Поздно вечером, после ареста капитана Шелудяка, Александр Холмин стоял перед начальником отдела НКВД Бадмаевым, нетерпеливо ожидая, что тот ему скажет.
Однако, начальство не спешило начинать разговор. Сидя в кресле и поматывая вдавленным подбородком, Бадмаев зевнул еще раз и, с чувством глубокого удовлетворения, повторил только что им сказанное:
— Итак, с «рукой майора Громова» мы покончили.
Холмин пожал плечами и на его лице отразилось нечто, вызвавшее у Бадмаева чрезвычайное удивление.
— Вы что же, не верите? — спросил начальник отдела удивленно и насмешливо.
— Сомневаюсь, — коротко ответил Холмин.
— Какие могут быть сомнения? Все ясно и понятно, — загудел Бадмаев. — Эта растреклятая «рука майора Громова», растрепавшая у меня все нервы, явственное дело рук Шелудяка. Он давно под меня подкапывается, вот и придумал подходящий фокус. Вы моего заместителя не знаете. Он очень хитрая и коварная бестия.
— Не похож Шелудяк на «руку майора».
— Так вы, может, думаете, что она действительно привидение? Чепуха и суеверность! Никаких призраков на свете нет. Они существуют только в бабушкиных сказках.
— Я и не утверждаю, что убийца или убийцы четырех ваших работников призраки.
— Тогда, кто же?
— Пока неизвестно. Посмотрим. Выясним.
— Ну, вам-то, положим, выяснять не придется. В этом деле мы теперь разберемся сами. А вас я должен буду… изолировать.
Сердце Холмина тревожно дрогнуло.
— То-есть, как изолировать? — спросил он.
— Как обычно. В камере-одиночке, — ответил энкаведист.
— Позвольте! Ведь вы обещали выпустить меня на волю.
— В том случае, если вы найдете «руку майора Громова». Разве вы ее нашли?
— Но ведь я же работал для вас.
|
|
— Мало ли кто на нас работает. Всех не наградишь. Выпустить вас на волю никак невозможно. Вам известно о нашем отделе слишком много, не подлежащего оглашению. За вашу работу для отдела вы будете пользоваться в тюрьме некоторыми привилегиями: усиленный паек, часовая прогулка, кровать с матрасом и одеялом, ну и всякие там мелочи. Вот все, чем я имею возможность отблагодарить вас.
— Что-ж и на том спасибо, товарищ начальник, — с горечью сказал Холмин.
— Гражданин начальник, — поправил его Бадмаев.
Эта поправка убедила Холмина в том, что начальник отдела не шутит и на душе подневольного детектива, волею энкаведиста возвращаемого в «первобытное состояние», стало так тяжело, как еще не бывало никогда. Сразу рушились все его мечты о свободе, об Ольге и счастье. Стараясь скрыть дрожь и тоску в голосе, он произнес, в безнадежном раздумье:
— Значит, я заключенный по-прежнему.
Бадмаев подтверждайте мотнул подбородком.
— Да. Сейчас я вызову конвоиров…
Он потянулся к телефону, но, в это мгновение, от сильного толчка дверь открылась и, нарушая все правила внутриотдельской дисциплины, в кабинет ворвался юнец в мундире с лейтенантскими знаками различия — личный секретарь Бадмаева. Его физиономия представляла собой олицетворение ужаса и паники: щеки мелового цвета, вытаращенные округлившиеся глаза, посеревшие трясущиеся губы, крупные капли пота на лбу. Прическа над лбом торчала дыбом, хотя и была напомажена. Он подбежал к столу Бадмаева и крикнул срывающимся истерическим голосом:
— Товарищ начальник!.. Он ходит!.. Ходит!..
|
|
Бадмаев рассерженно прогудел:
— Не впадайте в панику! Кто там еще ходит?
Перепуганный секретарь, заикаясь, с трудом выдавил из себя: — М-майор Г-громов.
— Где? — быстро спросил его, давно ожидавший чего-либо подобного и поэтому не растерявшийся Холмин.
— Там… там… в коридоре, — тыкал трясущейся рукой гонец, в сторону двери.
