— Так где твои родители? — спросила Изобель, когда он открыл дверь.
— Ушли, — сказал он. — Кто знает? Они вернутся поздно. Какой-то прибыльный аукцион или еще что-то.
Как только они вошли, их шаги по полированному деревянному полу гулким эхом отдавались по дому. Изобель запрокинула голову, испугавшись невероятной высоты потолка. Кому-то, должно быть, нравятся старомодные лодки, подумала она, когда ее глаза сперва нашли модель, похожую на шхуну, стоящую на длинном столе в коридоре, а потом большую картину, на которой было изображено старое судно, плавающее в бурном море.
Их шаги приглушились, когда они вступили на роскошный, золотой с черным ковер, который тянулся до широкой лестницы, заканчиваясь у стены слева от нее.
Справа от нее была гостиная с высокими, раздвижными дверьми. В гостиной был газовый камин, который выглядел как центральный предмет комнаты. Вдоль стены тянулись полки, украшенные разноцветными стеклянными безделушками, а также еще большим количеством лодок. Пространство занимали еще высокие напольные светильники с причудливыми, похожими на стекла от Тиффани, оттенками. Как подумала Изобель, лампы в особенности придавали комнате «смотри, но не трогай» вид.
— Хочешь колу? — спросил он.
Не дожидаясь ответа, он выскользнул из фойе и исчез в узком коридоре.
— Эмм, конечно, — сказала она.
Она попыталась последовать за ним, почувствовав себя некомфортно, но остановилась, когда вошла во вторую большую комнату, находящуюся справа. Эта была еще одна «смотри, но не трогай» комната, выполненная в антикварном золоте с мягкими оттенками розового, с деревянным паркетным полом, темными шторами и причудливыми старыми стульями. В углу, словно приземистый джентльмен в смокинге, стояло отполированное черное пианино. Когда она вошла в комнату, она почувствовала, как будто прошла через портал времени, очутившись в другом столетии. Она подошла к пианино и поставила пакет с едой на невысокий журнальный столик на тонких ножках. Она села за пианино и опустила пальцы на клавиши. Дотронувшись до клавиши где-то посередине, она осторожно нажала на нее.
По комнате вокруг нее прозвучало фальшивое звучание ноты.
Изобель убрала руку. Ее локоть врезался в полку у нее за спиной, опрокинув картинку в рамке. Она резко повернулась, взяла фото... и замерла, когда обнаружила, что на нее пристальным взглядом зеленых глаз смотрит белокурый мальчик, лет десяти, не больше. Он был одет в серый жилет, белую рубашку и темно-синий галстук. Казалось, что его почти хмурый взгляд был прикован к фотографу, словно он возмущался мысли, что его фотографируют. Слабые круги под глазами подчеркивали глаза, преждевременно придавая ему вид уставшего от жизни. Изобель приблизила фотографию к глазам, пытаясь найти на маленьком лице следы того парня, которого она знала сейчас.
Она вздрогнула, когда стройная кисть, с кольцами на пальцах, сомкнулась вокруг рамки. Изобель отпустила ее и повернулась, внезапно встретившись с теми же глазами. Сердце у нее сделало тройной кульбит, когда он осторожно взял фото из ее рук и потянулся через нее, чтобы поставить фото обратно на полку вместе с другими.
— Ты на самом деле блондин, — коротко сказала она разоблачающим тоном.
— И если ты кому-нибудь расскажешь, я приду к тебе ночью и заберу твою бессмертную душу.
Обещаешь? Изобель быстро повернулась к пианино, потрясенная, что она, чуть было, не произнесла это вслух. Она отвлекла себя от этой мысли, позволяя пальцем пробежаться над клавишами снова.
— Так кто играет? — спросила она.
Его взгляд упал на ее руку, потом на клавиши.
— Никто. Как и все остальное, это только для видимости. Оно даже не настроено.
Изобель убрала пальцы. Нет, подумала она, было что-то еще. Что-то в его глазах, когда они прошлись по полированной поверхности пианино, прежде чем снова уйти в свои мысли.
— Никто? — надавила она.
— Моя мама играла, — признался он, поймав ее врасплох.
— То есть, она больше не играет?
— Я не знаю, — сказал он. — Она может, — его взгляд прояснился, видимо вернувшись из воспоминаний, и он протянул ей пару серебряных вилок, которые он принес из кухни. — Она ушла, когда мне было восемь, — сказал он. Она моргнула. Он что шутил? Иногда это было так трудно сказать.
