Он очень выразителен, этот публичный диалог двух центральных фигур правой Германии, которые еще так недавно братались в Гарцбурге и которым вскоре снова придется встретиться на узкой тропинке власти! Теперь они решительно разошлись. И, разойдясь, самоопределяются: как они различны! В одном – старая Пруссия Гогенцоллернов, немецкого Бога и отборной знати, законченный лик старого порядка. В другом – послевоенная Германия среднего класса с ее страстями и тупиками, общественными противоречиями и политической путаницей, полная злобы, лишений, метаний и надежды на лучшее будущее. В первом – старая культура, застывшая монументом. Во втором – новое варварство, глядящее хаосом. Их объединяет любовь к отечеству. Их разделяют – время, социальный стиль, жизненные интересы. Текущие события, капризы исторических минут их то сводят, то вновь разводят.
Августовский обмен воззваниями – знаменует разрыв. На путях наличного соотношения парламентских сил – выхода нет: рейхстаг не способен стать арбитром, у него нет мнения, он состоит из одних меньшинств, бессильных создать большинство. Приходится снова прибегнуть к «неподвижному полюсу» конституции, к «бронзовой скале» – к президентской прерогативе.
12 сентября рейхстаг был распущен. Его последнее заседание, столь же бурное, сколь сумбурное, прошло в атмосфере явной враждебности не только левых и центра, но и фашистского крыла к правительству. После того, как премьер, не добившись слова от председателя палаты национал‑социалиста Геринга, бросил указ о роспуске на председательский столик, палата успела еще проголосовать предложение коммунистов о недоверии кабинету и принять это предложение 513 голосами против 42. Ученым государствоведам предоставлялось ломать головы над юридическим смыслом казуса. Политически фон Папен получал отсрочку. Он ее использует для довольно бурной деятельности, неизменно верной интересам аграрной и промышленной плутократии.
|
|
Избирательная кампания прошла достаточно оживленно, хотя страна уже начинала уставать от урн. На выборах 6 ноября наци потеряли больше двух миллионов голосов, – симптом тревожный для массовой партии. Несколько усилились националисты. Республиканская «государственная партия», имевшая в Учредительном Собрании 75 голосов, теперь растаяла до двух мандатов: мелкая буржуазия радикализировалась – главным образом направо. Но, с другой стороны, заметно усилились коммунисты, получившие 100 мест вместо 89, при уменьшении общего числа депутатов с 607 до 583 (вследствие сокращения количества голосовавших на выборах): рабочие и безработные радикализировались – налево. Новый рейхстаг в смысле «положительного большинства» казался еще более безнадежным, чем прежний. Конституционное средоточие антиконституционных сил, диковинное сборище элит враждующих станов, воплощенное самопротиворечие и самоотрицание, – он был способен лишь отвергать правительства, но не создавать или поддерживать их. Он объединялся лишь в отталкиваниях. Ни одна власть не могла собрать в нем большинства, словно специально для того, чтобы поглубже опорочить систему демократического парламентаризма в условиях создавшейся обстановки, в атмосфере больной, социально балканизированной страны.
|
|
17 ноября кабинет фон Папена, провалившийся на выборах, нехотя подал в отставку, дабы соблюсти конституционные аппарансы и уступая сложным верхушечным интригам. Снова начались политические свидания и официальные переговоры. Снова Гитлер настаивал на канцлерстве и полноте власти, и снова получил отказ: президентский кабинет не может возглавляться партийным вождем, а парламентский должен собрать большинство в палате. Впрочем, даже если Гитлер и соберет его, Гинденбург все же бронирует за собой министров иностранных дел и рейхсвера. Эти условия, отклоненные Гитлером, выглядели достаточно красноречиво. Плебейский вождь явно пугал патрициев Рура и Восточной Пруссии. Классиков государственности шокировал демагогический модернизм. Вышколенные дипломаты ужасались азартной кустарщине фашистских угроз по весьма рискованным международным адресам. Гитлер не оставался в долгу: «правительство, слишком очевидно носящее на себе печать довоенных времен, способно привести Германию лишь к абсолютной международной изоляции».
