У скал Ацетуки свой облик. Это плиты туфогенных песчаников по нескольку метров мощностью. Круто поставленные, они образуют на склонах обнаженные плоскости, гигантские цельнокаменные чешуи, ровно наклоненные на протяжении многих сотен метров. К вершине выходят обрезы этих пластов – было даже странно при выходе на гребень свободно зашагать по таким пологим торцам, словно по асфальтовому тротуару.
Что нам откроется с края гребневой площадки? Мы не раз уже наслаждались панорамами Абхазии – они раскрывались нам и с Аибги, и с Ахукдарской перемычки, и с пика Кардывач. Но с Ацетуки открылось такое, что заставило вздрогнуть от недоумения!
Здесь было не только то, что ожидалось, – и горно-лесные глуби и многопланные дали с несколькими барьерами чеканно ясных альпийских хребтов – не только все это, давно знакомое и в новых сочетаниях по-новому радующее. Нет, в ближайшей долине виднелось что-то несуразное, инородное. В ней лежал, словно положенный сверху и застрявший в склонах, синевато-зеленый поднос, края которого были вырезаны в строгом соответствии с рельефом: выступы в долинках, выемки против хребтиков.
Поднос из матового малахита, невероятно выделяющийся в ландшафте, чуждый всему окружающему.
– Так это же Рица!
Да, это была Рица. Рица, впервые видимая мною сверху, а Наташей – вообще впервые.
Всюду в окружающей природе было какое-то равновесие. Тысячевековые процессы на все наложили свой отпечаток и создали: под скалой – осыпь, в устье реки – конус выноса, у конца ледника – морену. И только Рица во всей необъятной панораме, развернувшейся с Ацетуки, выделялась своей полной «неприспособленностью» к ландшафту. Так выглядят только что созданные водохранилища на горных реках – нет ни пляжей, ни устьевых дельт, в воде оказались какие попало участки склонов.
В бинокль на малахитовом стекле просматривалась черная точка и от нее треугольный след, на котором чуть менялась матовость глади. Черточка перемещалась – это была лодка. Живо представил себе Николая Васильевича на веслах...
Но что это за полоса, рыжевато-серая черта над берегом близ истока Юпшары? По ней быстро движется темная черточка... Мы уже слышали, что вчерне готовое шоссе выведено к самой Рице. Неужели это автомобиль? Автомобиль на Рице!
Противоречивое чувство. С одной стороны, радость. Ведь об этом мечтал, планируя оборудование рицынского маршрута для Гипрокура. Десятки, сотни тысяч людей увидят теперь красоту Рицы, разделят с нами, одиночками, это счастье. А с другой стороны, и тревога: сумеют ли люди бережно обойтись с этим сокровищем? Позаботятся ли хозяева Рицы о том, чтобы удобства, создаваемые для посетителей, не исказили девственного облика этой горно-лесной чаши? Кто сейчас хозяин, кто режиссер предстоящего освоения Рицы?
Теперь оглянемся назад. Мы поднялись от озера Альбова – значит, чуть дальше с гребня должен открыться соседний цирк Рейнгарда. Проходим несколько десятков метров, словно по асфальту, по идеально ровным площадкам грбня Ацетуки, выходим над ее страшными гладкими северными отвесами и останавливаемся в еще большем недоумении. Вместо озера Рейнгарда с заливом-хоботком мы видим на дне цирка не сразу узнаваемый молочно бирюзовый овальный водоем и на берегу крохотную палатку с белым крылатым парусом.
– Что это? Наша палатка? Значит, это озеро Евгении Морозовой? А куда же пропал «Рейнгард»?
Не сразу понимаем, в чем дело. Оказывается, кулуар из цирка Альбова так глубоко врезался в самый гребень Ацетуки, что прорезал в нем борозду «по-за цирком» Рейнгарда. И получилось, что мы вышли над своим лагерем, миновав промежуточный цирк.
