— Договорились.
Мы все облегченно вздыхаем — наконец хоть что-то решено.
— Завтра же идем смотреть платья, ведь заказа из Лондона или Парижа придется ждать как минимум месяц. Иначе пойдешь под венец в ночной сорочке, — оставляет за собой последнее слово Малика.
— Пусть с нами идет Самира, ладно? — Лейла побаивается полностью предавать себя в руки деспотичной тетки.
— До завтра! — Малика встает и подает мне знак — мол, уходим.
Когда наша машина отъезжает от теткиной виллы, самая изысканная женщина в семье несколько раз бьется головой о руль и при этом ругается как сапожник. Передо мной снова истинная Малика.
— Зачем мне это все было нужно! — восклицает она и жмет на газ. — Надо снять стресс. Приглашаю тебя на ланч за городом.
Но вот зал арендован, а свадебное платье заказано в Лондоне всего за четыре тысячи фунтов. Последнее же задание, самое трудное, только частично доверили кухаркам и поварятам из роскошного ресторана в центре города; разумеется, всю еду персонал должен готовить непосредственно в доме тетки Мины под ее неусыпным контролем. Все женщины семьи обязаны принять активное участие в стряпне. Хорошо, что кухня здесь большая — более двадцати квадратных метров, к тому же оборудована всем необходимым. Впрочем, хозяевам все равно пришлось купить еще один мощный холодильник. Безумие! Зачем это все? Ради одного-единственного вечера!
— Доротка, только никакой хариссы больше не чисти! — кричит во все горло Ахмед, выбежав вслед за нами во двор. — Эй, вы все! Слышите? Ей нельзя прикасаться к перцу!
— Ладно, ладно, заботливый муженек, — смеемся мы, садясь в машины.
— И не вкалывайте там до изнеможения — кто ж тогда на свадьбе веселиться будет? Берегите силы для танцев! — Он машет нам на прощание.
По дороге нужно еще прикупить кое-какие мелочи, в которых разбирается, конечно же, только Малика. Более того, выбирает она их самолично, и из-за этого мы уже в самом начале теряем два часа.
О том, что нас ожидает, я и думать не хочу. Приготовить жратву на сто пятьдесят едоков — это задание для крупного ресторана, а не для стайки доморощенных кухарок. Никогда в жизни я не проводила в кухне столько времени, как здесь! Я толстею на глазах, не влезаю уже ни в одну вещь из Польши, если не считать растянутых футболок, леггинсов и спортивных рубах. На свадьбу Лейлы Ахмед купил мне платье сорокового размера! А где мой тридцать шестой[25]?! Скоро я с ума сойду! Как только закончится вся эта свадебная кутерьма, сяду на строгую диету.
Во дворе перед виллой тетки Мины царит совершеннейший переполох. Толпы людей бесцельно снуют туда-сюда, курьерские машины травят всех выхлопными газами, а на земле, на самом солнцепеке, лежат горы ящиков и авосек с продуктами.
— Надеюсь, они не рассчитывают, что мы сами будем все это заносить в дом?! — фыркает от злости Малика. — Если продукты сейчас же не отправить в холодильники, то еще немного — и их можно будет выбросить! Не станем же мы травить гостей!
Мириам, Хадиджа, Самира и их мать понимающе переглядываются: кажется, нечто подобное они уже проходили, и не раз.
— Эй, ты! — Малика хватает за край рубахи какого-то парня. — Бери авоськи — и в кухню!
— Я не нанимался это делать, дамочка! — Он возмущенно вырывается. — Я привез товар и все, уже уезжаю.
Но не успел он развернуться, как получил тычок под лопатку — едва на ногах устоял.
— Бери сумки, осел!
Ошеломленный парень стоит, открыв рот.
Бедная Матильда, которая крутится тут с самого утра, услышала голос своей госпожи, выбежала из дома с безумными глазами и пытается поднять огромные мешки.
— Сейчас же! Дава-а-ай! — Мощный рев Малики разносится на весь район.
