— В чем заключается криминальное расследование, которое вы мне навязали столь насильственным образом? — спросил Холмин начальника отдела НКВД.
— Пока в немногом… Всего лишь в двух записках, более чем странных. Остальное будет зависеть от вас, — ответил Бадмаев.
Он сунул папку с «делом» Холмина в ящик стола и вынул оттуда другую, такую же зеленую, но значительно тоньше.
— Вот все, что мы имеем по этому делу, — сказал он, раскрывая ее.
— По делу весьма хреновому, сиречь каверзному, — в тон ему тонким эхо откликнулся капитан Шелудяк.
В папке лежали два небольших листка бумаги не совсем белого, а скорее сероватого цвета. Один из них начальник отдела протянул Холмину.
— Прочтите!
На листке бумаги чернильным карандашей были написаны три строчки:
«Убийцы майора Громова
будут убиты
рукой майора Громова»
Никакой подписи под этой странной фразой не было.
— Это бессмыслица! — воскликнул Холмин, прочтя ее.
— Явственная, — добавил Шелудяк.
Бадмаев пожал плечами.
— Бессмыслица или нет, но в результате нее мы имеем два трупа наших работников.
— А что в другой записке? — спросил Холмин.
— То же самое, — ответил начальник отдела, протягивая ему вторую записку. Действительно, в ней были такие же три строчки, как и в первой, написанные одинаковым почерком.
— Почерк мужской, энергичный, — заявил Холмин, рассматривая записки и сравнивая их. — Карандаш чернильный, дешевый, скорее всего школьный. Обе записки написаны на разрезанной пополам страничке из ученической тетради. Бумага серая, волокнистая. Краевое издательство, выпускающее эти тетради, хорошим качеством продукции не отличается. Дактилографические снимки с записок делали?
|
|
— Это — само собой. Сразу к нашим дактильным спецам поперли, — поторопился заверить его Шелудяк, по совместительству выполнявший в отделе обязанности заведующего дактилоскопическим сектором.
— Какие результаты?
Шелудяк с сожалением цокнул языком.
— Никаких. Токмо время даром потратили. Отпечатков пальцев не обнаружено.
— Значит, человек, писавший записки, был в перчатках?
— Сие мне не ведомо, — с еще большим сожалением объяснил заместитель начальника отдела.
— Скажите, где были обнаружены записки?
Шелудяк попытался было продолжать объяснения, но кивком подбородка начальник остановил его. Капитан послушно умолк.
— Мой заместитель разговаривает слишком отрывисто. А вам, конечно, понадобятся всякие подробности, — сказал Бадмаев.
— Да, пожалуйста. Расскажите об этом деле, по возможности, подробнее, — попросил Холмин.
— Так слушайте, — начал майор, поудобнее усаживаясь в кресле. — Ровно неделю тому назад милиция обнаружила ночью на улице, в районе рабочего городка, труп мужчины, застреленного обычным способом.
— Обычным способом? Как это понимать? — спросил Холмин.
— Нагановской пулей в затылок, стало быть. Броде, как у нас на вышке[7], — поспешил объяснить Шелудяк.
Бадмаев досадливо отмахнулся от него подбородком.
— Не лезь. Твоей помощи мне пока не требуется. Так вот, на месте преступления выяснилось, что убитый — управляющий одним из домов рабочего поселка, был нашим сексотом. К его груди, прямо к телу сквозь рубашку, английской булавкой была пришпилена записка, которую вы только что читали. На этот случай мы не обратили особенного внимания. Сексот — птица мелкая, обычный низовой работник НКВД. Однако, четыре дня спустя произошло второе убийство. На этот раз, убили нашего сотрудника покрупнее: младшего лейтенанта Карнаухова, оперативного работника по обыскам и арестам. Обстановка второго убийства — точная копия первого. Никаких следов убийцы или убийц не обнаружено.
|
|
— Пробовали собаку-ищейку? — задал Холмин вопрос Бадмаеву. За него ответил его заместитель:
— Само собой. Токмо подвела собачка.
— Как подвела?
— А так. Крутится вокруг трупа и чихает.
— Почему чихает?
— Неведомо. Есть предположение, что у нее насморк.
— А другую собаку не пробовали?
— Пробовали.
— Ну и как?
— Так же. И у нее насморк обнаружился.
— Странно.
— И даже весьма.
— Во неужели у вас собак без насморка нет?
— Нету. Нам по плану собакоснабжения, больше двух собак не полагается.
Холмин повернулся на стуле к Бадмаеву.
— Скажите, где и в какое время произошло второе убийство?
— В номере гостиницы, который занимал Карнаухов; около десяти часов вечера.
— Мне бы хотелось посмотреть трупы убитых.
В ответ на эту полупросьбу-полутребование Холмина раздался фальцетный возглас капитана Шелудяка, в котором звучало сожаление.