Национал‑социалисты заявили, что станут в оппозицию ко всякому правительству, кроме своего собственного. Это означало, что парламентарный кабинет немыслим: коричнево‑красная коалиция ненависти опять составляла «отрицательное большинство» рейхстага. Оставался единственный выход: снова президентский кабинет.
Сам президент желал восстановить фон Папена, но его окружение признало перемену канцлера необходимой – в интересах хотя бы внешнего и временного «замирения» обстановки. Канцлером стал генерал фон Шлейхер, министр рейхсвера. Рейхстаг, не вотируя ему ни доверия, ни недоверия, «молчаливым большинством» одолжив ему, да и себе, передышку, разошелся на каникулы, в сущности, и не сходясь.
|
|
Было общим мнением, что в лице Шлейхера на германский политический небосклон восходит звезда первой величины. Этот человек словно был создан для легенды. Законченный тип генерала‑политика, он проделал быструю военную карьеру, приведшую его на пост главы рейхсвера. Несмотря на свое военное воспитание и образование, он, видимо, вдохновлялся больше образом Бисмарка, нежели Мольтке. Бывший гвардеец, свой человек и у Гинденбурга, и, как говорили, даже у кронпринца, он в то же время проявлял значительную чуткость к эпохе, к ее большой социальной теме. Энергию и волю он удачно совмещал с умом и политической гибкостью. Он слыл всеведущим и вездесущим. Молва называла его закулисным свергателем и поставщиком министров. Сам он никогда не уставал подчеркивать свое полное равнодушие к политике: он солдат, только солдат. Его дело – рейхсвер, служащий нации, а не партиям, и «не призванный охранять классы и их интересы, равно как защищать отжившие хозяйственные формы» (из речи 26 июля 1932 г.). Ион упорно при этом повторял, что власть не может держаться только на штыках. В кабинете Папена он сумел окружить себя выигрышной тенью. Утверждали, что он себя готовит в преемники Гинденбургу. Любители истории старались разглядеть в нем черты Бонапарта XX века.
16 декабря он произнес по радио свою министерскую декларацию. Она была составлена умело и рассчитана на широкий резонанс. «Я своего рода еретик, – признавался в ней новый канцлер, – и не являюсь сторонником ни капитализма, ни социализма… Теперь нет в мире чистого капитализма, но нет еще нигде чистого социализма. Приходится брать необходимые элементы из той и другой концепции – в зависимости от потребностей государства и народа». Это были свежие мотивы – после патриархальных прописей Папена, тут же, впрочем, помянутого добром: «рыцарь без страха и упрека».
Декларация специально и подробно останавливалась на положении безработных, обещая им от имени правительства наметить большую программу работ. Затем говорилось о крестьянах, о необходимости оживления внутреннего рынка, о внутренней колонизации, заселении Восточной Пруссии, Померании и Мекленбурга, о понижении цен на продукты питания. Призывая к твердости и вере в лучшее будущее, канцлер подчеркнул, что эта вера может упрочиться лишь в том случае, если будет отдано должное современному «социальному духу». «Я слышу, – прибавил он, – многие из моих слушателей уже ворчат, насмешливо подергивая плечами: «итак, значит, он социальный генерал». Да, ибо и впрямь никогда не было ничего более социального, нежели армия всеобщей повинности, где богатые и бедные, офицеры и солдаты стоят плечом к плечу, добрыми товарищами». В области управления провозглашалась либеральная эра: отменялись декреты предыдущего правительства, ограничивающие свободу и права граждан. В заключение декларация обращалась к партиям, призывая их вспомнить, «что они существуют не ради самих себя и теряют свой смысл, отказываясь от сотрудничества с государством». По адресу коммунистов, специально названных, прозвучала прямая угроза «самых суровых и решительных мер», если только «ослабление вожжей» будет ими воспринято как признак слабости и использовано для оживления противогосударственных подстрекательств. И, наконец, – достаточно прозрачный намек на политиков коричневого дома: «Германская нация отвернется разочарованная от тех, кому она оказала большое доверие, ожидая от них положительной работы, а не тактики и отрицания».