— Тогда с кем я...
— Ты говорила с моей мачехой по телефону. — Он был серьезен. Безусловно, это не шутка.
— О-о, — сказала она, опешив; она не знала, что сказать. — Я... Ох, извини, — выпалила она, наконец.
— Не надо, — сказал он. — Это было давно.
С этими словами он взял пластиковый пакет из-под китайской еды и протиснулся мимо нее в коридор.
— Можешь захватить колу? — Когда он вышел из комнаты, Изобель позволила себе вдохнуть, в то время как в комнате снова воцарилось молчание.
Она схватила колу с журнального столика и вышла из комнаты, оглядываясь на пустое сидение пианино. Она нашла его ждущим ее на ступеньках, держащимся за перила одной рукой. Крепко держа колу в одной руке и зажав вилки в ладони, она стала подниматься по ступенькам.
Она поднималась вслед за ним, скользя пальцами свободной руки вдоль перил из красного дерева. Ее взгляд сфокусировался на его спине, где был прикреплен рисунок с птицей, лежащей вверх ногами, и она старалась не поддаваться искушению, сказать что-нибудь еще, найдя слова, которые вернули бы тот момент в комнате с пианино. Но их не было, и поэтому рот Изобель оставался закрытым.
Было необычно, что это была первая личная вещь, которой он с ней поделился. Наблюдая за прядями его черных волос у приподнятого капюшона куртки, Изобель не могла не задаться вопросом, что могло заставить его маму уйти. В одно мгновение ей показалось, что это многое объясняет о нем, но уже в следующее мгновение она думала наоборот.
— У этого места странная планировка, я знаю, — сказал он, ожидая ее на лестничной площадке. — Дом прошел через много ремонтных работ. После викторианской эпохи он стал домом престарелых. Потом, в семидесятых, он был переделан в апартаменты.
— Он огромен, — выдохнула она.
После еще одного быстрого рывка по лестнице в полном молчании, они добрались до лестничной площадки второго этажа, который вел к уединенным комнаткам. Когда она снова увидела, как он начал подниматься дальше, она знала, что это бы их не остановило. Они поднимались еще выше. Здесь ковер закончился, и они вступили на голое дерево, их шаги эхом разносились по дому. Они добрались до еще одной крошечной лестничной площадки с окном, которое располагалось на стене слева от нее. Изобель выгнула бровь при виде этого крошечного портала, который показал ей немного больше, чем детальные подробности кирпичной кладки соседа.
— Как вы, ребята, очутились в таком месте, как это? — спросила она.
Они прошли последний угол. С внутренним стоном, она увидела, что здесь, рядом, есть еще одна лестница, расположенная чуть в стороне и казавшаяся более крутой и даже более узкой, количество шагов как-то само собой увеличилось, а шагать нужно было выше. Эта лестница вела к одинокой узкой двери. Обжигающая боль в ее бедре усилилась, когда они снова поднимались. Даже Квазимодо, поднимаясь по своей лестнице к колокольне, не смог бы сделать столько шагов.
— Мой отец унаследовал его, — сказал он, а потом, немного подумав, добавил. — Это были лестницы первых слуг.
— О-о, — выдохнула она. — Так и не скажешь, — не проводя рукой по перилам, Изобель схватилась за них свободной рукой. — И ты делаешь это каждый день?
— Каждый день я прихожу сюда, — сказал он, заставляя Изобель остановиться.
Она подняла глаза, снова смотря на его спину, когда он подошел к двери и повернул ручку. Дверь скрипнула, как только она открылась, и, не оборачиваясь, Ворен проскользнул внутрь.
— Откуда? — крикнула она ему вслед. Достигнув верхней ступеньки, Изобель перешагнула через порог его комнаты, в которой витал запах спертого воздуха и фимиама. В комнате было темно, несмотря на два окна, а над ней потолок сужался и удлинялся вверх, как крыша палатки. Стены были окрашены в лиловый цвет.
— Откуда-то ни было, — ответил он.
Он потянулся к стене рядом с ней, щелкая выключателем. Лампочка зажглась в маленькой люстре, висящей над узкой металлической кроватью, которая располагалась вдоль стены.
— Ты что, хочешь сказать, что ты не приходишь домой? — спросила она.
