Расовая тема упрямо и постоянно звучит в национал‑социализме. Но секрет его широкого успеха лежит все же не в зоологически‑расовом, а в национальном пафосе. Он выступает боевым и ярким национализмом. Самый «расизм» его воспринимается массами, скорее, лишь как прелюдия, наукообразная предпосылка патриотических его призывов.
«Наш лозунг, наша программа: Германия, только Германия, ничего кроме Германии!» – восклицает Гр. Штрассер. «Мы боремся, – пишет Гитлер, – за обеспечение жизни и роста нашей расы и нашего народа, за благополучие его сынов, за чистоту его крови, за свободу и независимость родины, дабы наш народ был в силах выполнить миссию, порученную ему творцом мира».
В речах гитлеровских ораторов часто провозглашается знакомая идея германского «мессианизма»: немцы – первый народ в мире и Германии должно принадлежать высшее место среди народов. Книга Гитлера кончается патетическим заявлением о грядущем владычестве германской расы над землею. «Идите за нами, – призывает немцев Геббельс. – Завоевывайте Германию. И Германия снова завоюет мир».
Традиции заносчивого националистического эгоцентризма достаточно живы в Германии, чтобы движение, открыто их усвоившее, добилось шумного успеха. Гитлер публично превозносит шовинизм – в пику духу Локарно и фразеологии Лиги Наций. «Боязнь шовинизма, свойственная нашему времени, есть свидетельство его импотенции… Великие перевороты стали бы невозможны на этой земле, если бы фанатическая, даже истерическая страсть уступила место буржуазным добродетелям спокойствия и порядка». Страстный, беззаветный патриотизм, ставящий благо родины выше всего, громко издевающийся над пацифистским лицемерием творцов Версаля, не мог не найти отклика в стране Бисмарка, которую формулы Веймарского катехизиса сумели внешне опутать, но не внутренне переродить.
|
|
За Германией не только великое прошлое: она достойна и славного будущего. По коричневой армии пронесся лозунг «Третьей Империи», полный магического, едва ли не религиозного энтузиазма. Две империи – в прошлом: Священная Римская Империя Германской Нации и великая держава железного канцлера. После нынешнего печального исторического антракта несокрушимая народная воля воздвигнет третью (и, по‑видимому последнюю, «окончательную») империю – грядущее мировое германское государство расового гения и солидарного труда. Эту несокрушимую политическую волю, этот спасительный национальный порыв высшей эсхатологической значимости берется воплотить и упорядочить немецкая национал‑социалистическая рабочая партия.
По адресу Веймарской республики у гитлеровцев нет иных чувств, кроме презрения и ненависти. И нельзя отрицать, что эти чувства, сознательно превращаемые ими в проповедь, лозунг, плакат, – находят благоприятную среду. Не повезло демократии в Германии. Рожденная под несчастным созвездием военного разгрома, она как‑то неразрывно сочетала себя в народной душе с национальным позором; это не вина ее, а беда. Веймар и Версаль – братья‑близнецы; ненависть к Версалю рикошетом бьет и Веймар. Это не могли не понимать и сами демократы. «Лучше народ, свободный вовне при внутреннем несвободном строе, нежели народ, скованный извне, при самой свободной внутренней организации», – заявил в свое время в Веймаре Конрад Гаусман. На лице молодой республики горят ужасным проклятием пощечины Клемансо.
|
|
И демократия не сумела искупить этих пощечин. Она не нашла в себе внутренних сил, способных выразить, оформить, возглавить процесс национального возрождения. Не нашла нужных слов и жестов. Она запуталась в своем собственном бессилии, в собственных противоречиях, стала как бы тормозом ренессанса, опиумом народа, готового к пробуждению.
Так ли это на самом деле? – Едва ли. Во всяком случае, не вполне так. Но это так в сознании, в психике, в душах людей. Логически демократию и парламентаризм, если угодно, можно отстаивать и оправдывать. Но суть в том, что безнадежно отмирает либеральный, демократический, парламентарный человек, человеческий материал. От парламентаризма и демократии уходят, уводятся души. И это – решает вопрос.
