Завербованный после войны Америкой в рамках операции «Пейпер клип»[12]. Браун защищал свои военные разработки, утверждая, что сам он — хороший человек, попавший в тиски плохих обстоятельств. Обстоятельства, конечно, были плохими: на строительстве его ракет погибло больше людей, чем в ходе бомбардировок. Ответствен ли фон Браун за ужасы, связанные с производством Фау-2? Или, может быть, он просто был менее храбрым человеком, чем нам бы хотелось? Браун утверждал, что закрывал глаза на творящиеся вокруг ужасы, так как боялся, что стоит ему заикнуться о чем-то подобном, и СС прикончит его. Известно, правда, что он очень хотел заниматься чем-нибудь более мирным. В кругу друзей он однажды высказал сожаление о том, что он сам и его команда не работают над созданием космического корабля. Этого наивного замечания оказалось достаточно для ареста: в 1944 г. СС на две недели задержало фон Брауна без всяких объяснений.
В апреле 1945 г., когда силы союзников продвинулись вглубь территории Германии, команду ракетчиков из Пенемюнде перевезли в город Обераммергау в Баварских Альпах. Эсэсовцы-охранники имели приказ расстрелять ученых при приближении противника. Вполне возможно, что спасла их изобретательность фон Брауна: он убедил майора, командовавшего охраной, что все вместе они представляют собой слишком легкую мишень для американских бомбардировщиков и лучше рассредоточить людей по близлежащим деревням. Это дало им всем немного времени, и 44-я пехотная дивизия армии США успела войти в город. Младший брат Вернера — тоже ракетный физик — отправился на велосипеде организовать капитуляцию брата. «Меня зовут Магнус фон Браун, — крикнул он первому встреченному американскому солдату. — Мой брат изобрел Фау-2!»
Браун прожил достаточно долго, чтобы стать другим человеком. В Америке он всегда с энтузиазмом относился к мирному использованию ракет; он с готовностью присоединился к Диснею в попытке пробудить у целого поколения детей стремление в космос. Сотрудничество фон Брауна с Диснеем выходило за пределы минут, проведенных им на экране. «Человек в космосе» и два других космических фильма Диснея были в значительной мере его детищем. Источником сюжетов для них стали статьи в популярном журнале Collier's — успешнейшая серия, которая подняла тираж журнала до невероятных четырех миллионов экземпляров и наконец — с тридцатилетним опозданием — породила в США ракетную лихорадку.
К тому времени, когда в середине 1950-х гг. снимались телевизионные программы Диснея, фон Браун почти закончил работу над проектом ракеты Redstone для армии США; именно она использовалась как первая настоящая ядерная баллистическая ракета. Тем не менее душа его рвалась к космическим путешествиям — и в 1957 г. он наконец получил шанс.
4 октября того года Советский Союз запустил «Спутник-1» — первый искусственный спутник Земли; как выразилась член конгресса Клэр Бут Льюс, это был «межконтинентальный космический кукиш американцам с их десятилетними притязаниями на то, что американский образ жизни сам по себе гарантирует наше национальное превосходство».
Иными словами, американцев обошли. Несмотря на дальновидную вербовку лучших ученых-ракетчиков Германии, они далеко отстали от Советского Союза в завоевании космоса. Что-то необходимо было делать — и Вернер фон Браун знал, что именно.
Законом от 29 июля 1958 г. было основано национальное аэрокосмическое агентство NASA. 7 октября оно формально объявило о начале проекта Mercury, предназначенного вывести на околоземную орбиту пилотируемую космическую капсулу. Агентство приступило к постройке нового Центра космических полетов имени Маршалла в Редстоунском арсенале в г. Хантсвилл (штат Алабама). Фон Браун был назначен директором этого центра[13].
31 января 1961 г. ракета Redstone подняла в космос капсулу Mercury с шимпанзе Хэмом. 5 мая еще один Redstone поднял еще одну капсулу; только на этот раз место Хэма занял человек — Алан Шепард, ставший первым американцем в космосе. После этого фон Браун продолжал руководить работами, результатом которых стало рождение ракеты Saturn 5, достаточно мощной и надежной, чтобы доставить человека на Луну.
Шел 1998 г. Мы с Пером и Рори Маккарти были в Марокко — ждали улучшения погоды, чтобы предпринять попытку обогнуть Землю на воздушном шаре. Пока длилось ожидание, делать нам было нечего, оставалось только разговаривать.