Казалось, ген. Шлейхер взял власть при благоприятных для себя ауспициях. Парламентские выборы обнаружили надлом фашистского движения. Осторожная и вместе с тем прогрессивная социальная политика правительства могла бы углубить этот надлом и найти отклик в тех самых массах, которые доселе шли за Гитлером. Поддержка рейхсвера была канцлеру обеспечена. Значительная часть промышленных кругов, не идущих за Тиссеном, ему определенно симпатизировала. С президентом его связывала давняя совместная работа. Международное положение Германии после решения репарационного вопроса выглядело, в общем, благоприятно. Здесь уместно вообще подчеркнуть, что основные проблемы германской государственности за последние годы решались на путях не столько внешней, сколько внутренней политики.
Полезно было добиться парламентской легализации правительства, и канцлер направил свои усилия в этом направлении. Ему удалось привлечь на свою сторону Штрассера, ближайшего гитлеровского сподвижника, недовольного непримиримой тактикой вождя и симпатизирующего «социальной» ориентировке канцлера. Намечалось назначение Штрассера на пост вице‑канцлера и имперского комиссара Пруссии. Тем самым раскол национал‑социалистической партии был бы закреплен и углублен. Сам Гитлер не мог не опасаться спада движения, и ожидали, что в последний момент он принужден будет пойти на уступки, вступить в правительственную коалицию, легализовать кабинет Шлейхера в парламенте и тем самым предотвратить роспуск последнего и новые выборы, рискованные для партии.
Но «левые» устремления канцлера возбудили тревогу в правых сферах. Он держит себя слишком независимо. Он изменяет социальный курс фон Папена. Он бросается гремучими словами, заигрывает с опасными силами и в то же время, имея в своих руках столь веский фактор, как рейхсвер, может при случае позволить себе роскошь реальной самостоятельности. Что, если и в самом деле он глядит в Наполеоны?
Брюнинг поскользнулся на своих ост‑эльбских планах, встревоживших не на шутку клуб господ. Да и Мюллер в 1930 году оступился все о тот же порожек. Ныне Шлейхер двинулся по пути Брюнинга и Штегервальда: он собирается колонизовать те же запретные провинции, отказывается от запрещения ввоза продовольствия в Германию, потворствует скандальным разоблачениям в бюджетной комиссии рейхстага о льготах и субсидиях прусским помещикам и связанных с ними злоупотреблениях. Он ищет популярности у рабочих союзов, среди безработных, он отменяет папеновский декрет о снижении заработной платы, он покровительствует «синдикалистским элементам». Он ненадежный человек. Он оправдывает свою фамилию (Schleicher, по‑немецки – «пролаза»).
Капитаны рейнской и вестфальской индустрии – сторонники авторитарного государства. Они даже провозгласили недавно лозунг «здоровая экономика в крепком государстве». Но они глубоко убеждены, что только та экономика здорова, при которой им вольготно дышится, и только то государство крепко, в котором они у руля. Тиссен и его друзья усомнились в качествах рулевого: генерал в плену у профсоюзов.
Но главным его врагом выступают, конечно, аграрии. Юнкерская аристократия Восточной Пруссии тоже сторонница авторитарного президентского правления. Однако… тут всегда кстати повторить старое:
Unser Konig absolut,
Wenn er unsern Willen tut[2].
Генерал фон Шлейхер – сильный, крепкий человек. Но он неблагополучен по мыслям, да уже и по делам. Он едва ли даже не заражен материалистическим уклоном: он заявил в своей первой канцлерской речи, что прежде чем реформировать конституцию, нужно накормить голодных, дать работу безработным! «Когда народ снова примостится к дымящимся мискам, будет поздно думать о конституционной реформе!» – отозвался в херренклубе Папен на материалистскую ересь своего преемника. Другой клубмен, говорят, под сурдинку обозвал даже канцлера – «циником».
Старая немецкая истина гласила, что Германией нельзя управлять против юнкеров, наследственных хозяев страны. Революция, как видно, этой истины не отменила. На миг отставив от власти прежнюю правящую касту, она не разгромила, не доконала ее; она обошлась без якобинства, без большевизма. И в результате, как только отшумели революционные шумы, из всех щелей потянулись старые тени. И если Веймар их пощадил, то они с ним церемониться не станут: они не краснобаи, а люди дела. Их мало, но они просвещенны, умны, сплочены, и, главное, они поколениями набили себе руки на власти.
Шлейхер беседует с Штрассером; Гитлеру не по себе. Шлейхер выступает «красным генералом» – не по себе Папену и Гугенбергу.
