Сейчас вода сочится так слабо, что никак не обнадеживает в качестве «главной бальнеологической базы курорта».
СТУПЕНИ НАУКИ
В Красной Поляне по-прежнему люблю беседовать с туристами – теперь такие беседы стали проводить по вечерам под открытым небом у большого костра (для пущей романтичности!). Забавно, что мне все труднее вести их. Как просто было, когда сам знал только про Ачишхо с Аибгой да один маршрут на Псеашхо – доза, вполне понятная и посильная туристам: они слушали об этом, как о реально осуществимом; многие приезжали следующим летом и действительно выполняли такую программу экскурсий. Маршрут Кардывач – Рица венчал все...
А теперь – как было не рассказать о Кардывачском узле с Лоюбом и Синеоким, об Ацетукских озерах и главном маршруте через заповедник? Но для туристов это было уже перегрузкой. Они начинали сомневаться в осуществимости таких восхождений, и я чувствовал, что верили мне меньше, чем раньше, – трудно было представить нашу тройку в роли этаких летучих голландцев, носящихся по десяткам вершин, словно на крыльях.
«Летающие по вершинам...» Такой комплимент отпустила нам одна восторженная туристка. Как легко произносится эта красиво звучащая фраза... А передашь ли людям, что все наши Чугуши и Кардывачи, что каждая побежденная вершина – результат большого труда и напряжения, итог сотен медленных – шаг за шагом – подъемов, долгих часов одышки и сердцебиений (иногда за плечами полуторапудовый рюкзак – никакой темп, никакие частые передышки не спасут от перенапряжения сердца). Передашь ли, что это многие десятки люто холодных ночей под искристыми звездами, что это сбор топлива, раздувание костров, варка крутых каш и густых супов, забивание кольев и натягивание палаток в часы, о которых в пути думалось, как о часах отдыха? В сумме – это месяцы в облачном тумане, в мокрых травах, под дождем, с промокшими ногами, зачастую в разбитой обуви. Но это неизбежная и совсем не страшная плата за наслаждение главным. Повторяющиеся неприятности мысленно выносишь «за скобку», как общий множитель в алгебре, и забываешь, перестаешь о них рассказывать. Зато именно этим куплено право говорить о десятках покоренных вершин, сознавать, что кристаллизуются все более полные знания о природе, о рельефе исследуемого района.
|
|
Кристаллизуются... То ли это слово? У процесса исследования и познания местности оказалось немало своих логических этапов, последовательных ступеней. Похоже было на долгое восхождение с ошибками, зигзагами, возвращениями, поисками пути. Первой ступенью изучения было в сущности лишь отыскание различных деталей известных из учебников, опознавание этих явлений в природе.
Вот речная терраса, вот конус выноса, вот переметный ледник. Это – регистрация фактов и лишь первые догадки о причинах происхождения наблюдаемых террас, обрывов, пиков. Это уже наука, но как еще мала тут доля подлинного исследования! Наши первые маршруты и были в сущности такими регистраторскими. Мы ходили, накапливали наблюдения... Но чем внимательнее мы это делали, тем чаще поднимались и на вторую ступень исследования - сопоставляли уже известные факты, группировали сходные явления в типы.
Мы научились различать несколько видов зубчатых гребней – симметричные и несимметричные, с дальнейшим подразделением в зависимости от наклона слагающих их напластований.
|
|
Полого округлое плечо Османовой поляны на Чугуше навело еще на одну мысль: альпийским такой гребень не назовешь. Он оглажен, лишен зубцов. А разве не такие же гребни видели мы еще в десятках мест: на Грушевом хребте у Аишха, на Кутехеку и Ахук-Даре? А верхние гребневые поляны Ачишхо? Впрочем, нет. Там среди полого округлых луговин еще торчат десяти-двадцатиметровые гребешки, уцелевшие от разрушения. Значит, можно не только объединить все подобные округлые формы в единый тип подальпийских гребней (они и на высоких уровнях были всегда ниже альпийских), но и разделить его на подтипы: гребни совсем округлые и гребни с недоразрушенными остатками пирамидальных зубцов – карлингов. Расшифровка возникновения форм рельефа знаменовала переход на третью ступень научного исследования.