Общество собралось очень интересное: к Перу Линдстранду, Уиллу Уайтхорну и мне однажды вечером присоединился Базз Олдрин — бывший астронавт NASA, за плечами которого три выхода в открытый космос, полет вокруг Земли на Gemini 12 и пилотирование лунного модуля корабля Apollo 11 во время первой высадки людей на Луну. Базз известен тем, что плохо переносит глупцов — что же удивительного при той жизни, которую он прожил? — но на наш проект он смотрел с неподдельным энтузиазмом (как, впрочем, и на другие подобные проекты: в том году подобные попытки готовились совершить еще две отлично подготовленные команды). В ходе разговора стало ясно, что Базз куда лучше нас понимает, каковы ставки в этой игре, — ведь мы собирались провести несколько недель в гондоле высотного аэростата. По мнению Базза, полет на воздушном шаре — прекрасный способ попасть в космос. Он рассказал нам несколько историй.
Знаете прозрачные пластиковые пакеты, которые дают обычно в магазинах здоровой пищи, — те, что рвутся от малейшего прикосновения, рассыпая повсюду свое содержимое? Эти пакеты сделаны из целлофана. Они действительно легко рвутся и доставляют массу неприятностей. Вы готовы подняться в стратосферу на шаре, сделанном из целлофана? Профессор Огюст Пикар сделал это. 27 мая 1931 г. профессор вместе с коллегой Паулем Кипфером поднялись в воздух в Аугсбурге (Германия) на целлофановом шаре, наполненном водородом; на головах у них были защитные каски собственной конструкции — перевернутые ивовые корзинки с подушками внутри.
Пикар вовсе не был идиотом. Он понимал, что целлофан, несмотря на всю свою хрупкость, — материал легкий и воздуха не пропускает. Что не менее важно, он понимал, насколько опасно оказаться в разреженном воздухе. «У нас должна быть, — говорил он, — герметично закрытая кабина, в которой будет пригодный для дыхания воздух при нормальном давлении». Герметичная капсула Пикара была первой в мире. Углекислый газ из воздуха удалялся при помощи аппарата Дрегера — первоначально он разрабатывался для пивоваренных заводов, но позже нашел применение на первых подводных лодках и у горноспасателей.
Защитное снаряжение Пикара и Кипфера не отличалось сложностью…
Пикар и Кипфер поднялись на высоту около 14,5 км — более девяти миль — и впервые проникли в стратосферу. Пикар предсказывал, что система с герметичной капсулой, такой же, как его собственная, когда-нибудь доставит человека на Луну, — и был прав. Пикар умер в 1962 г. Три года спустя его вдова, сияя от гордости, сфотографировалась рядом с макетом командного модуля Apollo.
Но еще до Apollo, до Mercury, даже до NASA люди строили и испытывали космические капсулы, ставили рекорды высоты на краю вселенной. Причем в отличие от пилотов ракетных самолетов, про которых рассказал Том Вулф в книге «Битва за космос»[14](The Right Stuff), эти первопроходцы выходили за пределы земной атмосферы не на пару минут. Они часами, иногда даже сутками, плавали над небесами на своих высотных шарах. Данные об условиях на больших высотах, собранные в соответствии с американскими Программами высотных полетов на аэростатах, использовались в ходе подготовительных работ по выводу человека в космос в рамках проекта Mercury. Кроме того, аэронавты набирались опыта пребывания в стратосфере, который очень пригодился при разработке космических капсул.
Первые и важнейшие из этих проектов возникли в результате редкой встречи специалистов. Четыре человека — Отто Уинзен, Пол Стэпп. Дэвид Саймонс и Джо Киттингер — на чистом энтузиазме и ценой немалых жертв довели до конца проекты Manhigh I и Manhigh II.
Химик Отто Уинзен эмигрировал из Германии в США в 1937 г. Войну он провел в лагерях для интернированных, а позже вернулся к работе над пластмассами. Особенно неравнодушен он был к новому синтетическому материалу под названием «полиэтиленовая смола», который в то время использовался для изоляции электрических проводов на подводных лодках.
Уинзен изготавливал полиэтиленовую пленку тоньше человеческого волоса и для разработки способов ее практического применения основал собственную компанию Winzen Research. Он сооружал метеорологические и геологические аэростаты, придумывал схемы для ВМС США и позже для NASA. Жена Уинзена Вера (с которой познакомил его Пикар) стала лучшим конструктором аэростатов того времени и обладательницей мирового рекорда: в 1979 г. она установила новый рекорд дальности полета над сушей в 3223 км на летающем произведении искусства — инсталляции под названием Da Vinci Transamerica.