Успех превосходил ожидания. Оказаться на гребешке, откуда видны два озера сразу – Рица и Евгении Морозовой! Какой неприступной цитаделью казалась нам отвесная стена Ацетуки снизу, от палатки. И мы сумели ее победить, мы видим свое озеро с вершины!
Я прежде так плохо представлял себе, что за хребтина высится над Рицей с севера и северо-востока. А теперь, глядя с Рицы, мы будем знать, что под вершиной именно этого хребта, по ту его сторону, красуется целое ожерелье Ацетукских озер! Хребет с озерными балконами...
Рица будет курортом, центром туризма. И одним из лучших маршрутов из будущей рицынской турбазы будет поход к Ацетукским озерам!..
Зарисовки и записи сделаны, геологические образцы с гребня взяты. Взволнованные, утоленные, начинаем спуск. Мы настолько окрылены своей удачей, что забываем об элементарных предосторожностях на спуске – не рубим ступенек в плотном фирне, не страхуем друг друга.
Наташа поскальзывается, начинает съезжать по снежнику, кричу ей: «Врубайся молотком!» Она едет сидя, сначала пытается долбить кирочной частью молотка снег, потом падение убыстряется, молоток процарапывает, вспахивает в снегу целую борозду, разбрызгивая комья, и вовсе вырывается из рук. Наташа летит вниз, уже распластавшись, молоток кувыркается рядом...
У меня захватывает дыхание – ведь сейчас все будет кончено... Маленькое тельце – оно уже на семьдесят метров ниже меня – со всего разгона вылетает на крупнокаменную осыпь из остроугольных обломков. Кажется, камень раскололся бы от удара о такую баррикаду – я слышу только громкий и краткий крик и вижу, как тело Наташи дважды перевертывается между камнями. Замерла. Недвижима.
Я тоже на волоске. Одно неосторожное движение, и я повторю Наташино падение.
Заставляю себя метрах на двадцати рубить ступеньки в фирне и, лишь когда он становится чуть положе, крупными скачками мчусь к потерпевшей.
Пошевелилась. Жива. Даже пытается встать. Ушиблена – все болит. Грудь и спина в рваных ранах, руки окровавлены, голова в синяках...
Перевязываем чем можем. Говорит, что сможет дойти до палатки сама – никого звать не нужно.
Да, не только в одиночку, но и вдвоем в горы ходить нельзя. С одним несчастье – значит, второй, уходя за помощью, должен бросить больного одного?
С трудом привожу пострадавшую к палатке.
Сурово отплатила Ацетука за удачи этого дня. Еще подумаешь, рекомендовать ли туристам маршрут на такую вершину. Как ни сказочен с нее кругозор, как ни удивительна рассматриваемая сверху Рица, а опаспость велика.
*
Раны у Наташи быстро зажили, и уже вскоре мы могли продолжать маршрут. По округлому гребню, ограничивающему долину Азмыча слева, перевалили к Тихой речке, познакомились с летним филиалом эстонской молочной фермы, совсем в упор любовались торцами ледников Агепсты. По Тихой спустились к Мзымте.
На обратном пути в Поляну усердно мерили террасы, закрашивали по своей легенде рельеф прирусловой части Мзымтинской долины, в том числе и Энгельманову поляну. Уже у курортников Пслухского нарзана узнали финал истории на Юхе. Быть может, не случайно наблюдатель отговаривал нас от маршрута на Северный Лоюб и следил за нами, пока мы там лазили? Он мог знать о поселке нарушителей, но молчал, – был запуган, терроризирован ими? Убедившись, что мы при одном взгляде с Северного Лоюба раскрыли их тайну, он поспешно – за один день – пробежал пятьдесят километров до Красной Поляны и сам сообщил представителям власти о нарушителях.