— Так я же приказал их зарыть.
— Жаль, — неодобрительно вздохнул Холмин.
— Так их можно вырыть, — предложил Шелудяк.
— Не надо, — махнул рукою Холмин. — Зачем тревожить мертвецов? После их похорон я не думаю, чтобы на них сохранились какие либо следы. Займемся лучше живыми.
— Да-да, — подхватил Бадмаев. — Необходимо заняться живыми. Серьезно заняться. А то эта проклятая «рука майора Громова» или те, которые ею маскируются, пожалуй, и до нас доберутся.
|
|
— Рука майора Громова, — повторил Холмин. — А кто такой майор Громов?..
Глава 4
Кто такой Громов?
— На ваш вопрос о Громове можно ответить коротко, — сказал Бадмаев Холмину. — Майор Громов — это един из арестованных и расстрелянных нами врагов народа.
— Нет, уж пожалуйста не коротко, а со всеми подробностями и без всяких умолчаний и недомолвок. На этот раз отложите в сторону вашу чекистскую привычку делать из явного тайное, — решительно потребовал Холмин. — Для успеха расследования необходимы откровенные ответы на мои вопросы. Кто такой майор Громов и за что он арестован и расстрелян?
Подумав с полминуты Бадмаев ответил:
— Виктор Михайлович Громов — офицер царской и деникинской армий. В 1920 году пытался эмигрировать за границу, но не сумел или не успел.
— Почему?
— Его жена, бывшая в армии сестрой милосердия, к началу эвакуации заболела тифом. Она умерла, когда эвакуация уже закончилась. Громов остался с трехлетней дочерью. Несколько лет он жил под чужой фамилией; потом, как и многие другие офицеры белых армий, был амнистирован и привлечен к работе в красной армии.
— А потом, как и многие амнистированные офицеры, был арестован за службу в Белой армии?
— Нет, его арестовали не за это. Он оказался виновным к другом. Он был антисоветски настроен и не скрывал своих настроений. Воспитывал красноармейцев не так, как это требовалось, а по-старинке, по традициям царской армии. Кроме того, имел связь с абреками[8].
— В чем выражалась эта связь?
— Приезжая из своих горных гнезд тайно в город, абреки ночевали у него на квартире. С некоторыми из них он дружил.
— Какой воинской частью в красной армии командовал майор Громов?
— До 1933 года — пехотным полком, после этого — ротой.
— Что было причиной такого понижения в должности?
— Ему не могли больше доверять.
— Он же — контра, то-бишь, зело антисоветский элемент, — пискливо вставил капитан Шелудяк.
Не обращал внимания на писк Шелудяка, Холмин продолжал задавать вопросы:
— Почему тот или те, кто скрывается под псевдонимом «рука майора Громова», считали застреленных управдома и лейтенанта Карнаухова его убийцами? Какое отношение лейтенант и управдом имеют к аресту и расстрелу майора?
— К расстрелу — никакого, а что касается ареста то, — Бадмаев подумал, — управдом вел слежку за Громовым и оформил материал на него, а Карнаухов арестовал его.
— Вот как? Тогда давайте подумаем, кого еще «рука майора Громова» может считать его убийцами, — сказал Холмин. — После ареста, как обычно, началось следствие. Значит нужно ожидать покушения «руки» на следователя и теломеханика.
— По-моему, не совсем так, — возразил Бадмаев. — Телемеханика у Громова не было. К нему не применялись методы физического воздействия. Было достаточно улик против него и его сообщников.
— Громов имел сообщников?
— Да. Четырех.
— Они тоже расстреляны?
— Нет. Решением особого совещания НКВД высланы в концлагеря на разные сроки.
— Так, пойдем дальше, — продолжал Холмин. — После следствия был суд. Значит в опасности и члены суда?
— Нет, — снова возразил Бадмаев. — майора Громова не судили. Он был приговорен к расстрелу особым приказом по отделу НКВД.
— Кто подписал приказ? — быстро спросил Холмин.
— Я, — вздохнул Бадмаев.
— Н-да, — протянул Холмин. — Не завидую я вам, гражданин начальник.
На плоской физиономии Бадмаева отразились растерянность и страх.
— Последнее обстоятельство, — загудел он дрожащим басом. — Беспокоит меня больше всего. Ведь я под пулей этой растреклятой «руки». Избавьте меня от нее и я прекращу ваше следственное дело и выпущу вас на свободу.
Глава 5
Подневольный детектив
Сердце Холмина заколотилось быстро и радостно.
— Постараюсь… избавить, — с трудом выдавил он из себя.
— Сумеете найти «руку»?
— Попробую, — несколько оправившись от волнения, уже тверже ответил Холмин. — Только вы, гражданин майор, свое обещание не забудьте.
