ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ. 1-го наш придворный проповедник Ремариус в первый раз говорил в Петербурге проповедь

ДНЕВНИК

1721-1725

Часть первая

Год

Июль.

1-го наш придворный проповедник Ремариус в первый раз говорил в Петербурге проповедь. После обеда приехал в Почтовый дом тайный советник Клауссенгейм с капитаном Шульценом; я тотчас побежал туда и прежде других имел честь приветствовать его. Он выехал из Гамбурга 16 (5) июня, но принужден был почему-то пробыть 8 дней в Данциге. Мы отправились было вместе к дому его высочества, но недалеко от Почтового дома встретили самого герцога, который уже узнал как-то о приезде тайного советника и спешил к нему навстречу. Тайный советник поцеловал ему руку, а он, схватив его за голову, расцеловался с ним и, казалось, был очень обрадован его приездом. Несмотря на дождь и дурную погоду, его высочество пошел с ним в Почтовый дом, откуда тотчас приказал перенести его вещи на свою квартиру, где для тайного советника уже было приготовлено несколько комнат. Покамест они разговаривали, подъехал тайный советник Бассевич, бывший у князя Меншикова. Его высочество, узнав, что князь еще дома, поехал к нему с обоими тайными советниками и еще несколькими кавалерами своей свиты. Мы отправились на гондоле, которая, вместе с двумя верейками, дана была герцогу царем и всегда стояла на канале против его дома. Она была красиво вызолочена и украшена разною резьбою; устроенная в ней комната, где лежали бархатные подушки, обшитые галуном, могла вмещать семь человек и завешивалась снаружи, во всю длину, зеленым бархатом с богатою золотою бахромою; 10 гребцов и квартирмейстер, или кормчий, имели красные камзолы с широкою серебряною оторочкою, и т. д. Когда мы подъехали к дому князя, обширнейшему и великолепнейшему во всем Петербурге, но от нас очень отдаленному, князь встретил нас внизу у крыльца и отсюда повел через прекрасный большой зал в свою приемную комнату, где сел с его высочеством, представившим ему г-на Клауссенгейма, и с обоими тайными советниками. За нами вошел туда и осьмилетний его сын, которого он поспешил представить нашему герцогу. Тайные советники встали, когда увидели, что маленький князь не садится; почему его высочество просил князя приказать ему сесть; но тот, с своей стороны, упрашивал тайных советников не церемониться и говорил, что сын его еще очень молод. После того он послал его распорядиться, чтобы подали вина (то было превосходное венгерское), и велел ему самому подносить его всем нам. Немного спустя князь стал приглашать герцога к себе к обеду на другой день, в воскресенье; но так как его высочество обыкновенно в этот день постится, то и просил назначить другое время, присовокупив впрочем, что если князю угодно, он может и отложить свой пост. Князь назначил однако вместо воскресенья понедельник, и его высочество обещал ему быть. [155]

Когда мы собрались ехать домой, хозяин проводил нас только до крыльца своего дома; его высочество никак не хотел допустить его идти с нами до воды. На возвратном пути я с удивлением смотрел на выстроенные вдоль канала новые великолепные дома, из которых один был красивее другого.

2-го, после обеда, приезжал к его высочеству князь Меншиков и еще раз приглашал его к себе на обед на следующий день. Посидев немного у герцога и выпив стакана два вина, он откланялся, и его высочество проводил его до передней.

3-го его высочество поехал к князю Меншикову в 11 часов утра, потому что там хотел быть царь, который обыкновенно кушает в это время. Из опасения, что у князя будет слишком много гостей, его высочество приказал мне остаться дома, и потому я не знаю хорошенько, что там происходило. Но я слышал после от г. Геклау, который был на этом обеде, что их угощали необыкновенно роскошно: подавали страшное множество блюд и три раза вновь накрывали на стол. Известно, что нигде в Петербурге так хорошо не обедают, как у князя. Общество, говорят, было у него очень многочисленно: кроме его высочества, были царь, царица и много дам и кавалеров. После обеда гости осматривали дом, в котором множество прекрасных комнат; потом ходили в сад, считающийся, после царского, обширнейшим и лучшим в Петербурге. Его высочество возвратился домой очень веселый.

