В процессе работы над отчетом я не раз задумывался над тем, что привлекло меня к краснополянским горам? Только ли то, что они попались мне первыми в жизни – вот и стали первой любовью, несравненной, неповторимой? Да, этого не вычеркнешь. И я не переставал этому радоваться.
Природа Западного Кавказа – и живая и мертвая - редкая по насыщенности красотами и по сложности причин и связей. Какое счастье, что именно она досталась нам в наставницы: сколько трудностей заставила преодолеть, сколько загадок разгадать...
Позже, став профессионалом-географом, я получил новое основание для своей любви к горному Черноморью. Не только по ревности краелюба, а вполне беспристрастно сличая Красную Поляну со множеством горных ландшафтов, я понял, что нам действительно посчастливилось: мы оказались на земле с природой самой богатой, самой сложной и насыщенной во всей нашей стране.
Горы – они вообще бесконечно красочнее равнин. Они объемнее, у них огромное третье измерение – не только ширь и даль, но и высота, глубина. И даже среди горных ландшафтов краснополянские уверенно претендуют на первенство. Конечно, они не спорят с Памиром, с Тянь-Шанем и с Центральным Кавказом за обладание рекордными высотами; немало гор превзойдут причерноморские и по частным «показателям величия» – по грандиозности размеров, по длине ледников, по высоте водопадов...
Но нет в Советском Союзе и не так много на всем земном шаре гор, где бы на таком коротком расстоянии умещалось столько различных этажей ландшафта от влажных субтропиков до ледяных высокогорий. Где ни подступают у нас к морю горы – будь то Сихотэ-Алинь или Камчатка, Крым или Восточный Кавказ, то либо самые горы ниже, либо природа их подножий скуднее и суровее причерноморской.
|
|
Краснополянские горы подступают к теплому морю – они напоены его влагой и поэтому трижды обильны. Южная покатость Кавказа ограждена здесь от лютых ветров Севера. Так было и в давние времена великих оледенений: здесь под защитой уже тогда существовавших хребтов выживала, почти не скудея, роскошная древняя флора. Ушли с гор ледники, и она расселилась, насколько могла, по подножиям и нижним склонам гор, всюду, где ей хватало тепла и влаги. Поэтому здесь так могучи леса, так буен и вечно зелен колхидский подлесок, так сочно и пышно высокотравье.
Мы знаем, что рельеф горного Черноморья формировался в ходе геологически недавних прерывистых поднятий обширной складчатой области. Не раз начинали громоздиться на месте Кавказа горы, но силы размыва успевали разрушать, сглаживать неровности, и будущий
Кавказ превращался в холмистую равнину с отдельными недоразрушенными кряжами.
Тогда-то настало новейшее сводовое воздымание горной страны. Оно проходило пульсируя, рывками. Участки выровненных плоскогорий изгибались и кренились, взламывались и торосились. Оживали плоскости древних разломов, вдоль которых вновь начинали двигаться одни относительно других горные глыбы. Медленные вздохи земной коры сопровождались сотнями кратковременных, но разрушительных землетрясений. На приподнятые участки набрасывалась разбуженная движением эрозия: на всех участках русел, ставших круче, размыв шел интенсивнее. Он то подчинялся древнему рисунку гидросети на плоскогорье, то менял свои направления сообразно различиям в стойкости горных пород.
|
|
Сколько было вздохов, рывков и периодов покоя, столько речных террас возникло в долинах. А от старых равнин, от плоскогорий, вознесенных на большие высоты, остались лишь обрывки на гребнях более высоких хребтов.
Самый древний рельеф – в осевых, наиболее поднятых зонах Кавказа. Здесь почти не уцелели фрагменты былых равнин, и только одновысотность обширных гребней Аибги и Аишха, Ассары и Алоуса напоминает о том, что тут на высоты 2500 – 3000 метров была перемещена некогда единая полоса плоскогорий.
Вначале были незначительно подняты одни осевые полосы будущих гор. Но уже следующее поднятие, вознося их дальше вверх, увлекло за собою и находившиеся у их подножий более молодые равнины. Вдоль обоих склонов осевой группы хребтов возникли полосы предгорий с обрывками древних равнин на вновь образовавшихся гребнях. И так несколько раз...