Вывод напрашивается: не пора ли вспрыснуть живой водой гарцбургский труп? Недавно Папен со Шлейхером обошли правым плечом Гитлера. Потом Шлейхер левым плечом обошел Папена. Почему же теперь Гитлеру с Паленом не обойти сразу обоими, вернее, четырьмя плечами Шлейхера? Излишне пояснять, что за этим комическим круговоротом лиц зловеще выступал трагический водоворот безличных социальных сил.
4 января 1933 года в гостеприимном доме барона фон Шредера, директора полуеврейского банка в Кельне и горячего друга национал‑социалистической рабочей партии, состоялось сенсационное и строго секретное свидание двух друзей‑врагов. Трудно установить, кому принадлежала инициатива свидания; когда его тайна вскрылась (собеседники при выходе были внезапно сняты шлейхеровским фотографом), барон фон Шредер поспешил с истинно хозяйской любезностью приписать ее себе. Гитлеровская пресса ссылалась на Папена, папеновская – на Гитлера: рыцари без страха страховали себя от упреков.
Как бы то ни было, кельнская встреча была, несомненно, в интересах обеих сторон. Вода подступала к горлу каждой из них. При таких условиях обе готовы были договариваться хоть с чертом. Кажется, именно так и расценивали они свое потайное свидание у банкирского камина. Судя по последующим событиям, свидание было успешно и примирение состоялось. Шлейхер очутился перед объединенным наци‑националистским, фашистско‑юнкерским фронтом. Перед враждебным сговором, обозначавшим заговор.
Все пригодится в большом деле. Подвернулся под руку «маргариновый декрет» правительства – об обязательной примеси масла к маргарину. Помещикам квота примешиваемого масла казалась недостаточной; городское население было недовольно как самой смесью, так и повышением цены на превращенный в нее маргарин. Как не использовать этот неудачливый декрет и порожденные им настроения? Смесь маргарина с маслом стимулирует помесь Гитлера с Папеном. Обе микстуры – угроза политическому здоровью канцлера.
11 января депутация Ландбунда, руководимая крупными аграриями, взбешенными экономической политикой правительства, посетила президента Гинденбурга и вручила ему меморандум с выражением ряда пожеланий. Это было объявление открытой войны кабинету: специальное воззвание союза не делало из этого секрета. С своей стороны правительство публично заявило, что отказывается от всяких сношений с руководством Ландбунда. Шлейхер ставил себе задачею изоляцию аграриев; он рассчитывал при этом на сочувствие не только индустрии, но и мелкого крестьянства.
15 января на выборах в маленьком княжестве Липпе наци одержали успех, выиграв около 6000 голосов (при 100 000 избирателей) по сравнению с ноябрьскими общими выборами. Этот успех, достигнутый огромным напряжением агитационных усилий, при всей его относительности, позволил Гитлеру поднять настроение в партийных массах: значит, отлива нет и падать духом нечего; «партия нисколько не потеряла в своем динамизме». Выше знамена! Выше сердца! Маленькую местную удачу организованная партийная пресса сознательно спешила превратить в большое событие. Одновременно она усилила обстрел кабинета; о примирении или компромиссе с ним не может быть и речи. Вновь оживлялась и фашистская улица. 22 января в Берлине состоялась боевая гитлеровская демонстрация памяти некоего молодого партийца Весселя, два года назад убитого коммунистами. Это было внепарламентское введение к предстоящему бою в парламенте. В ряде городов состоялись демонстрации коммунистов, с убитыми и ранеными. Малая гражданская война продолжалась.
Открытие рейхстага было намечено на 31 января. Канцлер прилагал старания расширить парламентскую базу правительства и добиться хотя бы «толерирования» его со стороны палаты. Он готов был ввести в кабинет Брюнинга и Гитлера, Штрассера и Гугенберга. После выборов в Липпе надежды на Штрассера таяли. Гитлер проявлял непреклонную непримиримость. Гугенберг, со своей стороны, не обнаруживал склонности к сотрудничеству с Брюнингом или Штегервальдом… да и с самим канцлером. Правительство не имело опоры в парламентских группах. Ему оставалось либо прибегнуть к новому роспуску рейха, либо уйти в отставку.