Бадмаев попытался приподняться с кресла и не смог. Не меньше своего секретаря он был перепуган появлением призрака, хотя еще и не видел его. Плоская физиономия начальника отдела, за минуту до этого самодовольная и спокойная, стала потной и серой от страха. Он мотал подбородком из в стороны в сторону, испуганно и однообразно гудя:
— Опять… опять… опять…
Холмин выскочил в коридор и здесь увидел следующее:.
Несколько энкаведистов в страхе жались к стенам по обе стороны ковровой дорожки, а по ней шла высокая фигура в длинной армейской шинели с поднятым воротником и в фуражке, козырек которой был надвинут на лоб. Она двигалась медленно, как бы плывя в воздухе и едва касаясь ногами земли.
За своею спиной Холмин услышал тяжелое сопенье вставшего, наконец, с кресла Бадмаева и прерывистое дыхание его секретаря.
Фигура в шинели медленно прошла мимо них, направляясь к повороту коридора и Холмину показалось, что он чувствует исходящее от нее веяние смерти. С трудом пересиливая это чувство, он крикнул:
— Стреляйте же кто-нибудь! Стреляйте скорее!
Фигура остановилась, обернулась к нему и по коридору разнесся ее глухой, монотонный голос, который потом уже, спустя несколько дней, энкаведисты назвали замогильным:
|
|
— В меня нельзя стрелять… Я уже расстрелян…
Электрические лампочки с абажурами, горевшие под потолком коридора, ярко освещали его лицо и, взглянув на него, Холмин невольно содрогнулся от ужаса, смешанного с отвращением. Перед ним было лицо умершего или убитого давно, по крайней мере, с месяц тому назад: безжизненное, матово-бледное, местами покрытое желтизной и липкой влагой смерти и уже начавшее разлагаться; между распухшими, почерневшими губами виднелись оскаленные зубы, прикусившие язык: — тусклые, неподвижные глаза мертво смотрели из полуопущенных синих век.
Руки в широких рукавах шинели поднялись вверх, цепко ухватились пальцами в черных перчатках за воротник и опустили его, обнажив затылок. Он был залит кровью, а посредине его, глубоким вдавленным пятном, чернела рана.
Кто-то из энкаведистов, жавшихся к стенам, испуганно ахнул. Фигура в шинели, протяжно застонав, двинулась дальше. Еще несколько шагов и она скроется за поворотом коридора. Кое-как пересилив охвативший его страх, Холмин крикнул ей вслед:
— Кто вы? Майор Громов?
Не оборачиваясь, фигура в шинели ответила монотонно и глухо:;.
— Нет… Я только рука… правая рука майора Громова…
В тот же миг она скрылась за поворотом коридора и уже оттуда, еле слышно, как вздох, донесся ее голос:
— Убийцы майора Громова будут убиты рукой майора Громова…
Нервы кого-то из энкаведистов не выдержали и тишину, на несколько секунд сковавшую коридор, разорвал неистовый панический вопль:
— Товарищи! Спасайся, кто как может!
Энкаведисты бросились врассыпную, прячась по своим кабинетам и Холмин остался в коридоре один. Минут пять простоял он неподвижно, стараясь стряхнуть с себя ужас, навеянный на него появлением «руки майора Громова». Наконец, это ему удалось и профессиональное любопытство пересилило все остальные его чувства.
Глава 2
Крашеная тряпка
Постепенно успокаиваясь и стараясь найти трезвое и логичное объяснение только что происшедшему, Холмин пошел туда, где скрылась «рука». Объяснение не находилось, но неожиданно нашлось нечто, не менее странное, чем появление призрака в отделе НКВД.
На ковровой дорожке, у самого поворота за угол коридора, валялось что-то красное. Холмин поднял его и начал рассматривать. Это была тряпка, кусок старого холста, чистый с одной стороны, а с другой чем-то измазанный. Холмин сначала подумал, что это кровь, но, внимательно осмотрев тряпку, убедился в ошибочности своего предположения. Она была в краске разных цветов, а с чистой стороны липкая по краям…
«А ведь она похожа на затылок того, кто называет себя «рукой майора Громова», — подумал Холмин, разглядывая кусок холста.
Действительно, пятна краски — свежей и жирной — располагались на нем в таком же порядке, как рана на затылке фигуры в армейской шинели. Посредине было черное пятно, окруженное темно-красным, постепенно светлевшим и переходившим в бледно-оранжевый и желтый цвета.