— Не забуду. Не беспокойтесь, — кивнул подбородком начальник отдела и спросил, понижая бас, в котором одновременно звучали надежда и сомнение:
— А вы действительно опытный спец по раскрытию уголовных преступлений?
— Не знаю — опытный или нет. Но те дела, за которые я брался, мне раскрывать удавалось.
— Вы что же раньше в Угро работали?
— Может, из лягашей, а допрежь того в урках обретались? У нас такое бывает часто и густо, — дополнил Шелудяк вопрос своего начальника.
— Ни агентом уголовного розыска ни уголовным преступником я не был, — ответил Холмин.
— А где-ж по уголовщине насобачились? — прищурился Шелудяк.
— Самоучкой. Изучал криминологию, работал в газете репортером отдела «Суд и быт», часто встречался и разговаривал с агентами уголовного розыска, да и с настоящими преступниками тоже; не с так называемыми врагами народа, конечно. Но все это в данному делу отношения не имеет. Скажите-ка мне лучше, граждане, кто, по вашему мнению, может быть «рукой майора Громова»? Кого вы подозреваете?
Вытянув до предела в сторону Холмина свою физиономию. Шелудяк неожиданно пропищал:
— Все подозреваемые уже посажены. Сидят, стало быть, как миленькие. За решеткой.
— Да? — удивился Холмин. — Кто же они такие?
— Прежде всего, — сказал Бадмаев, — мы арестовали сапожника Ищенко. Это приятель убитого управдома. За, несколько часов до убийства они вместе были в пивной. После второго убийства, арестованы директор гостиницы Селезнев и коридорный ее второго этажа, в четвертом номере которого проживал младший лейтенант Карнаухов.
— Их уже допрашивали? — спросил Холмин.
— Как же! — тоненько откликнулся Шелудяк. — Под моим непосредственным руководством катали на конвейере, дондеже они пезо признались во всем. Имеем сразу три «руки майора Громова». Токмо, видать, липовые. Все трое всуе плетут явственную несуразицу.
— Кто еще арестован?
— Ольга Громова. Арестовали позавчера..
— Родственница майора?
— Его дочка.
— Ее то за что?
— А как же? Может, ей про «руку» что-либо ведомо. Еще — за связь с отцом. Как врагиню народа.
— Но ведь сам Сталин недавно заявил, что дети за отца не отвечают.
По плоскому лицу Бадмаева расползлась усмешка.
— Сталин говорит одно, а мы делаем другое. По его же указаниям, — пробасил он.
— Допрашивали Громову? — спросил Холмин.
— Покудова, нет, — ответил Шелудяк. — Нонешней ночью мыслим прокатить ее на конвейере.
— Не торопитесь! Нет смысла делать четвертую липовую «руку майора Громова».
— Мыслите, что она в сем деле не при чем?
— Не знаю. Я хотел бы завтра с нею поговорить. И с теми арестованными, которых вы уже успели превратить в «руку майора».
— Свидание с заключенными мы вам устроим. — пообещал Бадмаев. — Мой заместитель сам проводит вас в тюрьму.
Начальник отдела продолжительно и откровенно зевнул. Вопросы подневольного детектива., видимо, порядком ему надоели. Холмин поспешил успокоить его:
— У меня, гражданин начальник, есть еще только один вопрос к вам.
— Ну, если один, то давайте, — мотнул подбородком Бадмаев.
— Скажите, все-таки, почему в деле «руки майора Громова» вы не желаете использовать агентов уголовного розыска?
— Не можем, — коротко отрезал начальник отдела.
— Но какая причина?
Начальник отдела вопросительно взглянул на своего заместителя. Тот отрицательно и очень энергично замотал вытянутой вперед физиономией.
— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос откровенно, — настаивал Холмин. — Он имеет прямое отношение к навязанному мне вами расследованию.
Бадмаев неохотно, но все же удовлетворил любопытство Холмина:
— Угро подчиняется милиции, а она подчиняется нам. Использовать ее работников мы конечно, могли бы, но временно от этого воздерживаемся. Не хотим давать им в руки никаких козырей. Начальники милиции и угро наши враги и давно уже роют под нас всякие ямы. Мы их, конечно, съедим, но без санкции центра этого сделать нельзя. Вот приедет сюда особоуполномоченный товарища Ежова и тогда… Но все это разглашению не подлежит!
— Не беспокойтесь. Мне о ваших делах рассказывать некому, — заверил его Холмин и не удержался от искушения задать еще один вопрос:
— Когда же к вам приезжает уполномоченный Ежова?
Бадмаев передернул плечами.
— Точный срок его приезда нам не сообщили, но наверное скоро. Постарайтесь к его приезду закончить дело этой растреклятой «руки майора Громова», а то будет неудобно перед Лубянкой, что у нас такие штуки завелись.