Какое строение власти, какую форму правления усвоит Третий рейх? Детали выяснит время, но принцип очевиден: режим национальной диктатуры. Новое государство, будучи историчным, будет консервативным, и, в то же время, выйдя из национальной революции, оно воспримет революционный облик. Жизненный импульс, лежащий в его основе, обусловит его органическое единство, его живую целостность. Оно преодолеет рационалистический либерализм современного капиталистического государства и заменит его новой формой политического бытия. Оно ниспровергнет арифметическую демократию и вместо власти количества утвердит иерархию качеств. Оно будет активным, творческим, оно подчинит себе безоговорочно частные интересы и хозяйственную жизнь.
|
|
Гитлер и его друзья не жалеют красок для живописания пороков парламентаризма и формальной демократии. Весь относящийся сюда критический инвентарь русского большевизма и итальянского фашизма с их суровым лексиконом обильно использован пророками третьего царства. Грядущая Германия будет построена на принципах, противоположных французской революционной идеологии 1789 года. Вместо демократии – рожденная в политической борьбе новая аристократия, власть лучших, возглавляемая наилучшими: «наиболее совершенное государственное устройство, – пишет Гитлер, – это такое, которое вернейшим образом обеспечивает за лучшими умами народного целого руководящее значение и определяющее влияние». Вместо выборов – рабочий отбор по способностям, личной годности, как это везде происходит в сфере хозяйственной: способнейшие преуспевают. Государство должно усвоить истину, что нет решений по большинству, – есть лишь единоличные решения, связанные с ответственностью полномочных лиц. Основное – не советы и советники, а решения и решающие лица. Нужно вспомнить старый принцип прусской армии: авторитет каждого начальника сверху вниз и его ответственность снизу вверх. При такой организации в корне меняется природа собраний, именуемых ныне парламентами. В расистском государстве это будут работающие, а не голосующие палаты представительства профессий, призванные к сотрудничеству с ответственными властями государства и обладающие компетенцией деловых совещательных органов. Так будет обеспечено безусловное сочетание абсолютного авторитета с абсолютной ответственностью.
В этом идейно‑политическом конспекте нетрудно ощутить прямое влияние фашизма и косвенное, отраженное – большевизма. Ленинская концепция советов как рабочей демократии и план корпоративного государства Муссолини противостоят в наши дни старому рисунку либерально‑демократической буржуазной государственности. Нельзя отрицать напряженной актуальности этого формально‑политического противостояния, осложненного рядом реальных взаимных отталкиваний внутри того и другого государственного типа: национальные антагонизмы демократий и социальные полярности диктатур. Как бы то ни было, новые исторические условия выдвигают новые государственные формы. Перейдя от Веймара к Потсдаму, Германия перекочевала из одного политического лагеря в другой.
Национальная диктатура – централистична: это диктатура единой идеи. И по основным своим политическим устремлениям, и по историческим своим истокам национал‑социализм антифедералистичен. Он выступает в этом отношении как бы очередным и, быть может, завершающим этапом в процессе объединения Германии, неуклонно развивавшемся за последний век. Немецкий федерализм – по Гитлеру – нужен евреям, большевикам, французам, как средство ослабления Германии – немцам он не нужен. Это все равно что антагонизм между немецкими католиками и протестантами: он раздувается лишь врагами Германии. Смешно говорить о государственном «суверенитете» малых германских земель. Государственный суверенитет – удел национальной державы, охраняющей народ от опасностей извне и представляющий ему внутри широкую свободу, связанную с любовью к отечеству и расовой гордостью. Единое государство – как форма, единый народ – как содержание. «Линия Майна» в качестве политической перегородки – призрак преодоленного прошлого. Местные особенности могут находить отражение и оформление в сфере культуры, но не государственной политики. Можно сохранить внешнюю видимость федеративного устройства государства, – но необходимо обезвредить, обезопасить ее. Немецкий патриотизм немыслим в границах провинции – это патриотизм фатерланда. Помимо того, современность с ее техникой, побеждающей пространство, не может не влиять и на социально‑политическую жизнь: прежнее государство – нынешняя провинция, а государство нашей эпохи, на прежний масштаб, – стоит континента. «Национал‑социалистическая идея, – пишет Гитлер, – не есть служанка политических интересов отдельных германских государств – она должна стать повелительницей немецкой нации». Власть идеи – единство власти, диктатура волевого центра.
В точном соответствии с диктотариальной идеологией находится и организационная структура самой национал‑социалистической партии. Опять‑таки она целиком заимствована у итальянского фашизма, в свою очередь, перенявшего ее в основном у большевиков: в этом смысле Ллойд Джордж назвал, как известно, Ленина – «первым великим фашистом наших дней». Конечно, не кто иной, как именно Ленин должен быть признан в нашу эпоху отцом и наиболее глубоким теоретиком этого организационного принципа, сочетающего в себе живую непосредственную ориентацию на широкие массы с повышенной оценкой значимости руководства, авторитета и жесткой дисциплины. Орденское братство сочетается с орденской иерархией и орденским послушанием. У Ленина эта организационная идея была связана с коммунизмом, с подновленным марксистским миросозерцанием и собственной, тщательно продуманной философией современной эпохи. Фашизм стремится поставить взятый у Ленина организационный принцип на службу другому политическому и историософскому миросозерцанию. У фашизма свой большой стратегический план; кое в чем он своеобразно пересекается и перекликается с большевистским, во многом ему противоречит. Диалектика этих двух значительнейших идеократических систем нашего времени на фоне объективной диалектики наличных социальных сил и тенденций наполнит собой, вероятно, ближайший период мировой истории.