Холмин поднес тряпку к носу. От нее исходил слабый запах, показавшийся ему знакомым, но где и когда пришлось ощущать его, он не мог вспомнить.
— После разберемся, — решил Холмин к, осторожно свернув кусок холста, сунул его в карман. Затем он шагнул за угол коридора и сейчас же остановился в изумлении.
Навстречу ему двигалась человеческая фигура, но не та, которая только что произвела панику в отделе НКВД. По ковровой дорожке не шел, а, буквально, влачился полковник Гундосов, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный и натыкаясь на степы. Мундир его был расстегнут, руки тряслись, глаза бессмысленно блуждали.
— Что с вами, гражданин уполномоченный?
Тот испуганно отшатнулся, но, всмотревшись в Холмина, обеими руками ухватил его за рукав.
— Это ты браток? А я уж думал, что опять…
— Кто? — спросил Холмин.
— Мертвяк, — вздрагивая выдохнул Гундосов.
— Майор Громов?
— Ну-да.
— Вы его тоже видели?
— Видал, браток, — заговорил энкаведист заплетающимся языком. — Сижу я, понимаешь у себя в кабинете, дела к чистке подготавливаю, а он входит. Страшный, мертвый, расстрелянный. На вид похуже, чем Летучий Голландец. Морской змей и всякие такие привидения. А у меня сердце слабое, больное. Натерпелся я страху вдосталь. Думал, что сердце мое совсем поломается.
— Говорил он вам что-нибудь?
— Сказал. Немного. То самое, что в егонных записках написано. Дескать, поубиваю всех, кто Громова под пулю подвел.
Гундосов умолк и зашатался, со стоном хватаясь за грудь. Холмин поддержал его под локоть.
— Плохо мне, браток, — прерывисто дыша, прохрипел энкаведист. — Сердце болит. Припадка боюсь. Отведи ты меня куда-нибудь. Хоть к Бадмаеву, что ли.
Поддерживая Гундосова за плечи, Холмин повел его в кабинет начальника отдела. Дверь была заперта и Холмину пришлось долго стучать, прежде чем ее ему открыли. Секретарь Бадмаева, открывший дверь, увидя Гундосова, издал испуганное восклицание и засуетился вокруг него; он усадил его на стул и начал отпаивать водой и обмахивать платком. Бадмаев, хотя еще и не оправившийся от испуга, не без злорадства наблюдал со своего кресла за плачевным состоянием ненавидимого им «матросика с Балтики».
Ожидая, что будет дальше, Холмин скромно уселся на «подследственный стул», у двери и, достав из кармана найденную в коридоре крашеную тряпку, начал ее рассматривать. Прошло несколько минут, Гундосову стало лучше и, отведя от него злорадный взгляд, Бадмаев обратил свое внимание на Холмина.
— Товарищ агент! Что же вы сидите, как пень? — спросил он.
Холмин поднялся со стула.
— Простите, гражданин майор, совсем позабыл, что заключенному, без разрешения следователя, сидеть не полагается. Поэтому спешу встать.
— Не болтайте чепуху! Что у вас в руках?
— Тряпка, гражданин майор. Я ее нашел в коридоре.
— Как вам не стыдно? — возмущенно загудел начальник отдела. — У нас такое творится, а вы тряпки собираете. Делом надо заниматься, товарищ.
Холмин заговорил насмешливо и вызывающе:
— Мне, гражданин майор, на все ваши дела наплевать. Никакого отношения к ним я теперь не имею. С полчаса тому назад вы мне дали отставку и я жду конвоира, который отведет меня в тюрьму.
— Бросьте. Я пошутил.
— Это плохие шутки. Они мне очень не нравятся, так же как, впрочем, и работа для вас.
— Боитесь привидений?
— Нет. Надоело быть подневольным детективом.
— А жить вам не надоело? А про комендантскую камеру вы забыли? Хотите, чтобы я отправил вас туда под пулю или будете работать?
— Так я же не специалист по привидениям.
— А я специалист? Избавьте меня от этой растреклятой «руки майора Громова» или я избавлю вас от жизни.
— Помоги нам, браток. На тебя только надежда и осталась, — с надрывом прошептал Гундосов, глядя на Холмина умоляющими глазами. Таким же взглядом молча смотрел на него и секретарь Бадмаева.