4-го, около полудня, меня послали к великому адмиралу Апраксину, близкому родственнику царя (Великий адмирал Апраксин был родной брат царицы Марфы Матвеевны, второй супруги царя Федора Алексеевича.), предуведомить о приезде к нему его высочества. Он только что отобедал, когда я подъехал к его дому (На месте нынешнего Зимнего дворца.), откуда мне еще издали слышались звуки столовой музыки, состоявшей из литавр и труб. Как скоро я нашел человека, который мог меня понять и доложить обо мне, великий адмирал приказал ввести меня в свой кабинет, где было множество гостей, из которых я ни с кем не был знаком, кроме генерал-лейтенанта Бонне и генерал-майора Лефорта, служившего прежде бригадиром в дивизии моего покойного отца. Зная, что адмирал не говорит по-немецки, я стал искать глазами переводчика, и так как никого не находил, то Лефорт сам вызвался быть им и просил меня сказать, в чем состоит мое поручение, что я и сделал, поблагодарив его за такую дружескую готовность. В ответ на мои слова великий адмирал просил благодарить герцога за честь, которую его высочеству угодно сделать ему своим высоким посещением, приятным для него во всякое время. После того генерал-майор спросил меня, когда [156] будет его высочество, и я отвечал, что, вероятно, в половине четвертого или в четыре часа; но он дал мне заметить, что великий адмирал обыкновенно отдыхает часа два после обеда, из чего я и понял, что приехать к нему до четырех часов будет неловко. Будучи хорошо знаком со мною, генерал-майор представил меня великому адмиралу, который знал моего покойного отца и, казалось, был рад меня видеть. По его приказанию мне тотчас подали стакан вина, который я выпил за его здоровье. Потом он сам и все гости пили за здоровье его королевского высочества. Наконец я откланялся и отправился домой. Около четырех часов его высочество поехал к нему в одной из карет ее величества царицы, имея подле себя молодого графа Пушкина, заменявшего уже несколько дней Нарышкина, который заболел. Мы ехали позади в нескольких придворных каретах. При въезде нашем во двор раздались чудные звуки литавр и труб, и вслед за тем вышел сам великий адмирал и принял его высочество у кареты. Они поцеловались и вошли в одну из ближайших комнат, где уже накрыт был стол, уставленный сластями и фруктами, для которых тут же были поставлены прекрасные серебряные вызолоченные тарелки и положены такие же ложки, вилки и ножи. Его высочество сел за этот стол с великим адмиралом и нашими тайными советниками. Мы, прочие свитские кавалеры, оставались сперва в стороне, но потом, по убедительной просьбе адмирала, приказано было и нам сесть вместе с ними. Уже начали было сильно пить, но, к счастью, это продолжалось недолго: скоро все встали и пошли смотреть недавно разведенный хозяином сад, очень красивый и имеющий много больших аллей. Адмирал показывал нам между прочим и свою оранжерею, которая невелика, но очень недурна. Тайный советник Клауссенгейм немало удивлялся, что группы деревьев в этом саду, несмотря на отдаленный север, разрослись так скоро в ширину и в вышину; но это был род деревьев, в наших странах, кажется, неизвестный: листья их похожи на виноградные. Покамест мы гуляли по саду и издали слушали в аллеях музыку на трубах и валторнах (которая шла превосходно, потому что один из трубачей, говорят, лучший во всем Петербурге), на галерее, устроенной перед домом со стороны сада, накрыли небольшой стол на 8 или на 10 приборов, за который сели его высочество, великий адмирал и некоторые кавалеры нашей свиты. Полковник Лорх, который ужасно боится попоек, хотел незаметно ускользнуть; но великий адмирал, заметив это, тотчас послал за ним двух из своих адъютантов и велел привести его назад. Так как за столом для него не было места, то хотели сесть потеснее; но полковник воспротивился этому и сказал, что поместится за другой стол (только что поставленный), где и сел вместе с Геклау, со мною и несколькими флотскими офицерами, все русскими, из которых, [157] впрочем, один говорил довольно хорошо по-французски. Подполковник Сальдерн и майор Эдер, бывшие в этот раз дежурными, стояли все время позади его высочества и думали, что