«Фашистская партия, – гласит формула Муссолини, – это армия и порядок; в нее входят, чтобы служить и повиноваться». При такой орденской, милитаризованной организации легко понять, какое исключительное значение получает руководство, командование, штаб. «Нужна строжайшая централизация и дисциплина внутри политической партии пролетариата, – писал Ленин, – чтобы организаторскую роль пролетариата проводить правильно, успешно, победоносно». Вот почему придавал он всегда первостепеннейшее значение «выработке хороших, надежных, испытанных и авторитетных вождей». «Партия должна выть вылита из одного куска, – вторит Ленину его ближайший ученик и соратник Зиновьев. – Громадная сложная машина приводится в действие находящимся в центре тонким, усовершенствованным механизмом. На этом механизме не должно быть ни пылинки – иначе вся машина пойдет не так, а то и остановится вовсе». «Партия есть единство воли», – комментирует Ленина Сталин.
Но в то время, как ленинская доктрина связывает партию теснейшим образом с рабочим классом, авангардом и главою которого она является, фашизм пытается теоретически осмыслить и практически осуществить возможность сверхклассовой национально‑государственной партии: «сотрудничество классов, развитие всех национальных энергий» (Муссолини). Гитлер в этом отношении всецело следует за фашизмом: бурно атакуя марксистский догмат классовой борьбы, он ему противополагает, как мы уже знаем, догмат расового и национального единства.
Далее, заимствуя у Ленина формально организационный принцип строения партии, фашизм острее и специфичнее подчеркивает его диктаториальный, авторитарный характер. В большевизме, исторически укорененном в марксистскую социологию, личный момент, роль вождя или вождей – не выступает, не выпячивается столь демонстративно. В коммунистической партии доселе сохраняется выборность и центрального партийного комитета, и его генерального секретаря; авторитет и прочное положение руководства достигается мерами не уставного порядка, формально не фиксируется; центризм партийного аппарата объявляется «демократическим». Фашизм, напротив, формально провозглашает несменяемость дуче, открыто усваивает принцип водительства, авторитарной иерархии, назначаемость сверху на все партийные должности. Он возводит в теорию исторически сложившуюся большевистскую практику, порывает и с самим обрядом демократической выборности, как‑либо излишним, либо вредным, лелеет самую идею вождизма как главу угла.
«Нужно воспринимать меня как миф!» – восклицает Муссолини. Кажется, еще немного, и он обожествит себя, как Диоклетиан. «Настало время сказать: немногие и избранные… Жизнь возвращается к индивидууму».
Совсем иной стиль у большевиков. Ленин постоянно настаивал на органической сращенности масс – через класс и партию – с вождями, поскольку последние отвечают своему назначению: «договориться до противоположения вообще диктатуры масс диктатуре вождей есть смехотворная нелепость и глупость».
Вождистский авторитет Сталина ныне всемерно крепится партийным аппаратом. Но сам диктатор никогда не позволит себе авторитарного жеста. Напротив, он не упустит случая подчеркнуть неоспоримость изначального приоритета масс. Недавно, в феврале этого года, на съезде колхозников‑ударников, он использовал для характерной демонстрации письмо неких безвестных безенчукских колхозников, в котором, по обыкновению, превозносились подвиги советских вождей под руководством тов. Сталина.
«В письме имеется одно неправильное место, с которым никак нельзя согласиться, – сказал Сталин. – Дело в том, что безенчукские товарищи изображают свой труд в колхозе трудом скромным и незначительным, а труд ораторов и вождей, говорящих иногда трехаршинные речи, – трудом великим и творческим. Безенчукские товарищи допустили тут ошибку. Прошли те времена, когда вожди считались единственными творцами истории, а рабочие и крестьяне не принимались в расчет. Судьбы народов и государств решаются теперь не только вождями, но прежде всего и главным образом миллионными массами трудящихся. Рабочие и крестьяне, без шума и треска строящие заводы и фабрики, шахты и железные дороги, колхозы и совхозы, кормящие и одевающие весь мир, – вот кто настоящие герои и творцы новой жизни».
