш бюрокрыс впервые завязался с федеральными властями.

На Гастролера моя работа произвела должное впечат­ление, знающий человек попался.

— Раз ты можешь провернуть такое, — выдыхает он, — ты, наверное, без труда вытащишь и сведения о его лич­ном коде.

— Но пуэдо, чувак, — говорю я как можно дружелюб­нее. — Система федеральных властей — что замок. Лич­ные файлы — это рыбки, шарящиеся во рве; правда, там и аллигаторы попадаются, но я отлично плаваю. А ин­формация погорячее содержится в темнице. Проникнуть ты туда проникнешь, но вот выбраться... Ну а пароли — пароли вообще засунуты в самый зад царствующей коро­левы.

— Нет такой системы, в которую невозможно проник­нуть, — цитирует он общеизвестную истину.

— Где ж ты это вычитал, в общественном туалете, на стенке кабинки? Если бы система паролей поддавалась взлому, джентльмены, которым ты планируешь скинуть эти карточки, уже сидели бы внутри и на нас пальцем показывали. Им бы не пришлось разбрасываться мегами, чтобы приобрести чистую «зеленку» у какого-то уличного бродяги навроде тебя.