Живые наблюдения и тут подтвердили то, что мы знали из учебников: оледенение превратило верховья долин в ледниковые цирки, изрезало кресловидными чашами разделяющие их гребни и преобразило эти гребни в зубчатые альпийские цепи карлингов. На более высоких уровнях, там, где и сейчас в силе оледенение, такие гребни продолжают существовать. Но десятки тысячелетий тому назад оледенение было более мощным, так что ледниковые цирки зародились и на более низких хребтах. Они вгрызались с двух противоположных сторон в гребни. Разделявшие их стенки разрушались, смежные цирки сливались, и гребень оказывался полого округлым: здесь торчали лишь остатки недоразрушенных карлингов, как у метеостанции Ачишхо. А если дело заходило дальше – съедались и последние остатки карлингов, – возникал второй подтип – округлые подальпийские гребни в чистом виде.
|
|
Формы рельефа стали для нас жить во времени. Ведь любого встреченного человека мы застаем в определенном возрасте. Так и всякая форма рельефа несла на себе отпечаток достигнутой ею стадии развития. Существование этих стадий открыл еще знаменитый американский геоморфолог Дэвис. Но уметь различать их в природе самим – это было для нас новым этапом роста, подъемом еще на одну ступень логики научного исследования.
Все ли учтено приведенным объяснением? Почему подальпийские гребни приурочены к определенным высотам – к тысяче семистам – двум тысячам двумстам метров? Да, это нижний предел распространения ледниковых цирков, сформированных былым оледенением. Именно эти гребни имели больший срок для полного разрушения своих зубцов. Но что было первопричиной исходного различия в высоте сохранившихся верхних альпийских гребней (2600 – 3200 метров) и нижних, ставших подальпийскими? Мы упирались тут в какую-то загадку. Перед нами вставала еще одна, следующая ступень научного исследования, взобраться на которую мы пока не могли. Мысль о расчленении единого плоскогорья, возникшая при взгляде на Ачишхо с Чугуша, была лишь первой догадкой.
Нет, совсем не полет по вершинам, а долгий подъем по склонам, со ступени на ступень наблюдений, анализа, сопоставления фактов. И только в итоге, когда все пути позади, – полет воспоминаний о посещенных вершинах, полет суммирующей мысли по высотам научного обобщения...
ПЕТРАРКА И ПРИШВИН
Главный водораздел заповедных высокогорий Западного Кавказа от Чугуша до Кардывача – таков был объект наших исследований. Два звена этого барьера оставались еще непосещенными: массив Псеашхо и вся цепь вершин Ассара – гора Воробьева – Дзитаку, связывающая Чугуш и Псеашхо. У нас зародилась дерзкая и не совсем разумная мысль – пройти от Ассары к Дзитаку в обход диких верховьев Лауры.
Наблюдатели на кордоне Ачипсе показывают на начало тропы на Ассару, а об остальном пути ничего сказать не могут: пройти там трудно, и поэтому сами они никогда там не ходили.
Тропа, по которой мы двинулись, ведет по крутому коньку отрога, разделяющего долины Ачипсе и речки Ассары. Щебнистые взлобки, дубняк с азалеевым подлеском. Крутизна такая, что вьючная лошадь здесь не пройдет. Мы несем на себе пожитки и провиант на десяток дней трудного пути. Килограммов по тридцать у нас с Володей, да не меньше двадцати четырех у Наташи. При такой крутизне и грузе подъем оказывается изнурительно трудным. День выдался жаркий. Свежестью горной прохлады и не пахнет.
Почему наблюдатели не посоветовали нам взять с собою воды? Ведь путь по гребню держит нас в наибольшем отдалении от любых родников, а вода встретится нам только за гребнем Ассары.