— Попробую постараться, — ответил Холмин и повернулся к Шелудяку: — У меня есть и к вам тоже один небольшой вопросик. Так сказать, частного характера.
Заместитель начальника насторожился.
— Об чем вопрошать сбираетесь?
— Да вот, отчего вы так странно выражаетесь?
— Как это странно? — вскинулся Шелудяк.
— Валите в одну кучу слова старинные и советские.
Вытянутая физиономия Шелудяка побагровела и он закричал фальцетом тоньше обычного:
— То до тебя не касаемо! Ты в мою речь не вгрызайся!
— Да ведь я просто так. Интересуюсь, — примирительно заметил Холмин. — И на ответе не настаиваю.
— Тоже мне, интересант нашелся, — зло прошипел Шелудяк.
Они друг другу явно не нравились. Взглянув в злые красноватые глазки Шелудяка, Холмин без труда прочел там:
«Контра, ты, антисоветская. Тебя на конвейер бы ко мне…»
И Шелудяку удалось разобрать в глазах Холмина:
«Палач, ты, первостепенный. Хоть бы тебя «рука майора Громова» прикончила».
Холмин с удовольствием затеял бы ссору с не понравившимся ему Шелудяком. Вообще подневольный детектив старался держаться теперь перед энкаведистами с подчеркнутой независимостью, сразу смекнув, что до тех пор, пока он им нужен, никаких неприятностей они ему делать не станут.
Закончив разговор о предстоящем ему расследовании уголовного дела, он обратился к своему «начальству» непринужденно и даже несколько фамильярно:
— Все это хорошо, граждане. Для вас, конечно. Вы меня наняли и зарплату я пока не требую. Но о ночлеге и ужине для меня вам следовало бы позаботиться. Есть и спать хочу, как никогда. Ужин, разумеется, с вином и хорошими папиросами.
Шелудяк скрипуче захихикал и сказал:
— Так за чем остановка? Для ночлега отвалим целый терем-теремок; одиночку рядом с камерой смертников. Там почти светло, почти тепло и не дует. Баланда[9] дважды в день с добавком, а заместо чары зелена вина — кружка кипяточка. Для вас зело подходяще.
— Что?! — возмутился Холмин. — Да, как вы смеете предлагать подобные гадости вашему временному сотруднику НКВД. Гражданин начальник отдела! Требую, что полагается по закону: номер в гостинице и ужин из спецстоловой.
— Ты, в самом деле, перехватил, — сказал Бадмаев своему заместителю. — Его требования справедливые. Распорядись, чтоб ему дали в гостинице номер с телефоном. Там у вас должны, быть забронированные[10]. И пускай Дуся принесет из буфета ужин первой категории.
Капитан Шелудяк молча вышел, бросив на Холмина косой, злобный взгляд.
Не прошло и пяти минут, как девушка принесла ужин, поставила его на стол, рядом с зелеными папками и, сейчас же, торопливо ушла. На подносе перед Холминым красовались чайная колбаса, балык, швейцарский сыр, белый хлеб, редиска в сметане, полбутылки портвейна, и пачка папирос «Казбек». Созерцая эти, невиданные им больше года, сокровища, он едва успел рассмотреть девушку. Заметил только, что она хорошенькая.
Пока Холмин насыщался, начальник отдела дремал, закрыв свои раскосые глаза. Изголодавшийся заключенный съел почти все, что ему предложили и выпил до дна полбутылки портвейна. Поднимаясь из-за стола он чувствовал себя необыкновенно бодрым, слегка пьяным и жизнь уже не представлялась ему в таких мрачных красках, как несколько часов тому назад.
— Благодарю, гражданин начальник! — громко сказал он.
Бадмаев открыл глаза.
— Наелись?
— О, да. Теперь только спать.
— Ну, идите. В комендатуре вам дадут пропуск и проводят в гостиницу.
— Да я и сам туда дорогу найду.
— Ну, как знаете.
Не вставая с кресла, энкаведист подал ему руку. Еле сдержав дрожь отвращения, Холмин пожал ее. Она была мягкая, потная и ему почудилось, что она в крови. Присмотревшись к ней внимательнее, Холмин увидел, что ошибся; рука была белая, чистая и очень выхоленная.
— Желаю вам успеха, — вяло пробасил начальник отдела.
— Благодарю. До свидания, — ответил Холмин.
Но Бадмаев уже не слышал его. Свесив уродливо вдавленный подбородок на грудь, он отрывисто всхрапнул. Видимо он очень устал от бессонных ночей, столь обычных в отделе НКВД.
Глава 6
Хвосты
Пропуска в комендатуре Холмину, однако, не дали. Заспанный дежурный, ткнув пальцем в не менее заспанного дюжего детину в черной шинели, сидевшего на низенькой скамейке опираясь спиной о стенку, сказал:
— Вот ваш конвоир. Он проводит вас в гостиницу.
