— Но я не хочу огорчать тебя. — Ахмед останавливает меня на полпути. — Пойдем потанцуем.
На середине спортзала, переделанного на этот вечер в танцплощадку, подпрыгивают какие-то бритоголовые придурки. Похоже, они начали пить гораздо раньше, поскольку уже едва держатся на ногах.
— Ой-ой-ой! — одновременно произносим мы с Ахмедом, переглядываемся и заливаемся смехом.
— Чего это вам так весело? — К нам подходит компания крепких парней. Я всего несколько раз видела их, они из параллельного класса. Их боится вся школа и учителя в том числе.
— Но мы ведь на вечеринке, — отвечает Ахмед, который явно напрягся.
— Надо за это выпить, — заявляет один из парней и протягивает Ахмеду бутылку мерзкой водки. Выглядит этот тип ужасающе, как Халк из комиксов: мускулы, наверняка выращенные на стероидах, распирают его пиджак, все лицо в ссадинах, над одной бровью длинный кривой шрам, глаза опухшие, ничего не выражающие. Страх буквально парализует меня.
— Спасибо, я не пью, — неуверенно сопротивляется Ахмед.
— Может, это с нами ты пить не хочешь? Не так ли?! — «Терминатор» угрожающе повышает голос: — Мы недостаточно хороши для вас, господин черномазый?
— Слушайте, оставьте его в покое, — вмешиваюсь я. — Он мусульманин, а мусульмане спиртного не пьют.
Держась за руки, мы с Ахмедом медленно пятимся. Но вот за спиной у нас уже только стенка.
— Эй, шлюшка, не умничай! — Один из компании, самый отвратительный, берет меня за подбородок. — Не раз я видел черномазых, надравшихся в дым. Эдакие лицемерные твари, притворяются, будто не пьют, а тайком хлещут водяру сколько влезет. Может, после выпивки бомбы легче подкладывать? — Его дружки разражаются смехом.
— Что там происходит? — Это голос учительницы, и я облегченно вздыхаю.
— Госпожа учительница! — кричу в ее сторону. — Подойдите, пожалуйста!
— В чем дело? — недовольно спрашивает она, становясь между нами и окидывая взглядом Ахмеда.
— Мы хотим пойти наверх и что-нибудь съесть, — на ходу выдумываю я, не решаясь говорить правду из страха мести. — Можно ведь уже идти к столу?
Должно быть, в этот момент я выгляжу идиоткой: ведь столы, окруженные изголодавшимися старшеклассниками, стоят посреди коридора и, направляясь сюда, я просто не могла их не заметить.
— Похоже, ты уже напилась. — Учительница разворачивается и почти бегом выходит из зала, а за ней и мы. Уф, мы спасены!
Группа амбалов громко гогочет нам вслед.
— Эй, блондинка, мы еще встретимся! — кричит их главарь и на прощание машет нам рукой.
Мигом поднявшись на второй этаж, мы растворяемся в толпе, окружившей столы.
— Съедим-ка что-нибудь. — Побледневший Ахмед крепко держит мою вспотевшую от волнения руку. — А потом сразу смываемся. Не хочу здесь оставаться ни минуты больше. На этот раз с меня действительно хватит.
— Так, может, сразу пойдем на ужин в ресторан? — предлагаю я.
— Ну, не стоит. Зачем же зря тратить деньги, когда здесь такая вкусная домашняя еда?
Мы берем тарелки и с горкой накладываем себе закуски. Я поясняю Ахмеду, в каких блюдах есть свинина, а какие он может смело брать.
— Привет, как вам вечеринка? — К нам подходит компания парней и девчонок из моего класса.
— Спасибо, все окей, — отвечаю я с набитым ртом.
— А напитки у вас есть?
— Но ведь пепси-колы и соков полно.
— Ты шутишь? Ты и дальше хочешь оставаться ребенком, даже в выпускном классе? — Они явно насмехаются надо мной.
— Меня это устраивает, — ощетиниваюсь я.
— А вдруг твоему восточному спутнику по душе кое-что другое? — Один из одноклассников вынимает бутылку из внутреннего кармана пиджака.