Холмин вздохнул и сказал:
— Уговорили. Тем более, что «рука майора» меня все-таки интересует. Только прошу меня не пугать комендантскими камерами и тому подобным. Я этого не люблю. Если же это еще раз повторится, то я сам попрошусь под пулю. Я говорю серьезно и надеюсь, что вы мои слова не забудете.
Разговаривая так с начальником отдела НКВД, Холмин несколько лукавил: его мысли противоречили словам. Всеми мыслями он был на воле и с Ольгой, и садиться в тюрьму ему никак не хотелось. Резкими заявлениями и требованиями он пытался, хотя бы немного, сбить чекистскую спесь с Бадмаева и оградить себя от неприятных неожиданностей в ближайшем будущем. Это ему удалось. Начальник отдела загудел примирительно:
— Хватит вам про старое вспоминать. Давайте лучше работать.
Холмин поднялся с «подследственного стула».
— Работать, так работать. У вас в отделе есть химическая лаборатория?
Бадмаев удивленно мотнул подбородком.
— Химическая? Нету. Мы не химики.
— Жаль. Такую лабораторию иметь не вредно.
— Да зачем она вам понадобилась?
— Чтобы сделать химический анализ вот этой тряпки.
— Опять ты со своей тряпкой, браток. Возишься с пустяками, — хрипло и неодобрительно прошептал Гундосов.
— Эта тряпка может иметь большое значение в борьбе с привидениями, гражданин полковник, — назидательно сказал Холмин.
— Товарищ полковник, — поправил его начальник отдела.
Холмин протестующе поднял обе ладони вверх.
— Ну, уж нет. Отныне я к вам буду обращаться исключительно, как заключенный. Никаких товарищей, а, только граждане.
— Как хотите. Мы не обидимся, — равнодушно прогудел Бадмаев…
* * *
Утром Холмин отправился к своему приятелю, студенту химического техникума Васе Проценко. Они дружили еще со школьной скамьи и студент-химик несказанно обрадовался приходу того, о ком давно распространился слух, как о высланном в концлагерь «без права переписки». От радости даже веснушки порозовели на заострившемся носу и вокруг впалого рта, изможденной, «образцово-показательно-изголодавшейся» васиной физиономии.
Он бросился к приятелю с распростертыми объятиями и беспорядочными восклицаниями, перемешанными с такими же вопросами:
— Шура! Шурец! Ты живой? Вот это да! Не загнали в концлагерь? Вырвался из тюрьмы? Ну, поздравляю! Как живешь? Где обитаешь? А я уж думал, что от тебя осталась одна углекислота. Или аммиак, в крайнем случае. Ух, Шурка!
Холмин еле успевал отвечать на его вопросы. Однако, кроме радости, встреча с приятелем доставила Васе Проценко и огорчение, которое он не замедлил высказать:
— Надо бы тебя, Шура, угостить, да нечем. В карманах моих — ни копья. Нищ, как безработный химик. А в нашей студенческой столовке тебе, как не прикрепленному к ней, пожевать не дадут. Кормежка там, правда, неважнец, с большой примесью Н20, но все так, и в рот можно взять.
Холмин вынул из кармана две сторублевки.
— Держи, Вася. Одну на закуску с выпивкой, а другую — тебе на расходы.
Приятель замахал на него руками.
— Что ты? Что ты? Но надо. Обойдемся и без этого. Такую крупную сумму я тебе и отдать-то не скоро смогу. He раньше, чем окончу техникум.
— Бери, бери. Не то рассержусь, — настаивал Холмин. — Я тебе деньги не дарю, а за работу плачу.
— За какую работу? — удивился Вася.
— Химический анализ мне нужно сделать.
— Анализ чего?
— Крашеной тряпки. Вот этой.
Вася взял тряпку, посмотрел, понюхал и сказал:
— Так это же холстина, театральный грим и клей. Какого тебе еще анализа нужно?
— Верно! — воскликнул Холмин. — Теперь я вспомнил.
— Что вспомнил?
— Знакомый запах. Ведь мы с тобой вместе в школьном драмкружке состояли. Хорошее время было. Помнишь?
— Как же…
Свои воспоминания они продолжили в ближайшей пивной за выпивкой и закуской.
Глава 3