избавятся от обязанности пить (они знали уже, что у великого адмирала обыкновенно пьют много); но и им пришлось выпить по нескольку стаканов. Сосед мой, полковник Лорх, щадя себя, брал не все стаканы; великий адмирал (неусыпно за всеми смотревший) скоро заметил это и немного нахмурился, потому что его высочество сам пил все и вообще пить никто не отказывался. Но когда и после того полковник еще раз не решался пить и половину стакана вылил, адмирал встал со своего места и подошел к нему с новым стаканом вина, который тот хотя и принял, однако выпить колебался и поставил на стол. Тогда великий адмирал поднял вверх обе руки и согнул колена, как бы показывая тем, что просит его умилостивиться, чему все от души стали смеяться, потому что добрый и веселый старичок сделал при этом такую странную мину! Герцог между тем незаметно подал знак полковнику выпить вино, что тот и исполнил, но с большим отвращением, а великий адмирал испустил такое радостное “а!”, как будто Бог знает что случилось. После того, когда было распито еще несколько стаканов, тайный советник Бассевич провозгласил тост за здоровье всех храбрых солдат, а великий адмирал отвечал тостом за здоровье хороших министров. Одним словом, мы нигде еще в Петербурге так много не пили, как здесь; и надобно отдать справедливость великому адмиралу: едва ли найдется во всем городе хозяин радушнее и приятнее его. Первый наш визит был поэтому не французский, а даже больше, чем обыкновенный немецкий, потому что продолжался 4 или 5 часов. 5-го, утром, майор Эдер был послан к великому канцлеру Головкину и вице-канцлеру Шафирову с уведомлением о посещении их его высочеством. После обеда мы отправились на барке (потому что они оба живут по ту сторону реки и недалеко друг от друга) сперва к великому канцлеру, дом которого был дальше (Дома графа Гаврилы Ивановича Головкина и барона Петра Павловича Шафирова, каменные, были на Петербургской стороне, на берегу Большой Невки, недалеко от впадения ее в Неву.). Внизу у моста нас встретил один из его сыновей, который говорит по-немецки и только недавно окончил свои путешествия. После того на возвышении перед домом заиграли на трубах, уже слышанных нами день перед тем у великого адмирала (которому они и принадлежали). Признаюсь, при этом воспоминании мне сделалось немножко страшно: я боялся, что опять будут пить по-вчерашнему. Однако ж все обошлось сухо и хорошо. На крыльце внизу, у входных дверей, великий канцлер сам встретил его высочество и повел нас в одну из комнат, где главнейшим украшением был длинный белокурый [158] парик, повешенный там, впрочем, только для виду, — хозяин, из непомерной скупости, никогда его не носит. Я думаю, что этот парик, против его воли, привезен ему сыном или подарен кем-нибудь, потому что сам он, судя по тому, что я о нем слышал, никак не решился бы приобрести его и, еще менее, износить. Канцлер высокого роста, но очень худ. Одет он всегда как нельзя хуже: большею частью на нем бывает старомодный коричневый кафтан. О скупости его можно бы много рассказать; меня уверяли, что если он не превосходит “Скупого” во французской комедии, то по крайней мере и не уступает ему. У него есть старая жена, которая, говорят, еще скупее его, и две очень милые дочери. Из них старшая высока ростом и сложена прекрасно; лицом она, хотя и рябовата несколько, но очень недурна и имеет чрезвычайно много приятного в обращении; притом танцует в Петербурге лучше всех. Некоторые говорят, что она уже сговорена с камер-юнкером Балком; но от других я слышал, что это неправда. Сыновей у канцлера трое: один посланником в Берлине, другой, тот самый, о котором сказано выше, а третий служит полковником в земле казаков. Его высочество, пробыв несколько времени у великого канцлера и поговорив с ним стоя, стал прощаться и был провожен им до крыльца, где они расцеловались и окончательно простились; сын же его проводил нас до рогатки, отделяющей их дом от дома вице-канцлера. Рассказывают, что оба эти вельможи страшно, почти смертельно ненавидят друг друга и что от того очень многие страдают. Лишь только мы оставили владения одного, как уже были на земле другого. Еще издали увидели мы бежавшего