Информация, которую необходимо принять к сведению 5 глава




– Я не знал, что у нас настолько дружеские отношения с французами, чтобы мы могли себе позволить просить их о подобных одолжениях, – заметил Бесерра.

– Мы переживаем период, скажем так, затишья с соседями, – пояснил Кальдерон. – Впрочем, не будем обманываться этой безмятежностью. Как бы им хотелось освободиться от колдунов, выдавив эту нечисть в наше королевство! Однако мы им этого не позволим, не так ли? – Он искоса взглянул на инквизиторов, а те решительно закивали головами. – Христианство распространяется по всему миру, поскольку этого хочет Бог, но даже сегодня в пределах наших собственных границ существуют идолопоклонники, проявления язычества, которые постепенно следует искоренить. Наверняка этот самый Генрих IV, да хранит его Господь там, где положено ему быть, не имел бы ничего против того, чтобы религиозные волнения в граничащих с Францией провинциях отравили спокойствие нашего благочестивого королевства. Это принесло бы ему славу наиболее выдающегося католического государя Европы. – Родриго помолчал и добавил еле слышно, словно обращаясь к самому себе: – Мало ему того, что он оказался на престоле благодаря нашим землям, которые мы уступили французам после подписания Вервенского мира.

Кальдерон вздохнул, выразительно взглянув на свой пустой бокал, и Бесерра поспешил его тут же наполнить. Секретарь герцога де Лерма бережно взял его за ножку и поднял к свету, чтобы полюбоваться пурпурой жидкостью, напоминавшей по цвету драгоценный камень. Затем описал бокалом несколько кругов, поднес к носу и втянул Носом запах благородного дерева, который мог выделить среди всех прочих ароматов любого сорта вина. Он закрыл глаза и сделал глоток, впервые позволив себе насладиться вкусом напитка.

– И вот что еще, – произнес Кальдерон, не открывая глаз. – Мне хотелось бы иметь план перемещений Саласара. А также желалось бы знать даты и места, которые он намерен посетить. Я хочу знать, где он может находиться в любое время дня и ночи.

– Сию минуту, сеньор, – с поклоном произнес инквизитор Валье.

Перед тем как попрощаться, Кальдерон остановился под сводами галереи внутреннего двора, держась на почтительном расстоянии от каменных рыб фонтана, которые упорно продолжали плеваться грязью. Он посулил инквизиторам, что, если вопрос с ведьмами будет улажен удовлетворительным образом, они будут вознаграждены по‑королевски. Валье и Бесерра скромно улыбнулись и передали ему план путешествия своего коллеги Алонсо де Саласара‑и‑Фриаса, с заверениями в том, что в случае возникновения каких‑либо изменений они ему об этом сообщат.

– Зачем ему с такой точностью знать, где находится Саласар в любое время суток? – спросил Бесерра, глядя вслед удалявшемуся Кальдерону.

– Не имею представления, – ответил Валье.

 

Кальдерон больше двух часов гнал коня по дороге, ведущей на север, время от времени останавливаясь, чтобы взглянуть на карту, кусок пожелтевшего пергамента, которую он хранил в свернутом виде под камзолом, пока наконец не добрался до узкой песчаной тропинки, укрывшейся в густом сосняке.

Он свернул на нее и ехал еще некоторое время, пока не убедился, что вряд ли в столь уединенном месте может появиться нежелательный свидетель или соглядатай. Это его порадовало. Начинало темнеть, и он заприметил огонек лампы, мигавший среди деревьев, который служил указанием месторасположения постоялого двора. На двери убогого домишки висел букетик чертополоха, свидетельство того, что хозяева совсем недавно были осчастливлены рождением ребенка и пытались оградить его от козней ведьм.

Согласно местному поверью, чаровницы охотно превращаются в муравьев или мух, чтобы потом забраться в рот к новорожденным и вызвать у них смертельное удушье. Единственным способом избежать несчастья было прикрепление букетика чертополоха на дверь жилища, потому что по правилу, заведенному у ведьм, прежде чем переступить порог дома, им надлежало пересчитать один за другим все фиолетовые лепестки‑перышки цветка, не сбившись со счета. В ночной темноте, да еще когда надо вести счет, не поднимая шума, соргиньи, то есть ведьмы, не раз и не два ошибались и то и дело начинали сначала. Приходилось заниматься этим до наступления рассвета, то есть до того момента, когда ведьмам следовало удалиться, поскольку, не избавившись от орудий своего ремесла до восхода солнца, они рисковали превратиться в каменных истуканов. Только таким способом можно уберечь детей от напасти, потому что ведьмам не удается проникнуть ночью в дом.

