Ответили стражники, что люди эти по дороге как сквозь землю
провалились.
А дело было так: схватил обоих умников посланец дьявола и перенес их на
какое-то болото, посреди которого восседал на троне сам Сатана.
Такой густой и вязкой была трясина, что умники не могли в ней и шагу
ступить. Закричали они тут:
- Злодеи! За что вы нас мучаете! Нет на свете никакого дьявола, а вы -
просто разбойники и издеваетесь над нами, безвинными!
Сидели оба умника в болотной грязи и обсуждали происшедшее с ними.
- Это просто какие-то бандиты, - решили они, наверное, мы когда-то с
ними повздорили, и сейчас они мстят нам!
Провели умники в этом болоте много лет; мучили их там черти и
издевались над ними нещадно.
И вот как-то раз проходил простак возле дома, где жил чудотворец;
вспомнил он о своем пропавшем друге и решил зайти к праведнику. Почтительно
поклонившись ему, спросил первый министр:
- Не мог бы ты показать мне моего друга, умника, и не согласился бы ты
вытащить его из лап Сатаны? Помнишь, я рассказывал тебе о нем: когда дьявол
послал за нами, унес его черт, и с тех пор я ни разу его не видел.
- Я помню его и исполню то, о чем ты просишь, - сказал чудотворец. -
Только пойдем туда лишь мы с тобой, без сопровождающих.
И не успел простак опомниться, как оказались они у того болота и
увидели умников, сидящих в трясине. Завидев первого министра, закричал его
приятель:
- Взгляни, братец: мучают меня эти злодеи и издеваются надо мной, а я
ни в чем не виноват!
- Даже тут ты продолжаешь умничать и ни во что верить не желаешь! -
воскликнул первый министр. - И еще утверждаешь, что твои мучители - это
люди! Смотри теперь, как тот самый чудотворец, в могущество которого ты не
верил, докажет тебе, что лишь в его руках ваше спасение! Тогда вы поймете
наконец, в чем истина!
Попросил простак праведника спасти умников и сделать так, чтобы
убедились они в том, что находились у Сатаны, а не у простых разбойников. Не
успели умники и глазом моргнуть, как оказались на сухом месте; болото
исчезло, и черти, их мучители, обратились в прах. Открылась тут, наконец,
умнику истина, и пришлось ему объявить на весь мир, что существуют на свете
и чудотворец, и царь...
Комментарий к рассказу
"Мудрец и простак"
Эта история отличается от других пространных историй тем, что ее
центральный мотив не окутан покрывалом аллегорий и символов. Он прост и ясен
от начала до конца. Вместе с тем повествование насыщено символами и
намеками, чей смысл необходим для его понимания и важен для уяснения ряда
исторических и иных аллюзий, к которым прибегает автор.
Тема простоты и наивности вообще занимает видное место в философии раби
Нахмана. В истории "Мудрец и простак" автор облекает свою концепцию в
литературную форму, однако в других сочинениях, а в особенности - в беседах
со своими последователями, он предстает рьяным проповедником простой веры и
преданности Б-гу, бесхитростной и не замутненной "мудрствованиями".
Раби Нахман различал два жизненных пути: путь простоты и путь
интеллектуального постижения. Из его сочинений явствует, что он понимал суть
обоих, видел препятствия и ловушки, расставленные на каждом из них. И при
всем том раби Нахман, не колеблясь, отдавал предпочтение простосердечию и
бесхитростности, несмотря на все трудности и проблемы, сопряженные с
подобным выбором.
Многозначность понятия хохма ("мудрость") на иврите немало запутывает
дело, ибо включает способность к пониманию и разумению, глубокие знания,
почерпнутые в различных сферах, а также духовный дар выдающейся
интеллектуальной мощи. Похоже, что раби Нахман готов отказаться от мудрости
во всех смыслах, чтобы избежать опасностей, таящихся в ней.