— Спасибо большое, я не пью, — снова объясняет Ахмед.
— Абстинент или уже зашился? — Опять начинаются насмешки.
— Мальчики, в самом деле, спасибо, но дайте нам спокойно поесть. — Я пытаюсь сплавить их поскорее, так как они уже начинают действовать мне на нервы.
Неожиданно возникает какая-то суматоха, но нам ничего не видно за спинами моих однокашников.
— Подержи-ка минутку. — Моя одноклассница, та самая, что всегда сидит у окна, всучивает Ахмеду пластиковый стаканчик, наполненный какой-то зловонной алкогольной жидкостью.
В эту секунду все поворачиваются к нам спиной и расступаются, и мы оказываемся с глазу на глаз с директором школы и математичкой. Тут же стоят моя мать и классная руководительница.
— Что это вы такое потягиваете? — спрашивает директор с нездоровым румянцем на лице.
— Это не мой стакан, какая-то девушка дала мне его подержать, — объясняет не на шутку встревоженный Ахмед.
— В таком случае дайте его сюда. — Директор выхватывает стакан из его руки и нюхает содержимое. — Знаете что?! Ваши оправдания жалки! «Не мой стакан»! Ха! — кричит он, а вокруг собирается еще больше любопытных подростков.
— Но так и было, у меня нет необходимости лгать! — решительно возражает Ахмед.
— Вы нарушаете правила, а в довершение всего глупо врете. — Директор скользит взглядом по всем присутствующим. — Что уж тут поделать, к такому лицемерному народу вы принадлежите.
— Что вы хотите сказать? — Ахмед ставит на стол свою тарелку с едой.
— То, о чем знаем мы все. Вы пришли сюда, чтобы развращать нашу польскую молодежь.
— Вы шутите?! Да здесь же все пьяны! — Не выдержав, Ахмед повышает голос. — Это же Содом и Гоморра! Невозможно испортить то, что уже испорчено.
— Хватит! — Директор замахал руками, будто желая ударить его. — Ваше присутствие здесь нежелательно. Ясно?!
— Не смейте меня оскорблять! Я этого не позволю! — Лицо Ахмеда буквально сереет. Надвигается что-то весьма скверное.
— И что же вы сделаете?! Может, вызовем полицию? Тогда тебя сразу же депортируют в родную пустыню. Не станут панькаться.
— Вызывайте, только скажите им, чтобы взяли с собой алкотестер. Сначала дыхну я, а потом вы.
— Что-о-о?
— Тогда и выяснится, кто развращает молодежь. Давайте, чего же вы ждете? — Ахмед иронично усмехается.
— Убирайся отсюда! — Директор аж хрипит от злости; кажется, он вот-вот взорвется. Отдав Ахмеду его карту проживания, он грубо толкает его к дверям. — А ты, девица, или парня меняй, или школу! — заявляет он мне на прощание.
Мы без оглядки выбегаем прочь. Уже на улице второпях набрасываем наши пальто, дрожа не так от мороза, как от возмущения. Мы не произносим ни слова. Мне хочется плакать. Ахмед, не глядя на меня, направляется прямиком к моему дому. Стоит пронизывающий холод, тротуары покрыты тонким слоем льда, воздух насыщен влагой. На дороге темно — как обычно, почти все уличные фонари разбиты местными хулиганами. По моей спине пробегает дрожь.
Из переулка доносятся веселые, приглушенные расстоянием голоса. К нам приближается какая-то компания. Вот я уже различаю отдельные силуэты — и с ужасом обнаруживаю, что это те самые типы, которые задирали нас в спортзале. Их то ли четверо, то ли пятеро. Как только им удается еще держаться на ногах?!
— Эй, куколка! — Они все-таки заметили нас. Мы пытаемся не обращать на них внимания, но это нелегко: они загораживают узенький проход. — Эй, тебе говорят, потаскуха!
— Вот мы и встретились снова. — Самый здоровенный из них становится передо мной. — Поглядите-ка, какое совпадение! — Наклонившись вперед, он хватается за живот, изображая смех, и его дружки вторят ему отвратительным вульгарным гоготом.