Возрастная многоярусность рельефа... Как постепенно, как долго подходили мы к пониманию механизма ее возникновения! Теперь мы понимали, что это основной закон образования рельефа гор. Более того, мы ощутили ее как непременный элемент другого великого закона горной природы – закона ее высотной зональности.
Высотная зональность – многоярусность, многоэтажность ландшафта. О том, что в горах холоднее, чем у подножий, знали, вероятно, и первобытные люди. Но лишь мудрый Гумбольдт понял высотную зональность природы как один из законов, как выражение влияний климата на органический мир. Однако, понимая этажность живой природы, Гумбольдт еще не распознал влияний климата на рельеф и на верхнюю «пленку» земной коры. Нужно было геологу Докучаеву взяться за изучение этой пленки – почвенного слоя, чтобы понять, как сложны связи почв не только с породившей их геологической «матерью» – материнской породой, но и с климатом, водами, органическим миром и человеком.
|
|
Почвы оказались удивительным зеркалом, отражающим все особенности, все стороны природы. Облик почв менялся с севера к югу и от подножий к гребням гор. Существовала как широтная, так и высотная почвенная зональность. Так Докучаевым было открыто еще одно звено в Гумбольдтовой схеме высотной зональности, звено, переходное от живой к «мертвой» природе. Звено это – почвы.
Но ведь закону этажности подчинен и рельеф. Верхние горные склоны Кавказа имели не только альпийский климат, но и альпийскую пластику с ледниками, снегами, свежими цирками, с четко иззубренными гребнями и острыми пирамидами карлингов. Ниже располагался целый этаж рельефа, недавно освободившийся от древних ледников – тут были еще свежи ледниковые формы, сферичны цирки, крутосклонны гребни. Еще ниже распознавался ярус, где ледники исчезли много раньше – тут чаши цирков уже пострадали от оврагов, в подножиях обрывов скопились осыпи, чаши ледниковых амфитеатров стали похожи на конические воронки... Наконец, внизу располагались уровни, не испытавшие древнего оледенения, а ярус подножий окаймлялся полосой наносных шлейфов.
Эта схема, усвоенная нами еще из лекций профессора Щукина существенно расширяла гумбольдтовско-докучаевское учение о высотной зональности ландшафта. Но все ли обнято и ею?
Существует еще одна многоярусность – возрастная многоэтажность гор. Древний рельеф вершин, склоны, вырезанные из рельефов среднего возраста, а в предгорьях – полосы наиболее юного рельефа гор. Это тоже неотъемлемая часть высотной зональности. Привлекательная идея, которую стоит развить в масштабе всего Кавказа, всех гор мира, в масштабе землеведения. А воздушные массы, их нередкая многослойность, многоярусность (а не просто похолодание с высотой!) – разве это тоже не одна из причин высотнозональных различий в природе?
ДВОЙНОЙ ЭКЗАМЕН
Готовясь к государственным экзаменам, получаю повестку... к следователю прокуратуры! Мои услуги понадобились для экспертизы по неожиданному краснополянскому делу.
Весной 1939 года в газетах промелькнула заметка о гибели трех альпинистов. Студенты в дни зимних каникул пересекали наш заповедник. Заблудившись в пути, трое погибли от мороза и голода, а четвертый, самый юный из них, Гриша Шабсин, дополз до Пслухской караулки и спасся.
Встречаюсь с вернувшимся в Москву Гришей и выслушиваю страшную повесть о гибели его спутников – старшекурсников, опытных туристов, спортсменов-богатырей...
Путешественников подвел хитрый рельеф Псеашхинской долины с ее перехватами. Туристы успешно преодолели на лыжах весь главный маршрут – прошли и Аспидный, и жуткую в зимнее время лавинную щель Уруштена, и Холодный лагерь. Они могли уже считать себя победителями, но не знали одного: запрета сворачивать в долины Дзитаку и Пслуха. Об этом им не сказал ни один консультант при отправке в поход.