К счастью, кругом много черники, лесной черники – «кавказского чая» {* Ароматный настой приготовляется из листьев этого растения. Весной очень вкусны его нежные лиловатые цветы.}, густой и рослой, в человеческий рост! На ветвях гроздьями висят сизовато-черные ягоды, иногда матовые, иногда блестящие. На припеке бывают такие крупные, что кажется, – чем не виноградные? Накидываемся на водянистые, сладковатые ягоды – они помогают время от времени превозмогать жажду.
Почему-то на этом отроге Ассары, как и на краснополянском Ачишхо, совсем нет зоны пихт. Идем сплошным буковым лесом – это еще больше усиливает однообразие пути. Тропа еле видная. Да и кому тут ходить? Раз в год наблюдателям при учете туров?
Дело клонится к вечеру, а мы не достигли еще и криволесья. Придется заночевать прямо на отроге. Неуютный ночлег без горячей пищи, без чая.
Сбрасываем рюкзаки. Спускаемся с Наташей метров на пятьдесят вбок, огибая полосу кустарников, в поисках более уютного места для бивака.
Огромный бук. Под ним сравнительно ровная площадка, взбугренная только узловатыми корнями могучего ствола. Чем не место привала? – Наташа, вода!
В одном месте корни образовали замкнутую впадину, ванночку, в которой еще с прошлой недели сохранилась дождевая вода. Пробуем ее на вкус с ладони. Гниловатая, застойная – в ней «настоялись» и листва и мелкие прутья... Пить чай из такой жидкости, может быть, и не захочется. Но суп или кашу сварить, вероятно, можно.
Что ж, сходим за вещами и – все-таки у воды! – организуем под этим буком ночлег.
Поднимаемся к Володе взять вещи, а он уже их распаковал, расчистил неплохую площадку на самом гребне, притащил несколько коряг и разводит костер. Нашим намерением переселяться куда-то вниз недоволен. Когда так тяжел подъем, не хочется расставаться ни с одним метром завоеванной высоты. Ну что ж, спорить не стоит. Палаточный полог решили не натягивать. Беру два котелка, кружку и еще раз спускаюсь к буковой ванночке с водой.
Смеркается. Таинственная хмуроватая тишина в кустах. Величаво простерлась крона великана дерева над пепельно-серой колонной ствола. В лесу остро-кисловатый запах – кажется, что пахнет прелой листвой, но мы уже знаем, что этот специфический «аромат» издает ее житель – червячок, так называемый вонючий кивсяк. Нам и этот запах стал теперь приятным, родным. Буковый лес. Пахнет кивсяком. Значит, мы дома.
Наливаю кружкой воду из корневой ванночки, стараясь не взмутить придонный ил. Набирается два котелка рыжеватой воды. В последнюю кружку зачерпнулась уже коричневая жижа.
Тихо взбираюсь обратно к задымившему костру. Осторожно, чтобы не пролить ни капли драгоценной рыжей воды, вешаю оба котелка на палку и укрепляю ее над костром через две рогульки.
Совсем смерклось. Тишина, лишь изредка нарушаемая далекими захлебывающимися криками сов. И вдруг в тех самых кустах, где я только что наливал котелки, раздается шум и треск, словно от движения какого-то крупного зверя. Это не шаги, а прыжки. Сучья ломаются и хрустят под резкими рывками. На время шум стих – видимо, зверь остановился в недоумении. Потом раздался его голос – грозный, сиплый, рыкающий лай, басистый кашель с хриплыми раскатами. Кто это? Наш опыт еще так ничтожен – ведь мы не знаем голосов ни медвежьих, ни вольчих, ни рысьих.
Но это рыкание разгневанного зверя (не тем ли он рассержен, что обнаружил ванночку пустой, быть может, его единственный в этих местах водопой?), этот бас своим тембром напоминал нам голоса львов и тигров за решетками зоопарка. Только тут голос был отрывистее, раскаты короче.