— Почему же конвоир? — удивился Холмин.
— Так приказано. — объяснил дежурный.
— Кто приказал?
— Товарищ Дондеже… то есть, извиняюсь, замнач городского отдела НКВД, капитан Шелудяк.
— А где пропуск? — спросил Холмин.
— У него, — ткнул пальцем в детину дежурный.
— Не волновайтесь, гражданин. Пропуск имеем. Здеся, — подтверждающе, но очень глухо и уныло пробубнило из детины.
К носу Холмина потянулся черный рукав, с торчащей из него огромной красной лапой. Из-за обшлага высовывался белый бумажный уголок.
Из детины пробубнило вторично:
— Так что, все в порядке, гражданин. Давай, пошли!
Он поднялся, вытянувшись во весь рост, и Холмин невольно попятился назад. Конвоир был выше его ростом на голову, а в плечах шире не меньше, чем на аршин. Поразила Холмина и его физиономия — удивительно тупая, невыразительная, угрюмая и ленивая. Странно было видеть такой букет бесчувственности на лице молодого парня, не старше 22–23 лет, тем более, что оно совсем не гармонировало с очень быстрыми и зоркими, несмотря на заспанность, глазами. Правый глаз у парня был сильно прищурен.
В голове Холмина мелькнула невольная мысль:
«Вероятно, он много тренировался в стрельбе. Только по чему: по бутылкам, или по затылкам?»
Видя, что Холмин не спешит сдвинуться с места, конвоир шагнул к нему; в бурчанье парня проскользнуло нечто, отдаленно похожее на рассерженность:
— Ну, чего вы в мене уставились. Я вам не зеркало. Пошли!
Пришлось подчиниться. Спорить с конвоиром и дежурным Холмину не хотелось, а будить только что заснувшего Бадмаева и требовать от него объяснений — тем более…
До гостиницы было десять минут ходьбы. Безлюдные улицы тонули во тьме и клубах пыли, поднятых степным восточным ветром. Однако, ночную прогулку по ним, даже в сопровождении конвоира, Холмин считал восхитительной и с сожалением вздохнул, когда она кончилась. Даже пыльный, в прошлом надоевший ему южный город, был, все-таки, лучше тюремной камеры.
Новый директор гостиницы встретил их взглядом испуганно моргающих глаз и молча выдал ключи от номера.
В номере конвоир сел на стул, расстегнул кобуру нагана на поясе и погрузился в неподвижность, сверля Холмина, острыми глазами.
— Чего же вы сидите? — неприветливо спросил Холмин. — Я в ваших услугах больше не нуждаюсь.
— Так что, приказано не спущать глаз, — глухо пробубнил конвоир.
— С кого?
— С вас, товарищ агент.
— Кем приказано?
— Так что, товарищем Дондеже…
Выругавшись с досады. Холмин бросился к телефону..
— Барышня! Дайте мне коммутатор НКВД.
Злость видимо придала голосу Холмина повелительный тон, так как телефонистка немедленно соединила его с отделом НКВД. Минуты две никто не отзывался. Холмин хотел было уже бросить трубку, но в этот момент из нее загудел заспанный бас Бадмаева:
— Кто звонит? Чего надо?
— Это я, гражданин начальник, Холмин. Простите за беспокойство, — торопливо, заговорил в трубку Холмин.
— Так вы только что у меня были. Кажется, мы с вами обо всем договорились. Или еще вопросы есть? — недовольно прогудела трубка.
— Требуется ваша помощь, гражданин начальник, — ответил Холмин.
— Так скоро? Что случилось? Нашли «руку майора Громова?»
— Мне мешают ее найти. Хвост мешает.
— Кто?
— Ваш заместитель, капитан Шелудяк. Он приставил ко мне своего балбеса, в качестве хвоста.
— Кого? Какого балбеса? — удивился Бадмаев.
— Конвоира. Он сидит со мной рядом, этот шелудяковский оболтус. Говорит, что ему приказано «не спущать глаз» с меня. Так невозможно работать, гражданин начальник, — объяснил Холмин.
— Хорошо, я распоряжусь, чтоб вам не мешали, — пообещал Бадмаев. — Хотя… передайте трубку вашему конвоиру.
Холмин передал трубку охраннику, с разинутым ртом слушавшему этот разговор!
— Начальник отдела НКВД хочет с тобой говорить.
Конвоир почтительно взял трубку в обе руки.
— Я вас слушаю, товарищ начальник.
Трубка сердито загудела.
— А это в самом деле вы, товарищ начальник отдела? Не другой кто? — спросил конвоир.
Трубка отрывисто крякнула несколько раз… Конвоир поспешно бросил ее на телефонный аппарат и, повернувшись к Холмину, заговорил плачущим голосом:
— За что вы мене обижаете, товарищ агент? Что я вам недодал? Перед самим начальником отдела всякие поганые клички даете: и балбес, и оболтус и хвост. Вот и начальник отдела товарищ Бадмаев по телефону обложил, так, что мое вухо чуть не лопнуло. За что, спрашивается?