По рассказу Гриши воссоздаю шаг за шагом цепочку их злоключений. Одна ошибка – свернули в безвыходную Озерную долину Дзитаку, к первому по ходу и ложно заманчивому низкому перевалу через главный водораздел. Измучились при безнадежных поисках спуска. Здесь их присыпало лавиной. Уцелели, но потратили уйму сил и времени на самооткапывание. Деморализованные неудачей, вернулись к Уруштену, прошли перевал Псеашхо. Увидев долину Пслуха, поняли, что это южный склон. Но ведь им никто не сказал, что надо идти к Бзерпи и переваливать к Псекохо гораздо левее Бзерпинского карниза, зимой, конечно, неприступного.
Студенты свернули по Пслуху – по ущелью с кручами и завалами, их еще не раз засыпали небольшие лавины. Остатками пищи старшие подкармливали юного друга – первокурсника. Гриша с содроганием вспоминает, как все они бредили теплом и едой. Начались коллективные галлюцинации – мерещился старичок наблюдатель, бравшийся вывести их к жилью, а выводивший к обрывам и исчезавший. Один за другим отставали коченевшие спутники. Гриша полз в одиночку. В нескольких сотнях метров от караулки его облаяла собака. Умный пес побежал за помощью и привел к замерзавшему юноше взволнованного наблюдателя. Тот бросился к остальным – люди находились всего в двух-трех километрах от кордона, но были уже мертвы.
В дни экзаменов выступаю в суде в роли эксперта-краеведа. Бюрократы, пославшие людей на верную смерть, в неподготовленные рекордистские походы, старались валить вину на самих погибших. Они утверждали, что ни в каких консультациях лыжники не нуждались, и вообще – подумаешь, погибать на высоте одна-две тысячи метров, когда альпинисты лазят по шеститысячникам и то остаются живы...
Громкий процесс «О гибели трех альпинистов» показал недопустимость легкомысленного отношения к природе, вредность слепой погони за однобокими спортивно-туристскими достижениями. Ведь трудности природы всюду свои, и только разумная краеведческая основа, географическое изучение маршрутов помогут безаварийно ставить рекорды и преодолевать труднейшие трассы в любые сезоны.
Экспертиза в суде – это был тоже своего рода государственный экзамен практической полезности краеведческих знаний.
*
Университет окончен, впереди необъятная жизнь – мы уверенно глядим на ее безбрежные дали, словно смотрим на целый мир со своих вершин над Красной Поляной.
ЭПИЛОГ. СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
Если б мне когда-то сказали,
Как доступны быть могут дали,
Что ступнями, сердцем измерил,
Я б, наверное, не поверил...
ДАЛЕКО ОТ ПОЛЯНЫ
Жизнь покатилась быстро и по совсем неожиданным путям. Мне поручили преподавание географии в университете. Но какой! Географии зарубежных стран, стран, в которых я еще не бывал и о которых располагал лишь заочными, книжными представлениями.
Неожиданно и тут большую помощь оказали краснополянские горы. Они и при познавании остального мира служили эталоном для сравнений, облегчали запоминание цифр и фактов.
Размеры ли территории – «как заповедник», характер ли растительности – «высотная зональность Лазистана в Турции аналогична краснополянской», а в других местах – «смещена на столько-то метров вверх». Высота знамени той поэтической горы Парнас в Греции – 2459 метров – это почти метр в метр навсегда памятная высота Аибги.
Буковые леса краснополянских гор – можно ли забыть эти пепельно-серые колоннады? Теперь столь же реальными для меня становились сходные леса Карпат и Японии, Чили и Новой Зеландии.
Весь мир, рассматриваемый через «краснополянский бинокль», приближался, делался ощутимым.
Я утонул в иностранной литературе, ломясь со словарем через сложные тексты, подчас на едва знакомых языках А иногда среди моря иноязычных книг вдруг обнаруживался источник с русским текстом. Как приятно было при изучении Южных Анд и Огненной Земли встретиться с сочинениями, написанными об этих странах нашим горноколхидским Альбовым!
Оказалось, что можно даже заочно, и не посещая многих стран, понять, запомнить и зрительно представлять себе существенные черты их облика.
А шел как раз 1939 год. Над миром нависла война. Прозвучали первые выстрелы фашистов в Польше. О зарубежных поездках географу нечего было и думать. С таких условиях «заочное страноведение» становилось важным, нужным делом.
От краеведения к страноведению. От знания отдельных долин и хребтов, каждой тропки в лесу, каждой даты в истории малого района – к изучению огромных территорий.