Единственное, что мы могли предположить: перед нами барс, точнее – серый кавказский леопард. Мы знали, что несколько семей этого страшного животного еще существует в глубинах заповедника. Встречи людей с барсами были крайне редки. Наблюдателей обязывали зарисовывать любой след барса. Однажды был найден медведь, задранный барсом.
Два молодых человека и девушка, вооруженные только тремя геологическими молотками, – что мы могли сделать, встретив такого грозного зверя?
– Веселее костер!
Хорошо, что Володя притащил много сушняка. Кто знает, пусть зверь и примолк, не будет ли он нас сторожить? Каково было бы уходить от костра в ночную тьму искать новые коряги на топливо? Бросающий в дрожь сиплый рык мог раздаться в любое мгновение снова.
Костер пылал, и в его свете окружающая тьма сгущалась в непроницаемые стены. Разглядеть зверя, если бы он даже и вышел из кустов, было немыслимо. Мы еще с полчаса прождали появления зловещего гостя, а потом принялись уплетать жидкую гречневую кашицу, сваренную на настое из буковой листвы. Каша все же получилась съедобная.
Как быть дальше? Мы достаточно измучены подъемом и могли бы непробудно заснуть тут же. Но спать, прослушав такую басистую колыбельную хищника? Решаем по очереди дежурить у костра для поддержания хотя бы скромного огня. Первым бодрствует Володя, а мы с Наташей быстро проваливаемся в глубокий сон. Показалось, что через две минуты, а на самом деле через два часа Володя разбудил меня и, улегшись сам, немедленно захрапел.
Друзья спят. Таинственный ночной лес. Черный мир и в центре его этот единственный огонек. Где-то бродит или притаился в засаде неведомый облаявший нас зверь. Экономно подбрасываю в костер сушняк, его должно хватить до рассвета. Решаю на досуге перезарядить фотокассеты и лезу в карман рюкзака. Что это? Книжка. Фу, как нелепо! Идем в такой трудный поход и не разгрузили рюкзак от лишней тяжести – тащим с собою целую книгу...
Это оказался Пришвин – «Жень-шень» и еще несколько рассказов - чтение для такой обстановки вполне подходящее. Справившись с кассетой и поддав огонька, погружаюсь в описание дальневосточного леса, его зверей и ручьев. Как кстати, вот место, где рассказывается о барсе, о том, что этот зверь обманывает охотника и сам следует по его стопам. Не окажемся ли и мы назавтра в таком положении, что обрычавший нас барс пустится нас же сопровождать?
Уже начинало светать, когда я разбудил Наташу дежурить и показал ей в назидание соответствующие строки Пришвина о барсе. Еще через два часа все мы были уже на ногах, доели вчерашнюю кашу и вновь пошли на подъем. Иногда оглядывались – не сопровождает ли нас зверь по пришвинскому рецепту. Выйдя на луга, окончательно убедились, что «конвоя» нет. У первых же снежных пятнышек утолили жажду.
Не буду описывать новых непривычных поворотов, в которых с лугов Ассары открылись нам уже знакомые панорамы, выявляя то тут, то там не распознанные нами ранее детали – пазы дополнительных лощин, изгибы хребтов, положение лесных полянок. Гораздо больше нового обещал гребень, с которого должен был открыться северный склон.
Его кручи разверзлись перед нами, и мы снова почувствовали себя в роли открывателей нового, неизведанного. Это был мир ледников, озер и вершин, опять, как и на Кардываче и на Рице, ничего общего не имевший с изображенным на карте. Сомнений не было: топографы девяностых годов, создавшие в остальном великолепную одноверстную карту Кавказа, просто не побывали в этих местах и заполнили оставшиеся белые пятна вымышленным рельефом.