Нельзя упускать из виду это существенное различие «стилей» большевизма и фашизма. И тот и другой – диктаториальны. Но первый и в авторитаризме своем пребывает принципиально демократичным. Второй, даже и «владея демократией», принципиально утверждает – авторитаризм.
Гитлер опять‑таки и здесь целиком на стороне фашизма. В основе партии – непререкаемый авторитет вождя! Личность есть нечто творческое и вдохновенное; как нельзя заменить великого поэта или художника, так незаменим политический вождь, – ибо его деятельность тоже лежит в сфере искусства, отмечена божественной печатью. Люди не равны, как и народы. Иерархия диктуется самой природой. «Национал‑социалистическое движение антипарламентарно и по внутреннему существу своему, и по внутренней организации, – читаем в Mein Kampf, – т. е. оно отрицает и вообще, и по отношению к собственной структуре принцип большинства, при коем вождь низводится до уровня лишь простого исполнителя воли и мнения других. И в малом, и в великом движение наше защищает начало безусловного авторитета вождя и соответствующей его ответственности». Партия – воплощение идеи, страстной, исключительной, непримиримой. Сила политической партии – менее всего в умственной самостоятельности и оригинальности каждого отдельного ее члена; сила ее – в его абсолютной, слепой дисциплинированности, преданности руководству, технической находчивости и расторопности. Основа партии – не дискуссия, а команда. Залог успеха партии – небольшое количество верных; за толпами сочувствующих дело не станет. И, главное, фокус партии, ее мозг, ее душа – вождь, der Fuhrer.
Отто Штрассер, уйдя от наци, опубликовал ряд своих бесед с Гитлером. «Мы должны, – заявил ему последний в одной из этих бесед, – отобрать людей нового склада характера, вождей, которые в своем поведении не будут руководствоваться моралью жалости, но которые поймут, что, будучи высшей расой, они имеют право управлять, приказывать и утверждать свое господство без всяких церемоний». Того же порядка суждение высказывает Гитлер в своей дюссельдорфской речи промышленникам начала 1932 года: «Величие народа, – говорит он, – получается не от суммы всех его дел, а только от суммирования величайших, рекордных дел отдельных личностей. Истинным народовластием является правление, при котором народом во всех областях его жизни руководят выдающиеся личности, прирожденные таланты». Эти личности утверждают себя в борьбе. И отсюда очевидно, что нужно отбросить «лжеучение, будто бы жизнь в этом нашем мире не должна поддерживаться путем постоянной борьбы».
Это принципиальное социологическое «ницшеанство» с его ставкой на людей «высшей породы», творцов и героев, на аристократию ума и воли – весьма типично для немецкого фашизма, является, как пишет сам Гитлер, «ведущим фактором национал‑социалистического миросозерцания». Вожди – это особая раса, обладающая естественным правом на власть: таков закон природы, такова интуиция арийства, столь ненавистная евреям, разлагателям и разрушителям по призванию. Правда, у теоретиков фашизма встречается и другая постановка вопроса, на первый план выдвигающая долг, социальную обязанность вождей, как и рядовых партийцев, а не их исконное аристократическое право; «помните, – наставлял фашистскую молодежь Муссолини, – фашизм не сулит вам ни почестей, ни должностей, ни выгод, а только бремя долга и борьбу». Однако приведенные суждения Гитлера, конечно, не случайны: своей грубой откровенностью, примитивностью своего социального натурализма они красноречивы и показательны. Такова же и философия героев этого героя масс. «Мировая история, – пишет он в своей книге, – творится меньшинством, поскольку в этом количественном меньшинстве воплощено большинство воли и решимости». Кому, как не гениям, не избранным вождям, удастся добиться толку от «тупого бараньего стада нашего многотерпеливого народа», кому, как не им, по плечу одолеть «гранитную глупость нашего человечества»?!
В годы моды на Ницше острили, что сверхчеловеки повсюду бродить стали стадами. Так и теперь «тупые бараны» и счастливые обладатели «гранитной глупости» приходят в экстаз от соответствующих сентенций их великого Адольфа и, встречаясь, вместо «здравствуй», приветствуют друг друга священным возгласом – «ура Гитлеру!»