Джон Пол Стэпп, сын миссионеров-баптистов, родился в 1910 г. и вырос в джунглях Бразилии. По нему это было заметно: бедность его совершенно не беспокоила. Он изучал зоологию и химию в Университете Бэйлора в Уэйко (штат Техас), и, если у него не было денег, мог съесть на обед подопытную морскую свинку или голубя из университетского вивария. Стэпп хотел стать военным врачом, но из-за привычного вывиха лодыжки его, по собственному выражению, «загнали» в армейскую авиацию. Именно там Стэпп овладел искусством «контрабандных исследований»: неофициальных проектов, финансируемых украдкой на низшем административном уровне. Если уметь скрывать свои занятия от «людей за столами красного дерева», то можно заниматься чем угодно. Если что-то получится, можно показать результат начальству, которое припишет заслугу себе и в следующий раз снова закроет глаза на очередную безумную идею, над которой вы работаете. Ну а если ничего не получится, вас отдадут под суд.
Страстью Стэппа была высотная медицина. Подумать только: лучшие летчики-испытатели на самых дорогих машинах военного арсенала каждый день подвергались риску, толком не осознавая это. Сверхзвуковые самолеты серии Х, летавшие с авиабазы Эдвардс, удерживали пилотов на высоте в лучшем случае несколько минут, причем обходились такие эксперименты очень дорого, так что в рамках этой программы наверняка не нашлось бы ни времени, ни денег для медицинских исследований какого-то врача. Стэпп понимал, что деваться ему некуда: придется создавать собственную программу: высотную платформу, способную подолгу оставаться на предельных высотах при очень низких затратах.
После перевода на авиабазу Холломан в штате Нью-Мексико Стэпп был назначен руководителем аэромедицинской полевой лаборатории. Именно там он познакомился с майором Дэвидом Саймонсом.
Саймонс провел начало 1950-х гг. в Уайт-Сэндс, посылая в стратосферу на трофейных германских Фау-2 сначала плодовых мушек и мышей, а затем собак и обезьян. (Большой популярностью пользовались таксы, которые прекрасно помещались в ракете[15].) Попав в Холломан и не имея больше ракет для подобных развлечений, Саймонс переключился на новинку — полиэтиленовые аэростаты Отто Уинзена. Он посылал в стратосферу животных, чтобы измерить вред, наносимый космическими лучами. Эти лучи — на самом деле частицы, путешествующие в пространстве с высокой скоростью, — были открыты в 1912 г., и никто пока не знал, насколько они могут быть опасны. На животных Саймонса пребывание под ливнем космических лучей никак вроде бы не отражалось — и первый барьер к пилотируемым космическим полетам был преодолен.
Кроме того, в Холломане был Джо Киттингер — опытный летчик-испытатель, вызвавшийся быть первым подопытным Саймонса; полным ходом шла подготовка к запуску человека на грань космоса в герметичной капсуле, подвешенной к полиэтиленовому шару Уинзена.
Единственной проблемой в случае с Джо была его любовь к затяжным прыжкам. Он никак не мог напрыгаться вдоволь. После обучения высотным прыжкам в калифорнийском Эль-Сентро (любимая у военных зона для прыжков и место расположения Национального парашютно-испытательного центра) у него появилась страсть: он стремился прыгать все с большей высоты. В общем, вопрос стоял так: если поместить Джо в капсулу и поднять на высоту, где никто и никогда еще не бывал, удержится ли он от искушения выпрыгнуть?
Ни Саймонс, ни Стэпп не знали наверняка, останется ли Киттингер в живых после такого поступка, рассказывал Саймонс позже. «Но мы были абсолютно уверены, что программа Manhigh этого не переживет».
Гондола, сконструированная Отто Уинзеном для проекта Manhigh I, была размером примерно с телефонную будку — 2,4 м в высоту и 0,9 м в диаметре. Джо должен был дышать воздушной смесью, содержащей 20 % гелия; это означало, что первые человеческие слова, произнесенные в верхних слоях атмосферы, должны были прозвучать как у Дональда Дака.
Manhigh был запущен 2 июня 1957 г. Самые большие опасения участникам проекта внушала оболочка шара. При температуре -100 °C даже полиэтиленовая оболочка становится хрупкой. Кроме того, там, где воздух становится таким холодным, начинаются струйные течения. Организаторы эксперимента боялись, что шар Джо наткнется на высотный ветровой поток и в буквальном смысле разлетится на тысячу кусочков.
Оказалось, однако, что оболочка прекрасно справляется со своей задачей. Главная опасность заключалась в капсуле. Кто-то при сборке умудрился установить ключевой компонент кислородной системы задом наперед. Все время, пока шел подъем, большая часть кислорода Джо уходила в пространство.