Основной конфликт в истории о мудреце и простаке - не
противопоставление знания и невежества. Это конфликт между двумя сторонами
души, двумя склонностями - потребностью доискиваться до корня и сути всех
вещей и способностью принимать их такими, какие они есть. Раби Нахман
идентифицирует мудрость с интеллектуальным беспокойством, с духом
исследования, побуждающим к сопоставлениям, к обнаружению причин и корней.
Он убежден, что подобная мудрость чревата саморазрушением и губительна для
своего обладателя, ибо увлекает его в пропасть скептицизма, откуда нет
возврата (см. "Ликутей-Маhаран", "И пришел к фараону..."). Страсть к
интеллектуальному постижению обкрадывает человека, лишая его способности
наслаждаться жизнью и чувствовать себя счастливым, и в конце концов приводит
к вероотступничеству. Раби Нахман говорил: "Амалек был философом и ученым"
("Ликутей-Маhаран", 19; Амалек в еврейской традиции является носителем
абсолютного зла, не способным к раскаянию. - Прим. пер.). Он не был
единственным, кто придерживался подобной точки зрения. Ее разделял, в
частности, двоюродный брат раби Нахмана раби Шнеур-Залман из Ляд, основатель
хасидского движения Хабад. Ему принадлежит изречение: <Гиматрия (числовое
значение) слова "Амалек" та же, что у слова софек "сомнение">.
По этой причине раби Нахман был сторонником другого пути: пути
бесхитростного служения и непосредственного восприятия вещей и событий в их
простом смысле. Он проповедовал необходимость простой веры, добрых дел и
изучения Торы без рефлексии и сомнений, путь, при котором изучающий не ищет
в ней скрытые смыслы, неявные ассоциации и не дает оценок. Понятно, что это
означает отказ от многих позитивных достижений и ценностей. Однако раби
Нахман полагал, что безграничная доверчивость все же лучше скептицизма,
отрицающего вместе с заблуждениями и истину. У него не было ни малейших
сомнений в том, что именно такой путь должен избрать каждый. Правда, он не
исключал того, что, достигнув совершенной целостности и простоты, человек
вправе продолжить поиск по ту сторону наивной веры (см. об этом его статью
"И пришел к фараону...", а также эту историю). Однако начинать надо именно с
простоты, и здесь не может быть компромиссов. И здесь раби Нахман со всей
категоричностью следует словам псалма: "И я невеждой [был] и не понял,
скотом был я пред Тобой. А я всегда с Тобой, Ты держишь меня за правую руку
мою" ("Теhилим" - "Псалмы", 73:22, 23).
При всем том, хотя именно простак является положительным героем
истории, его образ достаточно стереотипен, тогда как образ мудреца
отличается глубиной и жизненностью изображения. Наделенный способностью к
постижению и тонкостью чувств, мудрец поднимается по ступеням мудрости.
Вопреки авторской иронии и даже, в известной мере, враждебности, нетрудно
заметить, что мудрец ближе автору, чем простак. Муки и боль первого знакомы
ему не понаслышке, чувствуется, что раби Нахман сам пережил их.
В истории "Мудрец и простак" раби Нахман выразил не только свое
отношение к двум путям духовного развития, но - хотя и неявно, в
символической форме - и свою точку зрения на соответствующие тенденции в
иудаизме. Пожалуй, он был единственным мыслителем нового времени,
осмелившимся открыто критиковать еврейских философов-рационалистов, чей
авторитет считался непререкаемым. Более того, он отрицал всю еврейскую
философию в целом, не ограничиваясь отдельными ее течениями. Сказочный
мудрец, начинавший как философ-рационалист, кончил полным отступничеством, и
это не было случайностью, ибо раби Нахман утверждал, что к такому итогу
закономерно приводит всякая философия. Подобная участь - завуалированный или
явный отход от веры - постигла всех, кто пытался рассматривать иудаизм с
философских позиций. Два домовладельца, родители мудреца и простака,
символизируют в истории два главных течения в иудаизме. Оба богаты, оба
владеют "большими домами", т.е. великим духовным и интеллектуальным
наследием еврейской традиции, передаваемым из поколения в поколение (ср.