Мне уже с Ачишхо десятки раз приходилось наблюдать поднимающуюся над Ассарой вершину, похожую на крупный зуб. На карте она была показана торчащей на главном гребне – значит, ее наносили, глядя с Ачишхо. Но однажды я увидел от метеостанции, как облака залегли между Ассарой и этой вершиной, подчеркнув, что она расположена за Ассарой, севернее, обособленно от нее. Не тот же ли пик мы видели с Чугуша? Конечно, именно его. А теперь нам было видно, что гребень, на котором мы стояли, отделялся от одинокого пика обширным луговым трогом – явным седлом древнего переметного ледника. Таким образом, и этот пик был останцом ледникового обтекания. Его пришлось сместить на карте почти на километр к северо-востоку с главного гребня, а на дне трога обозначить скромное древнеледниковое озеро.
Мы первые находим место безыменному пику на уточненной карте и определяем его высоту приблизительно в 2800 метров {* Позднее точные измерения дали здесь отметку 2784 метра}. Разве не наше право предложить и имя этой вершине?
С нами в рюкзаке путешествует томик Пришвина; его мы читали ночью у костра, переживая соседство с барсом...
– Давайте назовем эту «сдвинутую» нами вершину именем Пришвина!
Хорошая идея. Именно в заповеднике должна красоваться гора, носящая имя этого певца природы, поэта лесов и оленей, ручьев и света... Пик Пришвина. Озеро Пришвина...
На северных склонах Ассары находим еще несколько непоказанных на карте ледников. Но особое наше внимание привлекает одна долина восточного склона – неожиданно глубокая, троговая, с чудесным луговым цирком наверху. Это долина безыменного правого притока Лауры. С нее удивительно ясно просматривается весь Псекохо и тропа Бзерпинского карниза. Прямо на нас смотрит дико обрывистый фас горы Перевальной, а под ним видны трущобы дзитакского истока Лауры. Над всем этим в странно косом повороте громоздятся все известные нам Псеашхи. Картина страшная по обилию неприступных круч. Так новы углы зрения на уже знакомые горы, так доказательны разгадки некоторых сложных узлов. Вряд ли с какой-нибудь иной точки стало бы настолько ясно, как происходил перехват Озерной долины Дзитаку ручьями бассейна Лауры.
Метров на двести ниже гребня находим удобную нишу в камнях и укрываем ее палаточным пологом. До леса сотни метров спуска. Поэтому разжигаем смолистый рододендроновый сушняк. Он горит с треском. Брызги смолы рассыпаются, как бенгальские блестки.
Под нами глуби и кручи бассейна Лауры. Кем и когда занесено сюда это, столь по-латински, по-западноевропейски звучащее слово? Не эстонцы ли его принесли? Нет. На военной карте 1864 года, то есть задолго до прихода сюда эстонцев, среди всех старочеркесских «Ачишхо», «Аишха» и «Псеашхо» именно эта река называлась Лаурой. Не созорничал ли какой офицер, составлявший карту, – взял да и написал тут имя своей возлюбленной или героини из литературы?..
Лаура. Предмет мечтаний и вдохновенных сонетов Петрарки. Я помню гравюру, где среди диковатого горного ландшафта идет озаренная сиянием девушка в белых одеждах – Лаура, а к ней молитвенно простирает руки одетый в черное – в плащ ли, в рясу ли – влюбленный Петрарка...
Нам в своих полевых записях предстоит десятки раз упоминать этот цирк и выводящую из него безыменную троговую долину притока Лауры. Исследователи часто применяют в таких случаях временные, ни к чему не обязывающие названия; подчас эти названия бывают и шуточные, без претензии на их введение в географию – вроде «балки Промокательной», «лощины Потерянного ножа» и тому подобных.
Безыменный приток стремится к Лауре. Петрарка простирает руки к Лауре. Как бы он был счастлив, узнав, что имя его стало рекой, вечно текущей к Лауре! Река Петрарка, долина Петрарки. Условное название появилось и укоренилось в наших полевых дневниках.