Я отвожу глаза и делаю попытку шагнуть на заиндевелый газон, но в этот момент мощная лапища хватает меня между ног.
— Что, только обрезанному даешь? Может, другие тоже хотят. — Он разражается грубым хохотом, остальные подвывают от восторга.
— Дружище, оставь нас в покое, мы ведь ничего тебе не сделали, — вежливо обращается к бандиту бледный как мел Ахмед, силясь одновременно оттащить его от меня.
— А что же вы можете нам сделать? — Зверюга выпускает меня и хватает Ахмеда за полы пальто. — Вы нас можете разве что в жопу поцеловать.
Банда угрожающе хихикает. Они сужают круг, и я вижу, что путь к бегству для нас отрезан. От них несет перегаром и дешевыми сигаретами.
— Да мы же с вами из одной школы, парни, что ж вы вытворяете?! — Еще немного, и я расплачусь. — Пустите нас, мы хотим вернуться домой.
— Ха! Домой! Чтобы трахаться с этим арабом?! Давай-ка мы тебе покажем, как это делается по-настоящему. А он посмотрит, авось научится.
— Ну хватит, я вызываю полицию. — Ахмед лезет в карман за мобилкой.
— Я тебе дам полицию! — Отморозок внезапно отвешивает правый хук, и вот уже Ахмед лежит пластом на выщербленных тротуарных плитах.
— Не задирайся ко мне, сопляк! — Тут же вскочив на ноги, мой спутник сбрасывает пальто и бьет противника ногой в живот.
Тот падает, словно мешок с картошкой, затем поднимается и, шатаясь, окидывает все вокруг таким безумным взглядом, что даже его дружки перестают дышать.
— Да ты не знаешь, с кем дело имеешь, черномазый, — шипит он.
Ахмед стоит на слегка расставленных ногах, немного согнув колени. Я слышу, как колотится мое сердце. Слышу я и тяжелое дыхание распаленных парней, которые все теснее окружают нас. Уголком глаза я замечаю, как в руке огромного обезумевшего скота что-то блеснуло; затем, будто в режиме замедленной съемки, вижу, как он широко замахивается в сторону Ахмеда; Ахмед отскакивает, но недостаточно далеко, и с хрипом падает наземь. Теперь я вижу четко: в руках отморозка нож.
Мертвая пауза, все беззвучно замерли, словно в стоп-кадре.
— А-а-а!!! — Это я бросаюсь на колени и размахиваю руками, не зная, что делать. Кровь ручьями бежит из шеи моего любимого, глаза у него вылезают из орбит, а подбородок он изо всех сил прижимает к грудной клетке, пытаясь остановить кровотечение. Обеими руками он держится за раненое горло. Я стаскиваю шарф и набрасываю на его руки, словно не желая видеть крови, текущей сквозь его пальцы. — Ах ты дрянь! — Я кидаюсь на амбала, который, оторопев от собственного поступка, стоит с раскрытым ртом и сжимает в руке окровавленный нож. — Убийца! — воплю я и колочу его кулаками по опухшей от выпивки роже. — Сядешь и не выйдешь!.. Помогите! — кричу я во все горло, обернувшись к черным окнам. Кое-где отодвигаются занавески, и это вселяет в меня надежду на спасение.
— Сама напросилась, сука! — Бандит громадной ручищей бьет меня по лицу, и я оказываюсь на земле, рядом с корчащимся Ахмедом.
Хватаюсь рукой за горящую щеку и ощущаю боль в голове — падая, я ударилась о тротуар. Через мгновение вижу огромную тень, которая нависает надо мной, заслоняя слабый свет далекого фонаря.
— Ну так что, принцесса? — Отморозок зловонно дышит прямо мне в лицо. — Сейчас я тебя отымею, — заявляет он, и у меня от страха перехватывает дыхание. — Записывайтесь, кто следующий, — говорит он своим дружкам.
— Давай, давай, пока у нас на морозе члены не отвалились.