Она хотела быть уверенной в том, что поняла это правильно, что он имел в виду сам дом, а не только эту верхушку со спальней.
— Я сказал, что я не прихожу сюда.
Изобель покачала головой, не понимая.
— Тогда где…
— Где бы то ни было, — ответил он своим резким тоном, который предостерегал от любых дальнейших расспросов.
Изобель сжала губы и проглотила свой следующий вопрос. Она опять перевела взгляд на его кровать и люстру, напомнив себе, что он только что сказал, как бы он хотел и ничего больше. Он мог бы открыть дверь для нее, но оставил только щелочку.
Она отвлекала себя, изучая его люстру и думая, что он, должно быть, сам ее сделал, потому что вместо обычной лампочки там были пластиковые свечи, пламя которых было красным, в форме луковицы. Так же на потолке средневекового вида цепь, которая была подвешена на крюк, переплеталась с черными электрическими проводами, которые тянулись вниз по стене и исчезали из виду за изголовьем кровати.
В этой комнате был еще крошечный газовый камин, такой же, как и в гостиной на первом этаже, только этот был проще, с обычной белой керамической плиткой. Изобель сомневалась, что камин был рабочим, хотя бы потому, что вместо огня там было несколько маленьких стеклянных флаконов, каждый разного цвета и формы. Они стояли вместе, словно кегли в конце дорожки или словно бутылочки с зельем, забытые в кабинете мага. Однако вместо магических эликсиров в каждом маленьком флаконе был набор сухих цветов.
Изобель отвернулась от камина, устремив взгляд на стены, которые были пусты, за исключением одного черно-белого плаката Винсента Прайса. Пол под ее ногами был деревянным и скрипучим, рядом с кроватью лежал простой белый коврик. На полу в одном из углов стоял телевизор-магнитофон с DVD проигрывателем, соединенные тем, что выглядело как две старинные игровые приставки. На полках позади телевизора она смогла увидеть несколько видео игр, некоторые из них она узнала из бессчетной коллекции Дэнни.
Она также заметила, что там были несколько DVD фильмов, спрятанных между играми, такие как: «Эдвард руки-ножницы», «Альфред Хичкок представляет», «Гробница Лигейи», «Кошмар перед Рождеством» и «Донни Дарко». В его комнате были и другие полки, все из которых, казалось, были заставлены (какой сюрприз) книгами.
Когда Изобель двинулась вглубь комнаты, она прошла двустворчатую дверь шкафа и задела своими пальцами окрашенные в белый цвет перекладинки. Она видела, как Ворен поставил еду на письменный стол, стоящий рядом с окном с тремя вертикальными панелями, окрашенными белой краской. Изобель сразу же узнала окно, похожее на то, которое она видела с улицы. Другое окно было меньше, расположенное ниже к полу на стене рядом с кроватью, открывая еще один бесподобный вид на соседскую крышу.
Она остановилась, когда почувствовала на себе взгляд пары холодных голубых глаз. Она повернула голову, чтобы увидеть кота, свернувшегося на его кровати. Толстый сиамский кот расположился на сером одеяле, но она могла поклясться, что минуту назад его там не было. Существо моргнуло, медленно разжимая свои закрытые глаза, пронизывая ее взглядом.
— Это Слиппер, — услышала она его голос.
— О, Боже, он великолепен, — пробормотала Изобель.
— Она, — поправил Ворен.
Изобель приблизилась к кровати и присела на край, откладывая колу и вилки в сторону. Она протянула руку, следуя кошачьему этикету, чтобы кошка ее понюхала, но Слиппер с пренебрежением отвернулась.
— Не позволяй великолепию одурачить себя, — сказал Ворен, доставая блокнот. — Она пускает газы.
Улялюм
Они устроились на полу, сидя на белом коврике рядом с кроватью. Маленькие красные и белые контейнеры с китайской едой были открыты и лежали без разбору спереди и сзади между ними, и никто из них, как отметила Изобель, не следил, какая вилка была чья.
Сначала Слиппер наблюдала за ними с кровати, моргая спокойными, равнодушными глазами. Она ждала, казалось, пока они полностью погрузятся в свою работу, а потом спрыгнула с кровати и, устроила большое представление, потягиваясь и зевая, проходя по их бумагам. Оттуда она громко замурлыкала и ударила хвостом по полу.