На высоте 96 000 футов — более 29 км над поверхностью земли — Джо обнаружил, что в баллоне у него от литра кислорода осталась лишь пятая часть. Он сомневался, что этого ему хватит, чтобы спуститься живым. Торопливо готовясь к спуску, он улучил момент и выглянул в иллюминатор. Оторваться от открывшегося ему зрелища было невыразимо трудно: через иллюминатор виднелось небо глубокого сине-черного цвета, и только на горизонте атмосфера образовывала тонкую голубую полоску…
По радиотелеграфу наверх понеслось сообщение с приказом спускаться.
Позже Джо говорил, что ответил в шутку: наземная команда была слишком напряжена, надо было ее немного расслабить. Его сообщение выглядело так: «А ВЫПОПРОБУЙТЕ МЕНЯ ДОСТАТЬ».
Глубинное опьянение — известное явление среди ныряльщиков. Достаточно почитать стенограмму переговоров проектов Manhigh и более поздних — или, еще проще, взять книгу Крейга Райана «Предтечи астронавтов» (The Pree-Astronauts), — чтобы понять: опьянение высотой тоже существует. Даже при достаточном количестве кислорода, даже в герметичной кабине высота может опьянить человека. Это не медицинский феномен, скорее психологический. Все очень просто, наверху так красиво!
А вы попробуйте меня достать: аэронавт Джо Киттингер проложил путь целому поколению аэронавтов
Дэвид Саймонс поднял Manhigh II примерно на 32 км и оставался там больше суток. На этих высотах красива даже пыль: «Намного выше атмосферной дымки виднелись дополнительные тонкие голубые полоски, слабо, но резко видимые на темном небе. Они висели над Землей, как несколько последовательных нимбов».
Саймонс увидел и еще кое-что: кривизну Земли. Даже на этой высоте эффект был слабым, но заметным.
Пилоты самолетов серии Х говорили о странном оттенке верхнего слоя атмосферы. Поэтому ВВС снабдили Саймонса картой колеров, на которой тот должен был указать точный оттенок неба. Но нужного цвета там не оказалось: «Там, где атмосфера смешивалась с бесцветной чернотой космоса, небо было настолько насыщенного черно-фиолетового цвета, что его невозможно было игнорировать, — писал позже Саймонс, — но цвет этот настолько неярок, что уловить его очень трудно. Это как музыкальная нота, чудесная и живая, но настолько высокая, что ухо почти не в состоянии ее услышать; в результате вы остаетесь в полной уверенности, что звук этот прекрасен, но не можете точно сказать, действительно вы его слышали или вам просто показалось».
Славу Базза как астронавта программы Apollo никто, разумеется, сомнению не подвергает. Но он достаточно давно живет на этом свете и понимает, какие силы задавали тон в космической гонке, и достаточно разумен, чтобы видеть, что дело могло обернуться и иначе. В тот день в Марокко он сказал нам, что поднять космический корабль к верхней границе самой плотной части атмосферы на самолете или воздушном шаре и только потом запустить ракетные двигатели было бы замечательным способом доставки людей в космос. Когда же я спросил, достаточно невинно, почему же тогда NASA в ходе программы Apollo запускало свои ракеты прямо с земли, ответ Базза был прост: таким образом НАСА исподволь прокладывало путь к Луне.
Под грузом ожиданий, давивших на глобальную сверхдержаву в разгар холодной войны, NASA начало мыслить по-военному и для любой возникавшей проблемы искало самое быстрое и простое решение. Как способ достижения цели такой подход очень даже неплох — более того, очень хорош, ведь именно он позволил доставить людей на Луну на несколько десятилетий раньше, чем можно было ожидать, исходя из реального уровня техники. Что еще важнее, NASA умудрилось вернуть обратно живыми всех, кто побывал на Луне. Но никогда не предполагалось, что впечатляющая программа Apollo представляет собой образец для космонавтики будущего. Она была слишком дорогой. Вместе с вьетнамской войной (которая обошлась, надо сказать, вдвое дешевле) Apollo буквально обанкротил Соединенные Штаты и дал толчок глобальной рецессии!
Корни нашего реального космического будущего — жизнеспособного, экономически стабильного будущего, которое мы и наши конкуренты в настоящий момент строим в пустыне Нью-Мексико, — лежат намного глубже в прошлом.
В 1920-е гг. за главенство в небе сражались две великие воздухоплавательные технологии: самолеты (в основном бипланы) и дирижабли.