"...создал Он им дома"; "Шмот", 1:21, и комментарии к этому месту: "дома" -
священничество и царство). В каждом доме рождаются сыновья, воспринимающие
традицию отцов и становящиеся ее носителями, - и так из рода в род. Два
таких сына избраны раби Нахманом в качестве главных героев его рассказа. Они
отличаются друг от друга своим душевным устройством; каждый черпает душевные
силы из собственного источника. Раби Нахман подчеркивает, что простодушная
доверчивость простака вовсе не синоним глупости. Это особенно важно
отметить, поскольку в хасидизме глупость рассматривается не как врожденный
порок, а как приобретенное уродство, граничащее с грехом. Простота - даже
такая поистине безграничная, какой в истории наделен простак, - отличается
от глупости прежде всего тем, что сознает себя, свои границы. Простак
понимает свою наивность, признает ограниченность своего разума и знает, что
он не мудрец. Глупец же, напротив, не сознает своей ограниченности. Глупость
его потому и бросается в глаза, что он считает себя мудрецом.
Но существуют и более глубокие различия. Простоту отличает наивность
восприятия, незамысловатое, примитивное понимание вещей. Однако в подобном
восприятии отсутствует искажение, простота защищает его от фальсификации.
Вера простака и его восприятие мира наивны, но совсем не обязательно
ошибочны. Глупость же, напротив, всегда искривление истины, запутывание и
искажение вещей. Недаром сказали мудрецы: "Всякий гордец глуп". Глупость не
тождественна непониманию и тем более неведению, ибо сведущий и весьма
образованный человек может, тем не менее, оставаться глупцом. Глупость
искажает и калечит предметы, подгоняя их под свои ограниченные мерки и
ущербные представления. В каком-то смысле, чем больше учится и
совершенствуется глупец, тем сильнее становится его способность искажать
реальность и уродовать факты. Корень глупости - несоответствие представлений
истине, которую глупец игнорирует или не ведает о ней.
Два сына любят друг друга. Это чувство, конечно, необходимо для
сюжетной связи, на которой держится повествование, однако такая странная
дружба встречается и в жизни. Два антипода тянутся один к другому, хотя, в
сущности, не способны на взаимное понимание. Психологическое объяснение
этого феномена в том, что антиподы в определенной мере дополняют друг друга.
В истории о простаке и мудреце их дружба имеет и более глубокий подтекст:
оба они, каждый в своем роде, - незаурядные представители своей школы:
выдающийся мудрец и редкостный простак. Оба выделяются своей незаурядностью
среди окружающей посредственности.
Можно сказать, что перед мудрецом и простаком стоят одни и те же
проблемы, и - отдают они себе отчет в этом или нет - их сближает общая
чувствительность к этим проблемам. Это так, несмотря на то, что способ их
решения у каждого свой, и эти способы противоположны. Однако в отличие от
массы людей, никак не ощущающих этих проблем и не желающих решать их, оба
стоят рядом.
Дома
Сыновья, выросшие в двух великих домах, символизирующих еврейское
духовное достояние, сохраняемое традицией и передаваемое из рода в род,
видят, как дома их начинают оскудевать. Раби Нахман предвидел кризис
традиционных форм иудаизма и предсказал его трагедию в нескольких историях,
где отцы разоряются или умирают, ничего не оставив сыновьям. Впрочем,
духовное оскудение и деградация не обязательно присущи каким-то определенным
эпохам. В любое время два выведенных раби Нахманом типа - мудрец и простак -
переживают сомнения и колебания в своем отношении к еврейскому наследию. Они
видят духовное обеднение иудаизма и считают это трагедией.