28 января канцлер обратился к президенту с просьбой предоставить ему полномочия для роспуска. Гинденбург отклонил эту просьбу. Тогда Шлейхер без промедления вручил президенту отставку кабинета и на прощание рекомендовал ему обратиться к Гитлеру, как лидеру наиболее многочисленной партии: если президентский кабинет исключается, нужно вернуться к правилам парламентаризма. Генерал явно опасался возрождения Папена, и сама мысль об этом рыцаре большой политической дороги заставляла его содрогаться от досады и отвращения.
Президент поблагодарил за совет, но вслед за тем тотчас же послал за фон Папеном и поручил ему вступить в переговоры с партиями на тему о новом правительстве. Отрицательная цель заговора была достигнута: «мы свергли фон Шлейхера, – объявляла газета Гугенберга, – потому что он стал игрушкой в руках католического центра и демократических партий».
Как много надежд вдохновлял этот красочный генерал и как быстро сошел он с политической сцены! Подтвердилась классическая истина стратегии: обходящий рискует быть обойденным. Хитреца перехитрили. Так и не увидел несостоявшийся германский Бонапарт своего 18 брюмера[3]. Груша зрела – не для него. Искус власти в наличной атмосфере оказался ему не под силу, и с горьковатым осадком в душе отошел он в тень… навсегда ли?
Фон Папен начал порученные ему переговоры. Они имели тенденцию затянуться, хотя почва для них и была подготовлена. Гитлер соглашался на коалицию, но при непременном условии предоставления ему канцлерства. Затем встал вопрос о распределении портфелей. Стороны торговались: каждый партнер стремился подписать договор с бесом на возможно более выгодных для себя условиях. В ночь на 30 января этот рядящийся ад был, говорят, всполошен анонимным слухом: военные верхи подумывают о перевороте в пользу Шлейхера. Эта угроза ускорила сговор. На следующее утро фон Папен принес Гинденбургу список нового кабинета. Старый фельдмаршал поморщился, но покорился судьбе. Комбинация была оформлена – и «богемский ефрейтор» занял кресло Бисмарка. Германия вступила в первый год Третьей империи.
Рейхсвер безмолвствовал.
После победы
«Сегодня Германия совершила прыжок в неизвестность». Так отозвалась немецкая либеральная пресса на появление Гитлера у власти. Приблизительно так же реагировало на это событие и большинство заграничной печати.
Да, несомненно, это был – прыжок. Сменялись не только и даже не столько лица – сменялась политическая система. Сменялся «политический стиль», тот тон, который делает музыку. «В течение одного дня рухнуло здание Веймарского государства». Пусть это преувеличение, пусть оно рухнуло не в один день, а, скажем, в полтора месяца, но нельзя спорить: оно рухнуло. Веймарский период германской истории кончился. Началась некая новая эра, о подлинном содержании которой еще рано судить: в этом смысле можно говорить о прыжке «в неизвестность».
Внешние формы легальности были на первое время соблюдены. Гитлер пришел к власти тем же порядком, каким приходили его предшественники за последнее время: в порядке «президентского кабинета». Предварительный сговор распределил портфели.
Во главе правительства – триумвират: Гитлер на посту канцлера, Папен – вице‑канцлер и имперский советник Пруссии, Гугенберг – министр народного хозяйства и земледелия, «экономический диктатор». Эта большая тройка, the Big three, как и весь возглавляемый ею кабинет, воплощает собой, согласно торжественной официальной терминологии, «широкую концентрацию национальных сил». Далее, министр рейхсвера – генерал фон Бломберг, близкий к Гинденбургу. Министр внутренних дел Пруссии – гитлеровец Геринг (в конце апреля он вытеснит Папена из Пруссии и займет его место). Лидер Стального Шлема Зельдте – министр труда. Портфели иностранных дел и финансов сохранены за правыми спецами фон Нейратом и Шверин фон Крозигом. По партийной национал‑социалистической линии вскоре будет назначен высокий «наблюдатель» за политикой Нейрата: конечно, фон Розенберг, прибалтийский дипломат Третьей империи, о котором Брюнинг ядовито острил, что «еще 9 ноября 1918 года он не знал, где его отечество».