нам навстречу сына вице-канцлера, который почти целою головою ниже меня, но так толст, что из него можно выкроить троих таких, как я. Ему не более 24 или 25 лет, однако он уже женат (Единственный сын Шафирова, барон Исай Петрович, женат был на Евдокии Андреевне Измайловой.). Посланник Штамке и многие другие, бывшие на его свадьбе, рассказывали мне о нем презабавную историю, которая заслуживает, чтоб упомянуть о ней здесь. На свадьбе этот молодой господин, по принятому обычаю, должен был напиться допьяна, — без того жених не имеет права отправляться в спальню невесты. Вечером, когда все предавались веселью, а посланник играл в карты с Мардефельдом и, кажется, с генерал-майором Лефортом, в доме вдруг делается шум, как будто произошел пожар. Особенно дамы и девицы со страхом бегали взад и вперед, чуть не сбивая друг друга с ног. Одна спрашивала уксусу, другая венгерской воды, третья шпанской соли. На вопросы гостей, что такое случилось, насилу одна из них отвечала, что жених опасно заболел и умирает. Это чрезвычайно поразило [159] родителей и всех присутствовавших; все пришло в беспорядок, всех занимала одна мысль — помочь больному и успокоить его. Между тем гости мало-помалу разъехались, молодому сделалось немного лучше, и бедная невеста должна была лечь с ним, хоть в этот раз, конечно, ожидала от него мало хорошего. На другой день друзья его стали подсмеиваться над ним и говорить, что вчера все гости очень жалели о бедной молодой, которая встанет утром такою же, какою была накануне. Но он отвечал им: “Дураки вы, держите себя только так, как я, — невесты ваши останутся вами очень довольны и вам верно стыда не будет”. Однако ж так как те не переставали его дразнить, желая непременно узнать, как он вел себя с своею невестою, то он сказал наконец: “Я ее поцеловал и оборотил 11 раз”. Им показалось это невероятным после того состояния, в котором они видели его накануне. Когда слух о том дошел до царя, его величество, принимая эти слова за простое хвастовство, спрашивал сам молодого, но, получив от него тот же ответ, поверил ему только тогда, когда расспросил самою молодую, подтвердившую сказанное ее мужем. У входа сам вице-канцлер встретил его высочество. Он очень мал ростом и так неестественно толст, что едва может двигаться; но при всем том человек необыкновенно приятный. В 1714 году он был посланником в Константинополе, где вместе с Толстым сидел несколько времени в Семибашенном замке, находился при царе во многих морских и сухопутных сражениях и в последнем сражении с турками, при Пруте, оказал его величеству значительную услугу. Это сражение было в 1711 году; в нем участвовал также покойный мой отец, которому царь пожаловал за отличие свой портрет, осыпанный бриллиантами и стоивший более 1000 рублей, и сверх того подарил одну из лучших своих лошадей. Лошадь эта, буланый турецкий жеребец, до сих пор жива: отец, когда она совершенно ослепла, продал ее одному лифляндскому дворянину для завода за 100 рейхсталеров. Тайный советник Бассевич в проезд свой через Ревель получил лошадь этой породы от полковника Тизенгаузена (которому и принадлежит турецкий жеребец). Вице-канцлер провел нас через необыкновенно большую залу (если не самую обширную и лучшую в Петербурге, то наверно одну из лучших) в другую комнату, хорошо меблированнную, где его высочество остановился с ним. Они говорили между прочим и о плене графа Пипера (умершего в Шлюссельбурге в 1716 году), который был взят со многими другими после Полтавского сражения. На этом графе видели пример, что можно быть очень богатым и все-таки умереть с голоду. Говорят, что по случаю взятия в Швеции царской галеры его принудили здесь для вознаграждения этой потери выдать векселей на 30 000 рейхсталеров и что так как в Швеции графиня Пипер не приняла векселей, то [160] пленник будто бы до тех пор сидел на хлебе и воде, пока не захворал и не умер. Заметно было, что Шафиров вовсе не принадлежал к числу друзей покойного графа, который, говорят, для пленника был слишком упрям. После прощания вице-канцлер, несмотря ни на какие протесты его высочества, сам проводил нас до конца моста, ведущего к тому месту, где стояла наша барка.