И парень, покраснев как рак, стиснув зубы и не говоря уже ни слова, поднимает большой ящик и тащит его по лестнице.
Есть в Малике что-то такое, что заставляет людей слушаться ее, даже побаиваться и уж точно уважать. Поэтому все мы берем по сумке и растворяемся в толпе, заполонившей дом.
Работы у нас тьма-тьмущая. Еще и жених, с которым у меня пока не было случая познакомиться, в день свадьбы устраивает ланч только для мужчин — своих друзей и коллег, тех людей, по отношению к которым он имеет какие-то обязательства. Приглашенных около пятидесяти; подавать будем шорбу (так называется суп из баранины) и кускус с мясом. К кускусу мы готовим, разумеется, верблюжатину — она дороже баранины, считается более редким и изысканным мясом. Салаты стандартные; на десерт помимо целой горы фруктов предполагаются домашние пирожные. Ланч будет коротким — все ведь знают, что в этот день еще многое нужно успеть; впрочем, для нас, женщин, это особой роли не играет — нам все эти приготовления и так кажутся бесконечными.
По решению Малики и Мины основное меню для женского бала будет состоять из восточного риса с сухофруктами (кускус — это для простолюдинов), шашлыков (из баранины или курятины — на выбор), домашней шаурмы и моих куриных отбивных; к этому всему будут поданы овощные салаты и пасты, прежде всего хуммус из нута и баба-гнуш из баклажанов. Меня честно предупреждают: скорее всего, в кухне мы проведем всю предсвадебную ночь.
И действительно, возня в кухне заканчивается только к пяти утра. Я совершенно измотана. А вечером мне предстоит резвиться на танцполе и я должна хорошо выглядеть… Ага, как бы не так! Ноги распухли и ни в одни туфли не влезут.
Невеста ни малейшего участия в приготовлениях не принимает. В этот самый важный в ее жизни день она с утра пораньше отправляется в салон, где женщины-мастера сделают все, чтобы подчеркнуть ее красоту. Бедная Лейла бледна как тень, нелегко сегодня будет довести ее внешность до ума.
Я тоже часиков в двенадцать собираюсь к косметологу, а затем в спа-салон. Впрочем, поедем мы все вместе — вид-то у нас у всех замученный. Не знаю, как мои арабские товарки регулярно сносят эти ночные кухонные бдения.
До двенадцати я сплю, на приеме у косметолога даже захрапела — разбудил меня громкий смех наших девчонок. Возвращаемся домой, и в машине Малики я опять засыпаю. Мне разрешают до вечера остаться дома и отдохнуть. Именно об этом я и мечтаю. Падаю в кровать, и, кажется, ничто в мире не разбудит меня.
Хорошо, что гости приглашены на девять вечера, а начнется свадебный банкет еще позже, и все об этом знают. Я трупом лежу в кровати, пытаюсь прийти в себя. Ахмед разбудил меня еще час назад, но я не могу даже пошевелиться.
— Эй, ты до сих пор не готова? — будто сквозь туман слышу я. — Вставай, все остальные уже у Лейлы. Ну, что же ты? — В его голосе мне снова слышится разочарование.
Похоже, я все время не оправдываю его ожиданий, но… мне так не хочется вставать! Опять предаюсь размышлениям о здешней жизни и обычаях. Невеста, героиня сегодняшнего вечера, почти весь день провела в салоне красоты. Я никак не могла понять, что она там столько времени делает, пока девчонки не объяснили: перед свадьбой нужно очень тщательно депилировать все тело, включая киску, потом тебя умащивают какими-то маслами и мазями, о которых я имею весьма отдаленное представление, и ты лежишь вот так около часа. Затем по плану легкая сауна, ванна и массаж. После всех этих процедур парикмахер изумительно красиво подколола Лейле ее длинные иссиня-черные волосы, а мастер-визажист сделала профессиональный макияж. Сейчас Лейла наверняка уже дома и ближайшие родственницы помогают ей одеться… А меня там нет, черт возьми!