Меня хватают гигантские лапищи, я извиваюсь, как угорь, но защитить меня некому. Мое пальто рвется, худенькое тело бьет дрожь. Тонкое платьице — единственное, что осталось на мне. Я отталкиваю отморозка от себя, бью его, расцарапываю ему рожу, не переставая отчаянно кричать.
— Ах ты дикая кошка! — Похоже, мое сопротивление лишь сильнее возбуждает его, и он рвет на мне платье — от разреза вверх.
— Сукин сын! — Я впадаю в бешенство: только что он испортил самую красивую вещь, какую я когда-либо носила.
Я съеживаюсь, лягаю его, бью острыми каблуками куда попало. Разумеется, это не помогает. Насильник хватает меня за ноги, переворачивает на живот. Колготки и трусики с треском рвутся, и я знаю: еще минута — и все пропало. Щека моя прижата к обледенелой земле, и я вижу Ахмеда. Его глаза полуприкрыты, кажется, будто он уже умер. Внезапно все происходящее становится безразличным. Я перестаю сопротивляться. Но тут я замечаю, как Ахмед, закусив губу, из последних сил пытается придвинуться ко мне.
— Спасите! — снова ору я. Невозможно, чтобы меня и сейчас не услышали! — Помогите, люди! Убивают! Спасите! — Быть может, еще не все потеряно, быть может, нам еще удастся выжить…
Бандит принимается лупить меня головой о бетонные плиты тротуара. Я ощущаю во рту вкус крови и не понимаю, почему не чувствую боли.
— Старик, не перегибай палку, оставь ее в покое. — Дружки берут распаленного насильника за плечи и оттаскивают от меня. — Пора валить, Пшемек. Зачем нам садиться в тюрягу из-за какой-то шлюхи и черномазого? — В страхе они ускоряют шаг: поблизости уже слышны сирены полиции и скорой помощи.
— Я эту потаскуху еще трахну! — уходя, грозится бандит.
— Дорота… — будто сквозь туман доносится до меня слабый шепот Ахмеда. — Не говори полиции, что ты знаешь его, что он из твоей шко… — Он умолкает, судорожно хватая ртом воздух.
— Успокойся. — Я подвигаюсь к нему и нежно утыкаюсь лицом в его окровавленное плечо. — Не думай сейчас об этом. — Оборванными полами пальто я прикрываю свои голые ноги и ягодицы. — Отморозка поймают, до конца жизни из кутузки не выйдет…
— Нет, говорю тебе! — хрипит Ахмед, из последних сил пытаясь приподняться на локте. — Ну получит он два года условно, посидит с полгодика — и все. Оглянуться не успеет, как выйдет на свободу. Понимаешь?!
— Нет, не понимаю, — ошарашенно признаюсь я, снова укладывая его на мерзлую землю. За моей спиной уже слышны встревоженные голоса полицейских.
— Не понимаешь — ну и ладно. Я хочу решить этот вопрос по-своему, — едва слышно поясняет Ахмед. — Не говори им…
Двое санитаров уже кладут его на носилки и устремляются к карете «скорой». Вспыхивает мигалка, и «скорая» с воем отъезжает. Я остаюсь.
Подбегает полицейский.
— Что это было, кто это был?! — спрашивает взволнованно, даже не дав возможности медикам перевязать меня. — Вы кого-нибудь узнали? — настаивает он.
— Нет… Это какие-то чужие, не наши… — лгу я как по писаному и откидываюсь на землю, теряя сознание.
Не знаю, сколько времени проходит — то ли день, то ли неделя. Чувствую лишь острую головную боль и неведомую ранее слабость — как будто из меня вышел весь воздух. И непрестанно возвращаются ко мне картины той ночи.
Открыв глаза, я вижу озабоченное мамино лицо, какое-то медицинское оборудование, белые халаты врачей… и снова все окутывается туманом.
— Что с ним? — таковы первые слова, которые мне удается произнести.
— Все хорошо, все хорошо, — успокаивает меня мама. — Отдыхай, набирайся сил. Не думай сейчас о глупостях.