6-го начались опять заседания тост-коллегии. Его высочество открыл их в квартире тайного советника Клауссенгейма, который жил в верхнем этаже, где посторонние могли меньше мешать, чем внизу. В этот день тайный советник Клауссенгейм, с обыкновенными, уже описанными мною (в Ревеле), церемониями был принят в нашу коллегию и единогласно признан ее ординарным членом.

7-го. Сегодня наконец и полковник граф Бонде был принят в нашу коллегию экстраординарным членом. Но при чтении устава и подписании клятвы его высочество лично не присутствовал (этим отличием пользуются только ординарные члены): то и другое происходило при нескольких депутатах нашей коллегии, а на месте президента лежала его шляпа. После чтения и подписания нового члена повели в другую комнату, где мы все собрались и пропели над ним: “Dignus est intrare in nostram societatem” (Достоин вступить в наше общество (лат.)). Затем все мы вместе отправились на квартиру тайного советника Клауссенгейма, у которого весело и радостно праздновали тост-коллегию, при чем и граф Бонде в первый раз участвовал как собрат всего общества и как экстраординарный его член.

8-го его высочество был у юстиц-президента и сенатора Матвеева, бывшего прежде посланником в Гааге, человека довольно приятного, недурного собой и хорошо образованного. Он говорит хорошо по-французски и, кажется, немного по-итальянски или по-немецки. Второй визит, сделанный в тот же день его высочеством, был старому Пушкину, отцу молодого, состоящего при особе герцога вместо камергера Нарышкина. Говорят, он занимает по службе какое-то важное место и имеет чрезвычайно много дела. Это старик высокого роста, но уже очень согнувшийся. У него, если не ошибаюсь, только один сын и одна дочь, которая сговорена с сыном князя Репнина.

9-го герцог, покушав в 4 часа, ходил в царский Летний сад, находящийся прямо против дома, занимаемого его высочеством. Он хотя уже прежде был там на двух празднествах, но видел все только мельком и потому захотел теперь, будучи один и на досуге, с большим против прежнего удовольствием осмотреть хорошенько весь сад. Ни царя, ни царицы не было в Петербурге: они уже несколько дней находились в своих увеселительных дворцах в окрестностях [161] города. Но принцессы только в этот день поехали в Екатерингоф, откуда их ожидали к вечеру. Тайному советнику Клауссенгейму (который думал, что должен будет скоро опять уехать из Петербурга) очень хотелось хорошенько видеть царский Летний сад, и он уговаривал его высочество рассматривать в нем все в подробности.