Вечер в цирке Петрарки. Псеашхо окутан причудливо сгруженными, поминутно перегруппировывающимися облаками. Они располагаются в пять-шесть планов, шторами, у каждой свои отсветы карминных, алых, лиловых тонов. Лучи закатного солнца проходят между этими кулисами и посылают к Псеашхо лишь отдельные пучки света, словно розовые кинжалы.
Так только в театре бывает, когда прожекторы по воле перестаравшихся светотехников заставляют светиться различными красками разные планы сцены. Им не веришь, нагромождение тонов кажется неправдоподобным, раздражает. Но тут была не сцена, а неподдельная жизнь. Цвела феерия красок, изумляла и их многоплановость и поминутная смена, происходившая вместе со смещениями облаков.
Мы уже видели сотни горных закатов. Можно ли было предположить, что природа еще способна нас так ошеломить?
ПИК ПСИХ
Утром в путь по гребню. В вершине цирка Петрарки на главном водоразделе поднимается еще один пик, явно более высокий, чем обозначенная на карте Ассара. Ее высота 2631 метр, а этот ее сосед достигает, по нашим измерениям, почти 2700 метров {* Точная отметка 2673 метра}.
Взбираюсь на вершину раньше спутников. Передо мною метрах в пяти возникает остолбеневший круторогий тур. Смотрим друг на друга в упор. Он гневно топает передней ногой, свистит и одним броском с поворотом в воздухе скрывается под обрывом. Оттуда дробным горохом застучали камни – это поскакал спугнутый сигналом сторожевого козла табунок голов на двадцать.
Вершина видная, строим на ней каменный тур (башенку) и вкладываем в щель сообщение о том, что именуем ее в своих записях пиком Геоморфологов. На северном склоне пика видим и описываем еще один ненанесенный на карту ледничок.
Трогаемся в путь дальше по хребту. Спуск становится все более крутым и наконец таким, что с нашими тяжелыми рюкзаками мы уже не можем сдержать равновесия. Снимаю рюкзак и отправляюсь на разведку налегке. Едва вишу на отвесных уступах и без груза. Торчащий перед нами крутой и острый, как игла, жандарм не только преграждает нам дальнейший путь по гребню, но не дает преодолеть этот участок и в обход. У жандарма и с боков отвесы по сорок, по семьдесят метров – такие без высокой альпинисткой техники не преодолеешь. Смешанное чувство восхищения и ужаса перед разверзшимися пропастями. Бессилие, обида, что так нелепо срывается наше намерение пройти гребнем через гору Воробьева {* Названа по имени геолога, погибшего на северном леднике этой горы в 1906 году} к Псеашхо.
Возвращаюсь к Володе с Наташей. Всматриваемся в зубцы, видные за первым жандармом, и убеждаемся, что было легкомыслием планировать и дальнейший путь по этому гребню. Острым топором, который поставлен вверх лезвием, выглядит отсюда темно-серая трапеция горы Воробьева. Возможности обойти ее нет ни справа, ни слева. Предлагаю вернуться и считать маршрут несостоявшимся.
Настроение падает. Кручи, над которыми мы висим, кажутся теперь еще страшнее, а наши движения становятся все менее уверенными. Как тянет вниз, как качает человека двухпудовый рюкзак, как лишает равновесия... Вынуждены двигаться на четвереньках, напрягая волю, чтобы не поддаться деморализации. Метров пятьдесят тяжелого скального подъема.
Разве путь стал опаснее? Ведь сумели пройти здесь на спуск, а это еще труднее, и, однако, шли, как люди, на двух ногах. Так размагничивает и демобилизует неудача, так легко потерять себя в опасном положении.
Выбираюсь на пологое плечо. С облегчением сбрасываю рюкзак и сажусь, переводя дыхание. Можно снова чувствовать себя человеком. Рядом улыбается тоже снявшая рюкзак Наташа. Как легко дышится после перенесенного нервного напряжения!