Что она говорит?! Да это же самое важное, что только может быть, ведь речь идет о самом любимом моем человеке, а она называет это глупостями… Вдруг он уже мертв, а мать так неумело пытается от меня это скрыть? Но вот она на минутку выходит, и я использую момент: сползаю, ослабевшая, с больничной койки и шаг за шагом, держась за стену, иду в отделение интенсивной терапии. Никто меня не останавливает — видно ведь, что я пациентка. Узнать меня сейчас нелегко: забинтованная голова, опухшее лицо с черными кровоподтеками под глазами и ссадинами на носу.
— Простите… — обращаюсь я к медсестре отделения, которая сидит в регистратуре. — Не знаю когда, но к вам должны были привезти моего парня. Его зовут Ахмед Салими, он араб… — Я едва дышу, ожидая наихудшего.
— А… это тот, с подрезанным горлом? — весело уточняет она. — Где же это вы волочились, что на вас такие бандиты напали?! — с любопытством спрашивает она. Как же, по меркам нашего городка это сенсация: наконец хоть что-то произошло.
— Мы возвращались домой, — объясняю я, а сама еле держусь на ногах. — Это была единственная дорога. — Побелевшими пальцами хватаюсь за край конторки. — Так что с ним? — Чувствую, что больше уже не вытерплю этой неизвестности. — Я только хочу увидеть его.
— Это будет непросто, — беззаботно отвечает она, с интересом глядя на меня. — На следующий же день за ним приехал его друг, вроде бы доктор. Только их и видели. Ординатор не хотел выписывать его, он ведь был в скверном состоянии, но что ж тут поделаешь? Арестовать не арестуешь, он ведь вроде не виноват. Под собственную ответственность покинул отделение, все бумаги подписал, так что мы чисты. Хочет подыхать под забором — его дело. Хотя этот его приятель как будто бы в частной клинике работает…
Так вот оно что! Наверняка это Али вытащил своего земляка из беды. Может быть, благодаря этому Ахмед и выживет! А я-то думала, что после того нашего неудачного визита, так внезапно завершившегося, они никогда больше не захотят друг друга знать… Вот что значит мужская солидарность!
— Такая смазливая девка — и с черномазым водится, — слышу я за спиной слова медсестры. — Мало разве нормальных парней по улицам ходит?! Вот и получила, что заслужила.
Напрягаю все силы, чтобы ускорить шаг. Надо побыстрее вырваться отсюда и начинать действовать. Хватит уже вылеживаться на больничной койке.
Выйти на Али я не могу — не знаю номера его телефона, а Виолетта настолько меня не терпит, что отказывается даже открывать мне дверь и отвечать на какие-либо вопросы.
Телефон Ахмеда молчит целую неделю. Он не подает признаков жизни, а я не хочу быть назойливой: может, он плохо себя чувствует или не в состоянии говорить… Но, проведя в одиночестве выходные, я не выдерживаю и звоню. Раз, второй, третий. Он не берет трубку. Не хочет со мной разговаривать! Я всерьез обеспокоена.
Проходит три недели — а у меня по-прежнему тишина. Жив ли он? А может, вернулся в свою страну, к любящей семье? Но что же будет со мной? В довершение ко всему я с недавнего времени как-то странновато себя чувствую и вот уже дважды у меня не было месячных. В январе я думала, что просто не заметила их, — ведь я никогда особо тщательно не отслеживала свой цикл. Но весь февраль я ждала их с нетерпением. Сейчас же, в начале марта, я уже отдаю себе отчет, что кое-что изменилось, и отлично понимаю, в чем дело. Тогда, в новогоднюю ночь, во время нашего первого раза, мы с Ахмедом не предохранялись. Мне не нужны даже тесты на беременность — я и так вижу изменения, происходящие с моим организмом.
А связаться с любимым у меня нет возможности! В конце концов я решаюсь оставить сообщение на автоответчике, хоть и не люблю этого делать.
— Ахмед, милый, почему ты не хочешь разговаривать со мной? Ты же знаешь, что в случившемся с нами нет моей вины. Я по тебе скучаю. Позвони. — Это было первое сообщение.
— Ахмед, сокровище мое, в чем дело? Жив ли ты? Я очень беспокоюсь. Мне ничего не известно о том, что с тобой происходит. — Второе сообщение.