Деградация выражается в измельчании от поколения к поколению
мыслителей, общественных деятелей, праведников и вождей еврейского народа. В
истории "Мудрец и простак" домовладельцы полностью разоряются и могут
завещать своим сыновьям только сами дома. Пустые дома символизируют
формально сохранившуюся традицию, в которой не осталось ничего, способного
утолить духовную жажду. Правда, стены крепки и надежны и дома могли бы
послужить роскошным жилищем тому, кто возвратит им утраченное содержимое.
Когда сыновья достигают той степени зрелости и полноты самосознания, которая
предполагает способность нести ответственность за свое будущее, отцы и главы
домов открывают им, что "дома" переживают тяжелый кризис. Отныне каждому
предстоит самому прокладывать путь, рассчитывая на собственные силы.
Путь мудреца
Пока простак, о котором речь пойдет в будущем, остается поблизости от
родного дома, занявшись нехитрым и малопочетным ремеслом, - оскудение дома
мало что для него изменило, разве что обрекло на лишения и насмешки, -
мудрец отправляется в путь. Его толкает разочарование в полученном от отца
наследстве, пустом доме, и он решает отправиться на поиски лучшей жизни. Его
путь характерен для самоучек всех времен. Дома он ощущает давящую атмосферу
провинциальности и решает покинуть убогое местечко, чтобы в мире открытых
возможностей найти себе достойное занятие, приносящее удовлетворение и
почет.
Важно отметить, что мудрец вовсе не восстает против наследия отцов. Он
покидает родной дом отнюдь не потому, что испытывает отвращение к
унаследованной традиции. Более того, отправиться на поиски его побуждает
отец, признавшись в своей нищете и беспомощности. И потому, когда мудрец
покидает отчий кров, в этом нет и намека на желание порвать с ним и никогда
более не возвращаться. Отправляясь в большой мир, он рассчитывает вернуться.
Как многие любители приключений, ведомые любознательностью и жаждой
успеха, мудрец принимается за первую же случайную работу. Она
подворачивается ему тотчас по выходе из родного местечка на тракт, ведущий в
столичный город Варшаву. Нанявшись в услужение, он преуспевает благодаря
своей сметливости и удачливости - качествам, постоянно сопутствующим ему в
дальнейшем. Успех позволяет мудрецу оставаться при своей должности сколько
он пожелает. Однако в оживленной столице пробуждается другое свойство
характера, которому отныне суждено предопределять его судьбу, - постоянное
беспокойство в сочетании с безудержным любопытством. Ему непременно надо
узнать, хороши ли люди, с которыми он прибыл в Варшаву, и существует ли
служба приличнее, чем у него. Этот малозаметный штрих выдает его натуру. Он
постоянно что-то выведывает и высматривает, и даже когда выясняется, что
купцы - его хозяева - достойные и добродетельные люди, мудрец все же решает
оставить должность слуги, ибо в ней есть нечто недостойное. К тому же он
может рассчитывать на службу получше. С этого начинается полный мучений путь
человека, которому ненасытная любознательность и жажда перемен не позволяют
удовлетвориться достигнутым. Вечные поиски лучшего бросают мудреца с места
на место.
Сперва он решает стать рассыльным в лавке. Его прельщает нарядная
ливрея рассыльного. И тут ему приходится впервые испытать пчелиный укус
разочарования. Судьба еще не раз будет вонзать в него свое издевательское
жало. Дело в том, что мудреца очаровывает мишура, внешний блеск, за которым
скрывается пустота. Однако даже для приобретения нарядной одежды необходимо
изрядно потрудиться, и возвышение происходит медленно, ступень за ступенью.