Они решили разделить выступление на три основные части: самые известные произведения По, его влияние на современную литературу и, наконец, последнее, но самое интересное — странные обстоятельства его смерти. Разбираясь с каждой частью по одной за раз, они пролистали собранную стопку книг из библиотеки, выделяя ключевые факты. Изобель настояла на том, чтобы выписать их на пронумерованные карточки, желая, чтобы что-то в проекте было написано ее собственным почерком, в случае если Свэнсон подозревал, что она сделала меньше, чем ее часть работы. Ворен не возражал, и даже казалось, что он наслаждался этим методом поиска длинной информации и конденсировал ее вслух, говоря медленно, чтобы она успела записать каждое слово.
Работая над всем этим, им потребовалось чуть больше часа, чтобы добраться до последней части их презентации, когда Ворен перевернул страницу с биографией и начал читать, внезапно стало тихо.
Изобель подняла взгляд от чтения того, что они записали, и потеребила ручку, ожидая, что он поторопит ее, чтобы записать следующий факт. Когда он этого не сделал, она поджала губы и постучала ручкой по подбородку, размышляя. Она взглянула на разбросанные бумаги, карточки и картонки вокруг нее, думая, должна ли она прервать его из-за ее очередного вопроса. Решив, что хуже не будет, она опустила ручку и заговорила:
— Эмм... — начала она. — Ты не думаешь, что наша презентация будет слишком... Я не знаю… Я имею в виду, скучной, ты не находишь?
Не отрываясь от книги, он сказал:
— Учитывая то, что мы начали все делать в последний момент, разве у нас есть какой-то выбор?
Она кивнула, зная, что та же мысль уже приходила ему в голову. Она также знала, что он был прав. Даже если все пройдет так, как собирается пройти, она не могла не задаться вопросом, каким бы возможно был их проект, если бы они на самом деле были в состоянии сосредоточиться на нем с самого начала. Потом в это же время, Изобель напомнила себе, что она не была ярым поклонником По, и это должно быть огромным облегчением, что с этим все будет покончено. Ну, по крайней мере, с проектом. Не оставалось ничего другого, как надеяться, что всей информации, которую им удалось сегодня собрать, будет достаточно, чтобы она оставалась в команде, чтобы она могла вернуться к тому, чтобы быть чирлидершей для разнообразия.
Изобель вздохнула. Положив карточку с заметками между страниц, она закрыла книгу и отвлеклась на кучу распечаток картинок из интернета и на соседнюю стопку картона. Там оставалось несколько картинок, которые нужно было приклеить на картон. Эти картинки Ворен будет показывать в определенные моменты их презентации, а потом прикрепит их к доске. Ничего особенного. Очень заурядный школьный проект.
Она взяла одну из распечаток самой фотографии По. После нанесения клея, она расправила мрачный портрет на картоне и отложила его в сторону для просушки. Все же она не смогла удержаться, чтобы не посмотреть на него. И она знала, что это было из-за этих глаз, этих бездн, скрытых черными углублениями. Казалось, что они проходят сквозь нее, передавая ей свою печаль, и что-то в их выражении заставляло думать, будто По молча умолял зрителя о чем-то.
«Несчастный» — вот слово, которое пронеслось в ее голове, повторяясь снова и снова.
Изобель отвернулась, сдерживая дрожь. Она посмотрела, как Ворен с низко опущенной головой оставался погруженным в чтение какой-то непонятной информации про По, на которую он наткнулся. Не стесняясь, она воспользовалась возможностью, чтобы изучить его длинное тело, когда он сидел спиной к кровати, вытянув ноги на полу с открытой книгой на коленях, скрестив ботинки в щиколотках. С опущенной головой, его волосы упали ему на лицо, единственной чертой лица, остававшейся видимой, был его рот.
Она обратила внимание на кривое серебряное кольцо, охватывавшее один уголок его нижней губы, и она не могла удержаться от мысли, как металл будет ощущаться, когда прижмется к ее губам.
У парня не должно быть таких губ, подумала она, и чуть не вздрогнула, когда он поднял глаза и встретился с ней взглядом. Она почувствовала, как загорелись ее щеки, и знала, что они, должно быть, покраснели. Она немедленно опустила глаза и протянула руку, чтобы вытащить еще одну черно белую картинку из-под Слиппер, которая вцепилась в нее с жадностью. Изобель перевернула портрет матери По, которая имела молодую, хорошенькую фигуру и носила шляпу с кружевной ленточкой. Она нанесла клей на заднюю часть картинки.