Я поскорее принимаю душ, стараюсь привести в порядок искусную утреннюю прическу и салонный макияж. С волосами я справилась, но лицо решила умыть и лишь подчеркнуть ненавязчиво глаза и губы. Не хочу смахивать на фарфоровую куклу.
Натягиваю на себя платье, быстро надеваю украшения, хватаю в руку туфли, босиком сбегаю вниз по лестнице и зову Ахмеда.
— Теперь-то нам осталось только в зал ехать, — сердито говорит он. — И то не знаю, успеем ли. Они уже выехали.
— Кто они? Лейла?
— А на чью свадьбу ты идешь?!
— Почему ты злишься? Мне говорили, что для мужчин сегодня вечером не будет ничего интересного. Вечеринка только для женщин, бабские танцульки.
— Да, но я сейчас, вообще-то, должен быть с женихом, в свите его родственников и друзей мужского пола. Они все кавалькадой подъезжают к дому невесты и гудят клаксонами… Я целый день провозился с их машиной, а теперь этого всего даже не увижу!
Я понимаю его, но задаюсь вопросом: почему же он мне раньше не сказал?
— Учитывая вкусы моей семейки, в особенности сестрички Малики, украсить цветами и символикой только лобовое стекло оказалось недостаточно, — продолжает он. — Машину готовили к торжеству несколько часов кряду — сперва в мойке, затем в цветочном магазине. Ее украсили лентами, будто бонбоньерку, да еще и разноцветные воздушные шарики в ход пошли. Знаешь, эти шарики такие забавные! Были даже в форме сердечек…
Мой муж, отец нашего ребенка, сам ведет себя как дитя малое! У него грустная мина — и все из-за того, что ему не довелось погудеть клаксоном, высунуться в окно машины и увидеть еще раз воздушные шарики. Что за ребячество! Но ему я, разумеется, этого не говорю.
Тут на мобильник Ахмеду звонит Малика: оказывается, спешить не надо — молодые надолго застряли у фотографа и им предстоит продолжительная фотосессия. Да, чтобы сделать художественные снимки, нужно немало времени.
Мы подъезжаем к арендованному залу. Сколько людей! Даже припарковаться негде. Девушки и женщины из обеих семей, подружки и просто знакомые — все толпятся у главного входа. Все закутаны в длинные черные плащи, у всех на роскошные прически наброшены платки. Я вхожу в зал и теряюсь; все меня теснят и безбожно толкаются. Осматриваюсь в поисках кого-нибудь из наших родственниц.
— Дот, Дот! — слышу я за спиной и ощущаю, как кто-то крепко сжимает мое плечо. Славная Мина! Может, хоть кто-то здесь возьмет меня под свою опеку.
— Ой, как здорово, что ты здесь, — облегченно вздыхаю я, едва не начав уже паниковать.
— Давай, проталкивайся вперед, поближе к сцене. Наш столик — номер пять. Даже если за ним не сидит никто, ты смело садись и ни о чем не беспокойся.
Она отворачивается и растворяется в толпе — только ее и видели. Бедняжка, должно быть, рассаживает гостей и пытается хоть как-то упорядочить весь этот балаган, но это нереально.
Я вижу множество столов на восемь и десять мест, украшенных и сервированных просто восхитительно — чувствуется рука Малики! Каждый стол накрыт двухцветной, изысканно задрапированной скатертью; посередине, завернутые в салфетки, стоят бутылки с минеральной водой; перед стульями — посуда из прекрасного фарфора и столовые приборы тонкой работы. Каждого гостя ждет маленький подарок — шоколадка в форме сердечка в хорошенькой коробочке, перевязанной алой лентой.
Все женщины снимают плащи, демонстрируя купленные специально для сегодняшнего вечера наряды. Садятся на свои места, здороваются с теми, кого давно не видели, пьют воду и газированные напитки, поедают шоколадки и сплетничают. Из колонок доносится арабская музыка, традиционная или популярная, и лишь изредка ее разбавляют современные американские хиты.
Я проталкиваюсь к указанному Миной столику. Под ногами путаются девчушки в нарядных платьях, которые визжат и подпрыгивают от радостного возбуждения. С ними и Марыся; к счастью, кто-то позаботился о ней, нарядил и привез сюда. Иногда мне кажется, что я отвратительная мать. В Польше я хоть иногда уделяла дочери внимание, а здесь быстро приняла местный обычай, оказавшийся очень удобным, — коллективное воспитание детей. Чаще всего «воспитываются» они во дворе, за каменной оградой двухметровой высоты… Нужно с этим что-то делать; впрочем, не думаю, что сама Марыся будет в восторге, если я все же решусь кое-что изменить. Я с умилением гляжу на нее; несмотря на белую кожу и светлые вьющиеся волосы, она — в традиционной арабской одежде — мало отличается от остальных детей. Ведь и здесь помимо брюнеток попадаются и шатенки, и рыжие… Да, моя дочка унаследовала острые семитские черты Ахмеда — ее далеко не маленький носик бросается в глаза.
— Привет, мама! — на бегу кричит она и машет мне ручонкой, окрашенной хной.
Мне хочется переброситься с ней хоть несколькими словами, но она с визгом убегает.
В углу зала несколько столиков оккупируют девочки-подростки. Они идут танцевать, едва услышав модный хит. Вокруг царит ужаснейшая суматоха, у меня даже голова разболелась. Контролировать происходящее пытаются задерганная тетка Мина и — как же без нее! — доктор Малика. Последняя осаживает нетерпеливую молодежь и на бегу ловит расшалившуюся детвору. Щеки ее сильно раскраснелись, лоб покрылся потом. Да, похоже, даже ей приходится тяжеловато.
Пробившись наконец к нашему столику, я с наслаждением пью ледяную минералку, чтобы остыть немного. Вдруг подскакиваю и обеспокоенно осматриваюсь. Слышны какие-то громкие грудные возгласы — их издают приглашенные женщины, прикрыв руками рты. В зал с гордостью и достоинством входит Лейла. Она в белом платье с длинным шлейфом, с изысканной прической; на ней подаренные женихом украшения; на лице — искусный макияж, благодаря которому ее черты приобрели особую выразительность; несмотря на усталость, выглядит она изумительно — будто кинозвезда. Невеста усаживается на большой белый трон, на котором, по-видимому, ей придется восседать ближайшие несколько часов. Ей нельзя есть, пить, танцевать — она должна сидеть там, словно кукла. Очередной старинный обычай! Традиция! Лейла должна вести себя степенно, ведь теперь она замужняя женщина… Малика, конечно же, вертится вокруг нее, поправляя то шлейф, то складки платья. Приглашенные женщины подходят к трону, поздравляют невесту, фотографируются с ней как с самой важной персоной нынешнего вечера. Бедная Лейла в одном и том же положении (разве что иногда ей удается незаметно перенести вес тела с одной ягодицы на другую) ожидает прибытия молодого супруга. Ну а он убивает время, развлекаясь в своем доме с родственниками и приятелями мужского пола. Впрочем, какое уж там развлечение — одни мужики!
Чтобы у кухарок было время приготовить заказанные блюда, официантки сперва разносят домашние пирожные производства тетки Мины и матери жениха. Вот и мои любимые миндальные безе, а к ним сладкий напиток, тоже миндальный… Но все равно мне нестерпимо скучно. За столиком со мной сидят Самира, Хадиджа, Мириам и мать Ахмеда, но о чем с ними говорить? Мы ведь и так видимся почти каждый день. Они сплетничают о гостях, но я тех людей, о которых они говорят, не знаю, да мне и неинтересно. Малика, разумеется, командует и в кухне, и в зале; не знаю, удастся ли ей сегодня хоть на минутку присесть. Надо признать, старается она от всего сердца и без нее здесь, вероятнее всего, ничего путного бы не вышло.
Около одиннадцати вечера начинают подавать основное блюдо. Оно превосходно, и я замечаю, как приглашенные дамы одобрительно кивают; но я вспоминаю, скольких трудов нам это стоило, и у меня пропадает желание есть.
После угощения гостьи постарше продолжают беседовать и слушать музыку, а молодые девушки идут танцевать. Партнеров у них, разумеется, нет, но им это, кажется, не мешает — выглядят они счастливыми. Мне тяжело это понять, я удивленно гляжу на них, и это удивление замечают мои соседки по столу. Эх, вечно у меня на лице все написано!
— Для арабских женщин, которые ведут традиционный образ жизни, свадебные банкеты и приемы в женском кругу — единственная возможность блеснуть внешностью и туалетом, — говорит Мириам. — Ты ведь уже знаешь, что их повседневная одежда — это блузки с длинными рукавами, юбки до щиколотки длиной, платки на голове, а иногда даже плащи. Зато в такие торжественные вечера они оголяют плечи и декольте, накладывают очень броский макияж и — сама видишь — от всей души развлекаются. Наряды и косметика меняют их до неузнаваемости, не так ли?
Ну да! Казалось бы, некрасивая, худая как палка Хадиджа — и та преобразилась так, что не узнать. Сейчас она выглядит словно модель с французского подиума — как раз такие анорексичные красавицы там в почете. Она ведь действительно красавица, должна я признать! А какие красивые у нее волосы! Зачем же они в повседневной жизни так уродуют себя? Неудивительно, что их мужья избегают их!
Далеко за полночь вдруг раздаются звуки свирелей и бубнов. У меня от усталости глаза сами закрываются, я не могу подавить зевоту, а тут снова что-то происходит… Все помещение окутано дымом, мало что получается разглядеть. Но все-таки я вижу: в зал входит мужская музыкальная группа. Местные красавицы мигом прикрывают свои обнаженные прелести, дабы не осквернил их мужской глаз. Более храбрые девушки и молодые женщины выбегают к музыкантам, танцуя и хлопая в такт музыке; возглавляет их, конечно же, Малика. За музыкантами, гордый, как павлин, шествует жених. Лейла выходит ему навстречу, прикрыв лицо вуалью; парень вручает ей цветы, отбрасывает вуаль и целует невесте руку. Оба — под прицелом сотен горящих любопытством женских глаз — выглядят ужасно растерянными. Новобрачные обмениваются кольцами, надевая их друг другу на левую руку: это знаменует окончание периода помолвки. Затем они уже вместе садятся на трон, после чего опять начинаются поздравления и фотографирование.
В зал вносят многоярусный торт. Молодожены сначала дружно режут его с помощью большой серебряной сабли, потом кормят им друг друга. Кажется, это первое, что Лейла сегодня съела.
Меняется музыка: теперь из колонок доносится романтичная песня о любви, под которую пара исполняет свой первый официальный танец. После него молодые еще совсем немного остаются с гостями, а затем супруг уводит новобрачную — теперь ведь должно произойти самое главное. На этом заканчивается официальная часть свадьбы. Молодежь продолжает вовсю веселиться, а гости зрелых лет покидают зал. Ура, нам тоже можно идти домой!
— Некоторые для первой брачной ночи снимают номер в отеле, — сообщает мне Мириам, — но наши молодожены предпочли новый дом, который обустроил сам Салем и его семья.
— Интересно, что они придумают с простыней, — говорит подбежавшая к нам Самира, вспотевшая, но, похоже, ничуть не уставшая. Ух, что она вытворяла на танцполе!
— Все будет как надо, — хитро улыбается Малика. — Раз уж тетка, — она тычет себя указательным пальцем в грудь, — раз уж тетка взялась за дело, то, поверьте, все будет идеально! Без неприятных сюрпризов.
— Какая еще простыня, о чем речь? — спрашиваю я.
— Блонди снова не выучила урок. — Женщины заливаются смехом. — В старину после осуществления брачного акта окровавленную простыню выставляли на обозрение родственникам. И родственники готовы были этого ждать до самого утра!
— Серьезно? — изумляюсь я. — Но ведь это отвратительно, унизительно!