Милиция живо заинтересовалась известием. У нее уже давно были сведения, что в сторону горной части Адлерского и Псебайского районов ведут нити деятельности целой банды, орудовавшей в Абхазии. Но искать эту публику где-то в неведомых горах никак не решались. Теперь положение прояснилось, и немалая оперативная группа на другой же день отправилась верхами на Кардывач и Юху. Часть нарушителей была задержана, часть разбежалась по дебрям и потом еще с месяц беспокоила своими нападениями жителей краснополянской стороны гор. На юхской базе у бандитов было несколько сот голов коз, угнанных в свое время из абхазских колхозов, и даже своя сыроварня...
Этим, к счастью, и исчерпалась «детективная» сторона наших исследовательских приключений.
Так и слышится сердцу, как толща земная упруга,
Как шевелятся швы, не хотят рубцеваться разломы.
Это в недрах смещаются мнущие с хрустом друг друга
Цельнокаменных масс недоступные взгляду объемы.
ЗАПОВЕДНЫЕ ВЫСОКОГОРЬЯ
ЗАДАНИЯ САМИМ СЕБЕ
В ПОЛЯНЕ застреваем из-за нескольких дней ненастья, но нет худа без добра. Пытаемся вчерне обобщать результаты своих наблюдений и... становимся в тупик. Казалось, мы столько видели, подметили, записали, закартировали... Но изложить все это связно не можем: в наших наблюдениях немало зияющих пробелов.
Вот целый участок долины Мзымты с непромеренными высотами речных террас. Вот долина с моренным валом. Сюда когда-то доползал язык ледника, и здесь из него вытаивали исцарапанные штриховкой валуны. Но, значит, именно от этого места текли тогда и талые воды, отсюда начиналось речное русло со своей поймой. Десятки тысяч лет миновали с тех пор, река, отзываясь на климатические перемены и на поднятия гор, успела врезаться намного глубже уровня древней поймы. Но участки этой поймы, превращенные в речные террасы, могли сохраниться.
У форм рельефа тоже есть возраст: одни возникли недавно, другие давно. Геоморфологи умеют различать юные, зрелые, дряхлые формы, но и этого им мало: ученые стремятся измерить, там, где это возможно, возраст рельефа в цифрах – например, в тысячах, десятках тысяч, сотнях тысяч лет. А если нет таких данных, то важно устанавливать хотя бы одновременность некоторых былых явлений, например, совпадение древнего оледенения с изменением уровня моря...
Нас интересуют любые речные террасы – следы древних уровней, на которых когда-то рылась река. Но если разыскать такие террасы, которые «прислоняются» к древним ледниковым моренам, возраст речной долины будет увязан со сроками древнего оледенения.
Ловим себя на том, что у нас осталась непромеренной высота Мзымтинской террасы, которая «привязана» к морене, подпрудившей когда-то озеро Кардывач. Этот пробел вынудит нас еще раз идти к озеру... Но разве простительно повторять по нескольку раз уже пройденные маршруты?
Мало ли мест, в которые попадаешь вообще раз в жизни? Да и грех тратить силы, время и средства на повторные посещения из-за своего неумения. На маршруте нужно работать с максимальной концентрацией внимания.
Но как заставить себя при единственном посещении записывать все, что потребуется для последующих выводов? Как застраховаться от пропусков? Ведь пока видишь рельеф в натуре, все кажется понятным, многое и не просится «на карандаш», а потом выясняется, сколько нужных сведений просочилось сквозь пальцы, сколько осталось несформулированного, незарегистрированного... Понимаем, что нам не хватает опыта.
Заглядываем во взятый с собою том «Полевой геологии» академика Обручева и вдруг постигаем секрет. При полевых наблюдениях нужно как бы заполнять анкету, напоминающую, что следует записать о любом наблюдаемом явлении. У Обручева мы нашли немало таких вопросников для наблюдения чисто геологических процессов. А нам нужны были геоморфологические анкеты, раскрывающие историю рельефа. Что ж, составим себе такие вопросники – ничего, что они будут самодельные; зато в них будут учтены реальные особенности рельефа заповедных высокогорий, в общих чертах нам уже известного.