Оглядываемся. По совсем ровной площадке по-прежнему на четвереньках ползет нервно дрожащий Володя. Падать уже давно некуда, но он все еще судорожно цепляется руками за камни, ощупывает их прочность, тяжело дышит и произносит отрывистые проклятия в адрес любого шаткого осколка.
– Володя, что с тобой? Вставай, уже не страшно!
Он посылает нас к черту – никогда еще такого не было – и продолжает ползти, нисколько не заботясь о сохранении человеческого облика. Господи, что это с ним? Решаемся повысить голос и просто прикрикнуть, чтобы взял себя в руки – ведь этак можно распустить себя до полного нервного расстройства.
Окрик действует – спутник садится и решается снять рюкзак. Физическая разгрузка успокаивает и психику.
Постепенно Володя перестает дрожать и уже минут через пять, все еще смущенный, шутит вместе с нами насчет своего и общего нашего «психования»...
С досадой смотрим на жандарм, преградивший нам путь. Что мы в силах сделать, кроме как обозначить его на исправляемой карте и в отместку как-нибудь похуже обозвать? Наносим к северо-востоку от пика Геоморфологов маленький треугольничек и пишем около него: пик Псих...
*
Идем обратно. На узел Ассары и отрога, по которому идет тропа, выйдет всякий, кто будет подниматься на этот хребет. Решаем оставить здесь свой след. Строим еще один каменный тур и вкладываем в него жестяную коробочку из-под бульонных кубиков. В ней длинная записка, в которой сказано о проведенной нами работе, о глазомерных исправлениях карты, о новых ледниках о пике Пришвина и пике Геоморфологов. Чтобы не было недоумения, на оба пика указаны компасные направления (азимуты). Не удержались и написали о том, что в своих записях условно назвали приток Лауры Петраркой. В конце записки порекомендовали свое лагерное место с каменной нишей, дали и на него азимут, примерное количество шагов. Упомянули, что в нише оставлена сухая растопка, спички, соль и крупа.
Спуск прошел быстро. Барс так и не встретился. В одном месте из-под наших ног в панике выкатился мячом небольшой темно-коричневый кабан.
В караулке рассказываем наблюдателям о слышанном голосе зверя. Нас утверждают в уверенности, что мы слышали именно барса.
СВИДАНИЕ С ОРЛОМ
Делаем еще одну попытку пройти в верховья Лауры. До устья Бзерпи, оказывается, есть хорошая тропа. В устье балаган – лагерек охраны. Здесь ночуем и отпускаем лошадь – Георгиади поведет ее назад к Ачипсе и по главной тропе заповедника пойдет в Холодный лагерь, где и дождется нас.
Ночь теплая, звездная, напоенная рокотом Лауры, которому вторит более скромное воркование маленькой Бзерпи. На дне долин у ночи свои краски, свои запахи. Сколько звезд – море неподвижных, а есть и падающие: вон просыпался целый сноп блесток – метеорный дождь.
А это что за порхающие искры? Летающими звездами полон весь лес – они возникают, перемещаются, гаснут.
Погнаться, схватить? В руке трепещет крохотный жучок-светляк с сияющим брюшком-лампочкой... Идем за водой, и вдоль тропы с обеих сторон, словно выстроившись в пары, движутся мигающие светлячки, целое факельное шествие.
Отсюда делимся на два подотряда. Мы с Володой отправляемся вверх по Лауре, чтобы подняться по ее дзитакскому истоку в Озерную долину Дзитаку. Наташа с присоединившимся к нам туристом – моим старым другом Игорем Стрекозовым – поднимется без тропы вверх по Бзерпи, чтобы распознать, до какого места спускался по этой долине язык переметного Прауруштенского ледника. Игорь немало путешествовал по краснополянским горам, так что на него положиться можно, как, впрочем, и на Наташу – она уже вполне освоилась с ориентировкой в горах. Это ее первый вполне самостоятельный маршрут. Наташа и взволнована и обрадована. Она сама ведет человека по бездорожной дикой долине и будет ее исследовать.
Нам говорили, что вверх по Лауре от устья Бзерпи шла когда-то малозаметная охотничья тропа. Видимо, она так заросла, что мы не смогли обнаружить никаких ее признаков. Вынужденные ломиться по целине, воевать на крутейшем склоне с дикими зарослями понтийского рододендрона – с «рододой», мы прошли за день только два километра. На следующий день добрались до бурной речки, текущей с массива горы Перевальной, и у ее устья убедились, что дальше прирусловые теснины Лауры тоже неприступны. Решили выбираться наверх.
По дикой «рододе» поднимаемся на гребень отрога горы Перевальной. Долгий лесной подъем гребнем оказывается нетрудным. Видны старые заплывшие зарубки – значит, здесь бывали охотники. Выходим на верхнегорные луга против Бзерпинского карниза. Луговой отрог, на котором мы оказались, великолепно, всем своим фасом виден из Красной Поляны. Вот и она видна нам – с которого уже это – с двадцатого, с тридцатого «бельведера»?
Сидим, отдыхаем, любуясь подвластным нам горным простором, в котором одна Лаура осталась вызывающе непокорной. Картируем краснополянский склон Перевальной.
Над нами кружится орел. Спускается все ниже, ниже, он уже в тридцати, в двадцати метрах от нас. Как величава эта грозная птица в полете при полном размахе крыльев – совсем не то, что сидячие фигуры, нахохлившиеся на нашестах зоопарка, точно куры. Говорят, что орлы осмеливаются нападать на турят...
Орел делает еще круг и пролетает дерзко и гордо в двух метрах от нас – мы даже приготовились к обороне геологическими молотками. Казалось, что может сделать с двумя мужчинами какая-то птица? Сам помню, с каким недоверием читал в «Детях капитана Гранта» о нападении кондора на человека... Но встретив взгляд хищника глаза в глаза, мы ощутили невольную дрожь. Таким гордым презрением, такой открытой ненавистью врага горели орлиные очи, устремленные на непрошеных гостей, таким могучим себя он чувствовал в своей стихии – словно примерялся, откуда на нас напасть...
Мы подались вперед, навстречу приближавшейся птице, и, может быть, это повлияло на ее решимость. Орел сделал вид, что больше не интересуется нами, и величаво уплыл к вершине Перевальной, не оглядываясь.
ДРЕЙФУЮЩИЕ ПАЛАТКИ
Спустились в Перевальную долину как раз в час, когда по ней вереницею поползли облака. К только что отстроенному коттеджу – новому Холодному лагерю – подходили, скрытые плотным туманом. Наташа и Игорь с хохотом выбежали нам навстречу. Оказывается, туристы, их случайные соседи по приюту, приняли нас с Володей, появившихся из густого тумана, за медведей. Оглядев нас, друзья смеются еще больше: и мои и Володины брюки изодраны об «рододу» в ленты. Штанины ниже колен держатся лишь на узелках-завязочках из тесьмовидных лохмотьев. Запасные брюки приедут только к вечеру во вьюке с Георгиади – приходится щеголять в таких оперных рубищах при посторонних туристах...
Через полчаса один из них, инженер Шура Беликов, отозвав Наташу в сторону, укоризненно спросил:
– Что же это вы так плохо одеваете своих рабочих?
Этот вопрос послужил началом веселой и долгой дружбы с хорошим человеком. Инженер из Заполярья, он заслужил себе, как полагалось полярникам, полугодовой отпуск и рассчитывал объездить за этот срок полстраны – все курорты, десятки городов... Четыре месяца подобных разъездов были уже позади, но на пути ему попадаемся мы и странствующий с нами инженер отпускник Игорь Стрекозов, предпочитающий такой отдых любым путевкам. Шура с интересом слушает рассказы Наташи – как они шли с Игорем без троп руслом Бзерпи, как замерили высоту конца молодого трога... В отличие от нас с Володей, не пробившихся снизу в Озерную долину Дзитаку, Наташа выполнила свою программу.