Новое правительство немедленно распустило рейхстаг, назначив выборы на 5 марта. Национальная диктатура искала плебисцитарной легализации.
В ночь с 27 на 28 февраля погибло здание рейхстага от пожара, воистину символического: немецкий парламентаризм превращался в пепел на глазах всей Германии и всего мира. Правительство использовало этот провиденциальный пожар для молниеносного разгрома «марксизма» и создания соответствующих предвыборных настроений. Захваченный на месте преступления поджигатель, некий ван дер Люббе, бывший голландский коммунист, поспешил тут же представить необходимые для этой цели показания: он коммунист, он совершил поджог «из протеста против международного капитала», он не только сочувствует коммунистической партии, но имеет также «связь и с социал‑демократией». Именно это и требовалось. Можно было начать решительные действия. «Раздавить гадину».
Немедленно же, ночью, Геринг сделал распоряжение о ликвидации всей марксистской печати на территории Пруссии. А на следующий день был издан чрезвычайный президентский декрет о борьбе с коммунистической опасностью, давший правительству, в отмену статей конституции о гражданских свободах, абсолютное административное полновластие. Национальная пресса открыла неистовый поход против красных организаций. Тщетно последние самым решительным образом отмежевывались от подозрительного Ван дер Люббе и его бессмысленного преступления. Острое политическое блюдо исполнило свое назначение. Во всей стране начался беспощадный антимарксистский, главное, антикоммунистический террор.
Однако власть понимала, что в таких случаях нужно действовать не только дубьем, но и рублем. Перед выборами было опубликовано несколько правительственных постановлений, цель которых ясна сама собой. В угоду крестьянам, мораторий для сельского хозяйства был продлен до октября 1933 года. Поднимались ставки пособия безработным на две марки в месяц. Беднейшему населению было отпущено 700 тысяч центнеров ржи и 2 тысячи центнеров масла.
В этой смешанной атмосфере кнута и пряника, антикрасного террора и национального подъема, 5 марта прошли выборы в рейхстаг – «последние» выборы. Партии правительственной коалиции выступали порознь: Гитлер отверг избирательный блок с националистами. Носились даже темные слухи, что накануне выборов возможна попытка национал‑социалистического переворота: за «чистую» диктатуру Гитлера, против Папена, а то и Гинденбурга, 25 тысяч штальхельмовцев были наготове в Берлине. Слухи не оправдались: трудно сказать, насколько они беспочвенны.
Всего на выборах было подано более 39 миллионов голосов. К урнам явились 88 % избирателей, страна проявила незаурядную политическую активность. Национал‑социалисты получили 17,3 миллиона голосов и провели в новый рейхстаг 288 депутатов (44 %). Черно‑бело‑красный блок (националисты, стальной шлем) собрал свыше 3 миллионов и провел 52 депутата. Иначе говоря, правительственная коалиция добилась абсолютного большинства (52 %) в палате. Социал‑демократы получили семь миллионов голосов, что им дало 118 депутатских мест. Коммунисты провели 81 депутата, собрав 4,5 миллиона голосов. На долю католического центра пришлось 4,3 миллиона голосов и 70 депутатов, а на долю баварской народной партии 1,2 миллиона голосов и 21 депутат. В итоге выборы означали победу национального фронта, легальную плебисцитарную санкцию нового режима. Но в то же время они обнаруживали и относительную живучесть оппозиционных и полуоппозиционных ему течений в стране.
Так или иначе, «самопредательство демократии» в Германии стало фактом. В новых условиях повторилась старая история бонапартистских плебисцитов. Страна с энтузиазмом меняла свободу на веру. «Новый дух» широко разливался в ней.
День 5 марта наци окрестили «днем пробуждения Германии». Всю ночь выборов горели символические огни вдоль Рейна и польской границы: жест в адрес немцев, отторгнутых от родины. Не желая «вступать на проклятую землю польского коридора», Гитлер совершил предвыборное путешествие в Восточную Пруссию на аэроплане. Пролетая над коридором, он прокричал радиоречь:
– Привет тебе, Восточная Пруссия! Мы будем сражаться за тебя до последнего человека!
Результат пожарных выборов укрепил позицию правительства и снял бремя сомнений с совести старого президента. Можно было с удвоенной энергией продолжать «национальную революцию», т. е. всестороннюю ликвидацию веймарского строя.
