"Истории о необычайном" рассказаны на идиш, однако записаны раби
Натаном на иврите и в таком виде впервые увидели свет. Правда, в последующих
ранних изданиях, учитывая желание автора, к "Историям" добавляли их перевод
на идиш. Раби Натан стремился сохранить в ивритском тексте все особенности
речи и стиля своего учителя, поэтому язык так шершав, а иногда малопонятен.
Осознавая это, раби Натан принес свои извинения за изобилие чуждых ивриту
выражений (за "грубый язык" по его словам), объясняя это желанием быть
возможно ближе к оригиналу, прозвучавшему на идиш (6).
"Истории о необычайном" переведены на множество языков, не раз
переложены и на литературный иврит. Переводчики и стилисты пытались по мере
сил украсить язык оригинала, ускорить развитие сюжета и т.п. Это приводило к
тому, чего так страшился раби Натан: мелкие стилистические улучшения и
сокращения вносили искажение в смысл. Не следует забывать, что и по форме, и
по содержанию "Истории о необычайном" выполнены искусной рукой мастера, их
фабула тщательно выстроена, в повествование вплетены различные нити, так что
все подробности и детали сочетаются в едином творческом замысле и рассказ в
целом ведет к намеченной автором цели (7). И потому даже легкие
стилистические поправки рвут тонкую ткань повествования, уводя от авторского
замысла. Это в равной мере касается и "исправленных" переводов, и
литературных обработок на иврите (8). Перевод, который мы предлагаем
вниманию читателей, выполнен с максимальной точностью (9). Оригинальной
версией "Историй" большинство ученых считают ту, что сохранилась на идиш.
Именно она запечатлелась в памяти тех, кто впервые перевел текст на иврит
(10).
Как бы ни был точен и хорош перевод, все равно в полной мере оценить
достоинства историй раби Нахмана можно лишь на идиш, с его неповторимым
ароматом "идишкайт", с не поддающейся переводу атмосферой еврейского
местечка, с идиомами и словосочетаниями живого разговорного языка -
украинского диалекта идиш восемнадцатого-девятнадцатого веков. Однако не
этот диалект лег в основу литературного идиш, и живых его носителей сегодня
практически не осталось.
ОБЪЯСНЕНИЯ И КОММЕНТАРИИ.
Даже самые простые из сказок раби Нахмана наделены незаурядным
смысловым потенциалом. Большая их часть - сложные аллегории. Как уже
отмечалось выше, их многозначность и глубина соответствовали авторскому
замыслу и проистекали из него. Объяснения и комментарии не претендуют на то,
чтобы исчерпать эту глубину, раскрыть все смысловое богатство источника.
Тщательный анализ и всеобъемлющее истолкование "Историй о необычайном"
потребовали бы огромных технических усилий, в частности, создания
сложнейшего справочного аппарата со всеми необходимыми отсылками и цитатами.
Реальным представляется поэтому единый стержневой комментарий, апеллирующий
к кабалистическим и хасидским источникам и к самому раби Нахману. В нашем
случае не представляется целесообразным глубоко погружаться в истолкования
частностей и деталей. Смысловые пласты сказок и отдельных фрагментов,
оставшиеся неосвещенными, иногда затрагиваются намеком в кратком предисловии
к каждой истории либо в комментариях к ней. В целом же они или остаются
нераскрытыми, или о них лишь мимоходом упоминается. Часто тот или иной
фрагмент допускает несколько прочтений на разных смысловых пластах, и
поэтому истолкование могло бы пойти иными путями. Объяснения и комментарии
лишь намечают направление, создают смысловое поле, пользуясь которым
читатель сможет самостоятельно отыскать все "семьдесят ликов" Торы,
обратившись к приведенным указаниям и отсылкам, призванным помочь ему в
этом. Его ожидают находки, скрывающиеся в оттенках и деталях либо в
целостном звучании каждой истории, - те вечные, вновь и вновь открываемые
грани, которые особенно дороги, когда приходишь к их пониманию
самостоятельно.