Холмину стало жаль детину.
— Ну, хорошо, — сказал он, — я погорячился и прошу у вас извинения. Но и вы должны понять, что у меня очень серьезная и спешная работа и не мешать мне.
— Так я же не по своему хотению, — забубнил детина, — Я человек подневольный. Конвоир. Приказано мене товарищем Дондеже не слушать с вас глаз, я и не спутаю. А как сам начотдела приказал другое, так я и уйду. Вот ваш пропуск для входа в здание НКВД, товарищ-агент.
Конвоир выудил огромной своей лапою, из-за обшлага шинели, сложенный вчетверо листок бумаги и подал Холмину. Беря бумагу, последний поинтересовался:
— А почему вы меня называете товарищем агентом?
— Так приказано, — ответил конвоир.
— Кем?
— Опять же товарищем Дондеже.
— Странная кличка, — заметил Холмин. — Кто ее дал Шелудяку?
— Не знаю. Все в отделе его так зовут. Потому, как он чуть не за кажным словом твердит: дондеже да дондеже. Ребята наши треплются, будто он из бывшего духовного сословия. Не то попом, не то дьяконом был.
— Что вы говорите? — удивился Холмин. — У вас, значит, и такие есть?
— Всякие у нас имеются, товарищ агент, — подтвердил конвоир. — Ну, а теперь я пошел. Бывайте здоровы…
Заперев дверь на ключ за ушедшим конвоиром и быстро раздевшись, Холмин повалился на постель. Пружины матраса, заскрипев подались под ним и он с наслаждением вытянулся во весь рост. Что может быть приятнее постели, после почти года ночевок на грязном цементе тюремного пола?
Правда, гостиничное одеяло было очень колючим, а простыня и наволочка не свежими и грязноватыми, но мог ли придираться к атому заключенный, только что вырвавшийся из тюрьмы. Ведь он никогда не видал там даже кровати без матраса.
Нежась в постели, Холмин попытался было думать о «руке майора Громова», но не смог. Все мысли об этом вытеснила одна:
«Спать, спать»…
И он стремительно, как в пропасть, провалился в сон…
От одного хвоста Холмину удалось избавиться. Но очень скоро — на следующее же утро — появился второй. Придя в Комендатуру за пропуском в тюрьму, — где Холмин хотел поговорить с тремя подследственными, «признавшимися», что они «рука майора Громова», — он застал там капитана Шелудяка.
Поздоровавшись с подневольным детективом не особенно любезно, заместитель начальника отдела объявил ему тоном приказа:
— К этим подследственным гадам мы с вами потопаем вместях. Будете им вчинять допрос в моем присутствии.
— Мне хотелось бы говорить с ними наедине, — возразил Холмин.
— А мне желательно наоборот, — сказал энкаведист. — Поелику это есть мои последственники и должон же я ведать, об чем они ныне трепаться станут.
Холмин пожал плечами.
— Если вы настаиваете, то — пожалуйста. Пойдем вместе. Только я прошу вас не мешать мне при допросе.
— Прощу не сумлеваться. Я без никаких помех… Токмо послушаю ихнюю трепню, — заверил его Шелудяк…
Трое заключенных, признавшихся в том, что, будто бы, они были «рукой майора Громова», содержались в одиночных камерах. Шелудяк предложил было вызвать их всех на допрос в отдел НКВД, но Холмин не согласился.
— Я хочу говорить с ними в относительно спокойной для них обстановке, а не там, где их катали на конвейере. — заявил он. — В отделе они, с перепугу, такое наплести могут, что потом в этой следственной фантастике и не разберешься…
В Первой камере, куда тюремный надзиратель привел Шелудяка и Холмина, находился приятель убитого управдома. — сапожник Ищенко. Камера представляла собою каменный мешок с площадью пола в полтора метра длиною и около метра шириною. Окна здесь не было, но под потолком тускло светила 15-свечевая электрическая лампочка, прикрытая железной сеткою. В углу, у порога чернела дыра канализации, а над нею, в двери, поблескивал глазок для надзирателей. Кроме этого, были в камере каменные стены, грязный цементный пол да измученный на допросах, запуганный и обезволенный человек.
Когда Холмин и Шелудяк вошли в камеру, он попятился от них, вжался спиной в угол и вытянул вперед руки для защиты. Присмотревшись к нему, Холмин без труда определил, что его недавно и, пожалуй, продолжительное время «катали на конвейере». Лица у него, собственно, не было. Вместо лица была бурая маска из запекшейся крови, изрезанная ссадинами, шрамами и царапинами. Свежие шрамы и ссадины покрывали и его руки и виднелись изо всех прорех рваной рубашки и штанов: волосы на голове от запекшейся крови слиплись и свалялись в бурый колтун.