Именно тогда она стала задумываться о том, что произойдет после окончания проекта. Она знала, что сейчас они, по крайней мере, были друзьями, она и Ворен. После всего, что случилось, как они могли ими не быть? Но пригласит ли он ее когда-нибудь снова? Что, если он подумал, что она действительно не хотела идти на Мрачный Фасад, когда она говорила ему, что не могла? Что, если он думал, что она просто использовала ее отца как оправдание?
Ее движения замедлились, в то время как в голову пришел новый вопрос. О чем она думала раньше? Что после окончания проекта, ей повезет, и он снова пригласит ее? И потом еще одна мысль озарила ее. А что, если это было в первый и последний раз, когда они были в полном одиночестве вместе? Конечно, они будут видеть друг друга в школе, но если она не заговорит, если она не скажет сейчас что-нибудь, это будет концом? Она могла почти увидеть их будущие отношения с этой точки зрения, натыкаясь друг на друга случайно с вечным неловким «Привет, как дела?», а затем расходясь по классам. Она не могла быть уверена, что после проекта они будут видеться за пределами класса Свэнсона или в столовой снова.
Она знала, что сегодня ей придется что-то сказать.
Изобель сформулировала несколько фраз в своей голове, пытаясь произнести их вслух, но затем позволила им остаться в ее сознании. Каждая из них была нескладной и звенела внутри ее уха, показавшись ей отчасти оскорбительной.
Что с ней случилось? Почему она не может просто подойти и сказать, что он ей нравится?
Может быть, потому, что он ей больше, чем нравится.
Эта мысль вихрем пронеслась в мозгу Изобель. Она поставила клей-карандаш на пол и позволила этим чувствам поглотить ее, потому что единственным другим вариантом было отбрасывать их прочь. Только она устала это делать.
Она решительно посмотрела на него. Тревожная дрожь пробежала по ее телу, когда она обнаружила, что он тоже смотрел на нее. Он наблюдал за ней все это время?
— Эмм, мы можем сделать перерыв? — спросила она.
Он закрыл книгу и отложил ее в сторону.
«Вау», — подумала она. «Это было проще, чем я думала. И что теперь?»
В момент смелости, Изобель поднялась с места, где она сидела напротив него, а рядом резвилась Слиппер, хвост которой стучал и дергался в волнении. Она села так, чтобы опереться спиной об кровать, находясь сейчас меньше чем в футе от него. Единственной вещью между ними было Полное собрание сочинений Эдгара Аллана По.
Она вытянула ноги перед собой, так же как и он, скрестив их в щиколотках, а потом взяла книгу и стала листать ее на своих коленях.
— Почему тебе так нравится По? — спросила она.
Он пожал плечами.
— А почему тебе так нравится кричать и прыгать?
Она вздохнула, а затем попыталась снова:
— Ну, я имею в виду, у тебя есть какое-нибудь любимое стихотворение или еще что-то?
На мгновение он спокойно сидел, а затем потянулся через нее, взяв пальцами уголок книги, лежащей у нее на коленях. Он начал кропотливо, по одной, перелистывать страницы.
Наконец он остановился.
— Вот это, — сказал он.
Изобель посмотрела на книгу, на центральный столбец с текстом. Она прочла его про себя в тишине:
«Я с детства замечал, что был другим,
К тому, что люди видят, был слепым.
И страсть, что будит сердце по весне, —
Увы! — то чувство не знакомо мне.
Вот так и боль моя была иной —
Печаль и радость не сродни людской.
И всё, чем истинно я дорожил,
Никто, как я, так сильно не любил.
И на заре своих безумных лет
Виденья странного заметил след:
Соединились в нём добро и зло —
Оно своей загадкой увлекло.
Из бурных водопадов, быстрых рек,
Ущелий горных, где не тает снег,
Из солнца, что кружит вокруг меня
И золотого осени огня;
Из молнии, сверкнувшей в темноте
И без следа растаявшей в дожде,
Из грома грозного, ревущих бурь
И в небе, где очистилась лазурь,
Из облаков, принявших страшный вид,
Исчадье ада предо мной парит...»
— Оно такое грустное, — сказала она, поднимая взгляд.
— Как и большинство из них.