Сад этот имеет продолговатую форму; с восточной стороны к нему примыкает летний дворец царя, с южной — оранжерея, с западной — большой красивый луг (на котором при всех празднествах обыкновенно стоит в строю гвардия и о котором уже было говорено выше), а с северной он омывается Невою, в этом месте довольно широкою. Расскажу по порядку все, что там есть замечательного. С северной стороны, у воды, стоят три длинные открытые галереи, из которых длиннейшая средняя, где всегда при больших торжествах, пока еще не начались танцы, ставится стол со сластями (mit Confect). В обеих других помещаются только столы с холодным кушаньем, за которые обыкновенно садятся офицеры гвардии. В средней галерее находится мраморная статуя Венеры, которою царь до того дорожит, что приказывает ставить к ней для охранения часового. Она в самом деле превосходна, хотя и попорчена немного от долгого лежания в земле. Против этой галереи аллея, самая широкая во всем саду: в ней устроены красивые фонтаны, бьющие довольно высоко. Вода для них проводится в бассейны из канала с помощью большой колесной машины, от чего в ней никогда не может быть недостатка. У первого фонтана место, где обыкновенно царица бывает с своими дамами, а далее, у другого, стоят три или четыре стола, за которыми пьют и курят табак, — это место царя. Вправо от этой круглой и разделенной четырьмя аллеями площадки с одной стороны стоит прекрасная статуя с покрытым лицом, у подножия которой течет, или, лучше сказать, бьет вода со всех концов, а с другой находится большой птичник, где многие птицы частью свободно расхаживают, частью заперты в размещенных вокруг него небольших клетках. Там есть орлы, черные аисты, журавли и многие другие редкие птицы. Тут же содержатся, впрочем, и некоторые четвероногие животные, как, например, очень большой еж, имеющий множество черных и белых игл до 11 дюймов длиною. В день празднования Полтавского сражения царь, показывая этого ежа его высочеству, приказал вынуть несколько таких игл, которые уже слабо держались. Из них одну я сберег для себя. Кроме того, там есть еще синяя лисица, несколько соболей и проч. В высоком домике с восточной стороны множество прекрасных и редких голубей. На другой стороне фонтана, против упомянутой статуи, устроена в куще деревьев небольшая беседка, окруженная со всех сторон водою, где обыкновенно проводит время царь, когда желает быть один или когда хочет [162] кого-нибудь хорошенько напоить, потому что уйти оттуда нет никакой возможности, как скоро отчалит стоящий вблизи ботик, на котором переправляются к беседке. На воде плавает здесь большое количество самых редких уток и гусей, которые до того ручны, что позволяют кормить себя из рук. По берегу вокруг расставлены маленькие домики, где они, вероятно, запираются на ночь. Здесь же красуется вполне снаряженный кораблик, на котором иногда потешается карла царя. Против большого птичника устроен еще в виде водопада красиво вызолоченный мраморный фонтан, украшенный многими позолоченными сосудами. Это место (где находится также и оранжерея), бесспорно, одно из лучших в саду; все оно обсажено кустарником и окружено решеткой, которая запирается. Далее отсюда, вправо, стоит большая, сплетенная из стальной проволоки клетка с круглым верхом, наполненная всякого рода маленькими птицами, которые целыми группами летают и садятся на посаженные внутри ее деревца. Еще далее, налево, строится новый грот, который снаружи уже почти совсем готов, но внутри не сделано еще и половины того, что предположено сделать. Он будет очень красив и великолепен, потому что для покрытия его стен и потолка назначается бесчисленное множество разных превосходных раковин, приобретение которых стоило больших издержек. Кроме того, в этом саду находится приятная рощица, о которой я уже прежде не раз говорил, и устроено еще несколько фонтанов; одним словом, там есть все, чего только можно желать для увеселительного сада. Особенно украшают его драгоценные мраморные фонтаны и находящаяся между ними статуя Венеры, которой будто бы 2000 лет и которая, как говорят, куплена у папы за 3000 скуди и подарена царю. Когда мы пересмотрели все и распили несколько бутылок хорошего венгерского вина, герцог поехал домой, потому что становилось уже поздно. При отъезде его высочество приказал вручить несколько червонцев кунстмейстеру, который всюду водил нас и открывал фонтаны. Он сначала отказывался принять их, но наконец взял с радостью. Таким образом мы приятно окончили день, по крайней мере для меня: я всегда особенно радуюсь, когда успею рассмотреть что-нибудь любопытное. Уже прежде я несколько раз собирался в этот сад, но намерение мое все оставалось без исполнения, потому что туда пускают только по воскресеньям, и то не всех.

10-го, перед обедом, я был послан к Кантемиру, князю Валашскому, с уведомлением о намерении его высочества быть у него после обеда. Через одного из его переводчиков я передал наказанное мне приветствие, которое князь принял с почтением и благодарностью. После обеда его высочество отправился к нему на своей барке, потому что он живет по ту сторону реки и очень далеко [163] от дома герцога. Когда мы приехали, князь встретил нас у моста своего дома (стоящего близко к реке), и так как он говорит довольно хорошо по-латыни и вообще очень приятный и живой человек, то его королевскому высочеству не нужно было переводчика. Они обнялись и поцеловались, после чего князь повел его высочество в свою спальню (обитую красным сукном), где княгиня, его супруга, лежала, одетая, на парадной постели: она уже несколько времени чувствовала себя нездоровою и по возвращении царя из Риги не была ни на одном празднестве. Когда его высочество сделал ей реверанс, его просили сесть в кресла возле нее; князь же и наши тайные советники поместились у нее в ногах на обыкновенных стульях. Герцог начал говорить с нею по-шведски и по-немецки. Они были уже знакомы в Швеции, где она долго жила с отцом своим, генерал-лейтенантом Трубецким. Пробыв здесь несколько времени и выпив за здоровье обоих супругов стакан венгерского, его высочество простился с ними; но перед тем, по убедительной их просьбе, дал обещание приехать к ним на обед со всею своею свитою в понедельник, 17-го числа (герцог просил не назначать воскресенья, потому что в этот день обыкновенно постится). От князя его высочество поехал к тайному советнику Бассевичу, у которого в тот вечер была тост-коллегия. Мы все собрались там, но тотчас после 11 часов разошлись, потому что господин хозяин не преминул, по уставу, запеть в положенное время: “Ihr lieben Herren, lasset euch sagen” (господа, позвольте вам сказать...), что нашему герцогу и некоторым из гостей было не очень приятно; однако ж они не осмелились противиться правилам устава, — встали из-за стола и отправились по домам, иначе должны были бы подвергнуться положенному штрафу.