Хозяин постоялого двора услышал топот копыт и вышел навстречу. Великан с широченной грудью держал лошадь под уздцы, пока Кальдерон спрыгивал с нее, и пригласил его войти в дом. Помещение было не слишком просторным и представляло собой комнату с деревянным полом и стенами и с шестью столами, на которых стояли небольшие вазочки из обожженной глины с букетиками полевых цветов. Имелись также дверь, которая вела на кухню, и окно с раздвинутыми занавесками в голубую и белую клетку, за которым была видна дорога. Живительное тепло очага, располагавшегося в центре помещения, заливало стены колеблющимися отблесками пламени.

– Садитесь, где вам нравится. Моя жена только что приготовила тушеное мясо, я принесу вам тарелку, – сказал хозяин постоялого двора, опускаясь на колени перед огнем, чтобы смешать траву с дровами очага и сунуть ее в огонь вместе со шкуркой ежа.

Это был еще один способ избежать визита ведьм. Кальдерон про себя усмехнулся: даже в этих глухих местах страх чувствует себя как дома. Он сел за один из дальних столов и не проронил ни слова, заслоняя лицо рукой, пока заглатывал жесткие куски мяса, почти не прожевывая, потому что весь день во рту у него не было ни крошки. Он быстро расправился с мясом, тщательно вытер хлебом тарелку, забыв о правилах приличия, которым следовал в течение дня, и наконец почувствовав себя свободным. Теперь можно было расслабиться и скрасить ожидание, наслаждаясь вином, а вернее, присутствующим в нем привкусом дубовой бочки.

О появлении шайки он догадался еще до того, как отворилась дверь таверны, об этом свидетельствовали раскаты смеха и громкие крики за окном. Белоглазый вошел первым, задев плечом косяк входной двери, поскольку, вечно зыркая по сторонам единственным глазом, обычно ничего не видел у себя перед носом. За ним последовали остальные.

– Вы опоздали, – поприветствовал их Кальдерон со скучающим видом, радуясь тому, что его знакомые и не подозревают о его связях с такого рода публикой.

– Простите, сеньор. – Верзила с длинными волосами и густой бородой мял шляпу в руках, не решаясь взглянуть ему в глаза. – У нас была небольшая неприятность. Ничего существенного.

– Ничего существенного, – процедил сквозь зубы Кальдерон с фальшиво‑добродушной улыбкой на лице, и все четверо, двое мужчин и две женщины, переглянувшись, обрадованно заулыбались в ответ. – Ничего существенного, – повторил он уже без улыбки и грозно хмуря брови, а затем переспросил, срываясь на крик: – Ничего существенного? Погибла женщина. Это ты называешь небольшой неприятностью? Почему, позвольте узнать, вы не поставили меня в известность?

Трактирщик, обеспокоенный криками, вышел из кухни, вытирая руки о штаны. Кальдерон мрачно взглянул на него и потребовал еще один кувшин вина и четыре кружки.

– Сеньор, мы не хотели ее убивать, – залепетал бородатый, когда трактирщик скрылся за дверью. – Она испугалась и сама кинулась в воду. Мы… Я…

– Не имеет значения, – оборвал его Кальдерон. – Сейчас я не настроен выслушивать объяснения. Что, так сложно было сообщить мне? Я просто‑напросто требую, чтобы меня держали в курсе всего происходящего, где вы обретаетесь, чем занимается инквизитор. Вас, слава богу, четверо. Одного дня достаточно, чтобы найти меня там, где я нахожусь. Для этого я и дал вам лошадей и повозку. Неужели так трудно это уразуметь? Или мне следовало бы поручить работу кому‑то другому?

– Нет‑нет, мы справимся. Что до женщины, то мы как раз собирались вам об этом рассказать…

Трактирщик снова вышел из кухни, поставил на стол кувшин с вином, кружки и бросил косой взгляд на подозрительных посетителей. Все пятеро держали паузу до тех пор, пока он не скрылся за дверью кухни.

– Мы делаем все, что можем, сеньор, – заговорила женщина постарше, стараясь держаться уверенно. – Не спускали глаз с инквизитора, как вы велели, и располагаем всеми сведениями, как вы просили.