И вот, поскольку служба рассыльного оказывается отнюдь не легкой и не
способна его обеспечить, мудрец, "будучи философом и умницей", опять решает
поискать что-нибудь получше. Раби Нахман даже не пытается скрыть
издевательскую усмешку, которая появляется на его губах всякий раз, когда
речь заходит о талантах и честолюбивых претензиях мудреца, о его
"философских" доводах и рассуждениях. Хотя философ стоит лишь в начале пути,
образ его мысли уже достаточно определился, чтобы разглядеть принципиальное
отличие мудреца от простака. Мудрец отказывается принимать вещи такими, как
они есть и стремится заглянуть в глубь явлений. Мудрец остается прагматиком:
до поры до времени его житейская мечта проста - обзавестись семьей. Однако,
придя к выводу, что жениться ему рановато, мудрец ставит перед собой
промежуточную цель насытить глаза созерцанием мира. Им движут любопытство и
жажда знаний - главная его страсть. Эта страсть гонит юношу с места на
место, лишает чувства удовлетворенности достигнутым, мешает наслаждаться
скромным человеческим счастьем, в отличие от простака. Мудрец отправляется в
дальние страны, чтобы снискать дополнительную мудрость, обогатиться новыми
знаниями. Не будем забывать, что ход его мысли вращается вокруг оси
сравнительного анализа. Установление иерархии сущностей - важный момент его
философии. Эта особенность мудреца еще будет подчеркнута. Мудрец стремится
сравнивать, сопоставлять одно с другим и все со всем. Путешествуя по городам
и странам, он получает обильную пищу для своих сравнений и выводов. Каковы
бы ни были эти выводы, именно они побуждают его к полному пересмотру
изначальной системы религиозных ценностей и понятий.
Мудрец остается прагматиком, он по-прежнему ищет себе достойное занятие
и вначале останавливает свой выбор на искусстве золотых дел мастера. В этом
выборе заключена неявная насмешка над его философией, ведь мудреца снова,
как и в предыдущий раз, привлекла блестящая видимость - на сей раз не
хозяйской ливреи, а чужих драгоценностей. Ремесло золотых дел мастера
требует мудрости и причастно к роскоши и богатству - и то, и другое
притягивает мудреца. Ему удается в кратчайший срок овладеть секретами
мастерства и превзойти своих учителей. Быть может, в словах о молниеносных
успехах юноши скрывается немалая толика авторской иронии. Но даже если мы
примем его успехи за чистую монету, это не изменит смысла происходящего.
Второе ремесло, изученное мудрецом, осеняет мастера еще более ярким блеском
- мудрец становится ювелиром. Однако мудрости свойственно предвидение, а оно
порождает страх перед будущим. Решив обезопасить себя от превратностей моды,
мудрец берется за изучение такого ремесла, которое никогда не будет в
пренебрежении у людей - он изучает медицину. Разумеется, искусство врача
дается ему с той же легкостью, что и все остальные. Овладев им, мудрец
достигает совершенной мудрости. Ее дают жизненный опыт, приобретенные
ремесла, изученные науки и познания в медицине.
Мудрец - это человек, стремящийся достичь веры путем исследований и
философских построений. Такой человек должен много путешествовать - причем
неважно, о каких путешествиях идет речь, из страны в страну или в мире
человеческой мысли, в мире книг. Мудрец сравнивает, сопоставляет,
выстраивает релятивистскую систему отношений. Он постигает, что все в мире
относительно. И хотя внешне он все еще верен своим корням и вроде бы не
оставил намерения завести семью, его преданность цели, как мы еще убедимся,
все больше ослабевает. Если взглянуть на сказанное выше несколько иначе, мы
увидим мудреца, который подходит к иудаизму и его проблемам с философских,
исследовательских позиций. Завершив дальнее плавание в море Талмуда и
еврейской литературы, он обращается к искусствам. Его духовный дар именуется
"мастерством золотых дел", ибо великая сила искусства позволяет мудрецу
отливать из золота духа прекрасные, совершенные образцы истолкований Торы, в
которой он открывает немало нового. Вторая профессия мудреца - огранка
драгоценных камней - также связана с одной из традиций иудаизма: традицией
иносказаний и притч. И на этом поприще изделия его рук выше всяких похвал.
И, наконец, мудрец становится врачом - целителем духа. Постигнув все эти
науки и искусства, мудрец становится мудрецом и в еврейском понимании -
учителем, раби, талмид-хахамом.
Первый кризис, переживаемый мудрецом, порожден гордыней. Его гордость
далека от претенциозности глупца, она питается сознанием своего
действительного превосходства над людьми. Это превосходство - причина
терзаний мудреца, ибо оно обрекает его на одиночество в мире. Таким образом,
выясняется, что мудрость таит в себе не только преимущества. Она имеет и
недостатки. С этого момента начинается отсчет горестного пути мудреца, ибо
"с умножением мудрости умножается скорбь".
Мудрость сама доставляет страдания своему обладателю, и к этим
страданиям прибавляются муки одиночества. Духовный мир мудреца
самодостаточен, но как бы он ни был велик, он все же неполон, ибо в нем нет
места другому. Мудрец изолирован от людей. Вопреки своей мудрости, несмотря
на то, что люди нуждаются в нем, он превращается в изгоя человеческого
общества, который не выносит людей и не может найти себе места среди них.
Мечта о возвращении в родное местечко - осколок его прежней личности, чудом
уцелевший с того времени, когда он еще не стал мудрецом. Но и эта мечта
теперь лишь усугубляет страдания.
Простак
Раби Нахман не пытается приукрасить своего героя или скрыть его
недостатки. Простодушие простака простирается до мыслимых пределов
наивности. Круглое невежество его также впечатляет. Несмотря на то, что он
осмотрительно выбрал ремесло сапожника, отнюдь не требующее гениальности,
даже на этом скромном поприще бедняга не может похвалиться достижениями.
Недостаток умения и сноровки не позволяет ему иметь приличный заработок, и
чтобы хоть как-то прокормиться, простак должен трудиться день и ночь. Даже
ест и пьет он, не прекращая работы.
Это напоминает извинения простодушного праведника за то, что он
посвящает служению Всевышнему всю свою жизнь, в то время как ученому
мудрецу, конечно, не приходится тратить на это много времени.
"Действительно, - говорит простак, - его труд легче моего, но мне-то в жизни
ничему такому не научиться". Даже то немногое, что дается простаку, он
приобретает ценой непрестанных усилий, трудясь день и ночь, ибо его
умственные способности ограничены. Потому-то и нет у него времени нормально
поесть, и он наспех перекусывает за работой. Это напоминает истории о многих
прославленных цадиках, в том числе и о самом Бааль-Шем-Тове, чей образ
иногда проглядывает за наивностью простака. Вечно занятые, поглощенные
служением, праведники часто забывали поесть, особенно Бешт, перехватывавший
кусок на лету, не отрываясь от своего дела - служения Всевышнему на всех
путях.
В простаке соединились несколько образов. Самый яркий и очевидный,
послуживший, как видно, прообразом, - это библейский патриарх Ханох, каким
он предстает в мидраше. За свою праведность Ханох, как известно, удостоился
при жизни уподобления ангелу и служения пред ликом Всевышнего. Об этом
рассказывают несколько известных мидрашей. Мидраш говорит, что Ханох
занимался сапожным ремеслом и за каждую пару пошитых сандалий благословлял
Всевышнего: "Благословенно славное имя царства Его во веки веков!" Простак
тоже тачает обувь. И хотя изделия его рук далеки от совершенства и весьма
неказисты, он вкладывает в них все старание, всю душу и тем вызывает
расположение и отклик Всевидящего. Простодушное и не слишком умелое служение
оказывается наивысшим. Именно благодаря этому простак удостаивается своей
должности царского "министра внутренних дел". (В оригинале игра слов: "ангел
служения" и "министр внутренних дел" не различаются по написанию. - Прим.
пер.).