Этот человек был избит, так сказать, сплошь; палачи не оставили на его теле ни одного живого места.
В тюрьме Холмин насмотрелся на многое, но человека, измученного и избитого до такой степени, видел впервые. Его сердце дрогнуло и учащенно забилось от острой жалости к этому мученику и злобы к его мучителям. Один из таких мучителей стоял рядом и Холмин с трудом удерживался от соблазна дать оплеуху его вытянутой вперед физиономии.
Указывая на заключенного и стараясь говорить спокойно, Холмин спросил Шелудяка:
— Ваша работа?
Тот ответил ухмыляясь:
— Почто моя? У нас на сей предмет теломеханики насобачены. Про то вы, товарищ агент, сами ведаете.
— Но допрашивали его под вашим руководством?
— А уж это само собой. Расписали сего гада по моим указаниям.
— И чего этим добились?
— Чистосердечное признание из него выбил. Свое согласие под следственным протоколом, с покаянием вкупе, он подписал.
— А какая от этого польза делу?
— Может и достигнем пользы. «Рука майора Громова», может, еще и обнаружится.
— Ждите. При ваших методах следствия обнаружится. Аж два раза.
— Всяко бывает, товарищ агент.
С досадой отмахнувшись от него рукой, Холмин обратился к заключенному:
— Послушайте, Ищенко. Никакого зла я вам сделать не собираюсь. Мне нужно установить только правду. Скажите откровенно, что вы знаете о «руке майора Громова»?
Из груди заключенного вырвался хриплый вопль:
— Ничего я не знаю, гражданин следователь! Как перед Богом говорю! И управдома Сидора Лукича не убивал. И записки не писал, поскольку малограмотный. На бумаге я свою фамелию еле-еле изображаю. А больше ничего.
— Как ничего? — подскочил к нему Шелудяк, — А признание ты своим языком высказал? Протокол своими перстами подписал? А ныне на попятный? Возжелал конвейерного катания заново?
Заключений втянул голову в плечи и заговорил умоляюще:
— Не надо меня на этот… ваш конвейер. И так трое суток мучили. Я, ежели вам желательно, не отрицаю. И управдома, Сидора Лукича, убил и записки писал, хотя и малограмотный. Ничего не отрицаю…
— С меня хватит. Пойдем отсюда, — сказал Холмин Шелудяку.
Они вышли в коридор.
— Кому, на, сей раз, допрос вчинять будем? Заведующему гостиницей либо ее коридорному? А то, может, громовской дочке? — спросил Шелудяк.
— На сей раз никому, — раздраженно ответил Холмин.
— Почто так? — удивился энкаведист.
— Вы меня извините, гражданин заместитель начальника отдела, — сказал Холмин, — но я не привык работать с хвостами.
— С какими хвостами?!
— С такими, которые тащатся по моим пяткам, пугают подследственных, грозят им конвейером и вообще страшно мешают всей моей работе.
— Это, значит, вы про меня произнесите всуе подобные словеса?
— Про вас. Вы мне мешаете.
— А ежели я хочу через вас подковаться по уголовщине?
— Это можно устроить в свободное от работы время. Если хотите, я буду вам читать небольшие лекции по криминалистике.
— Сие меня не устраивает. Мне желательна практика, — заявил Шелудяк.
Холмин потерял терпение.
— Гражданин капитан! Мы с вами не сработаемся. Поэтому интересующих меня подследственников я буду допрашивать одни.
— Я сего не допущу! — визгливо крикнул Шелудяк и, обратившись к топтавшемуся возле них и испуганно моргавшему глазами надзирателю, приказал:
— Воспрещаю пускать его в камеры!
— Слушаюсь! — вытянулся надзиратель.
— Вот как? — зло сказал Холмин. — Тогда я сейчас же пойду к Бадмаеву и буду просить у него помощи.
Тоненько хихикая, Шелудяк злорадно произнес:
— Сумлеваюсь чтоб. Из сего узилища вас не выпустят без пропуска. А он у меня. Так что будете тут сидеть, дондеже не посинеете.
— Пожалуйста. С удовольствием! — воскликнул вконец обозленный Холмин и демонстративно уселся на скамейку надзирателя, стоявшую в коридоре.
Шелудяк удалился, хихикая. Холмин скрестил на груди руки, вытянул ноги к противоположной стене коридора и погрузился в размышления. Навязанное ему следствие по «делу о руке майора Громова» началось чрезвычайно глупо. А как оно кончится? И вообще, что это за таинственная рука, напоминающая заграничный кино-фильм. И почему капитан Шелудяк старается помешать расследованию? Что если это не спроста и не по глупости? Шелудяк, кажется, хитрая бестия…
Размышления Холмина прервал подошедший к нему надзиратель.