Например, террасы. Высота бровки над урезом воды. Высота коренного цоколя и его сложение. Мощность и характер речных наносов. Ширина террасной площадки, ее микрорельеф. Состав горных пород в гальках (чтобы судить, из каких мест они принесены рекою). И множество других подобных вопросов по каждому поперечнику речной долины, подлежащему изучению...
Морена. Ее высота, связь с террасами, состав валунов. И все в таком роде. Задания самим себе! Вопросник, напоминающий в поле о цифрах – длинах, ширинах, глубинах, высотах, которые надо промерить и записать, он нам поможет, и мы не пропустим ничего важного, все учтем, все зафиксируем.
БЕЗ ТРОП ПО РЕКЕ
Как просто все в методике. И как сложно в первом же маршруте, который мы предприняли вверх по долине реки Ачипсе, держа такие вопросники в руках.
Мы уже из учебников знали, что террасы могут идти вдоль русла не только параллельно одна другой. Они подчас расходятся, сближаются, то вовсе прерываются, то выклиниваются, по-разному повышаются и понижаются над руслом. Для того чтобы улавливать все эти изменения, необходимо систематически регистрировать характер поперечного сечения речной долины – брать поперечники.
Появилась ли в долине новая терраса, или изменила высоту старая, мы промеряем поперечник и получаем достоверную, документированную картину: не будет пропущен ни один штрих, важный для толкования истории долины. А наберется серия поперечников с промерами, с описанием обнажений – можно будет проследить, как ведет себя вдоль реки та или иная терраса, на какой высоте подводит к древнеледниковой морене. Если терраса будет подниматься над руслом вверх по реке, это расскажет о недавнем сводовом поднятии ее верховьев – местность кренилась: горы в истоке реки подымались в ходе ее новейшего врезания сильнее, чем в устье. Если террасы разошлись между собою по высоте в среднем течении, а к верховьям опять сблизились – значит, выдвигалась какая-то глыба в среднем течении реки. Логично? Очень. Теперь по такой шпаргалке, кажется, только и совершать открытия.
«Взять поперечник» – звучало просто и убедительно. Но на деле это значило лезть от реки на любое плечо отрога, ко всякому перелому склона. И лезть почти всегда без троп, невзирая на дебри: лианная ли мешанина из ежевики и павоя, напоминающая многослойную сеть колючей проволоки; заросли ли «рододы» – так презрительно именуют наблюдатели заповедника любые чащи вечнозеленых кустарников – будь то рододендрон или лавровишня. Преодолеваешь и непролазный молодняк и древолом из рухнувших трехобхватных стволов. Сквозь все это ломиться с анероидом в руках, чтобы взять отметку соответствующего уступа.
Каждый поперечник стоил часа-двух утомительной работы. Иной раз за рабочий день удавалось «взять» всего два-три поперечника, даже в нижней части Ачипсе, где вдоль русла была дорога, а через реку мосты. Выше кордонов заповедника дорога исчезла, мостов и кладок не было, начались несчетные переправы вброд, прыганье по скользким камням, продирание через ежевичники... Только теперь я оценил в полной мере, каково было заблудившимся когда-то туристам, считавшим, что всякая речка выведет к Мзымте, и решившим пробраться руслом Ачипсе по всей его длине.
Сложности нас ожидали не только физического порядка. Получаемые отметки террас далеко не создавали сколько-нибудь стройной системы. Цифры сильно «плясали». Местами уступов оказывалось много, размещены они были беспорядочно, и трудно становилось решить, не оползневые ли это ступени. В условиях дикой лесистости, при сплошном плаще почв было трудно отыскивать древние, когда-то нанесенные рекой галечники. Радовала находка каждой некогда окатанной гальки.