— Ахмед, ты что, больше меня не любишь? Зачем ты так огорчаешь меня и причиняешь боль? — Третье.
— Солнышко, любимый мой! Отзовись! — Очередное.
— Ахмед, пожалуйста, позвони, — хнычу в трубку.
— Нам нужно встретиться и серьезно поговорить, — резко говорю, доведенная до отчаяния. — Прошу тебя, не избегай меня!
— Ахмед, нам необходимо увидеться, — плачу. — Ты же говорил, что мы предназначены друг для друга и всегда будем вместе… — Я срываюсь на рыдания, и время для голосового сообщения заканчивается.
— Разве трудно тебе встретиться со мной? Скажи! Мне нужно рассказать тебе кое-что очень важное. — Я голосом выделяю последние слова.
— Дорота, ты все-таки законченная идиотка. — В ванную, где я сижу с мобилкой в руке, внезапно влетает мама.
Она оглядывает меня с головы до ног, обращая особое внимание на живот и грудь. Я принимаю ванну, но вода уже почти вытекла, едва закрывает дно, и я стою голышом, будто прародительница Ева. Я скрещиваю руки на талии, но от взора обеспокоенной матери ничего не утаить.
— И что же стряслось на этот раз? — прикидываясь дурочкой, спрашиваю я.
— Ты можешь хоть на минутку перестать притворяться? — нервно произносит она. — Я ведь твоя мать и знаю тебя. Не только характер твой знаю, но и твое тело.
— То есть?
— То, что тебя не тошнит и ты не падаешь в обморок, еще ни о чем не говорит. Ты беременна, черт подери, и почему бы тебе не признаться в этом?!
— Тьфу… — единственное, что у меня выходит сказать.
— Это серьезное дело, Дорота! — Она пристально смотрит мне в глаза. — Ты вот осуждала мой неудачный брак с твоим отцом и дальнейший развод, но я, по крайней мере, была замужем. Поверь мне, гораздо лучше быть разведенкой, чем заиметь ребенка в девках, тем более в таком городке, как наш.
— Да ну? — бесстыдно переспрашиваю я.
— Именно так, — настойчиво продолжает она. — Идти замуж за араба — тоже, конечно, позор, но зато будет с кого требовать алименты. Говорят, арабы обожают детей.
— И что дальше? — ожидаю дальнейших указаний я.
— Ну и пусть он женится на тебе! — кричит она, уже не контролируя себя. — Он вообще живой? Что с ним? Или он тебя уже бросил? — Мать буквально засыпает меня вопросами.
Я принимаюсь дико хохотать, но вскоре хохот сменяется рыданиями. Я плачу так, что наверняка слышно даже в соседнем доме. Изо рта бежит слюна, течет из носа. Я бьюсь головой о край эмалированной ванны и не ощущаю боли — боль моего сердца несравнимо сильнее.
— Доченька моя любимая! — Сердце матери не выдерживает этого зрелища. Она кладет руку на мой ушибленный лоб и ласково обнимает меня за плечи. — Дитя мое… — шепчет она, и на ее глазах выступают слезы.
— Ма-а-амочка-а… — рыдаю я, будто раненый зверь, не в состоянии ничего больше из себя выдавить. Впрочем, говорить ничего и не нужно, все уже ясно.
— Чтоб ему пусто было, паршивцу! — вскрикивает мать. — Цветочек мой сорвал, для кого ж я его растила, лелеяла, заботилась… — Прижавшись подбородком к моей голове, она задумывается, а через минуту очень серьезно произносит: — Не волнуйся, милая, все будет хорошо. И не такое проходили. Бывало и хуже.
Не знаю, что она имеет в виду. Мое нынешнее положение кажется мне самым ужасным из того, что со мной могло произойти.
— Что мы будем делать, мама? — Я доверчиво смотрю ей в глаза.
— Аборт отпадает?
Глупый вопрос. Я утвердительно киваю. Разумеется, отпадает — мне это противно, и не столько по религиозным причинам, сколько по этическим. А возможно, и по эгоистическим. Как можно убить кого бы то ни было, не говоря уже о собственном ребенке? Это ведь частичка меня самой и человека, которого я любила… И если уж нет рядом Ахмеда, то пусть по меньшей мере напоминание о нем останется со мной.
— Справимся, солнышко, справимся. — Мама печально вздыхает и нежно целует меня в щеку.
В этот момент звонит мобилка. Дрожащими руками я хватаю ее и от волнения не могу нажать нужной кнопки. На цветном экране высвечивается фотография Ахмеда.
— Это он! — в панике шепчу я матери.
— Так бери трубку, дорогая, бери же, бога ради!
— Алло, слушаю, — тихо говорю я.
— Это я. Сама знаешь кто, — слышу его слабый голос.
— Угу, — отвечаю обиженно. Мама делает комичные жесты, означающие, что мне следует или придушить Ахмеда, или хватать его в мужья, и деликатно выходит из ванной.
— Я звоню, как ты и просила, — холодно произносит он хрипловатым голосом.
Мне не нравится его тон, но я не в той ситуации, чтобы показывать коготки.
— А раньше мне не приходилось просить… — с грустью констатирую я. — Скажи мне, что изменилось? Или это в твоей манере — вот так уходить, не говоря ни слова? Неужели ты думаешь, что я не беспокоилась о тебе, не молилась за тебя, не боялась? Я ведь даже не знала, жив ли ты! — Я изливаю все наболевшее.
— Так будет лучше, — все так же холодно заявляет он. — Для тебя, разумеется.
— Но почему? Я не понимаю…
— Я больше не хочу подвергать тебя опасности. Если бы не я, этого не случилось бы.
— Да ты что! Это же банда кретинов. Они гопники и расисты. Таких полно по всему миру. Просто мы оказались не в том месте и не в то время. Это с каждым может случиться.
— С тобой уже когда-нибудь случалось?
— Конечно же нет! Но со мной случалось много других неприятных и глупых историй. Хотя, должна признаться, настолько опасными они не были… Ахмед, те люди даже не стоят того, чтобы говорить о них, а уж переживать из-за них — и подавно. Они должны сидеть! И я не понимаю, почему ты…
— Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы, — прерывает он меня на полуслове. — Не хочу, чтобы ты вынуждена была менять школу, не хочу, чтобы тебя называли арабской подстилкой.
— Мне на это плевать! — Я повышаю голос. — Мне до задницы, что обо мне говорят. И школу менять никто меня не заставит. Выпускной экзамен я сдам, даже не сомневайся.
— В маленьком городке сплетни могут серьезно подпортить жизнь. На тебя будут показывать пальцами, глумиться… Я не хочу, чтобы ты стала человеком второго сорта, к которому, увы, кое-кто относит меня. Ты можешь быть честнее всех на свете, но тебя все равно вычеркнут из списка — из-за цвета твоей кожи, места рождения или родственных связей.
— Еще раз повторяю: мне это до одного места, — решительно говорю я. — Раньше меня дразнили принцессой и высмеивали, а теперь дали мне новое прозвище. Ну и что? А ничего.
— И какое же это прозвище?
— Невеста черномазого. Что ж, еще не самое ужасное, — неуверенно посмеиваюсь я.
— Действительно, могло быть хуже. Но меня, Доротка, последнее происшествие поразило не на шутку. Конечно, вступить в дерьмо можно всегда, но умный человек избегает таких ситуаций. Прежде всего я боюсь за тебя.
— Это замечательно — именно таким я тебя и люблю, — говорю я и облегченно вздыхаю: слава богу, вернулся мой прежний Ахмед. — Так мы в конце концов встретимся или нет? — спрашиваю я, понимая, что надо ковать железо, пока горячо. — С тобой мне ничего не страшно. Я иду ва-банк, — снова шучу, чтобы разговор не звучал чересчур серьезно.
— И что же такого интересного ты собиралась мне сообщить? — спрашивает он.
— Даже не рассчитывай решить все по телефону, — обижаюсь я. — Неужели тебе не хочется увидеть меня?
— Конечно, хочется, но в твой городок меня пока не тянет.
— Этому я не удивляюсь. Я тоже теперь в темное время суток никуда не хожу. Даже в полдень, когда я иду по нашему району, у меня душа в пятки уходит.
— Ну вот, сама понимаешь… — Он почему-то сердится. — Приезжай ко мне в эти выходные.
— Ладно. Познань — прекрасный город, — быстро соглашаюсь я, пока он не передумал. — Я приеду в пятницу после обеда. Еще созвонимся. Только будь любезен, бери трубку, — говорю напоследок.
Выхожу из ванной, завернувшись в полотенце, и с радостным визгом бросаюсь маме на шею.
— Я же тебе говорила — все будет хорошо. — Она крепко обнимает меня.
— Думаешь?
— Знаю, глупышка. — Мама ласково гладит меня по щеке. — Кто же оставит такую красавицу? Будешь еще веревки из него вить!
— Ничего мне больше не надо, лишь бы он был со мной, — вздыхаю я и кладу голову ей на плечо.
— Знаешь, что говорили в местных новостях? — неожиданно меняет тему мама. — В маленьком озере поблизости от нашего городка нашли изувеченные останки какого-то юного бандита.
У меня перехватывает дыхание.
— У него было перерезано горло от уха до уха… Подумать только, что творится на этом свете!
Я выжидающе смотрю на нее.
— Не из тех ли он, которые напали на вас? Погоди-ка, в новостях упоминалось его имя… Пшемыслав… фамилию не помню.
— Ох, мне хочется поскорее забыть об этом. Должно быть, местные банды сводят свои счеты, — говорю я, хотя в памяти всплывает имя Пшемек.
— Да, да, ты права. Не стоит травить душу. Оставим это правосудию Господнему.
Я ощущаю, как дрожь пробегает по моей спине. Возможно, правосудие и свершилось, но оно далеко от Господнего.
Свадьба по-польски
В пятницу я сбега́ю с двух последних уроков — не могу дождаться встречи. Я не знаю, как отреагирует Ахмед на известие о моей беременности, мне страшновато говорить об этом, и я хочу одного: управиться с этим делом как можно скорее.
— Ты дома? — звоню я ему с вокзала.
— Ты что, уже едешь? — удивляется он.
— Я на месте!
— Но я заканчиваю в пять. Почему ты не предупредила, что будешь так рано? — В его голосе слышна озабоченность.
— Ничего страшного. Я приеду к твоему университету, отыщу какую-нибудь приятную кафешку и там подожду тебя. Я еще позвоню и скажу, где я, ладно?
— Договорились. Может быть, мне удастся вырваться пораньше. Я соскучился… — Последние слова он произносит страстным шепотом.
— Я тоже.
…Как же прекрасна студенческая жизнь! Я сижу за чашечкой кофе, вокруг меня — говорливая молодежь, и мне становится грустно при мысли о том, что я потеряла свой шанс продолжить образование и достигнуть чего-то в жизни. Мне осталось молиться о том, чтобы сдать выпускной экзамен. Ох, как же я усложнила себе жизнь! Обхватив голову руками, я предаюсь невеселым раздумьям.
— О чем думаем? — слышу я голос неожиданно появившегося Ахмеда. Он обнимает меня и целует в голову.
— О жизни… — Я печально вздыхаю.
Пристально смотрю на его осунувшееся лицо, силясь что-то прочитать на нем. Вроде бы тот самый взгляд, та самая мимика, но чувствуется какое-то отчуждение, будто между нами возникла невидимая стена. И этот шарф на шее, который плохо скрывает длинный свежий шрам…
— Эй, что с тобой? — в свою очередь беспокоится Ахмед. — Всего чуток не виделись, а ты изменилась. — Наклонившись, он смотрит мне в глаза — внимательно и напряженно.
— Ничего себе чуток! — с упреком говорю я. — Месяц — это ведь куча времени.
— Хорошо, что мы снова вместе. — Он берет меня за руку. — Пойдем ко мне домой. Вместе приготовим торжественный ужин.
— Нет, это даже к лучшему, что мы сначала встретились здесь, — холодно отвечаю я, отодвигаясь от него. — Нам нужно серьезно поговорить.