– Ну так выкладывайте поскорей, – проворчал Кальдерон, наливая вино.

– С момента прибытия в Сантэстебан Саласар все время принимает посетителей, – вновь вмешался бородач, – и тот, кто входит к нему со скорбной миной, выходит с радостным видом. Похоже, после исповеди они чувствуют себя лучше, и нет никаких наказаний, ни печали, ни слез. Все выходят довольные, притом что у сеньора Саласара выражение лица всегда крайне неприветливое.

– Да уж… Неприветливое, это точно, – хихикнул белоглазый, глядя в свою в кружку, но никто его не поддержал.

– Что именно он делает во время признаний? Что говорит кающимся? – допытывался Кальдерон.

– Этого мы не знаем.

– Не знаете? – Кальдерон стукнул по столу кулаком. – Это у вас называется не спускать глаз с инквизитора и собрать все сведения? Позвольте поинтересоваться, почему вы этого не знаете?

– Аудиенции происходят за закрытыми дверями, входят только те, кто пришел за прощением, обещанным эдиктом, и…

– Ну, так пусть один из вас войдет под видом кающегося. – Кальдерон помолчал и спросил себя, правильно ли он поступил, наняв этих недоумков. – Вы достали бумаги?

– Мы пытались, сеньор, но место охраняется днем и ночью, трудно проникнуть туда незаметно и…

– Да вы просто шайка бездарей! Единственным стоящим поступком было убийство этой женщины, да и то по чистой случайности.

– Мы их добудем, сеньор, уверяю вас, даю вам слово, клянусь… – Бородатый при каждой фразе наклонялся все ниже.

– Надеюсь, что это так, в противном случае хозяин не заплатит вам условленную сумму. А пока даю вам только это, – он швырнул на стол четыре монеты, – большего вы не стоите, поскольку я сделал за вас всю работу. Вот тут снадобья, о которых я вам говорил. – Он протянул наемникам небольшой сверток, который они сразу стали разворачивать, в то время как Кальдерон продолжал свои объяснения: – Мазь, чтобы она подействовала, следует нанести снизу на стопы, под мышками и на внутреннюю часть бедер. Здесь, в завернутом платке, стеклянный пузырек с порошком. Как заверил меня врач, это снотворное. Достаточно, чтобы в рот попала самая малость, и человек проспит несколько часов. Я дам вам знать, когда следует пустить их в дело.

Кальдерон сделал большой глоток из кружки с вином, а затем выложил на стол карты с подробными указаниями относительно маршрута Саласара, которыми несколько часов назад его снабдили инквизиторы Валье и Бесерра.

– Вот вам план путешествия Саласара и его помощников пункт за пунктом, – сказал Кальдерон. – Поезжайте обратно в Сантэстебан. Не отставайте от Саласара ни на минуту, я хочу, чтобы вы сообщали мне о каждом его шаге, но на этот раз без досадных недоразумений. Когда хозяин узнает о том, как мало вы достигли… – Он немного помолчал, сокрушенно качая головой: – Не знаю, не знаю… В общем, встречаемся здесь через две недели, и надеюсь, у вас будет, что мне предложить.

 

Той ночью четверо наемников, встречавшихся с Кальдероном на постоялом дворе, долго не могли заснуть. Они встали лагерем в лесу, и старшая из женщин развернула при свете документы, которые вручил им Кальдерон. Рассмотрела их внимательно, но ничего не смогла понять. Как она ни старалась, щурила глаза и вертела бумагу, единственное, что представало ее взору, были линии и совершенно непонятные каракули.

– Как вы думаете, что это значит? – наконец спросила она.

– Откуда мне знать, женщина, – сказал бородатый. – Это условные фигуры. Сдается мне, что линии обозначают путь, по которому проедет Саласар со свитой.

– Весь путь? – Парень с бельмом на глазу рассматривал одну из карт, вертя ее и так и этак, поскольку у него в голове не укладывалось, что окружающий его мир может вот так просто уместиться на двух пядях бумаги.

– Чего же ты не попросил его тебе это растолковать? – проворчала женщина, обращаясь к бородатому.

– Потому что он и без того был слишком не в духе, чтобы еще сообщать ему, что мы не можем расшифровать записки, которые он нам дал. Поедем за свитой – и делу конец. Спросим, разузнаем, куда они едут. Придумаем что‑нибудь.