ВМС США попытались совместить обе технологии. В рамках проекта Skyhook были проведены многочисленные эксперименты по созданию воздушного авианосца. Дирижабли, с их почти неограниченной дальностью полета и стабильностью, должны были нести на себе грозные маневренные истребители ближнего действия, доставляя их к театрам боевых действий и каким-то образом (никто точно не знал каким) собирая их прямо в воздухе для заправки и обслуживания. После появления морских авианосцев проект был положен на полку, но идея продолжала витать в воздухе.
Было ясно (задолго до первого выстрела), что победа в любой будущей войне будет зависеть от успешных бомбардировок вражеских позиций и городов с воздуха. Во время Второй мировой войны бомбардировочная авиация полностью зависела от истребительного прикрытия — без него тяжелые неповоротливые машины были почти беззащитными. Проблема, как правило, заключалась в том, что истребители не могли нести много топлива. Даже если они могли сопровождать бомбардировщики до цели (что случалось не так уж часто), топлива у них при этом оставалось всего на несколько минут боя, после этого им надо было поворачивать назад.
Для решения понадобилось вспомнить проект Skyhook. О дирижаблях можно было забыть: но почему бы бомбардировщикам самим не доставлять свои истребители к месту сражения? «Таким образом, — пишет Дэвид Сонди в увлекательной сетевой хронике неожиданных технологий, — бомбардировочная авиация могла нести с собой собственное истребительное прикрытие, в точности как маленький мальчик может носить с собой банку, полную ос».
Был даже разработан специальный «карманный» истребитель McDonnell XF-85 Goblin, предназначенный для перевозки внутри бомбардировщика В-36. Бомбардировщик сначала сбрасывал истребитель с крюка, затем вновь подбирал его. Goblin был медленным, маломощным и имел очень небольшой радиус действия. Летчики не любили его еще и по другой причине: пытаясь сделать самолет более легким, какой-то умник в конструкторском отделе оставил его без шасси!
«Карманный» истребитель XF-85 Goblin не умел приземляться. Летчики его не любили!
Этот проект тоже был закрыт, но идея авиаматки осталась. Когда в США начались послевоенные исследования сверхзвуковых и высотных летательных аппаратов, стало ясно: совершенно неэффективно строить экспериментальные самолеты, которым, прежде чем сделать хоть что-нибудь интересное, приходится взбираться на высоту 12 000 м. Инженеры уже знали, как это сделать; они хотели выяснить, что будет дальше. А что, если поднять экспериментальную машину наверх и только потом запустить?
В 1945 г. ВВС армии США (в 1947 г. они стали называться просто ВВС США) и NACA начали серию совместных авиационных экспериментов. Самолеты серии Х были чисто исследовательскими машинами. У некоторых из них даже не было крыльев. Некоторые так и не взлетели. Некоторые разбились. В этом, как правило, и заключается смысл экспериментов: отличить последнее слово техники от тупикового направления развития.
Первый самолет серии Х-Х-1 компании Bell Aircraft появился на летном поле авиабазы Мьюрок в 1946 г. Выглядел он очень забавно — что-то вроде огромной пули с куцыми крылышками. (В то время единственным объектом, который точно не начинал кувыркаться на сверхзвуковых скоростях, была пуля 50-го калибра.) Этот самолет предполагалось сбрасывать «из-под брюха» бомбардировщика В-29, а разгоняться он должен был при помощи ракетного двигателя (Роберт Годдард разработал к нему топливный насос). Предполагалось, что он станет первым пилотируемым объектом, который намеренно преодолеет звуковой барьер.
Вопрос стоял так: кто будет его пилотировать? Летчик-испытатель Bell Aircraft «Слик» Гудлин запросил за попытку $150 000. NASA проигнорировало это требование и обратилось вместо этого к двадцатичетырехлетнему испытателю ВВС по имени Чак Игер.
Чак Игер и его ракетоплан Х-1. Жену Игера звали Гленнис
Игер был слеплен из другого теста. Он с радостью брался за самые дикие проекты и не просил денег сверх обычного офицерского жалованья. Он рассматривал все это как часть повседневной жизни — жизни, немаловажной частью которой была выпивка в конном клубе Нарру Bottom Панчо Барнс и безумные скачки на лошадях, которыми он управлял так же, как самолетами. (В книге «Битва за космос» (The Right Stuff), блестящем рассказе о зарождении NASA, американский журналист Том Вулф немало повеселился по поводу летчиков-испытателей из Мьюрока, которые, будучи асами в воздухе, ошибочно полагали, что способны управлять вообще любым средством передвижения.)