Чем выше, тем грознее становилась долина. Особенно удивлял левый берег – подножия Чугуша и Ассары. На нем почти не сохранились террасы, а большая часть подножий была обрезана крутыми осыпными обрывами. Сначала мы не обратили на это внимания, но потом задумались и сделали важный вывод. Такое обилие круч именно в подножии левого берега означало, что левый склон долины по отношении к правому продолжает несимметрично подниматься.
Вспоминаем геологическую карту. Ведь именно вдоль этих подножий проходит Главный Кавказский надвиг, разлом, по которому древние граниты ядра горной страны вздыблены и надвинуты на значительно более молодые толщи недр южного склона Кавказа. Подвижки земной коры по этому разлому совершались в незапамятной древности. Но крутые, вечно подновляемые осыпи левого склона долины говорили и другое: видимо, и новейшие напряжения, возникающие тут в недрах, особенно легко «разрешаются» в той же древней зоне дробления, омолаживая былой надвиг, наследуя его...
Какое новое ощущение природоведческой зоркости! Мы застаем горы в какие-то ничтожные мгновения их миллионолетней истории, они кажутся нам недвижными. Но теперь мы воочию видим бесспорные свидетельства продолжающихся движений – кренов... Горы начинают словно шевелиться на наших глазах!
Вдоль ряда лощин к Ачипсе спускались крутейшие желоба лавинных прочесов – тут в русле царствовал несусветный кавардак из огромных камней и исковерканных стволов, сметенных когда-то лавинами. Одна из лощин так и называлась Выломанной балкой. Между двумя отвершками речки Рудовой виден был огромный обрыв, с которого ежеминутно срывались приходящие в движение камешки. Живые, неспокойные недра заставляли всю природу жить напряженной, неуравновешенной жизнью.
С крутых обрывов в русло рушились и более близкие обвалы, река яростно набрасывалась на запруды и прогрызала препятствия. Перед одним из древесных завалов мы нашли следы удивительно высокого стояния воды. Мелкая галька и гравий образовали свежую, видимо, только в этом году намытую террасу высотой до семи метров над руслом. На семь метров поднималась вода перед древоломной плотиной! Здесь на короткий срок возникало озеро, но и в течение считанных дней его существования вода успела намыть эту террасу. Крупные камни в успокоенную воду озерца уже не попадали, и в нем отлагалась мелочь – галька и гравий. А ниже временной плотины были следы ее прорыва: озеро, переполнившись, нащупало брешь и ринуло сквозь нее массу воды под семиметровым напором. Как легко такой паводковый вал от прорыва плотины мог оказаться катастрофическим для обоих кордонов, выстроенных в низовьях Ачипсе на самой пойме!
Чем выше по долине, тем меньше становилось обрывков террас. Никакого моренного вала, за которым вверх по течению простирался бы древнеледниковый трог, мы не обнаружили. Могло ли быть, что тут и не существовало ни ледника ни трога? Вряд ли. Морена была, видимо, размыта, а трог в мягких глинистых сланцах мало отличался от обычного профиля речной долины, какие вырабатываются в этих податливых породах.
А наверное, нередко так разочаровывает природа: исследователь готов встретить все, как в учебных схемах, – террасы, морену, трог, – а природа оказывается сложнее и являет взгляду комбинации, вовсе не предусмотренные учебником. Что ж, изучим ее такою, как она есть, – не подтасовывать же факты под концепцию! А может, новые факты помогут улучшить и самую теорию?
Шесть дней трудного пути. Ночлеги под палаточным пологом, где бы нас ни застала очередная ночь... Кончились взятые с собою продукты, и мы кормимся прошлогодними чинариками – буковыми орешками, еще не успевшими сгнить.