11-го его высочество посетил обер-полицеймейстера, который, от имени царя, встречал его за несколько верст от города. Он же смотрел и за назначением квартир для нашей придворной свиты, поэтому и ему также старались оказать внимание. Родом он итальянец и еще молодой человек лет 30, худой, но красивый собою. Сперва он был скороходом, потом, если не ошибаюсь, денщиком Царя, у которого, кажется, и до сих пор в большой милости. Строгий и быстрый в исполнении царских приказаний, он внушает здешней черни и вообще всем обывателям города такой страх, что они дрожат при одном его имени. От него его высочество поехал к князю Долгорукову, сенатору и андреевскому кавалеру, бывшему прежде послом в Варшаве (Князь Григорий Федорович, меньшой брат известного князя Якова Долгорукова. 18-летний сын, о котором упоминается далее, был, вероятно, младший из его сыновей, Александр.). Он уже пожилой, но очень приятный человек, хотя далеко не так жив, как тот князь Долгоруков, у которого я не [164] раз бывал в Париже в бытность его там послом. Когда мы подъехали к его дому (который от нас неслыханно далеко), он встретил его высочество у входа и повел в комнату, где, по его просьбе, герцог с графом Пушкиным и последовавшею за ним свитою должен был сесть; мы же, дежурные, остались в другой комнате. Вместе с прочими сел позади князя и сын его, молодой человек лет 18; но тот увидев это, незаметно, по-своему, сделал ему знак встать. Юноша этот говорил немного по-французски и, кажется, уже окончил свои путешествия, которые однако ж, по-видимому, принесли ему мало пользы. Здесь его высочество пригласили сесть в первый раз после визитов князю Валашскому, князю Меншикову и великому адмиралу, у которого он кушал. По окончании этого визита герцог отправился обратно на своей барке и потом ходил в сад царицы который недалеко от дома его высочества. Он разведен очень недавно, и потому в нем нечего еще было смотреть, кроме уже довольно больших деревьев. Нет сомнения, что со временем он будет весьма хорош, потому что царица любит великолепие да и места довольно, чтобы сделать что-нибудь порядочное. Граф Пушкин бывший с нами, водил его высочество в маленький домик, находящийся на северной стороне этого сада, и когда мы осмотрели его внизу, просил нас взойти на чердак, откуда видна б о льшая часть Петербурга. Он указал нам к югу большое здание, построенное по приказанию царя, за проспектом для поощрения жителей строиться и там. Его величество думает продолжить город и в ту сторону хотя он и без того уже необыкновенно обширен; собственно же ему угодно заложить настоящий город за рекою, на Васильевском острове, где находится дом князя Меншикова. Осмотрев этот небольшой, но красивый домик, в котором прекрасная танцевальная зала его высочество поехал домой. При саде, по приказанию царицы, строится огромная конюшня, состоящая из шести фасов; из них четыре необыкновенно велики, а остальные два очень малы Форма всего строения приблизительно такая: (рисунок)

потому что оно идет по направлению канала, на берегу которого находится. По обеим нижним линиям расположены только стойла для большого числа лошадей. Мне не понравилось, во-первых что лошадям будет слишком светло от множества на обеих сторонах окон, которые, вдобавок, спускаются гораздо ниже голов лошадей и, во-вторых, что посередине конюшни поставлено слишком много [165] больших каменных столбов, которые мешают видеть вдруг оба ряда лошадей. По верхним линиям будут устроены каретные сараи и комнаты для конюхов; оба боковые фаса также займутся комнатами. Все здание окружено окнами в два света. Мне кажется поэтому, что при случае его легко можно бы было устроить внутри иначе и сделать из него лазарет или что-нибудь подобное.