Она нахмурилась, перелистывая страницы.
— Но не все из них, верно?
На это он ничего не ответил.
Откуда-то внизу лестницы, она услышала далекое тиканье часов.
— Прочитаешь мне что-нибудь?
Она услышала свой голос, как будто кто-то говорил за нее.
Он колебался. Затем, спустя мгновение, она почувствовала, как он придвинулся ближе, заставляя каждое ее чувство усилиться. Его плечо коснулось ее, пробуждая дрожь, которая пробежалась по ней, и она попыталась скрыть ее, трясущимися руками ухватившись за края книги. Она начал переворачивать страницы еще раз. Она могла чувствовать движение каждого листа всем своим телом, сначала как он поднимался, потом как перевернулся на другую сторону.
Наконец он остановился, и она уставилась на печатный столбик слов, не в силах понять одного. Его рука, теплая и твердая, обвилась вокруг ее, обволакивая, как паук свою добычу. Она поддалась ему, не в силах даже смотреть, как его большой палец проследил по месту, чуть выше ее ладони, где он когда-то написал свой номер фиолетовыми чернилами. Изобель перестала дышать. Сердце колотилось в ее груди, мысли рассыпались в бессмысленные осколки. Все это время ее глаза, не мигая, оставались сосредоточенными на открытой странице. Бессмысленные строчки предстали перед ее глазами, показавшись не намного больше, чем черные палки в ином белом мире.
— Улялюм, — начал он, и само слово, которое он произнес как «Ю-ла-лум» прозвучало из его уст как нежные ноты.
«Было небо сурово и серо,
Листья были так хрупки и сиры,
Листья были так вялы и сиры...»
Он обхватил ее руку своими обеими руками, и она почувствовала, как его серебряные кольца стали нажимать на ее кожу. Она медленно повернула голову в его сторону, хотя не смела встретиться с этими глазами.
Она вдохнула, вознагражденная этим смешанным запахом, который она раньше считала невозможным определить. Теперь, когда он был так близко, она почти могла определить его. Измельченные листья.
Фимиам, который успел впитаться в ткань. Потертая кожа. Аромат остроты, резкий и бодрящий, как сушеные апельсиновые корки.
«Был октябрь, одинокий без меры,
Был незабываемый год».
Его голос струился низко и ровно, она сосредоточилась на его тоне больше, чем на самих словах, в то время как они лились, словно музыка. С рукой, лежащей в его руках, все ее тело, казалось, гудело, и она почувствовала неясное ощущение, как будто радио застряло между каналами. Ее глаза медленно закрылись.
«Возле озера духов Обера.
В странах странных фантазий Уира.»
Изобель наморщила лоб, ее минутный рай закончился. Ее рука рефлекторно крепче сжала его. Что-то в этой фразе взбудоражило ее глубоко внутри, разрушая устоявшиеся обломки из ее подсознания. Она правильно его расслышала? Она открыла глаза, напряженно вслушиваясь еще раз.
«Там, в туманной долине Обера,
В заколдованных чащах Уира...»
Громкий треск, похожий на выстрел, прокатился по дому. Изобель вздрогнула от неожиданности, вырвав свою руку из рук Ворена и подскочив так, что книга упала с ее коленей. Она ударилась об пол и захлопнулась, в то время как Слиппер бросилась под кровать.
Изобель посмотрела вверх, чтобы найти Ворена, стоявшего уже на ногах, хотя она не почувствовала, как он поднялся.
Шаги на лестнице.
— Нет, — пробормотал он себе под нос.
Ее сердце заколотилось.
— Что?
Она поднялась на колени, а потом встала, поднимая книгу вместе с собой — тяжелую, как якорь. Она прижала ее к груди.
— Что? Кто это?
— Они вернулись рано, — сказал он. — Спрячься в шкафу.
Страх пронзил ее.
— Ворен…
Тяжелые шаги по дереву. Топот словно по свинцовому покрытию.
Он схватил ее за руку чуть выше локтя и потащил через всю комнату. Изобель шла, не зная, что делать, пораженная его внезапной железной хваткой. Стук стал ближе.
Она услышала женский голос.
— Джо, — повторял голос снова и снова, словно кто-то пытался успокоить злую собаку.
Изобель погрузилась в темноту, завернутая в крошечном пространстве, в объятиях бесчисленных черных рукавов. Дверь шкафа закрылась, бросая заключенный рисунок света на ее дрожащее тело.
Она видела ботинки Ворена через перекладины в дверях шкафа, когда он попятился назад.
Дверь его спальни распахнулась с грохотом, заставляя Изобель подпрыгнуть и пискнуть. Она прижала руку ко рту.
— Ты слышал, как я тебя звал? — закричал мужчина. — Я спросил, ты слышал меня?
Изобель, убирая дрожащую руку от рта, закрыла ей одно ухо, чтобы заглушить крик, другой рукой по прежнему крепко держа книгу По. Она только опустила ее снова, когда услышала гортанный, кошачий рык, доносящийся из-под кровати Ворена. Широко раскрытые глаза Слиппер светились серебром в темном пространстве.
Она смогла увидеть еще одну пару ног, мужчины, одетого в черные брюки, ботинки которого были начищены до глянцевого блеска.
— Почему ты просто стоишь здесь и ничего не говоришь? — спросил мужчина на этот раз тихо, но в его голосе так и сочилась угроза. — Что это? Что это за беспорядок на полу? Ты знаешь, что ты не должен здесь есть. Кто-то приходил к тебе, пока я отсутствовал?
— Нет.
— Не лги.
— Джо, — донесся умоляющий женский голос с лестницы. — Давай поговорим об этом завтра.
— Я хочу, чтобы это исчезло сейчас.
Пауза. Изобель увидела, как колебался Ворен.
— Сейчас! — он щелкнул пальцами. — Прекрати стоять, опустись на пол и очисти его!
Он вновь щелкнул пальцами, а потом снова и снова. Он указал на коробки с едой.
Ворен нагнулся, собирая коробки с едой. Его лицо можно было разглядеть, но оно было непроницаемым под его волосами. Он не смотрел в ее сторону.
— Что ты сделал со своей машиной?
Молчание.
— Я спросил, что ты сделал со своей машиной? Отвечай мне.
— Я ничего не делал…
— Ты думаешь, что это хорошо? Ты думаешь, что это смешно?
— Папа, я не…
— Заткнись. Я не хочу этого слышать. Я не хочу слышать эти проклятые слова. В самом деле, это то, что ты собираешься делать дальше. После того, как ты уберешь этот хлам, ты спустишься вниз и смоешь то, что у тебя на машине. Я устал от твоих поступков. Я устал от этого черного парада, который ты на себя…
— Это не отмоется, папа.
— Я еще не разрешил тебе говорить. И лучше бы тебе, черт побери, надеяться, что краска сойдет, потому что я не собираюсь платить за то, чтобы это исправить, ты не умеешь водить этот кусок дерьма. Я говорил тебе, что он не сможет сохранить машину, Дарси. Я говорил тебе, что он…
Ворен встал, бросая коробки.
— Это моя машина. Я купил ее сам. Брюс подписал договор, а не ты. Или ты был слишком пьян, чтобы вспомнить?
— Ворен, — снова послышался женский голос. — Просто прекратите, вы оба.
— Вот оно что. Знаешь что? Ты же не можешь содержать эту кучку хлама. Ты можешь просто ездить на этом чертовом автобусе в школу, так как ты не можешь получить ключи. Это не должно стоять напротив моего дома. И так как это твоя машина, и ты за нее платишь, ты можешь заплатить за то, чтобы его оттащили. Еще лучше позвонить Брюсу, чтобы он его отбуксировал! Я позвоню ему сам.… И еще одна вещь, я не хочу, чтобы ты снова возвращался в этот магазин книг, ты слышишь меня? Я устал от того, что этот инвалид подрывает меня. Я могу найти много работы для тебя здесь. Не больше. Это понятно?
— Что-то в этом роде.
Мужская рука метнулась, со скоростью гадюки, хватая рукав Ворена крепкой хваткой.
Изобель прижала ладонь к внутренней стороне дверцы шкафа, готовая толкнуть ее, но ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы остаться, ее пальцы сжались над перекладинами, она понимала, что будет только хуже, если его отец узнает, что она была там.
— Когда ты собираешься проснуться? — заорал мужчина, тряхнув Ворена, его голос гулко разнесся по комнате, что-то в апатии его сына бесило его больше, чем его вызов.
Он отпустил Ворена, толкнув его назад. Он споткнулся, но удержался на ногах, схватившись за стену, его голова была опущена.