— Начальник отдела НКВД, майор Бадмаев, вас к себе требует. Звонил по телефону.
— А пропуск? — спросил Холмин.
— Приказано без пропуска выпустить…
Из тюрьмы Холмин вышел со вздохом облегчения. Он был рад, что его заключение в тюремном коридоре кончилось так быстро и благополучно.
Глава 7
Какой-то военный
Бадмаев встретил Холмина вопросом:
— Ну, удалось вам узнать что-нибудь о «руке майора Громова»?
Холмин отрицательно и очень решительно тряхнул головой.
— Нет, гражданин начальник отдела. Не удалось и не удастся.
В узких глазах энкаведиста мелькнула тень удивления.
— Что это вы сегодня так упаднически настроены? — спросил он. — Вчера у вас было совсем другое настроение.
— Мне испортили это настроение, гражданин начальник, — возбужденно заговорил Холмин, — с первых же шагов мешают работать. Выдумывают всякие тормоза.
— Кто?
— Ваш заместитель — капитан Шелудяк. Вчера он пытался посадить, меня в одиночку, а затем приставил ко мне конвоира. Сегодня, как хвост, увязался за мной в тюрьму и приказал не выпускать меня оттуда.
— Я уже дал ему нагоняй за то, что он оставил вас в тюрьме, — сказал Бадмаев.
— Вообще, гражданин начальник, — горячился Холмин, — я прошу вас избавить меня от всяких хвостов и предоставить мне свободу действий. Ни один сыщик никогда не работал и не сможет работать в тех условиях, какие были у меня вчера и сегодня утром. Дайте мне возможность работать самостоятельно или отправьте обратно в камеру.
Бадмаев мотнул на него своим вдавленным подбородком.
— Хорошо, я распоряжусь, чтоб вам не мешали. Что вам нужно для работы сейчас?
— Прежде всего пропуск в камеры, где содержатся директор гостиницы, коридорный и Ольга Громова.
— Я позвоню в комендатуру. Еще что?
— У меня совсем нет денег. Не только на еду, но даже на трамвайный билет.
— Я распоряжусь. В комендатуре вы получите удостоверение агента и, на первое время 500 рублей. Проезд по нашему удостоверению всюду бесплатный. Питаться будете в нашем буфете, тоже бесплатно.
Бадмаев окинул его критическим взглядом.
— В тюрьме вы порядком обтрепались. Комендатура выдаст вам ордер в закрытый распределитель. Там выберете себе костюм, рубашку ботинки и всякую мелочь, какая вам потребуется. Что ещё?
— Больше пока ничего. Благодарю вас, гражданин начальник.
— Товарищ начальник, — поправил его Бадмаев.
— Почему? — удивился Холмин.
— Но ведь вы теперь уже не заключенный, а наш работник. Временно, по крайней мере. Имеете право ко всем обращаться со словом товарищ, — объяснил начальник отдела НКВД.
* * *
Коридорный гостиницы Захарчук по внешнему виду почти ничем не отличался от сапожника Ищенко. Обоих на допросах «расписали» и запугали приблизительно одинаково. Разговаривая с Холминым. Захарчук плакал, жаловался, что энкаведисты выбили ему четыре зуба и перебили ребро, и твердил, что в убийстве лейтенанта Карнаухова невиновен.
Директор гостиницы Селезнев был «расписан» и запуган значительно меньше а разговаривал более связно, чем коридорный и сапожник. Во время допроса его только избили, но — прокатить на конвейере» не успели. Обвинения в убийстве энкаведиста он отрицал категорически, хотя на допросе и «признался» в этом.
Беседы с тремя подследственными убедили Холмина в том, что ни один из них не имеет никакого отношения к убийствам и к «руке майора Громова». Однако, Селезнев сообщил Холмину кое-что интересное. По словам директора, приблизительно за полчаса до убийства лейтенанта Карнаухова, к нему в номер вошел какой-то военный, но никто из обслуживающего гостиницу персонала не видал, когда он оттуда вышел.
— Могли не заметить, — сказал Холмин.
— Нет, не могли, — возразил Селезнев. — По приказу из отдела НКВД, персонал гостиницы наблюдает за проживающими в ней и приходящими к ним. Посетитель Карнаухова мог выйти на улицу только через комнату дежурного.
— Разве из гостиницы нет другого выхода?
— Есть дверь во двор, но она всегда запирается на ночь.
— Куда же мог деваться военный? — спросил Холмин.
Селезнев развел руками.
— Этого я не знаю. Я не сыщик.
— Посетитель Карнаухова был энкаведистом?
— Нет, в армейской шипели.
— И в каком чине?
— Ни его лица, ни знаков различия на воротнике мы не смогли разглядеть. Воротник шинели был поднят, а козырек фуражки надвинут на лицо…