За двое суток до полета в результате злополучного стечения обстоятельств: бесшабашного пьянства и неумелой верховой езды — Игер въехал на полном скаку в закрытые ворота. Для лошади столкновение закончилось легче, чем для всадника. Испугавшись, что его снимут с полета, Игер обратился к ветеринару в соседнем городке и попросил плотно забинтовать ему сломанные ребра. Он не сообщил начальству об инциденте и о том, что каждое движение для него болезненно; вместо этого он тайком прихватил в кабину Х-1 ручку от швабры, при помощи которой рассчитывал закрыть фонарь одной здоровой рукой.
14 октября 1947 г. Игер забрался в кабину Х-1, почувствовал, что самолет-матка В-52 сбросил его, и запустил двигатель; на высоте 13 700 м ему удалось преодолеть звуковой барьер.
Считается, что последний полет North American Х-15 в октябре 1968 г. (но не конец проектов серии Х, они продолжаются до сих пор) отмечает конец золотого века Мьюрока — золотого века скоростных высотных исследований. К тому моменту скромное летное поле превратилось в обширную авиабазу Эдвардс[16], а от конного клуба Панчо Барнс Happy Bottom, где Чак Игер раньше общался с будущими астронавтами, остался лишь выгоревший каркас.
Считается, что самым успешным из всех проектов серии Х была программа Х-15. Отчасти это объясняется тем, что детали конструкции Х-15 присутствуют практически во всех высотных самолетах, космических кораблях и ракетах, созданных позже. Шаттл был обязан Х-15 частью конструкции главного двигателя и многими материалами. Но лучше всего Х-15 запомнился тем, что летал будто адская летучая мышь. Скорость и высота полета сделали его идеальной испытательной платформой для других проектов. На нем испытывали даже ловушки для микрометеоритов и образцы теплоизоляции для программы Apollo. Но лучше всего, конечно, то, что этот самолет запросто мог унести вас в космос.
Бомбардировщик В-52 запускает первый пилотируемый космический самолет — знаменитый Х-15
В 1960 г. физик и пилот-ас Второй мировой войны Джо Уокер впервые поднялся в воздух на этой штуке. Подобно большинству самолетов экспериментальной серии, Х-15 доставлялся на рабочую высоту под крылом бомбардировщика В-52. Уокер почувствовал, что началось падение, и запустил реактивный двигатель Х-15. Он был опытным пилотом, но в тот раз его ждал сюрприз. В двигателе Х-15 в качестве топлива использовались аммиак и кислород, а топливный насос работал на перекиси водорода. Этой ракете можно было прибавлять газу, как обычному авиационному двигателю; вообще, это был первый подобный двигатель, которым пилот мог по-настоящему управлять. Он был чудовищно мощным. «Господи!» — вскрикнул Уокер, когда ускорение с силой вжало его в спинку пилотского кресла.
— А? — спросил диспетчер. — Вызывали?
Х-1 — это ракетный самолет. Х-15 — космический корабль. Он был сконструирован для работы на больших высотах в чрезвычайно разреженном воздухе; в носовой части у него были небольшие реактивные двигатели — с их помощью можно было управлять самолетом, когда воздух практически заканчивался и управляющие поверхности уже не работали. (Том Вулф не раз повторяет в своей книге, что пилоты самолетов серии Х пилотировали ракеты в космос, тогда как астронавтов Mercury — вопреки их яростным протестам — туда просто доставляли.)
Джо Уокер дважды летал на своем X-15 в космос! Позже он участвовал в разработке лунного модуля NASA
Запуск спутника резко изменил планы Америки и дал начало проекту Mercury. До этого NACA работало над тем, чтобы вывести Х-15 на орбиту при помощи ракеты Navajo! И хотя в конечном итоге Х-15 не довелось выйти на орбиту, в космосе он все же побывал, и не однажды.
Волшебной точки, где заканчивается земная атмосфера и начинается космос, не существует. Во времена испытаний Х-15 космос, по оценкам ВВС США, начинался на высоте 50 миль, то есть 80 км над поверхностью Земли. Восемь летчиков получили «крылышки» астронавтов ВВС за то, что пересекли на Х-15 эту воображаемую линию. В середине 1950-х Международная авиационная федерация признала границу космического пространства, предложенную Теодором фон Карманом, — 100 км. Из всех миссий Х-15 в двух полетах 1963 г. самолет пересек и эту границу. Таким образом Джо Уокер, пилотировавший его в обоих случаях, стал первым человеком, побывавшим в космосе дважды.
Часть III
«В бесконечность и дальше!»
