— И ты меня прости. — Повернувшись к Ахмеду, я смотрю прямо ему в его глаза. — Здесь многое так ново для меня. Многого я не понимаю… Должно быть, я и впрямь была не совсем готова к поездке. Слишком мало читала об обычаях, о культуре… Впрочем, в жизни всегда все не так, как описано в научных трудах. В жизни все иначе. Прежде всего интереснее.
— Да что ты… — улыбается он. — Ты ни в чем не виновата. Это я осел.
— Милый, пойми, ты всегда вел себя точно так же, как и все мои знакомые, все поляки, с которыми я общалась. Поэтому я думала, что ты мыслишь и чувствуешь, как мы. — Я говорю искренне, стараясь объяснить ему, что именно повергло меня в шок.
— Доротка, я и уехал отсюда именно потому, что никогда душой не принимал здешних средневековых обычаев, всех этих глупых традиций.
— Но почему тогда…
— Не знаю. Должно быть, я оглупел, — признается он, и на его лице появляется комичная гримаска, призванная выражать сожаление. — Видишь ли, старые друзья… Наверное, я поддаюсь влиянию…
— Да прекрати, ты ведь не ребенок, у тебя есть своя собственная голова на плечах! — сержусь я, вспомнив Метека и остальных его дружков из Польши. — Я всего лишь хочу, чтобы ты… чтобы и ты хотел быть со мной… — Я путаюсь в словах, желая рассказать ему о самых больших своих опасениях. — Я заметила, что арабские мужчины избегают женщин, в особенности собственных жен. Они избегают их все время, разве что кроме тех моментов, когда делают им детей. Кажется, это единственная близость, которая возможна здесь между мужчиной и женщиной.
— Именно поэтому я не хотел жениться на арабке. Не хотел брать в жены женщину, лишенную собственной воли, женщину, не испытывающую ко мне любви — любви, которая вроде бы должна прийти позже… Но потом, как показывает жизнь, становится только хуже. — Задумавшись о чем-то, он печально вздыхает.
Мы лежим, обнаженные, на горячей крыше и всматриваемся в небесную синь. Солнце осушило пот на наших телах; если не двигаться, то его лучи даже приятно ласкают нас.
— Слушай, нам с тобой грозит солнечный удар, и тогда уже мы оба окажемся в больнице, — говорит Ахмед, приподнимаясь на локте. — У тебя отвалится носик, а у меня — мой малыш. — Он указывает на свой большой пенис, который я снова, сама не желая того, довела до эрекции.
— О нет, он далеко не малыш, — смеюсь я, кокетливо отбрасывая волосы с лица.
Мы снова приближаемся друг к другу и на этот раз неторопливо погружаемся в наслаждение, шепча нежные слова и клятвы в вечной любви.
Солнце уже клонится к горизонту, а мы, счастливые и словно обновленные, в обнимку возвращаемся к остальному обществу. Сейчас между нами все даже не так, как было в Польше, — все так, как не было еще никогда! Мы наконец сломали стену, возникшую между нами, начали говорить друг другу о своих чувствах, опасениях, ожиданиях. Так близки мы еще не были, и ведь не только в сексе дело — важнее всего единение душ. Теперь я в этом убедилась.
Дети спят на расстеленных в гостиной матрацах, среди них и наша Марыся. Мужчины играют в шашки или в бильярд, некоторые спят, а женщины прилегли на плетеных ивовых матах в тени полуиссохшей акации. Они сплетничают — уж сегодня-то им есть о чем и о ком поболтать!
— Пойдем, я покажу тебе дом, — говорит Ахмед и берет меня за руку.
— Замечательно! — Я бесстыдно трусь бедром о его бедро, но на сей раз он не отодвигается от меня и не возмущается.
Главный вход ведет прямиком в гостиную — более тридцати квадратных метров размером. На полу запыленная плитка, видно, что стены белили давно. С потолка тут и там свисает паутина, на которую никто не обращает внимания. Никаких ценных вещей здесь нет, за исключением разве что сорокадвухдюймового телевизора и музыкального центра «Sony». В углах свалена какая-то старая мебель и поломанные стулья.
Лавируя между лежащими на полу людьми, мы проходим в другие комнаты, в которые ведут двери из гостиной. Размер каждой из этих комнат по меньшей мере двадцать квадратных метров, и в каждой есть большое окно. В стенах зияют дыры, оставшиеся от кондиционеров.
— Их украли, — поясняет Ахмед, следя за моим взглядом. — Нужно будет нанять более порядочного гафира[15].
— Так здесь и сторож есть? — удивляюсь я: по состоянию дома этого не скажешь. — Что же здесь еще стеречь? Если аудиоаппаратуру перевезти домой, останутся голые стены.
— Думаешь, дармовые стройматериалы невозможно сбыть на вторичном рынке? — смеется он. — Хуже всего нелегальные мигранты. Подобный тип может разобрать одну из стен твоего дома, чтобы сколотить себе хижину… Может ограбить тебя, даже убить, а потом — ищи ветра в поле! Ведь по документам его не существует, он не пересекал границы, паспорта у него нет, он нигде не зарегистрирован… Да тут нужно пятерых гафиров нанимать!
В кухне есть все необходимое для ведения хозяйства: бойлер, кухонный комбайн с хлебопечкой и холодильник, — но оборудование старое, кажется, что оно разваливается на глазах. Ванная выглядит гораздо лучше — возможно, ею просто никто не пользовался: облицовка с коричневыми разводами без единой трещины, как и кафель на полу. Душевая кабинка сияет белизной, а унитаз совсем чуть-чуть протекает.
— Все обычно пользуются другим туалетом — тем, который во дворе. Он ближе, — поясняет Ахмед, заметив удивление в моих широко раскрытых глазах. — Но я не советую тебе ходить туда. Обходи десятой дорогой! — смеется он.
— А патио сзади ты видел? — спрашиваю я, как будто это я показываю ему свой дом. — Там так красиво! Там прекрасно! Мне бы хотелось временами сидеть там и рвать спелые виноградные гроздья над головой. — Я тащу его за руку к выходу из кухни, чтобы выйти во внутренний дворик.
— Это и мое любимое место, — говорит он.
Держась за руки, мы садимся у пыльного каменного стола и пристально смотрим друг другу в глаза. Мы и сами не понимаем, как вышло, что мы так отдалились. Слава богу, это уже в прошлом.
— Больше никогда, — одновременно шепчем мы оба, и наши губы сливаются в нежном поцелуе.
— Через неделю, моя принцесса, я приглашу тебя сюда на ужин, — обещает Ахмед.
— Знаешь что? Дай-ка мне метлу, ведро и тряпки. Я уже сегодня здесь приберусь немного. — Я вскакиваю на ноги, готовая приняться за работу.
— Кошечка, успокойся. Здесь нужна целая армия людей. Я сам все организую.
— У-у… — разочарованно тяну я. — Но я хочу уже сегодня… прямо сейчас, немедленно!
— Раз уж тебе тут так нравится, завтра я одолжу у Малики машину и мы приедем сюда вдвоем. Ты будешь распоряжаться прислугой в доме, а я посмотрю, как дела в поле, удастся ли спасти хотя бы какую-то часть урожая. Быть может, у нас еще получится навести здесь порядок? — Он сажает меня к себе на колени, крепко обнимая за талию.
Весь вечер мы проводим на нашем патио, обнимаясь и целуясь.
Темнота застает нас лежащими на каменной скамье. Сплетясь в объятиях, мы спим, словно дети, отдыхая после бурного дня.
— Эй, пора ужинать! Неужели никто не проголодался?! — слышу я голос Мириам.
— Ахмед, Ахмед! — осторожно бужу мужа я. — Уже зовут к столу, а я так и не помогла им в кухне. Они будут на меня злиться.
— Беги к ним, я тоже сейчас приду.
Я мчусь в ванную, быстро принимаю прохладный душ, смывая липкий пот и пыль. Вытираясь бумажными полотенцами, обеспокоенно замечаю, как покраснели от солнца мои плечи и лицо.
— Блонди! Куда вы подевались?! — кричит из кухни сердитая Малика. — Может, они вернулись в город? Их вообще хоть кто-нибудь видел?
— Они должны быть где-то здесь, — спокойно отвечает Мириам. — Возможно, девчонка осматривает свои новые владения. В Польше, думаю, у нее таких не было.
— Я здесь, я здесь! — отзываюсь уже у входа. — Действительно, тут у вас есть чем восхититься. Мне страшно нравится. Ужасно! — силюсь описать свои чувства я.
— И что же такого восхитительного ты находишь в этой заброшенной дыре, Блонди? — Малика недовольно кривит губы. — Ну, разве только если ты любишь песок и сухие кусты… Или змеи со скорпионами так тебе нравятся?
— Решительно все, милочка. Мне здесь нравится все. Здесь прекрасно, вот только немного запущено. — Я беру большую миску с каким-то салатом, приправленным оливковым маслом и лимонным соком, и отношу на террасу. — Я хотела уже сегодня приняться за уборку, но Ахмед не разрешил.
— Ты одна? За уборку? Один в поле не воин. — Малика снисходительно покачивает головой. — Здесь нужна целая армия людей…
— Ахмед сказал то же самое, слово в слово, — перебиваю ее я.
— Вот видишь! — Довольная своей правотой, она делает выразительный жест. — Матильда-а-а!!! — вдруг орет она во все горло. — Матильда, где ты шляешься, несчастная?!
— Кто такая Матильда? — тихо спрашиваю я.
— Моя служанка, разве ты ее не знаешь?
— Ах да, я забыла ее имя. Я видела ее у стола на террасе. Она расставляет тарелки и раскладывает приборы, — заступаюсь я за бедную девушку.
Матильда — не служанка и не экономка, скорее рабыня. Малика привезла ее из последней своей дипломатической миссии, где она была послом. Миссия размещалась в одной из стран Центральной Африки, тех самых стран, где много изголодавшихся детей с огромными вспухшими животами, а счастливцы, которым удалось найти хоть какую-нибудь работу, готовы на все ради миски еды. Матильда до смерти благодарна Малике и верна ей как собака. Да Малика к ней и относится как к собаке.
Чернокожая девушка с распущенными волосами вбегает в кухню и, чуть ли не вдвое согнувшись перед Маликой в поклоне, бормочет извинения. Хозяйка почти швыряет ей блюдо с помидорами, которое, к несчастью, выскальзывает из мокрых рук Матильды и разбивается об каменный пол. В эту же секунду Малика размахивается и бьет служанку наотмашь по лицу.
— Ах ты косорукая! — кричит она. — Ну и убирай теперь, никто в этом хлеву с тобой сидеть не станет! — И удаляется из кухни, пиная ногами во все стороны стеклянные осколки и остатки еды. Матильда тихонько всхлипывает.
— Какая муха ее укусила? — спрашиваю я Мириам, которая как ни в чем не бывало сидит в углу кухни.
— В этом вся Малика, — вздыхает она. — Будь с ней осторожна, малышка. Бывает ласковой — хоть к ране ее прикладывай, а через минуту уже горло тебе перерезать готова. — Мириам бесстрастно описывает характер сестры. — Ну, не в буквальном смысле, конечно…
— Но что же все-таки стряслось? Не станет же она так буянить на ровном месте… — допытываюсь я, желая понять психологию женщины, которая так мне понравилась в момент нашего знакомства и так шокировала минуту назад.
— Пойми, Блонди, бедная Матильда тут ни при чем. Она ни в чем не провинилась. Как и всегда, впрочем.
— Тогда что же?
— Ах, Малика, Малика, — театрально вздыхает Мириам и всплескивает руками, — такая независимая и самостоятельная, но в то же время одинокая… Вот почему она не может вынести чужого счастья. Когда кто-то слаб, сломлен, спотыкается на жизненной дороге, она всегда поможет. Этого у нее не отнять. — Подчеркивая истинность своих слов, Мириам качает головой и целует кончики собственных пальцев. — Но когда все отлично, Малика чувствует себя лишней, отвергнутой, никому не нужной… И вот тогда-то она взрывается. В такой момент лучше не попадаться ей под руку! — Мириам посмеивается себе под нос.
— Ну и кто же на этот раз показался ей слишком счастливым? — Я смотрю на нее, игриво приподнимая брови.
— Ой, Блонди, ты же вся лучишься счастьем. Я за тебя очень рада. Любовь — это прекрасно.
Застеснявшись, будто девочка-подросток, я опускаю глаза к полу и ощущаю, как по моим щекам разливается румянец.
— А что у нас на ужин? Я умираю с голоду, — меняю я тему.
— Кое-что такое, чего ты, должно быть, никогда еще не пробовала. Называется бордин. Блюдо это то ли турецкое, то ли арабское — об этом мы спорить не станем.
— Никогда не слышала, — заинтригованная, признаюсь я. — Это что-то мясное?
— Прежде всего нужно выкопать в земле ямку, — весело продолжает Мириам.
Я смеюсь, представив себе, как я потом из этой ямки вынимаю червей, кладу их на листья салата, поливаю оливковым маслом и поглощаю в сыром виде. Одни витамины!
— Ну что тебя так позабавило? Словом, разводим костер в глубокой ямке. Когда древесный уголь весь выгорит, можно добавить несколько веточек душистых растений или особых хвойных деревьев. Над жаром развешиваем нанизанные на длинные шампуры куски мяса. Лучше всего брать баранину, но иногда бордин готовят и из верблюжатины — выходит не хуже. У нас ягнятина! — Она причмокивает языком: мол, ужин будет — пальчики оближешь! — Затем дымную струю накрываем плотным жестяным листом или специальной крышкой, присыпаем землей, и остается только ждать. Здесь нужно терпение: чтобы мясо стало мягким, порой приходится его коптить два-три часа. Мы коптим уже как минимум четыре — значит, мясо или пересохло напрочь, превратившись в подметку, или будет таять у нас во рту.
Мы берем соусы, очередное блюдо с помидорами и направляемся на террасу. Все уже сидят у пластиковых столиков, держа в руках тарелки и вилки; кое-кто нервно грызет ломти хлеба. Дети, разумеется, набивают себе животы пирожными и шоколадом; меры они не знают, но на это никто не обращает внимания. Лишь Ахмед борется с Марысей, пытаясь отобрать у нее какое-то лакомство и затащить дочку в ванную. Ее лицо, руки и ноги сплошь в пыли и песке — даже светлые волосы посерели. Малышка отчаянно сопротивляется, и я спешу на помощь мужу.
— Оставьте ребенка в покое! — слышатся голоса отовсюду.
— Должна же она хотя бы руки вымыть перед едой, — объясняю я.
— А какая-такая грязь у нее на руках? Она ведь не была в больнице, не общалась с заразными больными…
Я не верю своим ушам. Средневековье какое-то!
— Земля и пыль тоже содержат бактерии, и ее организм к этим бактериям не привык. Она ведь не живет с ними в симбиозе, как местные жители, которые глотают эти бактерии с детства, — огрызается Ахмед.
— Ой-ой, каким ты стал неженкой! — саркастически произносит кто-то. — Весь такой образованный, современный… Пожил немного в Польше — и свихнулся. — Все присутствующие разражаются громким смехом.
Ахмед лишь снисходительно кивает, но уступать не собирается. Он хватает на руки ревущую Марысю и заносит в ванную. Мы вдвоем засовываем ее под прохладный душ. В этот момент мы похожи на родителей-садистов, но уж лучше принудительное мытье, чем шлепки по заднице или, что еще хуже, какая-нибудь здешняя инфекция в желудке.
Когда мы возвращаемся на террасу, бордин уже готов и дымится на большом металлическом блюде посреди стола. Все помогают снимать мясо с шампуров и при случае кладут лучшие куски в свои тарелки. Боюсь, мне сегодня может и не хватить этого необычного яства. Впрочем, выглядит оно не слишком аппетитно. Мясо почернело от пепла или дыма — они что, уронили его в кострище? С крупных, неприятных на вид кусков капает жир. Ахмеда явно забавляет выражение моего лица; я силюсь скрыть отвращение.
— Блонди, давай сюда тарелку. — Малика, словно ничего не случилось, подзывает меня и протягивает громадный кусок испепеленной туши.
— Но… вдруг другим не хватит?.. — делаю попытку отвертеться я. — Видишь ли, мне необязательно это есть… Я обойдусь овощами и хлебом.
Ахмед покатывается со смеху.
— Эй, не хитри, — не сдается Малика. — Иди-ка сюда с тарелкой, а то я не стану ждать и положу твой кусок прямо тебе на колени.
После недавнего инцидента в кухне и предостережений Мириам я решаю не спорить с Маликой и послушно протягиваю тарелку. Пытаюсь наколоть мясо вилкой, но не получается: оно твердое, как бетон. Пораженная, я поднимаю глаза. Ахмед тем временем протягивает мне салфетку, показывая элементарное решение. Поскорее завернув в нее мясо — для маскировки, — я спокойно отставляю тарелку на стол. Уф-ф!
— Ну и кто это пек? Кто был шеф-поваром?! — спрашивает Малика тем самым тоном, который заставляет всех умолкнуть и в страхе ожидать, кто станет жертвой ее гнева. — Я сама купила мясо — превосходную, восхитительную тушку ягненка! Я этого ягненка сюда притащила, я его потрошила, а какой-то кретин, не умеющий пользоваться часами, превратил его в подметку! Кто это был?!
— Малика, хватит, — спокойно произносит отец, пытаясь утихомирить надвигающуюся бурю. — Скорее всего, это был я. Твой отец — кретин, не умеющий пользоваться часами. Ясно?
Малика фыркает, последнее слово все равно должно быть за ней, даже если это и не слово вовсе, а неразборчивый звук. В следующую минуту она приносит большой черный мешок для мусора и бросает в него оставшееся на огромном блюде мясо, а заодно и салаты, соусы и в довершение всего — несчастные помидоры. Все сидят молча, будто приросли к стульям. А ведь салатов-то никто и попробовать не успел!
— Вот и поужинали, — иронизирует Ахмед.
Малика посылает ему убийственный взгляд.
Собравшиеся неторопливо поднимаются со своих стульев.
— Мы отправляемся в город — есть шаурму. Едем вместе с Мириам. Приведи Марысю. — Ахмед дает мне короткие распоряжения, затем жмет руки нескольким незнакомым мне мужчинам, и мы уезжаем.
Огни фермы остаются за нашей спиной, но я не жалею о неудавшемся пире. Ничто не может испортить мне сегодняшнего дня. Меня переполняют счастье и надежда, что все снова будет хорошо. Даже лучше, чем было.
Но когда мы, веселые и сытые, с животами, набитыми шаурмой, картошкой фри, пахлавой и кока-колой в придачу, оказываемся в родительском доме, у меня вновь появляется ощущение, будто вокруг моей шеи затягивается петля. Этот дом, похожий на дворец, угнетает меня. Кажется, Ахмеда тоже. Притихнув, мы стараемся незаметно проскользнуть к себе на второй этаж. В комнатах наших холодно и неуютно, но дышится все равно вольнее, когда запираешь за собой дверь. Только Марыся по-прежнему веселится и даже не думает ложиться спать.
— А знаете что? — вдруг спрашивает она.
— И что же? — неохотно отзываемся мы, желая как можно быстрее нырнуть в постель.
— Там, на ферме, был мой новый старший друг Али. Тот самый, которого мама не любит.
— Ну-у-у?! — Словно по команде мы поворачиваем головы в ее сторону.
— Он такой веселый!
— И что он выдумал на этот раз? — с иронией и в то же время с опаской интересуюсь я и тут же обращаюсь к Ахмеду: — Ты его вообще видел? Лично я — нет.
— Видел, мимолетно… Так что же такого веселого вы с ним делали? — забеспокоившись, осторожно выпытывает он у Марыси, которая и так сгорает от желания все нам рассказать.
— Он поймал одну большую змею — из тех, что прятались в домике. И засунул ее в карман своих широких брюк. Как такие брюки называются? Панталоны?
— Ну а дальше что?! — Я не выдерживаю и тороплю ничего не подозревающую девчушку.
— Мой друг Али знает все на свете, и в змеях он тоже разбирается. Эта змея оказалась неядовитой, но зато она заколдованная. Если ее погладить, она становится твердой-твердой, растет и поднимается вверх, — восхищенно рассказывает шестилетний ребенок.
— Заколдованная, да? — шепотом повторяет Ахмед, и я вижу, как муж бледнеет.
— Да, да! — Марыся подпрыгивает на кровати и хлопает в ладоши. — Али хотел, чтоб я эту змею поцеловала, но вдруг кто-то пришел, кажется, дедушка, и ничего не вышло. Не знаю, почему нельзя всем показать эту змейку, раз она такая смешная, но Али запретил мне и убежал. Так почему же, почему нельзя? — невинно спрашивает она.
— Потому что… — Прервавшись на полуслове, я стою с открытым от изумления ртом и понятия не имею, как ей это объяснить. В ужасе гляжу на Ахмеда.
— Потому что это был мерзкий ползучий гад, — сквозь зубы цедит мой муж. — Запомни: змеи, которые у мужчин в штанах, скверные и опасные.
— Неправда… — Марыся от эйфории переходит к слезам. — Эта змейка была очень миленькая, у нее такая бархатная кожица…
— Хватит! — истерически кричу я, схватившись за голову.
— Али обманул тебя, и я с ним еще поговорю! — Ахмед, не выдержав, тоже повышает голос. — Забудь же об этой дурацкой змее и не говори об этом больше никому. Никому! — повторяет он и берет расстроенную доченьку на руки. — Папа купит тебе красивого зверька, и ты будешь играть с ним столько, сколько душе будет угодно. Причем совершенно безопасно, — добавляет он и крепко обнимает Марысю.
— Зверька? А какого? — Настроение у Марыси мгновенно меняется.
— Какого захочешь. А сейчас в кроватку. Для одного дня впечатлений уже предостаточно. — Он передает ее в мои руки и, не сказав больше ни слова, уходит из спальни.
Я прекрасно знаю, куда он едет. Мне не очень интересно, разделит ли Али судьбу Пшемека из Польши; единственное, в чем я могу быть уверена, — это в том, что никогда больше он не приблизится к нашей дочери. И это для меня сейчас самое важное.
Судьбоносное решение
— Как быстро летит время, не правда ли, милая? — замечает Ахмед, неся утренний кофе и вкуснейшие французские пирожные на балкон нашей спальни.
— Да, удивительно быстро, — поддакиваю я. — Смотри-ка, мы собирались поехать на ферму и привести ее в порядок, но прошел месяц, а у нас даже не было случая это обсудить.
— Наверное, пора уже спокойно подумать, что нам делать дальше, — тихо произносит он, избегая моего взгляда.
— То есть? — Уточняю я, хотя, вообще-то, ожидала этого разговора.
— Сегодня вечером я приглашаю тебя в самый изысканный ресторан города, «Tripoli by night»[16]. В течение дня ты подумай над тем, на что я тебе намекнул. Надеюсь, мы наконец примем какое-то решение и тогда уже будем знать, с чего нам начинать.
— А Марысю с собой возьмем? Наверное, не стоит… Вряд ли у нас получится серьезный разговор в присутствии ребенка.
— Самира сказала, что этот вечер у нее свободен, поэтому она охотно посидит с малышкой, — говорит Ахмед, и я понимаю, что он уже все спланировал.
Интересно, каким он видит наше будущее? А прежде всего — где мы, по его мнению, должны в этом будущем жить? Впрочем, я уже догадываюсь.
Ахмед уходит, а я остаюсь на балконе, предоставленная собственным мыслям. Я должна подготовиться к разговору. И мне бы не хотелось молча выслушивать принятые мужем решения. Для меня важно, каким будет мое место в той будущей жизни, к которой он стремится. Кем буду я: арабской женой, которая сидит дома и рожает детей, или равноправной партнершей, как принято в современном мире?
Собственно говоря, ужасно я себя здесь чувствовала только поначалу, сразу после нашего приезда. Но поездка на ферму все изменила в лучшую сторону. С того дня мы стали меньше времени проводить дома, с родственниками Ахмеда, а больше — друг с другом. Мне снова хорошо, и я поневоле должна признаться: Ливия стала мне нравиться. Должно быть, я проглотила какую-то восточную бациллу! Говорят, если полюбишь эту страну, то уже не захочешь из нее уезжать. Никогда. Да и жизнь в роскоши, не скрою, пришлась мне по душе.
Мы с Ахмедом повидали уже многие интересные места: фактории времен античности, древние арабские достопримечательности, побывали на традиционных ремесленных фабриках и в шикарных современных торговых центрах, на море и в горах. Я знакомилась с разными людьми, молодыми и старыми, и все они были приветливы, дружелюбны, искренни. Моя жизнь сейчас не похожа на серые будни — напротив, сплошной праздник и ноль обязанностей. Представления не имею, на что мы будем здесь жить, откуда брать деньги на собственное содержание. Я не спрашивала Ахмеда, откуда у него средства, — постеснялась. Да и он чувствовал бы себя не в своей тарелке, если бы я вынудила его признаться, что деньги он, к примеру, берет у отца или у матери.
Погруженная в свои мысли, я захожу в наши комнаты и начинаю прибираться. Между прочим, не так давно мы обустроили для себя маленькую отдельную кухню, и теперь я могу готовить для нас еду, не рискуя встретиться с матерью или Хадиджой. Что же до Мириам и Самиры, то они и так просиживают у меня целые часы напролет.
Вот и сейчас я слышу осторожный стук в дверь. Наверняка это одна из них.
— Hi! [17] — Самира просовывает голову в дверь и оглядывает зашторенную комнату.
— Входи, входи! — кричу я из ванной, пытаясь как можно быстрее переодеться из ночной рубашки в платье.
— Вы вечером уходите?
— Да, собираемся. А ты будто бы и не знаешь? — Я лукаво улыбаюсь.
— Кое-что слышала. На этот вечер я нанята на должность бэби-ситтера.
— Мы отправляемся в супермодный ресторан, где состоится серьезный разговор. Мне даже страшно, — признаюсь я.
— Страшно? Да что ты, Ахмед ведь влюблен в тебя по уши! — говорит она, запрыгивая на наше супружеское ложе. — Ты только должна все по-умному обыграть.
— Ты о чем?
— Не позволяй запереть себя дома. Все время говори: «Мне нужна работа, мне необходимо общаться с людьми, встречаться с подругами…» — перечисляет она. Надо же, юная девушка, а дает мне такие зрелые советы!
— Но с какими подругами? — смеюсь я. — С тобой? Думаю, это он мне разрешит.
— Погоди, погоди! Здесь ведь живет много полек, среди которых есть и жены арабов, — объясняет она. А я-то об этом даже не думала! — Ты должна с ними познакомиться, они покажут тебе, как выглядит наш, арабский, мир с вашей, польской, точки зрения. Они посоветуют, как жить в этом мире, как в нем двигаться, как к нему приспособиться и избегать конфликтов. — Довольная собой, Самира хлопает в ладоши и подпрыгивает, путаясь в одеяле.
— Вот я глупая, ни разу об этом не подумала, — признаюсь я. — Но как с ними познакомиться? Вряд ли я найду их по объявлениям в газете!
— Здесь есть польское посольство, оно в нашем районе, на Бен-Ашур. Есть и польская школа. Честно говоря, я понятия не имею, где именно она находится, но должна где-то быть. Я разузнаю, — обещает она. — А прежде всего, здесь есть костел! В самом центре города, на Дахре, неподалеку от нас. Вот уж где наверняка встречаются и общаются все поляки! Ведь ваш народ почти так же религиозен, как и наш.
Мне приходит в голову одна мысль.
— Послушай, Самирка, — я произношу ее имя ласково, на польский манер, — может быть, я смогу найти там работу? Хотя бы на полставки! Тогда у меня будет повод выходить из дому, прилично одеваться, а не бродить по комнате весь день в халате.
— Об этом и речь! Гениальная идея! Вот ты ему сегодня вечером обо всем этом осторожно скажи, а я тем временем проведу следствие — где, что и как. Гей-гей! — восклицает она и бежит к дверям. — Я в университет, а то опоздаю. Буду в шесть. See you later, alligator… [18]
— Пока, — говорю я ей вслед и чувствую, что мир начинает окрашиваться в яркие цвета.
Вечером я уж точно поставлю одно обязательное условие: здесь — в этом ледяном дворце с матерью Ахмеда и его разведенной сестрой — я жить не буду. Отец, как ни странно, бывает тут редко, разве что по выходным. Впрочем, по выходным здесь и так вся семья в сборе.
Ресторан и вправду high class [19], на Гаргареше (Гаргареш — это такая здешняя Маршалковская[20]). Я сильно робею. Ступаю на цыпочках по пушистым шерстяным коврам, будто по льду. Зато мой муж чувствует себя превосходно; здоровается с менеджером зала, затем с официантами… Разумеется, столик он забронировал заранее, иначе свободного места здесь днем с огнем не сыскать.
Мы садимся за небольшой столик на двоих, закрытый от посторонних глаз резной деревянной ширмой, и официант зажигает свечи в серебряном канделябре. Из колонок льется тихая музыка, успокаивающе журчит маленький фонтанчик посередине зала. Словом, все perfect [21].
Меню напечатано на арабском и английском языках.
— Что закажем? — Ахмед весело наблюдает за мной, мое растерянное лицо вызывает у него улыбку. — Быть может, сначала подумаем о выпивке? Я помню, ты любишь красное вино. Хочешь бокальчик?
Я шокирована.
— А как же запрет на алкоголь?
— Ливийское красное сухое — это сладкий виноградный сок. — Он смеется: как легко я дала себя одурачить! — Что-то похожее на вино, но не совсем вино.
— Давай, — говорю я, все еще не в состоянии преодолеть растерянность.
Мы заказываем напитки, и я снова погружаюсь в чтение меню. Понятия не имею, что выбрать. Видимо, придется заказать фри и курицу-гриль.
— Может, тебе что-нибудь посоветовать? — наконец спрашивает он.
— Это было бы замечательно, — облегченно вздыхаю я.
— Хорошо. Тогда начнем с закусок, их подают бесплатно.
— Неужели здесь что-то подают бесплатно?
— Рано радуешься — все остальное стоит так дорого, что, право же, они могли бы быть и щедрее. Так что, закажем салат с дарами моря?
— Окей. Звучит аппетитно. Я уже ощущаю голод.
— И крабовый суп… или это уже будет перебор с frutti di mare? [22]
— Нет-нет, ты ведь знаешь, как я люблю крабов.
— Ну да, — улыбается он. — А в качестве основного блюда предлагаю превосходные фирменные шашлыки из баранины. Что скажешь? Наконец-то ты попробуешь настоящий шедевр восточной кухни. А то наша домашняя еда пока не особенно удавалась.
Вспомнив бордин на ферме, я морщу нос.
— Что, баранинка из земляной ямы вспомнилась? — веселится Ахмед.
Я киваю в знак согласия. Как здорово мы понимаем друг друга!
Ледяной виноградный сок расслабляет почти как сухое вино. Понемногу я чувствую себя свободнее, дышу глубже. Еда здесь и впрямь восхитительна — пальчики оближешь! Не зря я весь день постилась, рассчитывая на вечерний праздник обжорства. Я уплетаю за обе щеки, а Ахмед, довольный, приветливо смотрит на меня.
— Вот видишь, хоть что-то из нашей кухни пришлось тебе по вкусу.
— Угу, — подтверждаю я и отправляю в рот большую тигровую креветку.