Отметка по высотомеру показывала, что уже близко водопады верховьев Ачипсе. Наш взгляд уловил на стволе бука на левом берегу реки большую зарубку. Прохожу вправо – заросшая, но не вызывающая сомнений тропа методично меченная зарубками. Она ведет косогором правее на подъем к перемычке соединяющей Ачишхо с Чугушом.
Переходим Ачипсе вброд на правый берег. Здесь тоже зарубка и явный след тропы, поднимающейся на Ачишхо. Используем неожиданную возможность и выбираемся к метеостанции по вновь найденной дороге. Она выныривает из маскирующего ее высокотравья на первую из известных мне тропок Ачишхо перед Острым перевалом. Не чудо ли, что еще даже на этом, столько раз посещенном хребте мне суждено делать подобные находки?
Вернувшись в Поляну, спрашиваю у греков, что же это за тропа.
– Старая на Чугуш тропа. Осман строил. По хребту на Османову поляну ведет.
В ДЕРЖАВЕ ТУРОВ
Чугуш высился на границе района, порученного нам для исследований. Его нужно было посетить, и естественно, что мы воспользовались вновь найденной тропой. Перейдя Ачипсе, она действительно вывела на водораздельную перемычку, ту самую, по которой между Ачишхо и Чугушом бежал поперек продольного желоба главный водораздел Большого Кавказа. Справа, покоилась знакомая теперь до мелочей лесистая долина Ачипсе, а слева такая же густолесистая, поросшая пихтами, долина реки Березовой {* В названии этой реки слышалось «Бирюзовая», в действительности же это было местным произношением слова «Берёзовая», звучавшего как «Березовая». Причиной столь странного ударения была, как нам объяснили в заповеднике, фамилия заблудившегося на этой реке инженера Березовского. Так или иначе, а на картах пишут просто Березовая}, впадавшей в Белую.
Тропа не один километр вела нас по самому водоразделу Большого Кавказа, по коньку между покатостями Кубани и Черноморья. Такой важный, общекавказского значения водораздел – и никакого величия. Ноги давно уже ощутили, что на гребневой тропе то и дело попадаются щебнистые высыпки черных глинистых сланцев. Это подтверждало, что хребет, словно дамба, пересекает здесь поперек тот же огромный сланцевый желоб, по которому текут и нижняя Ачипсе, и Мзымта выше Красной Поляны, и Аватхара, а северо-западное продолжение того же дола дренируется рекой Березовой. Получалось, что продольный передовой желоб переходил здесь с южной покатости Кавказа на северную, а главный водораздел соскальзывал с вершин Главного хребта и пересекал дол так же поперек, как и Ахукдарская перемычка от Кардывача к Ацетуке. Там по поперечному «мосту» проходил водораздел Мзымты и Бзыби, а здесь на перемычку угодил даже главный раздел вод Кавказа! А ведь она куда ниже Ахукдарской. Та – луговая, кругозорная, гордая. А эта, ачишхо-чугушская связка, и совсем не поднимается выше границы леса. Сланцы тут были так податливы, а новейшие поднятия так слабы, что пологий гребень имеет высоту всего 1600 – 1700 метров. Тропа идет в густом пихтарнике, и дали-глуби долин Ачипсе и Березовой лишь угадываются за чащами стволов.
В низшей точке пихтового гребня обнаружили развалины старого Чугушского лагеря – он стоял на перевальном перегибе тропы из долины Ачипсе в Березовую. Двое суток просидели в этом лагере, пережидая проливной, казалось, нескончаемый дождь (выручил палаточный тент, образовавший в сочетании с развалинами подобие шатра).
Благодарные ненастью за особенно острую чистоту и ясность следующего дня, круто поднялись лесом и криволесьем на водораздельный отрог Чугуша. Подъем вынес нас на привольное и пологое луговое плечо, выдвинутое в долину мысом. Десятки раз с тихой завистью смотрел я на него с Ачишхо. Море цветов окружало груды камней – развалины старых Османовых балаганов. Неплохой вкус был у вездесущего Османа!