В первую очередь следует обратить внимание на характерную черту
простака: он умеет радоваться - и радуется постоянно. Хасидизм усматривает в
радости неиссякаемый источник блага. Поэтому радость простака придает его
служению большую ценность. Если бы не она, тот давно бы отчаялся, занимаясь
изнурительным трудом, приносящим столь мизерную плату. Радость позволяет ему
существовать и наполняет его жизнь довольством. Простаку живется лучше всех
и уж конечно лучше, чем мудрецу. Он ест самую простую пищу, но она кажется
ему самой изысканной и дает повод для радости. Как тут не вспомнить слова
мудрецов: "Кто богат? Тот, кто доволен своим уделом". И поскольку простак
именно таков - нет никого богаче его. Он не только смакует хлеб так, как
другой смакует изысканные деликатесы, - простак и в самом деле чувствует в
нем вкус самых роскошных яств. Своим примером он иллюстрирует то положение,
что наслаждение жизнью зависит в первую очередь от самого человека. И если
человек умеет радоваться тому, что у него есть, жизнь и в самом деле одаряет
его всем лучшим, что имеет. Присутствует здесь и намек на ман - манну
небесную, чей вкус зависел от пристрастий едока, изменяясь в соответствии с
ними. Простак уподоблен тем, кто питался от щедрот Всевышнего, принимая свой
хлеб насущный прямо из Его рук.
Точно так же обстоит дело с одеждой. Поношенный полушубок заменяет
простаку целый гардероб, ибо ему этого достаточно. И что еще более важно
(как мы убедимся, это вообще главное свойство простака) - он не нуждается в
других для удовлетворения своих потребностей. Обо всех своих нуждах простак
в состоянии позаботиться сам и всегда довольствуется тем, что имеет.
Рассказ о простаке постоянно перекликается с историями о раби Йегуде,
одном из мудрецов Талмуда. У жены раби Йегуды также было только одно платье.
Один из ученых позднейшего времени замечает, что вопросы, затруднявшие раби
Йегуду, мудрецы следующих за ним поколений разрешили с легкостью. Раби
Йегуда, разуваясь перед молитвой, повторял: "Вот мы все вопим да вопим, а
нет никого, кто бы внимал нам". А смысл всего этого в том, что "Милосердный
ищет искренних" (см. трактаты "Брахот" и "Таанит").
По окончании работы сердце простака наполняется радостью и гордостью
творца, хотя автор, оставаясь верным правде, не забывает упомянуть, что
башмак, сшитый простаком, был треугольным. Но тот, вертя его в руках, прямо
лучился счастьем (см. "Ялкут Маhаран", 44. Там подробно говорится об
"излишнем копании" в том, действительно ли заповедь исполнена наилучшим
образом. Это, по мнению автора, происки "злого начала").
Здесь отразилась еще одна черта простака: его почти абсолютная
некритичность к себе и другим. Ведь критическое отношение зиждется на
сравнении, причем шкала ценности привнесена извне. В то же время простак -
совершенный интроверт, собственное содержание заполняет его целиком. И
потому для безмятежной радости и творческого удовлетворения ему довольно
сознания того, что труд завершен, башмак готов. Раби Нахман прозрачно
намекает на то, что в действительности речь идет о молитве.
Хотя ряд аспектов молитвы простака страдает серьезными изъянами, ему
самому она представляется совершенной. Он не замечает в ней никаких
недостатков, и потому ему нет нужды беспокоиться: самокопание так же чуждо
простаку, как и самокритика.
Жена пытается заронить в его душу зерно сомнения: если башмак
действительно так хорош, почему же мастеру платят вдвое меньше других
ремесленников? Однако сравнение ничего не говорит простаку: у них, мол, свои
дела, а у меня свои. Невозможно заставить его сравнивать. Ведь каждый
человек это целый мир, а разве можно измерить миры? Служение содержание
человеческой жизни в целом, и, само собой, каждый человек и плоды его труда
обладают собственной ценностью, несравнимой с другими.
Простак оценивает служение с точки зрения внутренней целесообразности: