— Нет ли у нас чего-нибудь эдакого, для особенных случаев? — спрашивает он, игриво приподняв брови.
— Разумеется, есть. — В первый раз я вижу на губах матери искреннюю улыбку.
Мириам ставит перед каждым красивую хрустальную рюмку, насыпает в серебряные миски орешки и чипсы и направляется в кухню — поторопить Матильду с ужином.
Мать приносит литровую бутыль из темно-коричневого стекла, без этикетки и передает ее Ахмеду, который и разливает рубиновый нектар по рюмкам. Я ощущаю запах сухого вина и глотаю слюнки. Такого глубокого и выразительного винного оттенка я еще не встречала! Тостов никто не произносит, хотя все поднимают рюмки, пристально глядя друг другу в глаза. Они знают, что нужно пожелать близким в эту минуту, и им не нужно говорить об этом вслух. Муаид зажигает сигарету, которая не пахнет табаком, Ахмед берет ее у него и делает пару затяжек, мы с Мириам тоже курим.
Ощутив приятный шум в голове, я — впервые в этом доме — действительно расслабляюсь. Не думаю о завтрашнем дне и возможных трудностях. Я рада, что Самира отсрочила свой приговор, а если Бог будет милостив, то угроза и вовсе исчезнет. Сейчас все зависит от действий отца. Станет ли он вытаскивать на публику грязное семейное белье? Неужели он настолько низок? Будущее по-прежнему туманно, но теперь я, по крайней мере, знаю, что в тяжелые моменты здесь все выступают одним семейным фронтом и на этот фронт можно положиться. Эта мысль прибавляет мне оптимизма.
Фитнес
— Ну, что у тебя слышно? — Малика звонит рано утром, отвоевывая меня у глубокого сна. — Как дела? Как самочувствие? Как Марыся? — сыплются на меня стандартные вопросы в знак приветствия.
— Все в порядке, спасибо, — пытаюсь я отвечать достаточно бодрым голосом, чтобы она не принялась снова высмеивать мою лень и безделье.
— Давай, просыпайся, подруга! — Да уж, ее не обманешь.
— Я и не сплю, это из-за погоды… Я все время какая-то вялая.
Действительно, со дня нашей последней встречи погода резко переменилась. Лето по-прежнему в разгаре, но днем солнца нет, небо в густых тучах. Впрочем, прохладней не стало, напротив, жара и духота усилились. Не могу понять, чем это объясняется.
— Ну да, — понимающе говорит Малика. — Ты впервые узнала, что такое гибли, пустынный ветер. Но не беспокойся, через несколько дней он уйдет, чуют мои кости. — Она искренне смеется. — Прекращай жалеть себя, выпей кофе и подвигайся хоть немного — тебе сразу же станет легче. Послушай, Ахмед просил, чтобы я с тобой чуток позанималась, а то ты совсем изнываешь от безделья.
— Серьезно? Значит, он…
— Абсолютно серьезно. Может, вы сейчас и маловато общаетесь, но все равно он видит и знает, что с тобой происходит. Так ты долго не протянешь! При таком образе жизни и с ума сойти недолго.
— И какая же у тебя идея? — интересуюсь я,
— Я тебе рассказывала, что хожу в фитнес-клуб. У тебя сейчас последний шанс вернуться в форму и не растолстеть до чудовищных размеров. Имей в виду, мой брат не любит жирных баб.
— Ты хочешь, чтобы я ходила с тобой? — искренне удивляюсь я. — Во-первых, я не тренировалась уже целую вечность. Кажется, на аэробике я просто сдохну! А во-вторых…
— Ничего, терпенье и труд все перетрут. Да и кто заставляет тебя сразу прыгать полтора часа кряду? Для начала хватит и сорока минут. — Она ехидно хихикает. — Подруга, еще немного — и ты не сможешь без одышки подняться на второй этаж. А мы ни эскалатор, ни лифт строить не намерены.
— Очень мило! Так вот, во-вторых, — продолжаю я оборванную фразу, — у меня нет машины. Как я должна в этот фитнес-клуб добираться? На такси, которое завезет меня неизвестно куда, или на автобусе, битком набитом чернокожими рабочими?
— Эта отмазка тоже не прокатит. Тебя будет отвозить Мириам — благо, сама она ездит туда слишком уж часто. Ха-ха! — Похоже, Малика все уже спланировала. — Хорошо, что теперь у моей сестрицы будет компания. Надеюсь, она перестанет таскаться невесть где и невесть с кем.
— О, снова тайны! Что же скверного делает Мириам?
— Сегодня в шесть вечера я за тобой заеду, — говорит Малика, игнорируя мой вопрос. — Кроссовки у тебя есть, возьми с собой питьевую воду, а костюм пока одолжит тебе Мириам. У вас уже почти одинаковый размер.
— Вот спасибо, Малика! Ты любезна, спору нет.
— Знаю. — Она кладет трубку.
После разговора, повергшего меня в расстройство, я волочусь в ванную. Принимаю душ в черепашьем темпе: решившись наконец взглянуть на себя объективно, я откладываю момент истины, насколько это возможно. Затем направляюсь в спальню — к большому зеркалу, которое я в последнее время обходила десятой дорогой. Сбрасываю с себя полотенце — и голая правда предстает предо мной в хрустальном отражении.
Фас, профиль, вид сзади и снова профиль. Да-да, именно профиль хуже всего. Мой живот, некогда плоский, раздулся, будто я на восьмом месяце беременности. Над лобком нависают жировые валики. Вид сзади тоже неутешителен: на бедрах целлюлит, попа печально обвисла. Я стараюсь напрячь мышцы, но какие там у меня мышцы после долгих дней, да нет — месяцев, проведенных в постели или на диване перед телевизором! Еще одна попытка. На этот раз немного лучше: ягодицы лениво приподнялись. На что пожаловаться я не могу, так это на грудь: она у меня всегда была маленькая, девичья, вечно я из-за этого комплексовала, а теперь у меня образовался как минимум второй размер.
Я бросаюсь в гардеробную и из-под кучи чемоданов вытаскиваю ненавистные весы, которые Ахмед купил вскоре после нашего приезда. Может, это был некий намек с его стороны, может, он стеснялся сказать мне напрямую: не жри, мол, столько сладостей… На весах ровным слоем осела пыль — я ведь ни разу ими не воспользовалась. С учащенным сердцебиением я становлюсь на весы и наблюдаю, как мелькают циферки. Только бы не пересечь красной линии, обозначающей шестьдесят килограммов! Когда-то в подростковом возрасте, когда в моем организме бушевали гормоны, я весила именно столько; позднее, придя в нужную форму, я изорвала все свои фотографии тех времен… Таращу глаза: у меня не только живот как у беременной — у меня еще и вес соответствующий! Столько, сколько сейчас, я весила в последний месяц беременности! Это уже не предостерегающая красная линия — это колокол, бьющий тревогу!
Сажусь на пол и заливаюсь слезами. Но я же не ела так много, как все местные! Это несправедливо! Я вытираю рукой нос, размазываю по лицу слезы. Что ж, подытожим: пусть я и не обжиралась, но девяносто процентов моего рациона составляли сладости и фастфуд — Ахмед ведь почти каждый день поздно вечером возил нас в забегаловки… Но дальше так продолжаться не может! Нет! Не позволю я Малике надо мной насмехаться!
Поднимаюсь и снова иду принимать душ — на этот раз холодный, для отрезвления. Затем отправляюсь в кухню, беру черный пакет для мусора и принимаюсь ходить от шкафчика к шкафчику, выдвигая ящички и бросая в кулек все найденные сладости. Колу и остальную газировку несу вниз, в общий холодильник. Для себя ставлю на стол бутылку минеральной воды и берусь за уборку.
— Интересно, как выглядят арабские фитнес-клубы? — спрашиваю я у Мириам, устраиваясь поудобнее в ее изящной маленькой машине.
— Обыкновенно, как и все другие. Впрочем, мне сравнивать не с чем — я ведь была только в арабских. А ты в Польше ходила на аэробику?
— Да, еще когда училась в лицее. Учительница физкультуры, чтобы разнообразить занятия, иногда вела у нас аэробику. А во второй половине дня она подрабатывала тренером в профессиональном клубе. Классная была училка, — растроганно вспоминаю я далекое прошлое. — А потом… Потом родилась Марыся и у меня не было возможности заниматься собой, — вру я как по писаному, не желая распространяться о том, что мне пришлось пережить с ее ревнивым братом.
— Ты скучаешь по Польше? По той, другой жизни? По свободе, по своим друзьям?
— Кто знает… По маме скучаю, хотя она вечно лезла в нашу жизнь. Она ужасно надоедливая и вредная, но любит меня до безумия. А в остальном мне здесь нравится. Тут все не так, как у нас, но, должна сказать, совсем неплохо. Будь у нас свой собственный дом или квартира, наверняка было бы еще лучше. А если бы мне удалось найти работу, то я была бы на седьмом небе от счастья.
— А куда же тебе идти работать? — искренне удивляется Мириам. — Сперва тебе нужно подучить английский и арабский, пойти на какие-нибудь курсы. Вот тогда, может быть, Малика что-нибудь да придумает.
— Тоже хорошая мысль, — от души радуюсь я.
— Тоже? А у тебя есть какая-то еще?
— Я думала о работе в какой-нибудь польской фирме, — отвечаю я. — Должны же здесь быть польская школа, посольство… что-то в этом духе.
— Ого, сплошные гениальные идеи. — В ее голосе слышатся неодобрительные нотки. — А знает ли Ахмед о твоих планах?
— Пока я всего лишь прикидываю, что и как, — говорю я, понимая, что пора сменить тему. — А ты почему не работаешь?
— После свадьбы это проблематично, — холодно произносит Мириам. — Сначала рождаются дети, потом нужно заботиться о них, пока они не подрастут хоть немного, и в конце концов ты теряешь квалификацию. — Сжав губы, она вздыхает. — Возможно, после Рамадана я получу полставки в нефтяной компании — той самой, где работает Махмуд. Наши мужья не хотят отпускать нас на работу туда, где много мужчин, а в моей отрасли, к сожалению, работают в основном мужчины. Из креативного инженера я превращаюсь в ассистентку, принимающую заказы. Буду торчать в крохотной комнатушке два на два метра. Но все равно это лучше, чем сидеть дома… Это фирма Махмуда, там сплошь его знакомые, поэтому все будет у него под контролем.
— Full control [31], — пытаюсь я разрядить атмосферу.
Мне вспоминается жизнь в Польше и тот эпизод, когда я вынуждена была уйти с секретарских курсов. Поведение Ахмеда мне тогда казалось смешным, абсурдным; но теперь я вижу — он не один такой, это какая-то заразная болезнь. Арабские мужчины прячут своих женщин, будто это их трофеи, добыча, собственность. Вот почему они строят такие высокие стены вокруг своих домов.
— Возвращаюсь к фитнесу… В то время, когда мы приходим, здесь идут более-менее современные занятия. Эти часы предназначены для иностранцев и немногочисленных местных с прогрессивными взглядами. — Мириам прерывает мои тягостные раздумья. — У Малики с руководством зала какие-то договоренности.
— Вот как? — Я ожидаю услышать еще что-то новое для себя.
— Занятия для здешних женщин проводятся с утра и до полудня, — продолжает пояснять она. — Позднее же, вплоть до самой полуночи, вход разрешен только мужчинам. Вместе заниматься нельзя.
Ага, теперь я понимаю, почему в Польше Ахмед разрешал мне ходить только на утреннюю аэробику. Чисто ливийские обычаи. А я-то, дурочка, даже представления не имела, что он их и в Польше так тщательно культивировал.
— Значит, сейчас в спортзале будут только представительницы прекрасного пола — с тем лишь отличием, что и иностранки тоже? — уточняю я.
— Да нет, говорю же тебе, в эти часы занимаются вместе все те, кто не соблюдает строгие арабские условности, — говорит, стараясь скрыть раздражение, Мириам. Похоже, у нее уже не хватает терпения. — Даже тренеры у нас — мужчины.
— А мой муж об этом знает? — спрашиваю я, слегка обеспокоенная.
— О чем?
— О том, что я буду ходить на совместный фитнес…
— Понятия не имею! Считай, что я всего-навсего твой водитель. — Она нервно взмахивает руками и продолжает: — С ним разговаривала Малика, это ведь она у нас всем заправляет. Вместе они и решили, что да как.
Наступает неловкое молчание, которое ни одна из нас не желает прерывать, и до самого фитнес-центра мы едем, не проронив ни слова.
Здешний фитнес-клуб располагается в большом дворце спорта на боковой улочке, ответвляющейся от одной из главных улиц Триполи — улицы Омара Мухтара, неподалеку от Зеленой площади. Мы заходим и попадаем прямо к стойке администрации, за которой сидит симпатичная молодая ливийка в платке. Она не знает ни слова ни на одном иностранном языке, и создается впечатление, будто сидит она здесь для красоты. На втором этаже с одной стороны — раздевалки, душевые, туалеты и сауна для женщин, с другой, на безопасном расстоянии, — все то же самое, но для мужчин. Полы выложены специальными нескользящими плитами, краска на стенах выглядит такой свежей, словно красили их вчера. Пахнет не столько дезинфицирующими средствами, сколько лавандой и сандаловым деревом.
Переодевшись, мы спускаемся на первый этаж, где и находится сердце фитнес-клуба: огромный тренажерный зал и — еще громаднее — зал аэробики. Малики нигде не видно, и Мириам ведет себя как-то странновато, будто это и не она вовсе. В облегающем костюме она смахивает на перетянутый шарик или беременную муху; впрочем, под тонкой лайкрой у нее не только жир — прорисовываются и мышцы. Должна признать, результаты ее усилий уже видны, так что она на правильном пути. Что касается меня, то я всячески избегаю зеркал, хотя сделать это практически невозможно — все стены зеркальные. Со «спасательным кругом» на животе и свисающими с боков валиками жира выгляжу я хуже, чем моя спутница, хоть я и младше ее на десять лет и беременность у меня была всего одна… Какой позор! Но мысленно я себе говорю: «Если ты сейчас не возьмешься за себя и не приведешь свое тело в порядок, будет еще позорнее. За три месяца ты должна вернуться к своему размеру».
— Это наш тренер, Рахман. — Мириам представляет мне человека, который, как мне показалось, самый главный в этом зале.
— Ахлян уа сахлян. — Я подаю ему руку и ощущаю крепкое пожатие. Рука у него жесткая, рабочая.
— Когда-то он был чемпионом всей Северной Африки по карате, — говорит Мириам. — Вот увидишь, он даст нам прикурить!
— Чемпион по карате? И теперь ты ведешь аэробику? — удивляюсь я.
— А почему бы и нет? — искренне смеется он. — Я очень люблю танцевать, а кроме того, увлекаюсь различными стилями борьбы. Все это я объединил в своем курсе и теперь с удовольствием изматываю людей. Признаться, мне это тоже нравится.
Приятный, скромный парень. Он вовсе не смотрит на меня, как ловчий на зверя, — напротив, опускает взгляд. Не знаю, почему Мириам вся дрожит. Неужели она всегда так нервничает перед занятиями?
Вдруг в зал вваливается большая и шумная компания немцев. Они здороваются, обмениваясь поцелуями. Мне эти нежности не слишком по душе; холодно представившись, я держу дистанцию. Пора начинать занятие, и мы переходим в зал аэробики. Все занимают свои привычные места, а я стараюсь слиться с пространством и стать невидимкой. Ох, я этого не переживу! У меня никогда не было успехов ни в одной спортивной дисциплине, а физическим упражнениям я всегда предпочитала чтение книг, особенно любовных романов. Кроме того, я любила посплетничать с подружками в кафе-кондитерской, любила послеобеденный кофе, который мы с мамой всегда пили с молоком и неизменной шоколадкой… Почему же тогда я так не толстела?
Все проявляют нетерпение, а Мириам и вовсе стоит в дверях, подпрыгивая.
— Почему Рахман не идет? — спрашиваю я. Время проходит, а он стоит и беззаботно болтает с какими-то друзьями.
— Тебе что, не терпится?! — ворчит золовка. — Ты ведь здесь, чтобы забыть о проблемах и расслабиться, вот и расслабляйся. — Она скользит по мне взглядом, в котором я вижу какое-то замешательство.
— Что с тобой, Мириам?
— Сегодня не его очередь. Занятие будет вести тот, другой, — говорит она, даже не поворачиваясь ко мне.
И тут я вспоминаю нелицеприятную для Мириам сцену на приветственном приеме в нашу честь, когда она скомпрометировала себя на глазах всей семьи. Флирт с мускулистым парнягой в застиранной майке. Так вот зачем меня сюда притащили! Вовсе не затем, чтобы я похудела, — моя фигура здесь никого не интересует. О нет! Мне предназначена роль дуэньи-надзирательницы! Именно поэтому Мириам, всегда милая и ласковая, сегодня показывает коготки и так на меня злится. Она воспринимает меня как шпионку. Ну что ж, ничего не поделаешь. Однако, раз уж я решила собой заняться, так легко меня отсюда не выкурить.
Мои раздумья прерывает какая-то суета в дверях — и вот наконец в зал с бешеным гиком влетает тот самый тренер, которого все с нетерпением ждут. И, похоже, ситуация еще сложнее, чем я предполагала: вслед за ним вбегает Малика.
— Hi, everybody! [32] — бодрым жаворонком кричит инструктор. — Ну-ка, почему до сих пор не включили музыку? Что это вы ленитесь? Ра-а-азминка!!! — орет он как безумный.
Все уже позабыли о своем недавнем нетерпении и довольно улыбаются. Играет музыка, люди начинают слегка двигаться в ее ритме, а тренер, словно поп-звезда, непременно должен поздороваться с каждым персонально: здесь жмет руку, тут дает «пять», там целует в щечку… Как меня это злит! Что это еще за поведение?!
Малика становится впереди всех и начинает разминку, да так, что я лопаюсь от зависти. А Мириам сама не своя — во время приветственных объятий с тренером у нее подгибаются колени. Ее что, переклинило?! Пусть сложен он неплохо, но по выражению лица смахивает на дебила!
— Hi! Ты Блонди? Малика мне говорила, что на мои занятия будет ходить красивая полька. — Он берет мою ладонь в свою и глубоким взглядом смотрит мне в глаза. Чокнутый, что ли?! — Как у тебья дьела, милая? — говорит он, а затем направляется к центру зала, таща меня за собой.
Я растеряна. Чувствую, как краснеют мои щеки. Наконец я высвобождаю руку.
— Становись за мной — так тебе на первый раз легче будет поймать шаг и ритм. — Он смеется, растягивая рот до ушей и обнажая ослепительно-белые зубы.
Я еще и подпрыгивать не начала, а уже не могу перевести дыхание. Что ж, теперь я, по крайней мере, знаю, в чем секрет этого ливийского донжуана. Он без зазрения совести обольщает и соблазняет всех женщин подряд: старых и молодых, свободных и замужних, горбатых и хромых. Вынуждена признать, что в нем действительно что-то есть. Тем временем Мириам смотрит так, словно готова утопить меня в ложке воды или перерезать мне горло тупым ножом. Она что, сдурела? Она думает, на него любая клюнет? Но ведь я замужняя женщина, причем жена ее брата! Какая же она идиотка!!!
По решению семьи Мириам должна отвозить меня в фитнес-клуб и забирать оттуда, и она волей-неволей вынуждена подчиняться. Наши с ней отношения становятся значительно прохладнее. Отныне никакой дружеской болтовни, никаких перекуров и признаний. Я тоже несколько отошла от семейного общения, отказавшись от завтраков в общей кухне — завтраков с французскими рогаликами, арабскими лепешками, политыми медом, и с неизменным кофе, приторно-сладким и черным как смола (от этого кофе у меня уже стало покалывать сердце). Теперь я ем легкие ланчи, на которые порой заходит домой и Ахмед, ужины из овощей и фруктов, а мяса вечером практически не беру в рот, разве что позволяю себе рыбу. Вес мой стремительно падает; в принципе, скоро мне уже можно будет отказаться от изматывающих тренировок, но я сама не хочу их бросать — боюсь снова погубить фигуру, с таким трудом обретенную. А то засяду опять дома без движения — и пиши пропало.
После месяца моего строгого режима Малика, глядя на меня, не верит своим глазам, а Мириам и вовсе старается не смотреть на меня, особенно на тренировках, — бывает, что я отлично справляюсь с каким-то упражнением, а у нее никак не получается, и она злится. Хуже всего, когда наш тренер осыпает меня комплиментами: в эти минуты в ее глазах горит искренняя ненависть, а у меня от страха бегут мурашки по спине. Впрочем, чувствую я и некоторое удовлетворение: в конце концов, я ведь типичная женщина и люблю соперничать.
Мне приходится допоздна просиживать у стойки администрации фитнес-клуба, ожидая Малику или Мириам, и это меня утомляет. Тем временем Малика беззаботно болтает с иностранцами, договариваясь о каких-то встречах и вечеринках, а Мириам ходит как привязанная за тренером. Такое впечатление, будто она пребывает в трансе.
— Слушай, забери ты ее домой, в конце концов! — шепчет мне на ухо Малика. — Она совсем ошалела! Какой позор!
— Не могу же я ее подгонять. Это она меня сюда привозит, а не я ее.
— Мириам! — кричит Малика на весь зал. — Блонди устала и хочет домой. Пожалей ее.
— Вот ты и отвези Блонди, ты ведь уже закончила заниматься, — невозмутимо отвечает Мириам.
— У меня вот-вот начнется официальный прием. Кто меня там заменит, уж не ты ли?!
Вечно они устраивают разборки на глазах у посторонних!
Мириам подходит ко мне, берет меня под руку, и мы уходим. Напоследок Мириам с шаловливой улыбкой оборачивается к сестре и машет ей на прощание.
— Мы с Хамидом отправляемся есть шаурму. Хочешь с нами? — задает она мне риторический вопрос.
— Что?! Знаешь, тогда я, наверное, возьму такси. Меня ждут Ахмед и Марыся.
— Ты что, тронулась? — Мириам иронически смеется. — Марыся наверняка давно спит, а Ахмед возвращается не раньше девяти, а то и в десять… Да не глупи ты! Это нам даже по пути, — уговаривает она меня уже более ласковым тоном.
Не знаю, как мне и поступить. Предполагалось, что я буду дуэньей, а теперь сама позволяю себя втянуть в какие-то опасные игры.
Супружеская измена
— Что ты здесь делаешь? — удивляюсь я, увидев Ахмеда в послеобеденное время на пороге нашей спальни.
— Вижу, ты мне рада, — с усмешкой произносит он. — Я тебе помешал? Может, мне уехать куда-нибудь или побродить по городу?
— Ну что ты, — я обнимаю его за шею, — просто сейчас за мной заедет Мириам. У нас сегодня аэробика, разве ты забыл?
— У Мириам сегодня нет времени. У нее какой-то визит к врачу или что-то в этом роде. Тебя отвезу я.
— Ах, вот как…
— Ты не рада?
— Но что ты собираешься делать там целых полтора часа? А если ты не будешь ждать, то как я попаду домой?
— Рядом с фитнес-клубом у меня есть небольшое дельце, как раз улажу его.
— Тогда все замечательно! — Вот теперь я действительно радуюсь. — Заодно посмотришь, как там здорово. Может, и ты начнешь ходить? Спорт полезен в любом возрасте, — цитирую я фразу, вычитанную в каком-то журнале о фитнесе.
— Ты считаешь меня уже старичком, да? «В любом возрасте» означает «даже в пожилом»…
— Ну да, в пожилом тоже, но нам с тобой до пожилого возраста еще далеко.
— А может, ты думаешь, для меня годится уже только реабилитационный фитнес, замедляющий старение? — Он откровенно задирается ко мне.
— Ахмед, что с тобой?
— Ничего, ничего. Собирайся, не то опоздаешь. — И он поворачивается ко мне спиной, что означает: разговор окончен.
Я чувствую беспокойство. Ахмед сегодня как-то странно себя ведет, но мне сейчас об этом не думается. Скоро у меня аэробика, и я уже радуюсь, предвкушая сумасшедшие прыжки и повороты под музыку. Фитнес частично возмещает мне отсутствие в моей нынешней жизни танцевальных вечеринок и дискотек.
Бросаю вещи в кулек и вдруг вспоминаю, что в прошлый раз, когда мы уходили из фитнес-клуба, Мириам положила мои кроссовки в свой рюкзак. Было уже очень поздно, очевидно, она сделала это машинально, а я смолчала, подумав, что мы ведь все равно всегда ездим вместе.
— Ахмед, я сбегаю к Мириам, она забрала мои кроссовки, а другой пары у меня нет. Лишь бы кто-нибудь был дома! Нет, я лучше возьму запасные ключи, а рюкзак ее всегда в прихожей, я найду. Буду через пять минут.
Бегу сломя голову — я и так уже практически опоздала. Вот черт! Передняя дверь заперта, я обхожу со стороны террасы и кухни. Какая-то лампа внутри все же поблескивает. Открыв кухонную дверь, я потихоньку вхожу. Хорошо, что горит этот маленький светильничек, а то я, не зная дома золовки, могла бы что-нибудь ненароком разбить или повредить. Иду на цыпочках в сторону коридора.
— Почему все так вышло? — вдруг доносится до меня надрывный голос Мириам. — Хамид, скажи мне! Я так больше не могу!
— Так уж мне везет, — отвечает мужчина. — Стоит мне влюбиться в женщину, как оказывается, что она несвободна.
О нет! Зачем меня сюда принесло? И как теперь незаметно удрать? Рассказать ли об этом Ахмеду или Малике? Наверное, лучше набрать воды в рот… Однако женское любопытство подталкивает меня к приоткрытой двери, и я стою, затаив дыхание.
— Но все можно изменить. Это зависит от нас. — Я вижу обнаженную руку Мириам, обнимающую смуглый мускулистый торс тренера. Они разлеглись на диване в гостиной, даже не думая, что их могут застать врасплох.
— Что ты можешь, женщина? У нас ведь живы вековые традиции, — говорит он нетерпеливо, даже слегка пренебрежительно.
— Но ведь существуют суды, разводы…
— Да оставь ты это! — В голосе нашего мачо слышится легкая обеспокоенность. — Хочешь проблем на свою голову? Мы и так усложняем себе жизнь, подвергаем себя смертельной опасности. Если сейчас сюда явится твой муж и шлепнет нас, ему дадут всего пять лет тюрьмы, максимум семь. Убийство в состоянии аффекта, измена жены! — Он произносит это с неподдельной злостью, как будто не мужу Мириам, а ему наставляют рога. — И это на бумаге, а фактически… Знаешь, через сколько он вышел бы на свободу? Самое большее — через год! А если еще и фетва[33] будет в его пользу, тогда твоего супруга вообще встретят объятиями и будут почитать до конца дней. Я кое-что об этом знаю, у меня кузен — юрист. Такие приговоры в традиционном стиле у нас весьма часты.
— Но пока Махмуд в пустыне, а мы с тобой живы и хотим быть вместе, — говорит Мириам. Я боюсь, что это только ее желание, а вовсе не обоюдное. Бедная женщина! Она ослеплена. — Нужно действовать! Мне плевать на презрение окружающих, на все те страдания, через которые придется пройти. Нет ничего хуже, чем невозможность видеться с тобой, невозможность пойти куда-то вместе! Что ж мы с тобой прячемся, как беглецы! — кричит она дрожащим голосом.
— Нет. Как преступники. — Впервые я слышу, как этот человек хоть что-то говорит всерьез. — Мы и есть преступники — перед нашим законом и перед Аллахом.
— Не говори так! Нужно что-то менять. Мы должны проявить смелость.
— А как же твои дети? — Он прибегает к самому сильному аргументу, словно стремясь отбить у нее желание предпринимать какие-либо действия. Ему-то наверняка хорошо и так, хоть он и рискует.
— О детях очень хорошо заботится моя мама…
— Проклятье! В какой ты стране живешь, женщина?! — Я слышу его торопливые шаги и вжимаюсь в стену, желая слиться с тенью, которую отбрасывает дверь. — Мне пора, — холодно произносит он и начинает медленно одеваться.
— Нет, нет, любимый! — умоляет Мириам. — Я приготовила вкусный ужин… все то, что ты любишь. — Она опускается к его ногам и кладет голову ему на колени. — Мы больше не будем говорить об этих глупых мелочах. — Она расстегивает ему брюки. — Давай радоваться тому, что у нас есть, ладно?
Я вижу, как смиренно и преданно смотрит она в глаза этому мелкому, малодушному человеку, который бессовестно ее использует. Он еще делает вид, будто сопротивляется, будто не хочет этого всего, но Мириам склоняется над его мужским достоинством — и я слышу причмокивания губ и стон наслаждения. К низу моего живота приливает тепло, я ощущаю безумное возбуждение. Я не в состоянии сдвинуться с места, хоть и знаю, что не должна сейчас оставаться здесь.
Еще минута — и Хамид усаживает Мириам на свой большой набухший член, и они начинают жестко трахаться. Ее пышные груди колышутся вверх-вниз; он берет их в свои руки и сжимает крепко, до синевы. Он кусает ее соски, а Мириам стонет, царапает его спину, слизывает с его шеи пот, посасывает собственные пальцы. Ее ягодицы звучно шлепают о его бедра. Их движения становятся все резче; из его гортани вырывается хрип. Густые длинные волосы Мириам липнут к ее вспотевшей обнаженной спине. Вскоре мужчина поднимает ее легко, словно перышко, ставит у дивана и заходит сзади, неистово вдалбливаясь в нее со всей силой самца. Мириам едва удерживается на ногах и издает не столько крики наслаждения, сколько судорожный вой.
— Ялла, бэйби, ялла. — Хамид шлепает ее по мягкой попе.
Наконец они вдвоем падают на ковер и еще какое-то время бесятся, будто животные, кусая друг друга, царапая и издавая неясные звуки. Эта их возня ужасно шумная, они даже опрокидывают какую-то технику. Для меня это самый лучший момент, чтобы сбежать: теперь-то они точно ничего не заметят, они сейчас вообще не в состоянии что-либо заметить. Я бегу к выходу, и вслед мне доносится звон разбитого стекла.
— Что ты там делала столько времени? — спрашивает Ахмед, сидя в машине у въезда.
— Я никого не застала, — лгу как по писаному. — Кроссовок я, к сожалению, не нашла. Что ж, пойду на этот раз в кедах, которые у меня на ногах. Может быть, никто и не заметит.
Сажусь в машину. Ощущаю, как горят мои щеки, как бешено бьется сердце, но не могу унять чувства — они в полном смятении.
— У тебя что, температура? Почему ты так раскраснелась?
— Я бежала, торопилась, — говорю я, зажимая между бедрами дрожащие руки.
— Ничего не понимаю. — Ахмед недоверчиво качает головой.
Когда я захожу в фитнес-клуб, моего опоздания никто не замечает: физкультурники осаждают стойку администрации, допытываясь, где же тренеры. Разумеется, никто ничего не знает, а уж девушка за стойкой — тем более.
— Придет наконец хоть кто-то из этих двоих?! Мы теряем время!
В ответ они получают лишь милую непонимающую улыбочку.
— Иншалла [34].
Право же, лучший из возможных ответов! Даст бог, кто-то из тренеров и придет.
Я смеюсь, видя растущее раздражение иностранцев, которые не могут ни понять, ни принять такого подхода к жизни.