Краснополянские старики немало рассказывали мне об этом предприимчивом человеке. Именно Осман построил первую колесную дорогу мимо Эстонки к устью Ачипсе. По ней возили, тес и бревна для строительства Охотничьего дворца.
– Где же он теперь, этот Осман?
– О, это человек был злой и храбрый. Тропы хорошо строил, лес хорошо рубил, хорошо продавал, хорошо наживался. Никто его не любил, но все уважали.
– За что же уважали?
– Богатый был, хороший охотник был, на все горы ходил, на всех вершинах был, даже на Агепсте был. (Осман, никакой не альпинист, покорил Агепсту? А мы-то рекламировали ее как неприступную, никем до сочинского альпиниста Пьянкова не побежденную!)
– На всех вершинах был Осман, не разбился. А залез на дерево стряхивать черешню, упал и разбился. Такая судьба потому, что он злой был, хотя и храбрый...
Уже на подъеме к Османовой поляне нам стало попадаться множество турьих следов: россыпи «козьих орешков» – турьего помета. А вот и сами туры. По верховьям речки Туровой раздался дробный стук камнепада – это скакал спугнутый нами табун. Как приятно было насчитать в нем сразу сорок голов! Вскоре заговорили камни и слева от гребня. Ого, да здесь население еще гуще! Двадцать, пятьдесят, сто, сто пятьдесят шесть голов туров пришло в движение при нашем появлении в правом истоке Березовой! Никогда еще вокруг нас не дышал такой девственностью, таким обилием зверя заповедник.
Узел. Здесь перемычка, пришедшая с Ачишхо, впритык причленяется к Чугуш-Ассарскому хребту. Вершина Чугуша высится не на главном водоразделе Кавказа, а на его северо-западном отроге, хотя и более высоком, чем самый водораздел.
Как, оказывается, условны наши представления о «главном хребте». Мы привычно связываем с этим понятием и его осевое положение в горной системе, и наибольшую высоту, и водораздельное значение. Но вот перед нами участок, где у Большого Кавказа в сущности нет единого главного хребта. Он прорезан здесь верховьями Березовой, а еще восточнее – верховьями Лауры, Бзерпи, Пслуха, распался на отдельные звенья, так что главный водораздел Кавказа не один раз, а многократно соскальзывает с хребта на хребет.
Выходим на гребень Чугуша. Под ним дикие обрывы, коченеющие тела ледников, в том числе один, отсутствующий на карте; далеко внизу глубокая луговая, а еще ниже и дальше лесистая долина верховьев реки Киши. И тут продолжаются наши «малые открытия»... На зубчатом гребне напористый, ни на секунду не стихающий ветер – прячемся от него за отдельные выступы скал и каменюки гребневых россыпей.
Справа к Ассаре зубцы становятся круче, занозистее, свирепее. С картой в этой стороне творится что-то совсем неладное: отсутствует встающий слева огромный пик, едва не достигающий трех километров высоты... Кажется, еще один останец ледникового обтекания. Займемся этим районом при восхождении на Ассару.
Мы на гребне Чугуша! Под нами та громада, которая так поразила взгляд еще при первом моем подъеме на Ачишхо. Как нечто грозное, недоступное, загадочное вставал тогда Чугуш. Думалось, что и невозможно покорить его. Заповедное царство, куда ни маршрутов, ни троп...
Все оказалось реальнее и проще. Тропы нашлись, а некоторые внешние приметы заповедности имели вполне прозаический облик. Даже гребень был усыпан орешками турьего помета. Большой новизны мы тоже не испытали – это после того, как побывали и на Лоюбах, и на пике Кардывач, и на Ацетуке, и на стольких Аишхах.
Только даль отсюда была особенно широка. День выдался ясный, без облачка, море синело трехкилометровой стеной, как на ладони был виден берег – в мерцающей дымке угадывалось скопление зданий Сочи. Ну, конечно, Сочи – ведь с вершины горы Батарейки, что поднимается среди курорта, в такую погоду превосходно виден Чугуш.