ОБЩИЙ СМЫСЛ "ИСТОРИЙ".
Несмотря на сложность и запутанность символики, сквозь "Истории о
необычайном" проходит ряд постоянных символов. Дело в том, что символика
раби Нахмана выражает не столько интимный внутренний мир художника, сколько
реалии традиционной еврейской мысли, общие положения Кабалы. Правда, многие
вещи раби Нахман интерпретирует по-своему либо добавляет свое видение к
устоявшемуся, однако и это - лишь новая струя в потоке многовековой
еврейской мысли, особенно в ее кабалистическом и хасидском руслах. Поэтому
выбор исходного символического ряда не зависит от раби Нахмана, он не
случаен, а обусловлен той материей мысли, в которой - интеллектуальные корни
автора "Историй". Именно из нее он строит, развивает ее и обогащает.
Творчество раби Нахмана, понятно, не охватывает еврейскую интеллектуальную и
духовную традицию во всей ее широте, фокусируясь на некоторых аспектах. Это
придает "Историям", на первый взгляд совершенно разным, определенное
единство, внутреннее и внешнее, позволяющее говорить об общем смысле. Сквозь
большую часть "Историй" проходит лейтмотив исправления мира, тема
приближения Геулы - Избавления. Галут - Изгнание - это не только состояние
еврейского народа, но и состояние мира, из которого изгнано Божественное
присутствие. Это глубоко ущербный мир, почти непроницаемый для света
святости. Предназначение еврейского народа, в особенности его духовных
руководителей и цадиков, над которыми возвышается Машиах (Мессия), -
привести в этот мир Избавление, с которым будет достигнута полнота и
совершенство. Большинство рассказов раби Нахмана посвящены разным аспектам
этой проблемы. Некоторые из них подходят к ней как к всемирной, в центре
других - личность с ее внутренней борьбой, а в третьих подробно трактуется
ожидаемый приход Машиаха. Вместе "Истории" дополняют друг друга, образуя
цикл, который можно было бы назвать "Хаос и Исправление".
ЦАРЬ.
В большинстве историй раби Нахмана царь или император - это Всевышний.
В некоторых рассказах этот персонаж символизирует нечто иное, что именно -
постепенно выясняется из контекста. Но когда повествуется о единственном
царе, о "царе над царями" - это, несомненно, Творец. Этот символ - один из
древнейших в еврейской культуре. Несколько раз он появляется в Торе,
фигурирует в книгах пророков, а затем постоянно встречается в Талмуде и
мидрашах, там вступительные слова "притча о царе" почти всегда означают, что
речь пойдет о Всевышнем, и то же самое касается кабалистической и хасидской
литературы. Парадоксальной особенностью историй раби Нахмана является то,
что символический образ царя в них обычно вынесен за сюжетные скобки. Царь
не участвует в действии как один из персонажей. Не раз и не два говорится о
"царе, что некогда жил", или о "царе, который умер". По сути дела, это не
должно нас удивлять. В той сфере, откуда черпает свои темы раби Нахман,
характерной чертой Создателя является Его сокрытие от творений. В
сотворенном Им мире Он не действует явно и не открывает Свой лик, Дарующий
жизнь всему сущему. Первопричина всего, Он не раскрывается в уродливом,
деградирующем, темном мире изгнания. Суть этого вырождающегося искаженного
мира в том и состоит, что Всевышний не открывается в нем. С другой стороны,
тот мир, в котором Царь царей действительно царствует, в котором Он
раскрывает свою власть, - это мир избавленный, целостный, совершенный. В
определенном смысле сотворение мира и наделение человека свободой воли и
есть начало "сокрытия лика", начало изгнания, когда кажется, что "оставил
Г-сподь Свою землю" (11). Правда, Б-г действует из Своего сокрытия (Он
направляет изнутри сюжет), но это тайное действие, незаметное для глаз. В
руках человека выбор: возвратить ли миру присутствие Всевышнего, привести ли
в мир Избавление. Это задача каждого человека и всего Израиля в целом.