— Этого обычая придерживаются и по сей день, хотя, возможно, в более мягкой форме. В первую брачную ночь девушка должна потерять девственность и каким-то образом это доказать.
— То есть как это? Вы же говорили, что они давно вместе, значит, сегодня у них далеко не первый раз!
Малика и Мириам качают головами и таинственно улыбаются.
— Старинные обычаи — это само собой, но и жизнь не стоит на месте, — произносит Малика и прикладывает к губам указательный палец: — Тихо!
— Так что же с окровавленной простыней? — не могу успокоиться я.
— Раз уж старики хотят соблюдения обычаев, мы им это гарантируем. Думаешь, у меня в клинике мало крови? Тебе какую группу?
Девчонки хохочут во все горло.
— Другие используют кровь животных — что ж, тоже неплохо. Самое главное — чтобы девушка потеряла девственность именно с будущим мужем, чтобы у него не возникло вопросов. Ведь, если она сделает это до свадьбы с кем-то другим, у нее будут проблемы.
— Слава богу, кончается уже весь этот цирк, — облегченно вздыхаю я. — Столько усилий, а зачем?
— Иначе никак. Да просто надо этим всем как следует увлечься! Впрочем, это еще не конец торжества.
— Что?! О нет, я этого не переживу, — стенаю я, пошатываясь, а затем снова падаю на стул.
Мои собеседницы опять заливаются смехом.
— Не волнуйся, нас это уже не касается. Мы там будем только гостями. Уф-ф! — Малика довольно похлопывает себя по бедрам. — Завтра, в пятницу, как и велит традиция, родственники Салема дают прием для тесного круга по случаю присоединения к их семье нашей Лейлы. А потом новобрачных отправят — барра! — в свадебное путешествие: делать детей. Вот увидите, через девять месяцев семья пополнится еще одним новым членом… Ах, бабы, бабы, какие же вы дуры! — под конец восклицает она, театрально вздымая руки.
И мы направляемся к выходу, оставляя в зале одну лишь танцующую молодежь. Среди нее главенствует наша Самира, которая оказалась прекрасной и неутомимой плясуньей.
Приговор для Самиры
Лето по-прежнему в разгаре, и семья Ахмеда решает провести выходные на пляже. А это означает пикник, купание в море, разнообразные игры и развлечения. Может быть, мы даже спать будем в палатках на берегу! Девчонки строят планы уже со среды и каждый день проверяют долгосрочный прогноз погоды, хотя что-что, а погода здесь точно не изменится, по крайней мере в ближайшие три-четыре месяца. С раннего утра до заката солнца стоит невыносимая жара, разве что вечера чуть прохладнее.
Провожу я эти вечера большей частью в одиночестве, сидя в саду или на балконе. Вот и все, что мне осталось, вся моя свобода. Подобие сада, окруженное стеной в два с половиной метра высотой и напоминающее колодец, — ведь по соседству тесно сгрудились четырехэтажные дворцы, — и этот балкон, закрытый от любопытных глаз виноградными зарослями и стеной из стеклоблока… Впрочем, слава богу, что меня сейчас никто не видит! Я похожа на хрюшку. Запущенная и растолстевшая. Нет, я больше не та Золушка, которую достаточно было одеть в дорогие шмотки, чтобы она преобразилась в принцессу, стройную и прекрасную… Изменения в моей внешности начали закрепляться. Дня не проходит, чтобы я не обещала себе что-то с этим сделать, — но не делаю ничего. А собиралась ведь сесть на диету, приняться за упражнения, бросить курить… Никогда в жизни я не смолила так безбожно, как здесь. И не ела так много. И не лежала так долго днем.
У меня по-прежнему нет никаких планов на дальнейшую жизнь здесь, я существую в подвешенном состоянии; разве что какое-нибудь событие порой пробуждает меня от спячки. Вот почему я как дурочка радуюсь предстоящей поездке на пляж. Это сулит мне минуты радости, беззаботности; наконец, это хоть какое-то движение, разрешенная и безнаказанная отлучка из дому. Я понемногу перестаю удивляться арабским женщинам, которые в большинстве своем выглядят запущенными, недовольными и нервными. Более того, я уже уподобляюсь им, хотя мне это совершенно не нравится. Разве что пятерых орущих детишек у меня пока нет: еще не закончились контрацептивы, привезенные из Польши, и я неизменно их использую. Впрочем, Ахмед мне все чаще говорит: мол, раз уж ты все равно сидишь дома, не пора ли нам задуматься о маленьком сыночке… Хадиджа как-то просветила меня: оказывается, пока не родился сын, арабский брак ненадежен. Нужен именно сын, дочка не в счет. Малика, правда, в ту же минуту вежливо заметила, что сама Хадиджа подарила своему мужу троих сыновей, а брак ее все равно развалился. Сейчас ее мальчишки живут с отцом, потому что женщина-мать — по здешним законам — не имеет права заниматься их воспитанием. Детям позволено видеться с матерью только в выходные дни и в праздники, да и то если папочка согласится. Они тоже собираются с нами на пляж, поэтому Хадиджа готова из кожи вон вылезти, чтобы поездка состоялась и все было безукоризненно.
— Блонди, давай-ка встретимся и пообщаемся на следующей неделе. — Будто из-под земли выросшая Малика окидывает меня оценивающим взглядом. — Что ты с собой сотворила?!
— Ничего! — огрызаюсь я сквозь зубы. Нечего ей лезть в чужие дела.
— Ничего?! Да мне на тебя смотреть больно!
— Так не смотри, черт возьми!
Ничего не скажешь, неплохое начало долгожданной пятницы… Да пропади оно все пропадом! Я и так знала, что она будет меня осуждать, но так ничего и не предприняла. Все откладывала со дня на день. Букра, букра, баад букра… [26] Как же я на себя злюсь!
Во взгляде Малики — холодное пренебрежение. Впрочем, я не удивляюсь.
— Извини, — наклоняюсь я к ней. — Я знаю, что похожа на свинью, и мне очень неприятно в этом признаваться. Помоги, если можешь, сестрица!
— Вот так уже лучше, — смягчается она. — Не отталкивай мою руку помощи. И помни, я никогда не протягиваю ее дважды.
Через двор бежит Самира, она направляется к машине отца. Девушка тоже как-то скверно выглядит: в отличие от меня, она сильно осунулась, лицо у нее бледное, волосы растрепаны.
— Эй, Самира, что с тобой? — кричу я ей вслед, но она даже не оборачивается.
— Проблемы у нее, — бубнит мне на ухо Малика. — День защиты диплома — день ее приговора. И никто не может ей помочь. Или не хочет… Мне бы очень хотелось как-то повлиять, но я только ее сестра, женщина. Я мало что могу… — С каменным лицом Малика вглядывается куда-то вдаль. — Впрочем, еще посмотрим, — произносит она загадочно.
— Опять этот старик? — удивляюсь я. — Я-то думала, что дело заглохло.
— Здесь никогда ни о чем не забывают. Арабы — народ с самой долгой памятью. — Она сжимает губы. — Мне больно признаваться в этом, но я и сама такая. Если уж что решила — по трупам иду, а цели достигаю. Если ненавижу кого-то — желаю ему самого худшего. Если кто-то станет на моем пути — никогда ему этого не прощу. Если кто-то из друзей начинает создавать мне проблемы — этого человека я из своей жизни вычеркиваю. — Она смеется, как будто это смешно. — В лучшем случае вычеркиваю, — добавляет Малика напоследок.
Я слушаю ее и начинаю бояться. Принцип «око за око, зуб за зуб» у нас в Европе давно вышел из моды, но уже по некоторым действиям Ахмеда можно судить, что для арабов это до сих пор основной постулат правосудия. А теперь вот и Малика туда же — прогрессивная, эмансипированная женщина! Видимо, здесь царят иные правила; арабская ментальность в корне отличается от нашего, европейского, мировоззрения. Я ощущаю, как где-то в голове у меня зажигается предостерегающая красная лампочка. Мне нужно тщательнее следить за своим поведением, быть осторожнее, дабы никого не обидеть, ведь за эту обиду я рискую поплатиться головой. Я нервно глотаю слюну.
Самира, еще бледнее, чем минутой раньше, вбегает в дом. Похоже, она плачет. Мы с ней не разговаривали наедине с того памятного дня, когда она согласилась посидеть с Марысей, пока мы с Ахмедом ужинали в ресторане и обсуждали планы на будущее. Кажется, с тех пор прошла целая вечность!
Я захожу в дом и стучу в дверь ее спальни. Из-за двери слышны рыдания.
— Самирка, открой, — уговариваю я, но ответа нет.
— Дот, поехали. — Ахмед, проходя мимо, хватает меня за руку и ведет за собой во двор. — Марыся, давай-ка в машину. — Он усаживает нашу доченьку в детское автокресло, прикрепленное к заднему сиденью нашего нового «ниссана». Я сажусь впереди, рядом с мужем.
— Что стряслось с Самирой? — спрашиваю я, когда мы трогаемся.
— Да ведь девчонки наверняка тебе уже обо всем рассказали, — говорит он, выруливая со двора.
— Но неужели это неизбежно? Неужели ей действительно придется выйти за старика, которого она не любит?
— Это в планах отца.
— Ты шутишь! — возмущаюсь я. — И никто ничего не может сделать?
— Не думаю, что кто-то ей поможет. Традиция есть традиция.
— А ты?! — Похоже, он умывает руки, и меня это бесит. — Ты же любишь ее, это твоя младшая сестра!
— Успокойся. Никто не пойдет против воли отца. Никто не хочет впасть к нему в немилость.
— Но почему? Ведь у каждого из вас уже давно своя жизнь! Что он вам сделает? Ты тоже мужчина, ты его единственный сын, с тобой-то он должен считаться!
— Я с ним не разговариваю.
— Давно ли? И почему? Что случилось?
— С того дня, когда я проверил свои банковские счета.
— А ты пытался его об этом расспросить? Как он это объясняет?
— Он не находит нужным что-либо объяснять. — Ахмед стискивает зубы и бледнеет.
— Он у вас что, царь и бог?! Поверить не могу! Он действительно так ничего и не сказал?
— Нет, почему же, сказал. Поставил меня перед фактом. Но ничего не объяснял, не оправдывался.
— Ну и куда же он дел деньги? — спрашиваю я, умирая от любопытства. — Ты говорил, что сумма была немалая.
— Они были ему нужны.
— Нужны? На что?
— Нужны и все. — Ахмед поджимает губы, и наступает неприятная пауза. — На новую жену, — наконец шепчет он. — На свадьбу с девкой возраста Мириам! С ровесницей его дочери! — Я слышу, как скрежещут его зубы.
— Э-э… — Ничего больше у меня не получается из себя выдавить.
— Получается, это я оплатил отцу его прихоть.
Мы оба умолкаем.
— Если уж отец заупрямится, то никто не сможет его переубедить, — снова начинает говорить Ахмед, и в голосе его слышна злость. — Так называемый жених Самиры — его старый знакомый. Очевидно, такой же любитель выпивки и шлюх, как и мой отец, этим-то он ему и близок. А на нас папочке нашему плевать! Умную, образованную девчонку — родную дочь! — он собирается выдать за старого хрена! Может, он проиграл ее в карты или об заклад побился… уж не знаю, но мне и самому не хочется верить, что отец делает это осмысленно. Ведь Самира была его любимицей! Самая младшенькая, дороже всех… — с грустью шепчет он. — Он благоволил ей даже больше, чем мне, сыну!
— Тогда как же такое могло случиться?
— Все течет, все меняется. Теперь у него новая жена и новые дети — еще младше. Их-то он теперь и любит. А я их ненавижу! — Ахмед бросает на меня мимолетный взгляд, и выражение его глаз пугает меня: я боюсь того, чтó в них замечаю.