– Это добром не кончится. Я знаю. – Женщина с недовольным видом отшвырнула карту в сторону.

– Ну, если у нас ничего не выйдет, мы всегда сможем кого‑нибудь прикончить, – сказал парень с бельмом, громко смеясь и заходясь от хохота. – Похоже, именно это и может заинтересовать хозяина.

– Молчи, дурень!

 

V

О том, как обрести колдовскую силу, изготовить черный порошок для ресниц и помешать Ингуме напасть на нас во время сна

 

Двое запыхавшихся парней небрежно волокли по полу мешок с телом Хуаны, словно в нем были простые овощи.

– Куда нам его девать? – спросил один из них, отпуская руки и тяжело дыша.

Саласар, окинув взглядом просторное помещение, велел Доминго положить тело на длинный стол зала заседаний, предварительно убрав с него чернильницы и перья и бумаги с записями показаний раскаявшихся колдунов.

Тут же, по чистой случайности, оказался и Франсиско Боррего Солано, приходской священник Сантэстебана. Он еще утром явился в резиденцию Саласара, чтобы сообщить ему о том, что имя Хуаны де Саури значилось в списке жителей селенья, пустивших на постой раскаявшихся сектантов. Где‑то более недели назад Хуана принимала четырех человек, которые после таинственной смерти женщины бесследно исчезли. Это были двое мужчин и две женщины.

– Исчезли, не дожидаясь прощения, обещанного по эдикту… – проговорил Саласар.

– Совершенно ясно, что их главной целью было вовсе не прощение. Они преследовали другую цель. Мщение! – выпалил священник в лицо инквизитору. – Дьявол крепко держит своих приверженцев. В уме этих дикарей нет места раскаянию. Они по‑прежнему кишат вокруг, они повсюду! А тут еще это злосчастное королевское послание обязывает моих прихожан проявлять о них заботу. – Голос Боррего Солано звучал все громче, а глаза начали метать искры. – Мы сами распахнули перед ними двери, чтобы они могли проникнуть в наши дома!

– Следует проявлять осторожность с утверждениями подобного рода. – Саласар говорил очень тихо, стараясь остудить пыл священника. Он опасался, что Боррего Солано не на шутку разойдется и взберется на амвон, крича, что раскаявшиеся колдуны – убийцы, и день закончится массовым побоищем на улицах Сантэстебана. – Мы еще точно не знаем, что произошло. Возможно, это был несчастный случай. Не исключено, что эти четверо увидели, что Хуана погибла, и сбежали, боясь, что их могут обвинить. Принимая во внимание обстоятельства, это меня не удивило бы.

– Помилуйте! Вы что, не желаете видеть, что происходит? – Боррего Солано с возбужденным видом кружил по залу, размахивая руками и нервно дергая плечом. Саласару становилось не по себе, когда тот оказывался у него за спиной. – Эти четверо были наемниками дьявола, жаждавшего отмщения. Несомненно, след на руке Хуаны представляет собой перевернутый крест. Они прибегают к подобным иносказаниям. Крестятся наоборот, причащаются черными облатками. Служат сатанинские мессы в полночь, по понедельникам, средам и пятницам и накануне христианских праздников. Тело Хуаны была обнаружено как раз утром в четверг. Все указывает на то, что…

– Мы не знаем, спустя какое время ее нашли, – прервал его Саласар. – С момента смерти могло пройти несколько дней.

Однако Боррего Солано, похоже, его не слушал: он продолжил завывать, словно работающий на публику ярмарочный комедиант.

– Сборища начинаются, как только окончательно стемнеет, и заканчиваются, прежде чем запоет петух. Оставляют черную курицу на пересечении дорог, потому что таким способом можно обрести колдовскую силу, – кричал священник, – и, прежде чем отправиться на шабаш, натирают тело вонючей мазью зеленого цвета и говорят так, – он откашлялся и произнес: – «Я Демон, с этого момента и впредь я одно целое с Демоном. Мне надлежит стать Демоном, и я отрекаюсь от Бога» – и улетают на метле. Я сам видел, – заверил он присутствующих. – Перед черной мессой они исповедуются в грехах, которые есть не что иное, как все совершенные добрые дела и все дурные, которые они забыли совершить. Затем дьявол обряжается с ног до головы во все черное, в грязные и дурно пахнущие одежды, а прихожане жуткими голосами распевают гимны, в коих превозносится власть Сатаны. Во время проповеди демон просит, чтобы они утвердились в вере в него и не искали других богов, которые не дадут им всего того, что он может им дать. Причащаются ведьмы и ведьмаки с помощью черной облатки, которая выглядит как подошва; на ней проступают очертания Сатаны. Демон встает и произносит: «Это плоть моя», и колдуны, встав на колени, отвечают по‑басконски: «Акеррагойти, акеррабейти».