12-го у его высочества случайно обедало несколько человек гостей, в числе которых были: вице-канцлер Шафиров с сыном и прусский министр барон Мардефельд. За обедом вице-канцлеру, для отличия, прислуживал паж, стоявший за его стулом, тогда как обыкновенно пажи прислуживают только его высочеству. Во время и после стола пили довольно много. Около вечера от царицы прислан был к его высочеству камер-юнкер Балк с поклоном и спросом о здоровье. Это был старый знакомый советника Бассевича, который, когда тот, по приглашению его высочества, выпил за здоровье царицы, не преминул поднести ему еще несколько бокалов.

13-го его высочество ездил к тайному советнику Толстому, с которым познакомился еще в Риге, потому что он почти всюду следует за царем. Он человек приветливый и приятный, говорит хорошо по-итальянски и по происхождению собственно грек, но давно обрусел. Царь его очень любит. Жены у него нет, но есть любовница, которой содержание, говорят, обходится ему весьма дорого. Он принял его высочество чрезвычайно учтиво и повел в свою комнату, где они долго разговаривали с помощью графа Пушкина, служившего им переводчиком. Его высочество тотчас же обратил внимание на две совершенно различные картины, повешенные в противоположных углах его комнаты: одна изображала кого-то из русских святых, а другая нагую женщину. Тайный советник, заметив, что герцог смотрит на них, засмеялся и сказал, что удивляется, как его высочество так скоро все замечает, тогда как сотни лиц, бывающих у него, вовсе не видят этой обнаженной фигуры, которая нарочно помещена в темный угол. Пробыв здесь несколько времени, его высочество простился с хозяином и поехал домой; но вскоре опять собрался и посетил вице-адмирала Крюйса, почтенного старика, который родом голландец. После этого визита его высочество отправился к барону Левольду, близкому соседу вице-адмирала, где нашел всех своих тайных советников и Других особ, которых желал видеть, и остался там до поздней ночи.

14-го его высочество был с тайными советниками у прусского министра барона Мардефельда, который еще вчера вечером, у барона Левольда, приглашал их к себе на обед.

15-го, рано утром, я с подполковником Сальдерном ездил верхом в Екатерингоф, до которого от города не более 5 или 6 верст. Он принадлежит царице, почему и называется по ее имени. [166] Место это разведено недавно и до сих пор стоило еще немного. Оно расположено около приятной рощицы, на Неве, и туда в короткое время можно доехать из Петербурга как сухим путем, так и водой. За исключением красивой окрестности, там еще нет покамест ничего замечательного, кроме разве небольшого домика, где в летнее время часто бывают и ночуют их величества царь и царица. От этого домика проведен к Неве прекрасный маленький канал, так что их величества, сойдя с крыльца, тотчас могут садиться в ботик. Есть там также и сад или, лучше сказать, огород, но далеко от дома, и наконец небольшой, но очень хорошенький зверинец, наполненный многими зверьми, которые необыкновенно ручны: 12-рогие олени подходили к нам на зов и позволяли себя гладить. Кроме большого числа обыкновенных оленей, мы насчитали там с дюжину ланей, потом смотрели на особом дворе двух старых и двух молодых лосей, довольно больших и ручных. У старых лосей шерсть черно-серая, а у молодых земляного цвета. С виду они похожи на среднего роста лошадей, но хвост имеют, как простые олени, едва заметный. Ноги у них высоки и копыта сильно раздвоены; брюхо, сравнительно с ростом, вовсе не велико; уши очень длинные, как у лошаков. Самец отличается от самки тем, что у него рога выше и крепче, но зато менее разветвлены, чем у самки. Осмотрев все это, мы пустились в обратный путь. Дорога в Екатерингоф — одна из самых приятных.

16-го его высочество, откушав, как заведено им в постные дни, часа в 4 или в 5, ездил в царский сад, где несколько часов гулял с своею свитою, и потом возвратился домой, потому что ни царя, ни царицы не было в городе. Когда его высочество спросил о принцессах, ему отвечали, что они также куда-то уехали, что, однако ж, было очень сомнительно.