Гитлеровское нападение на нашу страну застало нас в Геленджике, где мы с Наташей руководили студенческой практикой и, изучая приморские низкогорья, кое-чему доучивались сами. На упрощенных примерах гор у Геленджика было видно, что мы все же недооценивали значения процессов древнего выравнивания, которые предшествовали новейшему поднятию и расчленению гор.
Здесь то мы и узнали о начале войны.
Грянул гром, и сразу стало не до выровненных поверхностей. Словно сама природа почувствовала потрясение, переживаемое страной. Громко возроптало Черное море, и даже в вечно спокойную Геленджикскую бухту юго-западный ветер нагнал штормовые волны. Яростный прибой набрасывался на берега, грохотал камнями и, словно тяжело всхлипывая, сцеживался сквозь них, чтобы обрушиться на пляжи новыми и новыми нашествиями.
Всею грудью открыто Черноморское побережье разбушевавшейся стихии Неужели так же открыто оно и ударам врага? Ведь побережье – это граница и, значит, линия фронта! Тогда и наши краснополянские высокогорья становятся прифронтовыми районами.
Со злобной горечью вспоминаем демагогические прорицания Смирнова-Чаткальского.
Практика в Геленджике была прервана. Мы вернулись в Москву к самому началу воздушных налетов на столицу. А дальше так пошла изламываться жизнь в бурях событий военного времени, что ко дням вторжения фашистских армий на Кавказ мы с Наташей работали совсем далеко от Кавказа – в горах Копет-Дага у границы Ирана.
Копет-Даг дыбился безлесный, на огромных пространствах обнаженный. Вся его анатомия как бы просвечивала на поверхности гор. Стойкие пласты выступали как ребра, как связки сухожилий...
Все пути и причины препарировки стойких и податливых свит, все влияния их наклонов на крутизну скатов, следы всех движений и вздрагиваний, которым здесь и нынче подвержены недра, видны на скатах Копет-Дага, как в открытой книге.
Силясь проникнуть взглядом под пышный полог краснополянских лесов, мы могли лишь догадываться о некоторых причинах такого, а не иного формирования рельефа. Обнаженно-костлявые склоны Копет-Дага сами рассказывали нам о справедливости наших предположений. Теперь копетдагский «бинокль» прояснял нам Кавказ.
Какие обширные плоскогорья вознесены к пригребневым высям у Копет-Дага! Мы целыми километрами ездили тут по степным равнинам без дорог на грузовике. Пшеничные нивы клонились под мотовила комбайнов... Но вот и край плоскогорья. За бровкой страшный обрыв к ущельям, изгрызшим бока нагорья. На их тенистых днищах – полосы леса, точнее – диких лесосадов. Как иначе назвать лес из плодовых деревьев – яблонь, ореха, гранатника, оплетенных диким же, но вкусным виноградом.
Что-то родное, горноколхидское, дышит на нас из этих лесистых лощин Западного Копет-Дага,– чувствуем себя здесь, словно мы «у себя дома».
Ступенчатые плоскогорья этой горной страны еще полнее убедили нас, как универсален закон возрастной многоярусности выровненных поверхностей. Эх, теперь бы новыми глазами да на старый Кавказ!
Но именно в эти дни звучали тревожные сводки о боях на Волге и Кубани. О многом узнавалось с болью, но то, что война коснулась нашего участка Кавказа (в сводках стали упоминаться Майкоп, Псебай), наполняло душу особенной горечью. Война пришла в краснополянские горы и пришла совсем не с моря, а с севера.
Фашисты вошли в заповедник! Вскоре мы узнали, что они бросили в высокогорья свои альпийские войска, что воткнули флаг со свастикой в вершину Эльбруса, что вышли па некоторые перевалы Главного хребта и даже добрались до Псху на южном склоне.
ПО-НАД ПЕТРАРКОЙ
Лето 1944 года. Враг уже выбит из гор, откатился из Предкавказья. Как пригодилось теперь географам знание заочного страноведения. Сколько географических – уже совсем не по Кавказу – справок понадобилось победно движущимся на запад фронтам.