Pterodactyl Ascender: мое, может быть, худшее в жизни воспоминание… и давно уже классическая конструкция!
Глава 9
Стеклопластик
В детстве мне часто снилось, что я умею летать. Чем сильнее я махал руками-крыльями, тем выше поднимался. Я парил на воображаемых потоках теплого воздуха. Я лавировал между стволами воображаемых деревьев. Мой первый реальный полет состоялся на одном из первых сверхлегких аппаратов, сооруженных на базе крыла Рогалло. Этот управляемый треугольный парашют первоначально был разработан для спуска капсул в рамках проекта NASA Mercury («Меркурий»); со временем на его основе родился новый вид спорта — дельтапланеризм.
Мне было двадцать с небольшим, и я еще ни разу не летал на самолетах, когда однажды мне позвонили. Парень по имени Ричард Эллис сказал, что ему удалось достать «Птеродактиль». Pterodactyl Ascender, изобретенный в 1970-е гг. энтузиастом из Калифорнии Джеком Маккорнаком, представлял собой что-то среднее между примитивным дельтапланом и газонокосилкой. У него было колесное шасси — правда, весьма своеобразное; колеса для него выглядели так, будто их сняли с детского трехколесного велосипеда. У него было сиденье для пилота и небольшой движок, управлять которым надо было зубами. (Обе руки нужны были для управления самой конструкцией, так что вместо ручки газа у мотора была резиновая груша, которую приходилось держать во рту и сжимать зубами.) Эллис хотел стать человеком, который познакомит Европу с изобретением Маккорнака. Я ему нужен был как первый воздушный адвокат. Он предложил научить меня летать.
На «Птеродактилях» совершено немало дальних полетов. Так, летом 1979 г., через несколько лет после моего памятного опыта, человек по имени Джек Питерсон-младший добрался на таком динозавре от Лонг-Бич (Калифорния) до Хилтон-Хед (Южная Каролина), преодолев более 5000 км этапами примерно по 200 км. Его машина экспонируется в Смитсоновском музее.
Свой Pterodactyl Эллис собрал из набора «Сделай сам». Выглядел он настоящей старинной реликвией: что-то вроде того примитивного прототипа, которым отважные пилоты Первой мировой — такие как Сесил Льюис или Манфред фон Рихтгофен — возможно, играли в детстве. При взгляде на него создавалось впечатление, что этот аппарат вывалился в наше время из других, более романтичных и отчаянных времен. Увидев это чудо, я понял, что должен полететь на нем.
Однажды в пятницу я с друзьями отправился в Оксфорд. Я очень живо представлял себе, как стану великим первопроходцем воздухоплавания, как дух Дугласа Бадера, видя с небес, как я проплываю над живыми изгородями, жестом покажет мне: «Молодец! Так держать!» Мы встретились с Эллисом на местном аэродроме — там не было практически ничего, кроме выбеленной солнцем «колбасы» и длинной полосы растрескавшегося бетона, — и он доброжелательно, но твердо спустил меня с небес на землю. Он сказал, что ему потребуется примерно неделя, чтобы поднять меня в воздух, и что первые два или три дня нам лучше провести на земле, чтобы я мог немного освоиться с машиной.
Джоан и несколько приятелей наблюдали, как Эллис усадил меня в эту штуку и вручил странное устройство: резиновую трубку с грушей на конце. «Сжать ее зубами, — сказал он мне, — это все равно что надавить на педаль газа. Стоит ее выплюнуть, и движок заглохнет. Так что для начала мы отправим тебя прокатиться по полосе. Чтобы запустить движок, работай поэнергичнее. Дави зубами, а как доедешь почти до конца полосы, выплевывай грушу».
Двигатель ожил быстрее, чем я предполагал. Буквально в нескольких дюймах позади моей головы пропеллер начал с силой рассекать воздух, и я набрал скорость. Ощущение было такое, будто в первый раз сел на мотоцикл. Я ухмыльнулся навстречу ветру, наслаждаясь ощущением скорости — мы разогнались километров до пятидесяти в час; когда живая изгородь в конце взлетного поля приблизилась, я выплюнул грушу.
Живая изгородь рванулась навстречу. Я понял, что сейчас разобьюсь. Совершенно рефлекторно мои руки на рычагах управления напряглись — и Pterodactyl взмыл в воздух. Двигатель и не думал глохнуть; наоборот, мне казалось, что он ревет все громче!
Я открыл глаза. Я был над деревьями. Я летел. Проблема была только в том, что я не знал, как летать. Как приземляться, как замедлить полет.