Работали на гребне до вечера, так что добраться до высшей вершины времени не хватило – были от нее метрах в трехстах по горизонтали.
Смешно сказать, но одним из главных по своей новизне впечатлений, полученных на Чугуше, был для меня... вид на Ачишхо! Да, на десятки раз посещенный, обойденный, вдоль и поперек излазанный Ачишхо. Он предстал перед нами настолько в новом повороте, что казался попросту неузнаваемым. Его гребни – и Краснополянский и Водораздельный – мы видели теперь в торец, их зубцы совсем не различались, а силуэт хребта создавался перпендикулярным гребнем, состоящим из плавных, мало отчлененных одна от другой вершин. Округлый расплывшийся каравай... Не выкроены ли размывом все эти гребни из единого плоскогорья, как бы взбухшего при последнем вздохе горных поднятий?
Геоморфолог! На любой хребет ты обязан посмотреть со всех его сторон: всякий поворот может раскрыть новую тайну, подсказать новые мысли.
Проводили величаво спокойный закат. Спешим вниз. Снова спугиваем турьи табуны, те же, что и на подъеме; в одном из них насчитываем двести голов. Уже в темноте добираемся до Османовой поляны... А наутро, покинув Чугушский лагерь, спускаемся тропой вдоль левого склона долины Ачипсе, высоко над ее руслом, которое нам уже так знакомо, пересекаем речку Туровую... На осыпях ее берегов выходят соленосные свиты. Чугушские туры постоянно спускаются сюда лизать «солонцы». Вот и при нас здесь «лечится» табунок в полтора десятка голов. Но что нам теперь полтора десятка, если наверху мы видели их сразу до двух сотен!
Под самой осыпью, под огромным вздыбленным скально-щебнистым откосом переходим речку Рудовую, чуть ниже слияния обоих ее отвершков. Совсем без труда минуем Выломанную балку. Вот и кордоны наблюдателей – верхний, нижний – в них мы уже как дома, в милой крестьянской обстановке, у гостеприимных хозяюшек. Во дворе копошащаяся детвора, поросята, котята...
С верхнего кордона заходим еще к одному «нарзану». Я читал об этом источнике еще у инженера Сергеева, который исследовал его в 1890-х годах. Инженер пришел сюда, в старочеркесское аулище Рых-Айя, с партией рабочих. Они очистили местность от травы, разредили лес, отделили минеральные воды от пресных. Источник давал сто двадцать ведер в сутки. На месте старого, еще не сгнившего колодца построили колодец-бассейн, увеличили приток до ста восьмидесяти восьми ведер...
5 октября 1899 года в глухое урочище пожаловали высокие персоны: министр земледелия и государственных имуществ Ермолов, гофмейстер императорского двора и главный «устроитель» Черноморского побережья Абаза, черноморский губернатор генерал-майор Тиханов и множество других. Священники отслужили молебен освятили источник. После этого его целебные качества, равные достоинствам известной французской воды Виши, получали законную силу.
В завершение церемонии «открытия» Ермолов обещал «испросить высочайшего соизволения именовать источник Николаевским». Устроители Романовска надеялись, что источник с царским именем окажется бальнеологической базой курорта. Но и курорт и источник зачахли. Можно ли было, тем не менее, краснополянским краеведам не посетить этого места?
Несколько сотен метров, путь мимо огромного камня, на котором укоренилось крупное дерево, и вот среди дремучего леса у самой тропы видны остатки сооружений: кирпичный бассейн с застойной, едва сочащейся водой. На вкус – приятная, кисловатая, слегка газированная. Часть вод уходит мимо бассейна и сочится по склонам; кругом сыро и грязно, много ржавых натеков. Грязь, замешанная на минеральной воде.