Поэтому не царь главное действующее лицо в историях раби Нахмана, а люди,
ищущие Его. И действительно - почти в каждой истории царь создает исходные
условия, саму ситуацию, а на долю героев выпадает продолжить труд
исправления мира.
Согласно кабалистическим воззрениям, Всевышний (называемый в Кабале
Бесконечным, благословен Он), действуя в мире, облекается в десять сфирот,
через которые происходит Его раскрытие как Творца и Владыки мира. Его более
высокая суть, вознесенная над этими проявлениями (как, например, Кетер
эльйон - "Высшая корона"), не умещается в сущем, выходит за пределы бытия и
постижения. Иными словами, Б-г "скрывается" (12), Он "сделал мрак укрытием
себе" (13). Как много раз объяснял Бешт, открытие в этом мраке Б-га,
открытие того, что Он пребывает в нем, - это и есть Геула, Избавление, о
котором у пророка сказано: "Воочию увидят возвращение Г-спода" (14).
ЦАРСКАЯ ДОЧЬ.
Царская дочь - персонаж многих "Историй о необычайном". Как правило,
этот образ наделен устойчивым символическим значением: это Шхина -
Б-жественное присутствие в мире. Смысл, вкладываемый в понятие "Шхина",
служит одной из центральных тем в кабалистической литературе. Можно сказать,
что отношение "Святой Творец, благословен Он, - Его Шхина " лежит в основе
взаимоотношений Б-га и мира, самым принципиальным и фундаментальным образом
определяя их.
В наиболее общем виде Шхина есть Б-жественная сила, пребывающая в
мироздании и оживляющая его. Шхина - Б-жественная эманация, излучаемая в
мир, она, по сути, - живая душа этого мира. И поскольку в ней
сконцентрирована вся жизненность сотворенного, понятно, что Шхина носит
множество названий и имен, обнаруживается во множестве проявлений. Любой
феномен этого мира можно рассматривать как одно из проявлений Шхин ы. В
кабалистической системе мира Шхина - седьмая сфира, называемая обычно Малхут
- "царство" или "царственность", - ибо в нее облечены царственное величие и
власть Всевышнего в мире. Шхина ассоциируется с женским началом, ибо она
воспринимает эманацию, и потому именуется "царской дочерью".
У сфиры Малхут, или у Шхины, есть также другая сторона. Это Кнесет
Исраэль - общность душ Израиля. Кнесет Исраэль - их высший духовный
источник. В нем все они пребывают в единстве, и потому Кнесет Исраэль можно
назвать источником силы нашего народа, его душой. Такое понимание Шхины
восходит к Письменной Торе, мы встречаем его повсюду. Народ Израиля
уподобляется жене, невесте, дочери, возлюбленной в книгах пророков и во всей
последующей еврейской литературе.
Вырождение мира и забвение связи с Б-гом, деградация народа Израиля и
его отсылка в галут - все это не что иное как галут Шхины, изгнание
Б-жественного присутствия из мира, а Геула - это "возрождение Шхины из
праха". Само собой разумеется, что вся еврейская литература, начиная с
Танаха, изобилует символами, притчами, метафорами и антропоморфизмами там,
где речь идет о Шхине. В своей многочисленности они переплетаются и
сливаются в сложные поэтические образы, расшифровка которых неизбежно
многозначна. Два метафорических образа, наиболее общих и одухотворенных,
постоянно сопровождают Шхину: "невеста" и "царская дочь". Когда Шхина -
невеста, женихом выступает Всевышний, а весь народ Израиля уподоблен Его
возлюбленной, героине "Песни песней". Когда Шхина царская дочь, то,
напротив, - женихом становится народ Израиля или каждый из его сынов
(последняя метафора особенно излюблена мидрашами). Оба образа удивительно
тонко переплетаются в субботнем кабалистическом гимне "Приди, невеста",
сочетающем их воедино.
В "Историях о необычайном", когда речь заходит о царской дочери,
говорится главным образом о взаимоотношениях Шхины как воплощения души
еврейского народа с душой праведника своего поколения, Машиаха.
В любом случае следует помнить, что сравнений, образов и связанных с
ними иносказаний и символов в "Историях" очень много. Небольшую часть их
раби Нахман использует открыто, на другие лишь намекает, не говоря уже о
многочисленных символах и сравнениях, которые открываются пониманию лишь в
контексте, выходящем за пределы рассказа.
ШВИРАТ-hА-КЕЛИМ И ПАДЕНИЕ.
Мир в наши дни лишен целостности - это касается также еврейского мира -
и ожидает Избавления. Оно равносильно падению завесы, скрывающей
Б-жественную реальность. Критические моменты швират-hа-келим (келим на
иврите - "сосуды", а глагол "лишбор" означает "разбить вдребезги"), с чего,
собственно, и начинается "сокрытие лика", - одна из центральных тем Кабалы.
Кабала углубляет и расширяет то, что сказано об этом в Танахе и в позднейшей
еврейской литературе. У этих критических моментов, несмотря на то, что они
разворачиваются в исторической последовательности, есть общее: все они
связаны с утратой относительного совершенства, падением с высоты. Однако это
падение не фатально, ибо сказано: "Семь раз падет праведник и восстанет". За
падением следует подъем, предпосылки для которого порой создает само
падение.
Большое внутреннее сходство послужило причиной того, что одними и теми
же символами обозначают не совсем тождественные критические моменты,
которых, в общей сложности, четыре. Первый кризис разразился при сотворении
мира. По сути, он и был инструментом сотворения того мира, в котором сокрыт
лик Всевышнего. Это кризис, о котором много говорится в лурианской кабале, и
он называется в ней швират-hа-келим, крушение мира как вместилища
Б-жественного света, ибо высшие силы "упали и разбились" перед его
сотворением. "Искры святости", разлетевшиеся при этой катастрофе, служат
строительным материалом для нашего мира - однако не все, а лишь часть их,
ибо некоторые пали так низко, что оказались в плену материального,
существование которого, включая даже зло, заключенное в нем, они
поддерживают. Освобождение, избавление этих искр из неволи - задача каждого
человека и всего Израиля. Вторая в ряду катастроф - грехопадение Адама. Это
катастрофа человека, утратившего цельность и совершенство, низвергнутого из
райского сада в мир неопределенности, относительности. Здесь он обречен на
колебания между добром и злом, не в силах провести четкое различие между
ними, ибо потерял ясность взгляда. Третья катастрофа - грех изготовления
золотого тельца. После невиданного подъема, связанного с дарованием Торы (в
определенном смысле оно равносильно возвращению в рай), народ Израиля теряет
свое предназначение, поклонившись литому идолу. Утратив дар совершенной
полноты, выделявший его из всего сотворенного, еврейский народ должен теперь
вновь отправиться на поиски Избавления - своего и мира. Четвертая катастрофа
- разрушение Храма и галут. Храм - это тоже своего рода рай, фокус
трансцендентности, пристанище Шхины, где она явлена миру. Грехи Израиля
навлекают на Шхину изгнание, подобное швират-hа-келим. Бесприютная святость
питает зло. Скиталица Шхина оказывается в плену у сил, паразитирующих на
ней, и эти силы рвутся к господству над миром. Они достигают его, а
святость, оставшаяся Израилю, скорбит, и лицо ее скрыто во мраке изгнания.
Шхина обречена изгнанием не только на неизвестность, забвение: "Ноги ее
нисходят к смерти, на преисподнюю опираются стопы ее" (15). Она вынуждена
питать мировое зло. А тем временем грехи всех народов и грехи Израиля делают
кромешную тьму вокруг Шхины еще более непроницаемой.
В сказках раби Нахмана такое положение иллюстрируют несколько
метафорических образов, особенно потерянная царская дочь - преследуемая и
израненная, изгнанная, падшая Шхина.
Поскольку сущность у всех падений одна, неудивительно, что вопреки
историческим различиям они соединяются в единой аллегории. В этой аллегории
звучат и многие другие мотивы, чья полифония взаимно обогащает их.
АРХЕТИПИЧНОСТЬ ОБРАЗОВ.
Герои всех историй, сочиненных раби Нахманом, - конкретные люди, но за
каждым стоит насыщенный смысловой ряд, чья символика раздвигает горизонты
художественного образа за пределы литературы. Кстати, образы еврейской
литературы, от Письменной Торы до Кабалы, вообще чрезвычайно многолики, и
каждый служит своего рода архетипом. Еще Рамбам (Маймонид), основываясь на
принципе "деяния праотцев - знамение для потомков", введенном мудрецами
древности, разработал универсальный подход к истолкованию соответствующих
мест Писания. В позднейшей кабалистической литературе любой, даже самый
малозначительный исторический персонаж Танаха включен в мировой ансамбль, в
единую символическую систему. "Каждый несет в себе все мироздание", -
сказано в "Пиркей-де-раби Натан", и тем более это относится к великой
личности, отражающей и вмещающей весь мир. В Кабале особенно распространено
использование библейских личностных символов в учении о сфирот (и даже в
учении об Откровении). "Семь пастырей мира" обозначают семь сфирот в таком
порядке:
1. Авраhам - Хесед (милосердие)
2. Ицхак - Гвура (мужество, мощь)
3. Яаков - Тиферет (любовь, красота)
4. Моше - Нецах - также Даат (слава, также знание)
5. Аhарон - Год (величие, великолепие)
6. Йосеф - Йесод (основание)
7. Давид (иногда Рахель) - Малхут (царственность)
Неудивительно, что библейские персонажи связаны у раби Нахмана со
сфирот, которые они символизируют.
Связь между человеком и миром, человек как микрокосм, вмещающий целое
мироздание, - одна из основополагающих идей Кабалы. В хасидизме она получила
дополнительное развитие, ибо хасидизм вообще рассматривает Тору с точки
зрения внутреннего мира человека (в книгах раби Яакова-Йосефа из Полонного,
в сочинениях учеников Бешта). Хасидизм также точно определяет связь между
силами души и отдельными сфирот (особенно в литературе Хабада). Эти идеи
зачастую воплощаются в историях раби Нахмана. Некоторые из них легко
поддаются истолкованию в общечеловеческом, всемирном аспекте, а также сточки
зрения кабалистического и хасидского учения о служении души. Разные
истолкования не противоречат друг другу, ибо история, рассказанная раби
Нахманом, сама построена на их совмещении. Шхина - это и Кнесет Исраэль, и
душа еврейского народа, а в определенном смысле - возвышенное начало в душе
каждого сына Израиля. Ее утрата, поиск и освобождение - это не только
трагедия отдельного человека, но и мировая драма: личное избавление есть
часть грядущей Геулы.
Иногда герои раби Нахмана олицетворяют космические силы, ведущие борьбу
за саму сущность мира, иногда это праведники, действующие внутри еврейского
мира, иногда - силы души индивидуума, направленные вглубь его личности, а
иногда - и то, и другое, и третье вместе.
Рассказ 1
О ТОМ, КАК ПРОПАЛА ЦАРСКАЯ ДОЧЬ.
Начал раби Нахман так:
- Довелось мне как-то в дороге рассказывать сказку, и всякий, кто ее
слышал, задумывался о возвращении к Б-гу. Вот эта сказка. Это история про
царя, у которого были шесть сыновей и одна дочь. Дорога была ему эта дочь,
он очень любил ее и часто играл с ней. Как-то раз были они вдвоем и
рассердился он на нее. И вырвалось у отца: "Ах, чтоб нечистый тебя побрал!"
Ушла вечером дочь в свою комнату, а утром не могли ее нигде найти. Повсюду
искал ее отец и крепко опечалился из-за того, что она пропала. Тогда первый
министр царя, увидев, что тот в большом горе, попросил, чтобы дали ему
слугу, коня и денег на расходы, и отправился искать царевну. Много времени
провел он в поисках ее, покуда не нашел. Исходил он немало пустынь, полей и
лесов, долго длились его поиски. И вот однажды, идя пустыней, увидел он
протоптанную дорогу и рассудил про себя: "Давно скитаюсь я по пустыне, а
найти царевну не могу - пойду-ка я по этой дороге, может, выйду к
какому-нибудь жилью". И пошел он, и шел долго, пока не увидел замок и
войско, окружавшее его. И замок тот был прекрасен, и войско, стоявшее вокруг
него в строгом порядке, выглядело очень красиво. Испугался первый министр
этих солдат и подумал, что не пропустят они его внутрь, но все же решил:
"Попытаюсь-ка!" И оставил он коня, и направился к замку, и дали ему войти
беспрепятственно. Ходил первый министр из залы в залу, и никто не задерживал
его. И попал он в тронный зал, и увидел: сидит царь с короной на голове,
вокруг него полно солдат, и множество музыкантов играют на музыкальных
инструментах. Красив был зал, и находиться там было приятно. И ни сам царь,
и никто из его окружения не задал вошедшему никакого вопроса. Увидел первый
министр богатые яства, подошел и поел, а потом прилег в углу и стал
смотреть, что же произойдет. И видит он: приказал царь привести царицу, и
отправились за ней. Зашумели все и возликовали, певцы запели, музыканты
заиграли, когда царицу ввели. И поставили для нее трон, и усадили ее подле
царя, и узнал в ней первый министр пропавшую царевну. Огляделась царица,
увидела его, возлежавшего в углу, и узнала. Поднялась она с трона, подошла и
коснулась его, и спросила:
- Узнаешь ли ты меня?
И ответил он ей:
- Да, я узнаю тебя: ты - царская дочь, которая пропала.
И спросил он ее:
- Как ты попала сюда?
Ответила она:
- Из-за того, что у моего отца вырвались эти слова: "Чтоб нечистый тебя
побрал!" Место это - нечисто.
Рассказал ей первый министр и о том, что отец ее очень горюет, и о том,
что сам он разыскивает ее уже много лет. И спросил:
- Как я могу вызволить тебя отсюда?
Ответила она ему:
- Не сумеешь ты освободить меня. Разве только так: если выберешь себе
место и будешь сидеть там целый год и тосковать обо мне - тогда тебе удастся
вывести меня отсюда. Постоянно мечтай обо мне и тоскуй, и надейся, что тебе
удастся спасти меня. И постись, а в последний день, по истечении этого года,
- постись и бодрствуй целые сутки!
Сделал первый министр все так, как она сказала. Прошел год. В последний
день постился он и не смыкал глаз, а потом собрался в путь и отправился
спасать царскую дочь. По пути к замку увидел он яблоневое дерево, на котором
росли прекрасные плоды. Польстился на них первый министр и поел. И как
только съел он яблоко, тотчас свалился и заснул. Спал он очень долго, и
слуга будил его, да не добудился.
А когда проснулся первый министр, то спросил слугу: "На каком я свете?"
И рассказал ему слуга все как было: "Ты спал очень долго, много лет, а я тем
временем кормился этими плодами".
Закручинился первый министр и отправился в замок, и нашел там царевну.
Очень горевала она и горько сетовала:
- Если бы ты явился в назначенный срок, то вызволил бы меня отсюда, а
теперь из-за того, что не утерпел в последний день и съел яблоко, упустил ты
такую возможность. Понятно, что воздержаться от еды очень трудно, особенно в
последний день: ведь тогда и искушение становится сильней... А теперь вновь
выбери себе место и опять проведи там год. А в последний день можешь есть;
только не смыкай глаз и не пей вина, чтобы не заснуть. Главное - не заснуть!
И вновь сделал он все так, как она сказала. И в последний день по
прошествии года отправился в путь, и увидел по дороге к замку ручей красного
цвета, и исходил от ручья запах вина. Сказал своему слуге первый министр:
"Ты видишь? Это ручей, и в нем должна быть вода, но красного цвета он и
пахнет как вино". И подошел он к ручью, и испил из него. Сразу же свалился
он и уснул надолго: проспал семьдесят лет. Пришло тогда в те края большое
войско, за которым следовал обоз, и слуга первого министра спрятался от
солдат. Вслед за войском проехала карета, в которой сидела царская дочь.
Остановила она карету возле спящего и сошла, и присела рядом, и узнала его.
Всеми силами старалась она его разбудить, но тот не просыпался. И стала
царевна причитать над ним: "Столько трудов и многолетних усилий потрачено,
через столько мук и терзаний ты прошел, чтобы наступил день моего
избавления, - и все пропало из-за одного дня!" И зарыдала: "Ах, как жаль мне
и тебя, и себя! Ведь я так долго уже здесь и все никак не могу выбраться!"
Сняла она с головы платок и начертала на нем что-то своими слезами, и
положила его рядом со спящим, а потом поднялась, села в карету и уехала.
Проснулся через некоторое время первый министр и спросил слугу: "На каком я
свете?" И рассказал ему слуга все как было: как прошло войско, а за ним
карета. И как плакала в голос над первым министром царская дочь: "Ах, как
жаль мне и тебя, и себя!" Осмотрелся тут первый министр и увидел рядом с
собой платок. "Откуда это?" - спросил он. Ответил ему слуга: "Она что-то
начертала на нем своими слезами и оставила его тут". Взял первый министр
этот платок и поднял его, держа против солнца. И увидел он на платке буквы,
и прочел все слова ее причитаний и стенаний; и о том там было написано, что
нет ее теперь в прежнем месте, а сможет он ее найти, если разыщет золотую
гору с жемчужным дворцом на ней. Оставил первый министр слугу и отправился
на поиски один. И ходил он по свету, и искал ее много лет, пока однажды не
сказал себе: "Конечно же, не найти в обитаемых краях ни горы из золота, ни
дворца из жемчуга!" - а был первый министр большим знатоком географии и ему
были известны все карты мира. "Поэтому пойду-ка я искать в пустынях!" -
решил он.
И скитался он в пустынях в поисках царской дочери много-много лет, пока
однажды не повстречал человека, такого огромного, что во всем роде людском
не сыскать было другого такого великана. И нес на себе этот человек такое
большое дерево, что ни в одной из населенных людьми стран не найти
подобного.
И спросил великан:
- Кто ты такой?
- Я человек, - ответил первый министр.
Удивился великан и сказал:
- Сколько лет я в пустыне, а ни разу не видал тут человека!
Поведал ему тогда первый министр всю свою историю и рассказал, что ищет
теперь золотую гору и жемчужный дворец.
- Да их вообще не существует! - отмахнулся от него великан и добавил: -
Глупостей тебе наговорили! Ведь такого вообще не бывает на свете!
Разрыдался тут первый министр:
- Должны быть! Где-нибудь они да есть!
Снова отмахнулся от него великан:
- Чепуху сказали тебе!
- И все же они где-то существуют! - повторил первый министр.
- Я убежден, что это глупость. Но раз ты так упорствуешь, я, так и
быть, попробую помочь тебе ведь я повелеваю всем зверьем. Созову-ка их всех
- они ведь рыщут по всему свету, может, и впрямь кто-то из них слыхал об