В точном согласии с идеологическими предпосылками, авторитарный принцип осуществлен и практически в партийной организации. После первого периода бурного и стихийного роста партии движение вводится в планомерное русло. Сразу же устанавливается неуклонный централизм. Весь аппарат партии подчинен мюнхенскому центру, знаменитому «коричневому дому»: это генеральный штаб германского фашизма. Ему непосредственно подчиняются областные организации, руководимые единолично вождями, назначаемыми из центра: политическая организация без вождей – все равно что армия без офицеров. Областное руководство назначает работников на места. Это, по существу, – то же большевистское «секретародержавие», но только узаконенное, откровенное, не облеченное и в форму выборности. «Демократизм» вытравлен вызывающе и принципиально. При областных организациях функционируют агитационно‑пропагандистские отделы; обер‑агитатор партии д‑р Геббельс станет министром пропаганды в правительстве Гитлера, «дабы страна не впала в летаргический сон». Большое влияние уделяется гитлеровскому союзу молодежи, фашистскому сколку ленинского комсомола. Постоянно подчеркивается значимость воспитания, школы. При партии работает ряд вспомогательных организаций непартийного типа: союз студентов и учащихся, объединения юристов, врачей, учителей и проч. Гитлер, несомненно, знаком с ленинским учением о профсоюзах как школе коммунизма, а также с итальянским корпоративным опытом: «профессиональное движение, – пишет он, – нужно направить в каналы патриотизма». Нужно, чтобы профессиональные союзы не только оттолкнулись от марксизма, но и прониклись положительным национал‑социалистическим миросозерцанием. Нужно, чтобы они были орудием не марксистской классовой борьбы, а междуклассового, общенационального трудового сотрудничества и фундаментом грядущего представительства профессий, хозяйственного парламента. Не организуя на данной исторической стадии своих профсоюзов, национал‑социалисты должны проникать в чужие, чтобы разрушить их и потом переделать по‑своему. В третьей империи, разумеется, не будет никаких корпораций, кроме национальных, т. е. расистских.
И, наконец, – штурмовые отряды, Sturmabteilungen. Идея нуждается в материальном воплощении и реальной защите внешней силой. Старые буржуазные партии обанкротились прежде всего потому, что хотели «бороться лишь духовным оружием», когда нужно было постоять за идею не только «духовно». Революция обнаружила их жалкое бессилие, они позорно капитулировали перед улицей. С другой стороны, и чисто военные организации оказывались не на высоте положения, будучи отравлены роковой идеей «внеполитичности» армии. Жизнь требовала создания партии нового типа, партии, воодушевленной новой целью и построенной на новых организационных основах. Таков примерно ход мысли Гитлера. Ясно, что его истоки – в России и Италии.
Марксистскому миросозерцанию необходимо противопоставить иное, но столь же целостное миросозерцание, рассуждает он дальше. Против марксистских массовых организаций нужно выдвинуть массовые же организации национальные, состоящие не только из преданных отечеству душ, но и из натренированных выучкой тел.
Так создаются штурмовые отряды, «камло короля Гитлера», как их называет Малапарте. Это – не армейская организация для защиты государства от внешних врагов и не какой‑либо тайный союз с многоэтажными целями. Нет, они – непосредственное порождение политической партии нового типа; их задача – обеспечить победу партийной идеи в национальном масштабе. Вместе с тем, они – школа воспитания молодежи в духе расистской программы. Может быть, впоследствии они также смогут облегчить задачи возрождения и чисто военной силы Германии.
Еще в 1921 году партийные вожди работают над организацией ударных дружин. Мюнхенский путч рассеивает их, сводит на нет. Они возрождаются в 1929 году, вместе с ростом красной опасности и притоком денежных средств. Успех партии на сентябрьских выборах 1930 года дает новый мощный толчок их процветанию и развитию. В 1929 году они насчитывают в своем составе около 80 тысяч человек; к концу 30‑го года в них входят уже 200 тысяч; а к моменту появления Гитлера у власти они распухают до 400 тысяч. Теперь правительство всеми путями стремится ввести их в государственный аппарат. В первую очередь в форме «вспомогательной полиции». Принимаются меры к их вооружению.
Вербовались штурмовые отряды из элементов изрядно пестрых, но приводимых к единству военноподобной муштрой. Безработные рабочие и патриотические студенты, императорские офицеры и вчерашние красные фронтовики, фанатики идеи и жертвы нужды, искатели приключений и герои корысти – этот парадоксальный человеческий сплав устремляется под штурмовые гитлеровские знамена спасать Германию. Тут и отбор политических единомышленников, тут и, говоря словами одного немецкого журналиста, – «исключительно мутный бассейн, в коем стеклись все отбросы, все недовольство страны». Однако мельница партийной идеократии перемалывает этот разношерстный материал в одноцветную и вескую массу. Состояние отрядов особенно улучшилось в 1931 году, когда во главе их был поставлен некий капитан в отставке Рем, человек распорядительный и способный.
Так в лоне веймарской демократической республики зрел и вооружался ее могильщик и наследник – Третий рейх национал‑социализма.