На пути выросло дерево. Я перепугался, крепче схватился за рычаги — и аппарат чиркнул по самым верхним веткам. Только милостью богов я все еще был в воздухе; я прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может. Мне необходимо спуститься.
В голову пришла мысль: надо выдернуть провода. Если я смогу заглушить двигатель, произойдет одно из двух: или крыло плавно и не слишком быстро спланирует к земле, или — ну, в общем, этого не случится. Но вырубить мотор точно было безопаснее, чем мотаться в воздухе, совершенно не владея ситуацией. Разумеется, чтобы выдернуть из двигателя провода, нужно было на какое-то время отпустить рычаги. Прошло немало времени — по крайней мере мне так показалось, — прежде чем я решился попробовать. Наконец выросший впереди дуб принял решение за меня. Пьяно раскачиваясь, я обогнул дерево — понятия не имею, каким образом, — сжал зубы и, отпустив один рычаг, вырвал какой-то провод, потом еще один, и еще…
Спустя, как мне показалось, целую вечность винт за спиной наконец замер. Я подергал за рукоятки, выполнил пару неуклюжих поворотов и приземлился — плохо, конечно, но более или менее ровно, — на соседнее поле.
Через несколько секунд друзья были рядом. Я сверху видел пару раз, как они гнали на своих мотоциклах, пытаясь разобраться в хитросплетении сельских дорог. Когда я чуть отдышался, мне потребовалось несколько минут, чтобы понять: приземлился я почти там же, где взлетел. Тем временем друзья громко поздравляли меня и аплодировали, а Джоан, моя девушка (позже она стала моей женой), хлопала меня по спине и повторяла: «Молодец, Ричард, это было здорово!» Они не слышали наставлений Эллиса и понятия не имели, что я должен был оставаться на земле.
Первый летный урок обошелся мне в несколько легких царапин, но моя уверенность в себе была сильно поколеблена. Может быть, думал я, я не гожусь в летчики. Я пожал руку Ричарду Эллису, пожелал ему успехов в обучении других кандидатов и уехал.
Больше я его не видел. Через несколько дней до меня дошла весть о том, что он разбился насмерть, летая все на той же штуковине. Так что тот день в Оксфорде был не только моим первым летным опытом; если подумать, именно тогда я получил ничем не приукрашенное представление о том, что значит быть первопроходцем воздухоплавания. Сегодня практически никто не помнит Ричарда Эллиса. Человек, хотевший научить Британию летать, погиб прежде, чем его работа смогла по-настоящему начаться. На каждого знаменитого и обожаемого воздушного героя приходится немало таких людей, как Эллис, — людей, чьи качества так и не проявились в полной мере, потому что у них не было одной важной вещи, которой обладали все великие авиаторы: невероятного везения.
Что испытывает человек в полете? Если он летает естественно, как птица? Самое близкое к этому ощущение мне довелось испытать, когда я болтался на тросе под вертолетом в небе над сиднейской бухтой Дарлинг. Мы вели рекламную кампанию, связанную с запуском Virgin Mobile в Австралии, и какому-то умнику в пиар-отделе пришло в голову, что неплохо бы мне покрасоваться над городом. Проблема в том, что, когда тебя тащат вперед, ты не просто висишь на тросе, а беспорядочно кувыркаешься. У меня несколько раз едва не остановилось сердце, пока я наконец не приспособился: я принял ту самую позу, которая позволяет парашютистам сохранять стабильность во время затяжного прыжка, и… да, в этот момент я полетел. Я почувствовал, что воздух буквально прилип ко мне; ветер и мой летный комбинезон слились воедино.
В 1938 г. в Северной Африке девятнадцатилетний Лео Валентин совершил свой первый парашютный прыжок. Зрелище получилось не слишком элегантное, да и костюм парашютиста — стандартное десантное снаряжение французской армии — особой элегантностью не отличался. «Все мы, и я не исключение, прыгали как мешки с мукой, — жалуется он. — Когда человек покидает самолет, он так или иначе падает; он кувыркается в небе и крутится, как мешок с картошкой». Парашютные прыжки в таком стиле были не просто некрасивы, они нередко заканчивались трагически. Валентин принялся искать более подходящий способ нырять в небо. Ничего не зная об опытах Арта Старнса поколением раньше, Валентин изучал акробатов, танцоров и — что вполне естественно — ныряльщиков. Но откровение снизошло на него при виде птиц. Он сымитировал, насколько смог, позу парящей птицы — раскинутые крылья и ноги, выставленная вперед грудь, — и обнаружил, что может управлять своим движе<