Саласар вопросительно взглянул на послушника Иньиго де Маэсту, чтобы тот перевел ему эти слова.

– Козел наверху, козел внизу! – прошептал юноша в ответ.

Священник с запалом продолжал:

– А вино для причащения, попадая им в глотки, вместо того, чтобы дарить утешение, вызывает страшный холод внутри, который обращает их сердца в иней, не позволяя им испытывать жалость. – Изложив все это, Боррего Солано уверенно заявил: – Хуану наверняка убили во исполнение некоего ритуала, а затем сбросили тело в реку. – И он вынес свое заключение: – Знак у нее на руке – это перевернутый крест, тут двух мнений быть не может.

– Хорошо, принимаем к сведению, – сдержанно произнес Саласар.

Ему не раз приходилось выслушивать описание черных месс, но он решил позволить священнику выговориться – тот явно в этом нуждался. Затем он подошел к столу, на который парни положили тело Хуаны, и добавил:

– Мы часами можем спорить о том, что было и чего не было, но единственный человек, который может развеять сомнения, это она.

И не говоря больше ни слова, взмахнул перочинным ножом над тюком, в котором находились останки Хуаны, и аккуратно разрезал веревки, которыми был обвязан льняной мешок. Ткань расступилась, и открылось лицо женщины, на котором застыло скорбное выражение свиньи в день святого Мартина. Этого оказалось достаточно, чтобы приходской священник Сантэстебана начал пятиться к выходу, истово крестясь, пока не ударился плечом о косяк двери. Прежде чем выйти, он успел выкрикнуть, побагровев от гнева:

– Да простит нас Бог!

– Наверняка он так и поступит, – холодно попрощался с ним инквизитор.

К этому времени Саласар уже давно растерял остатки веры, хотя никто об этом не подозревал. Духовные сомнения начали одолевать его как раз тогда, когда судьба, казалось, ему улыбнулась, когда, казалось, он овладел магической формулой для достижения всего, к чему стремился. В один прекрасный день в его голове ни с того ни с сего поселился маленький росток сомнения; оно незаметно развивалось до тех пор, пока не изменило усвоенные с детства представления. Саласар не мог подыскать слов для описания своего потрясения. Это было что‑то вроде предчувствия, духовной пустоты, ощущения абсолютного одиночества, полной беззащитности, которое сначала возникло в его сновидениях, а после духовного пробуждения окончательно овладело его умом.

Сначала он думал, что это обычная реакция на ту непрерывную борьбу, которую он вел все последние годы, когда вся его воля была сосредоточена на достижении успеха. Однако при более глубоком анализе он обнаружил, что до сих пор всю свою жизнь занимался созерцанием собственного пупка, словно некая невидимая ширма ограждала от него реальность. Конечно, ему и раньше были ведомы несчастье, боль, нищета, человеческие страдания, но они всегда доходили до него в приглушенном виде, казались далекими, чужими. И вот словно зажглась лампадка, осветившая ту часть его внутренней жизни, о которой он и не подозревал в суете повседневных забот. У него внезапно открылись глаза, и вдруг земное страдание оказалось еще более отвратительным и зловонным, чем он мог себе представить в самых страшных снах. Ему даже было страшно подумать, что собирается предпринять Господь для выхода из создавшегося положения.

Несомненно, на него повлияли события того времени. В северных краях свирепствовала чума. По улицам городов бегали блохастые крысы, а жителями овладели голод и отчаяние. Семьи покидали родные дома, чтобы избежать общения с зараженными, и уходили куда глаза глядят. Бросали скот, посевы, уносили вместе с пожитками свои страдания, толпились у входа в храмы, умоляя о помощи, выпрашивая Христа ради кусок хлеба, немного молока для ребенка, работу для отца семейства, смахивавшего от голода на чахлого воробья. Тот, кому не удавалось найти работу, шел побираться.