На очереди стояла проблема федерации и партикуляризма. Южные государства во главе с Баварией оказывали сопротивление новым порядкам: там задерживались у власти люди старых католических партий, гвардии немецкого федерализма. Весь февраль месяц длилось состояние неопределенности. Мюнхенское правительство твердило, что если Берлин пришлет в Баварию комиссара, он будет арестован на границе. Перед выборами полемическое настроение антипрусских элементов юга и запада поднялось до точки кипения. «Мы гордимся, – восклицал 3 марта Шефер, лидер баварской народной партии, – что государство Бавария остается крепостью, которой не одолеть никакой партии. Если Карлу Великому, Барбароссе и Габсбургам не удалось привести нас в повиновение, то это не удастся также и Адольфу Гитлеру… Баварская культура и храм в Бамберге уже существовали, когда на том болоте, где сейчас стоит Берлин, бродили дикие свиньи».
Не переходя до выборов к методу прямого действия, Гитлер в своих выступлениях продолжал неуклонно провозглашать принцип единства политической системы и политического руководства всего рейха. Он подчеркивал, что принцип этот, отвечающий жизненным интересам германской нации, благотворен и для самих государств, ныне против него восстающих. «Если возникнет план создания границы по Майну, то подобный план будет разбит и отвергнут в самой Баварии».
Действительность оправдала этот прогноз. Выборы принесли гитлеровцам успех не только в Пруссии, но и в южных государствах. И в Баварии, и в Вюртемберге они удвоили, а в некоторых избирательных округах почти утроили свои голоса, оставив позади себя все прочие партии. Этот успех подорвал изнутри силу сопротивления местных правительств и развязал Гитлеру руки. Через несколько дней после выборов имперское правительство стало повсюду назначать своих комиссаров, заведующих полицией и прочими ведомствами, и не прошло и недели, как административный аппарат во всей Германии перешел целиком имперскому министерству внутренних дел. Комиссаром Баварии был назначен расистский генерал фон Эпп. Кабинет Гельда покорился судьбе, ограничившись холостым протестом. Шефер, арестованный штурмовиками, уже не вспоминал о Барбароссе.
Освоив таким образом земли, правительство решило довести дело до конца. В начале апреля вступил в силу принятый им закон о единообразной структуре (Gleichscha Itungsgesetz), согласно которому, в целях обеспечения единого политического руководства во всегерманском масштабе, состав ландтагов отдельных государств Германии отныне будет определяться результатами последних выборов в рейхстаг. В правительственной декларации 23 марта этот закон получил подобающую мотивировку. «Необходимость даже и в нормальные времена, – заявил рейхсканцлер, – двадцать раз в течение четырех лет посылать народ к урнам, то в рейхе, то в отдельных землях, – приводит к полному падению авторитета законодательных собраний в глазах народа. Правительство найдет средство сделать единый общий вывод и для рейха, и для земель исходя из однократного изъявления национальной воли». И вот, во исполнение этого обещания новый закон упраздняет выборы в ландтаг.
А еще через несколько дней был издан другой закон, определяющий организацию правительственной власти в землях. По этому закону, во всех немецких государствах, за исключением Пруссии, президентом по представлению рейхсканцлера назначается имперский наместник. Задачей наместника является наблюдение за точным выполнением всех директив рейхсканцлера. Наместник должен происходить из той страны, куда он получает назначение (этот куртуазный параграф призван, очевидно, позолотить преподнесенную партикуляризму пилюлю). Что касается Пруссии, то в ней права наместника предоставляются рейхсканцлеру. Члены имперского правительства могут одновременно являться членами прусского правительства. Все разделы конституции рейха и отдельных государств, противоречащие этому закону, отменяются.
Так решена проблема германского федерализма. Излишне пояснять, что этими двумя законами вводится жесткая централизация государственного управления и что от федеративного устройства Германии ныне остается лишь внешнее подразделение на «земли» (Lander). Процесс объединения Германии как будто завершается. В этой сфере Гитлер, в точном соответствии с идеократическим принципом фашизма, стремится довести до конца прославленное дело Бисмарка. И снова Пруссия возвращает себе свою историческую роль.