С волнением и завистью читаю Наташины письма. Счастливая, она теперь уже самостоятельно продолжает исследования Кавказа. Пишет, что из последнего маршрута ей пришлось возвращаться на южный склон по долине Малой Лабы, что было дико и горько видеть заповедный Лабенок, исковерканный следами недавних боев, усыпанный ржавыми касками и патронами, обломками лыж и саперных лопат, обрезками колючей проволоки и телефонных проводов. Выше устья Цахвоа, в самые сокровенные глуби гор проникали захватчики! Но все-таки они не были допущены к перевалу. Кто, какие герои удержали здесь натиск врага в страшном троге Лабенка, заваленном хаосом осыпей?
Красная Поляна, так и не достигнутая врагом, встретила Наташу прежней прелестью, лишь несколько запущенная. Зелень бушевала как ни в чем не бывало – густым мелколесьем покрылись за шесть лет многие памятные нам лужайки. Особенно буйно зазеленел участок турбазы. Но в его верхней части не было Собиновки. Мою любимую белую дачу с башней сожгли какие-то временные жильцы. Услыхав об этом, я словно расстался с частицей все еще жившей во мне юности.
В Южном отделе заповедника нашлись и старые знакомые – наблюдатели. Сколько с ними теплых, радостных встреч – как с родными! А вот и новые люди, прежде всего сам начальник, Петр Алексеевич Савельев. Ревностный защитник природы и хороший хозяин, он сумел даже в военные годы, активно помогая фронту, не только не запустить, но и украсить и даже обогатить чудесный лесопарк Южного отдела.
К Савельеву на инструктаж по очередному учету туров собрались наблюдатели. Наташа сидела и слушала, как одному из них предлагалось пройти по маршруту через Лоюб на Юху, другому на Псеашхо, на Дзитаку и на гору Воробьева, третьему на Малый Чугуш. Наконец двум наблюдателям с Ачипсе поручалось «пройти по-над Петраркой на Пришвина». Наташа встрепенулась.
– Простите, что вмешиваюсь. Скажите, откуда вы знаете эти названия?
– А мы эти места давно так называем. Почему это вас заинтересовало?
– Видите ли, я помню, как эти названия были предложены, и никак не думала, что они уже вошли в жизнь. Петр Алексеевич просиял.
– Так это вашу записку в туре я нашел на Ассаре?
– Конечно, нашу!
Савельев даже прервал инструктаж и с увлечением рассказал, как при первом же обходе вверенного ему Южного отдела он поднялся на Ассару, обнаружил наш каменный тур и записку в коробке из-под бульонных кубиков, как понравилось ему упомянутое в записке, пусть шуточное и условное, название Петрарка и как он своей властью ввел его среди прочих имен в официальную документацию заповедника.
Вот как получилось, что предложенные нами названия оказались в ходу у рядовых наблюдателей, не имевших и представления о любви прославленного итальянца к своей Лауре. Позже мне приходилось встречать в Поляне и интеллигентных людей, убеждавших меня, что «Петрарка» это старое черкесское название, вероятно, какое-нибудь искаженное «Петрархо».
Так при помощи записки на Ассаре я заочно познакомился с хорошим человеком. Через несколько лет я впервые явился к нему, назвал свою фамилию и сказал:
– А мою визитную карточку вы видели на Ассаре. Это было началом долгой и прочной дружбы. Еще через несколько лет я присутствовал на творческом вечере Михаила Михайловича Пришвина. Взял да и рассказал ему при всех собравшихся, как мы шли на Ассару, как слушали барса и читали «Жень-шень» при свете костра, как нанесли на карту пик и озеро имени Пришвина и как счастливы преподнести их ему в качестве подарка, хотя и спустя несколько лет, после того, как название уже привилось в заповеднике. Тут же мы вручили писателю фотографию пика.
Пришвин, взволнованный неожиданным сюрпризом, встал и сказал:
– Впервые в жизни попадаю в этакое пиковое положение. Таким подарком я настолько обрадован, что и сказать не могу. Все боялся, что моим именем переулок или тупик назовут. А это ведь пик! Это же лучше, чем памятник!
Если бы о подобном подарке можно было рассказать и Петрарке!
Теперь надо раздразнить туристов – пусть поднимутся на пик Пришвина и укрепят на нем мемориальный камень с указанием названия и высоты пика!