В городах проходу не было от попрошаек да малолетних пройдох, которые, крича и толкаясь, в мгновение ока окружали жертву и обирали любого, прежде чем тот успевал глазом моргнуть. Люди боялись выходить на улицу и требовали у властей защиты, но тех больше интересовал вопрос, устраивать ли королевские празднества в Мадриде или перенести часть из них в Вальдолид.

Вдобавок ко всему зима выдалась холодная и ненастная. Пока люди обеспеченные развлекались тем, что глядели в окно и любовались заснеженным пейзажем да еще лепили снеговиков у себя в садах, бедняки дрожали от холода, наблюдая, как к утру у детей синеют губы.

И при этом они могли считать себя счастливцами. Ведь они спаслись от ужасной эпидемии чумы, которая унесла полмиллиона жизней. В Стране Басков и Наварре люди в корчах умирали от головной и мышечной боли, ощущая внутри ледяной холод смерти. Мало‑помалу он превращался в огонь и кипящую лаву, а в это время их выворачивало наизнанку, в паху и на животе высыпали красные чумные бубоны, которые затем появлялись и выше – под мышками и на шее.

То, что вначале казалось всего лишь местным бедствием, постепенно оборачивалось библейским наказанием. Некоторые церковники бросились на амвоны, произнося пламенные проповеди, в которых упоминали гнев и кару Господню тем, кто проявлял невоздержанность в еде, питье и плотских удовольствиях. Это же относилось к еретически настроенным и маловерным жителям северных районов Испании, по‑прежнему поклонявшимся языческой богине по имени Мари и сонму лесных духов, которые, вне всякого сомнения, были по своей сути не чем иным, как мелкими бесами. На улицах опять появились флагелланты, или бичующиеся, представители братства, которое было запрещено папой во время чумы, опустошившей Европу в середине XIV века. Это были люди, шествующие по улицам с искаженным от боли лицом и обнаженным торсом, которые стегали себя плетью на глазах у объятых ужасом прохожих во имя искупления грехов своих соплеменников.

Саласар не боялся чумы, он опасался чего‑то другого. А главное, он сомневался в истинности самих принципов и морали, на которых стояло его мировоззрение. Он начал подозревать, что заветы Христа, будучи просеяны через сито чужого сознания, дошли до него в искаженном виде. Он подумал о воробьях, которые казались такими хрупкими и слабыми людям, тогда как червяку они представлялись могучими великанами. Известно ли ему, каков на самом деле воробей? И каков на самом деле Бог?

Он пришел к выводу, что человек способен воспринимать только видимость, внешнюю сторону предметов и событий, тогда как суть вещей остается для него непосильной загадкой, потому что в действительности как физические, так и духовные явления каждый отдельный человек познает и понимает по‑своему.

Саласар начал сомневаться практически во всем: в небе, в преисподней, в Священном Писании и в тех священных авторитетах, которые его увековечили. Он подверг сомнению человеческие способности к восприятию. Сталкиваясь с каким‑нибудь набожным человеком, он невольно задавался вопросом, оставался бы тот таким же, если бы не угроза геенны огненной, ожидающей всех злодеев без изъятия. Даже доброта превратилась для Саласара в разновидность лицемерия и тщеславия, достойных осуждения.

Эти сомнения в конце концов обрели собственную законченную форму, и теперь ему казалось странным, что когда‑то, в юности, он безоговорочно принял идею о том, что некое Высшее Существо создало весь этот мир, а вместе с ним и всех его обитателей. Ему подумалось, что, если этот могучий Вседержитель и вправду существует, он должен быть похожим на огромного жестокого ребенка, который только и знает, что играть в свои игрушки в гигантском кукольном домике мира.

И Саласар в муках и страданиях пытался различить смутную грань между добром и тем, что принималось всеми за зло. Разве не говорится, что бедняк скорее попадет на небо, чем богач? А если бедняк из‑за своего несчастья проклянет все на свете, будет оплакивать и проклинать свое жалкое существование или украдет курицу, чтобы не умереть от голода? Что тогда?

Послужит ли оправданием в глазах Господа то обстоятельство, что вор – несчастный отец, которому нечем было накормить своих голодных детей? Не укради – гласит Закон Божий, однако если не украдешь, то помрешь с голоду, а смириться в данных обстоятельствах с безвыходностью положения – это своего рода самоубийство, точно такой же грех, как все остальные. Сможет ли Бог справедливо вершить свой суд над смертными в день светопреставления, если все люди начинают свой жизненный путь с грузом самых разных возможностей и талантов?

Кто‑то появился на свет под открытым небом на берегу ручья, кому‑то нечем утолить вечный голод или прикрыть наготу, вызывая презрение тех, у кого все это есть благодаря положению в обществе Или заслугам предков. Многие бедолаги лишены возможности получить образование, которое раскрепощает ум и придает уверенности в своих силах. Им не остается ничего другого, как нарушать Божьи установления, для того чтобы выжить. И что, неужели Бог начнет стричь этих людей под одну гребенку, равнять их с монархами и аристократами, которые родились в богатстве, полученном по наследству благодаря кровному родству? Эти счастливчики могут себе позволить и доброту, и великодушие по отношению к обездоленным, хотя бы раз в месяц, чтобы успокоить совесть и покрасоваться перед другими придворными своим милосердием.

Саласар пришел к выводу, что быть добрым человеком и попасть на небо совсем не трудно, если жизнь к тебе благоволит и не подвергает испытанию бедностью. Он разуверился во всем, и ему пришлось скрывать свое отчаяние, потому что в те годы он являлся правой рукой Бернардо де Сандоваля‑и‑Рохаса, который уже тогда был архиепископом Толедо. Интуиция подсказывала Саласару, что при всем участии к нему и дружеских отношениях его покровитель не одобрит кощунственных мыслей, которые крутились у него в голове.

К тому же Саласар искренне восхищался архиепископом Бернардо де Сандовалем‑и‑Рохасом, который был сострадательным, приветливым человеком, наделенным от природы чувством справедливости, и тем самым именно он не давал угаснуть вере в человека в душе Саласара. Бернардо много сделал для культуры Испании, оказывая покровительство немалому числу поэтов и писателей, среди прочих некоему Мигелю де Сервантесу, который в те годы без особого успеха занимался поисками значения слов.

Саласар никогда бы себе не простил, если бы своими сомнениями нарушил покой архиепископа, а потому вынужден был притворяться. Он притворялся, что внимает литургии, притворялся, что испытывает облегчение после отпущения грехов, так и не выложив на исповеди всей правды, притворялся, что по‑прежнему находит утешение в Слове Божьем, – в общем, притворялся всегда и во всем настолько старательно, что почти убедил самого себя и перестал терзаться.

 

Саласар осмотрел безжизненное тело Хуаны, распростертое на столе. И взгляд у него при этом сделался точь‑в‑точь таким же, как во время допросов, когда он делал пометки в протоколе дознания. Ему хватило беглого взгляда, чтобы прийти к выводу, что обстоятельства смерти этой женщины были по меньшей мере необычными. Это, конечно, не был простой несчастный случай, однако он не стал бы утверждать, что это убийство, как на то намекал приходский священник Боррего Солано. Ведь чтобы найти ответ, он располагал только лежавшими перед ним останками. Саласар следовал разработанным им самим на основе рассуждений гуманистов правилам поведения, он принципиально отказывался полагаться на то, чего сам не мог пощупать, попробовать на вкус, увидеть, понюхать или услышать. И даже если бы мог, все равно сомневался бы.

В те времена, когда он испытывал отчаяние оттого, что не может найти Бога во всяком явлении жизни, Саласар решил, что еще не все потеряно, и попытался отыскать признаки его существования в смерти. Он отправился в Валенсию, чтобы участвовать во вскрытии мертвых тел, и там, не переставая удивляться, посещал занятии по анатомированию в Главном госпитале. Это были семинары, на которых присутствовали не только врачи или специалисты по анатомии, но также немалое число людей искусства, в частности скульпторы и художники, которые старались как можно лучше разобраться в хитром устройстве человеческого тела для того, чтобы затем сделать свои произведения более живыми и правдоподобными.

Рассказывали, что до того, как подобные занятия анатомией стали общедоступными, художники вроде Леонардо да Винчи проникали на кладбища по ночам и раскапывали свежие могилы, чтобы впоследствии доставить тела покойников в свои мастерские. Там они их вскрывали и даже снимали с них кожу, чтобы изучить расположение корсетных мышц корпуса или устройство ножных мускулов, позволяющих человеку свободно передвигаться.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2023-02-04 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: