ДНЕВНИК
1721-1725
Часть четвертая
1724 год
Январь
1-го. Его королевское высочество отправился с своею свитою на ту сторону реки, в русскую церковь, и поздравил императорскую фамилию с новым годом. Около 4 часов после обеда мы поехали в Сенат, где в этот день обыкновенно бывает угощение. Празднество всегда начинается уж с утра; но на сей раз император отложил его до вечера, чтоб не сидеть долго в ожидании фейерверка. Императорская фамилия собралась туда уже после 5 часов и тотчас же села за стол, за которым однако ж оставалась недолго. Его высочество, сидевший подле государя с правой стороны (с левой сидел князь Меншиков), должен был постоянно пить его венгерское и из одной с ним бутылки, потому что его величеству очень хочется, чтоб он привык к этому вину и совершенно отстал от мозельвейна. Когда император встал из-за стола, герцог вслед за ним прошел к императрице, где и оставался до начала фейерверка, который зажгли в 8 часов.
3-го, поутру, его высочество выходил из своей комнаты для того, чтоб господа, отправлявшиеся в Голштинию, именно полковник Лорх, Меггерзее, ротмистр фон дер Ильм, Мейбург и Рейц, могли проститься с ним.
4-го генерал Вангерсгейм приезжал ко двору и прощался с его высочеством; он собирался ехать назад в Лифляндию, благополучно покончив здесь дело о своих лифляндских поместьях.
5-го, я с шведской почтой получил от тайного советника и тайной советницы Бассевич письмо, в котором они уведомляли, что выедут из Стокгольма не прежде 1 февраля.
6-го, в день Св. Крещения, на реке вокруг места, где происходила церемония водосвятия, поставлено было в форме четырехугольника 22 батальона в числе 9960 человек. Младший принц Гессенский в первый раз находился при своем полку и, как младший капитан, шел непосредственно позади императора. Его высочество в этот день у маршала Плате приказал камеррату Негелейну прочесть новое постановление об обязанностях при дворе недавно произведенных господ Обер-камергер отныне будет иметь право входить к герцогу без Доклада, если его высочество уже одет, если же нет, то не иначе, [198] как по предварительному докладу. Он докладывает обо всех посторонних и проводит их на аудиенции; обязан также всегда сопровождать его высочество, когда ему случится ехать ко двору или на какое-нибудь торжество, и по-прежнему заведывать русским караулом и конюшнею. Маршалу фон Платену поручался надзор за кухнею, погребом, музыкантами и вообще за ливрейною прислугою, также за накрыванием на стол и подачей кушаний. В его распоряжении будет гоф-интендант, который обязан ему во всем помогать и в его отсутствие исправлять должность маршала, когда он предуведомит, что не обедает дома. Оба этих господина, Бонде и Плате, избавляются впредь от дежурства, но должны понедельно наблюдать за всем в дежурство полковника Бремера и мое, как это делали прежде бригадиры. Мы обязаны всюду следовать за герцогом и вместе с последними пред обедом принимать от него шляпу и потом опять подавать ее. Как у Бонде, так и у Плате всякий день должен постоянно находиться на ординарцах один из герцогских лакеев, который всюду обязан следовать за ними, если только не получит приказания оставаться дома. После обеда его высочество был с визитом у герцогини Мекленбургской и принцессы, сестры ее. Туда приезжал и кабинет-секретарь Макаров, на которого после смерти вдовствующей царицы возложен еще надзор за всем хозяйством принцесс.
|
|
|
|
7-го. Во все последнее время стояла постоянная оттепель с дождем и было вовсе не холодно. В этот день приехал сюда из Швеции через Финляндию капитан-командор и вместе флотский генерал-адъютант фон Ульрих;
8-го он обедал с графом Вахтмейстером у его высочества и говорил, что оставил багаж тайного советника Бассевича в 15 милях за Выборгом, проводив его до того места от Або. Он полагал, что его привезут сюда на днях. Этот Ульрих тот самый офицер, который провожал его высочество из Швеции в Росток и потом ездил с секретным поручением в — — (Так в подлиннике.), за что он просидел более года под арестом и был приговорен к ссылке в Марстранд (Крепость в Готландии (в Швеции), при впадении реки Клараэльф в озеро Венер.); но Государственные Сословия не только освободили его от последней, но и разрешили ему по-прежнему остаться на службе. Тем не менее однако ж он должен был месяцев восемь просить о дозволении съездить на родину, в Лифляндию (Эстляндию), потому что его не хотели выпускать из Швеции.
9-го, рано утром, прибыл сюда секретарь Гюльденкрок, который уехал вперед из Выборга и говорил, что багаж тайного советника Бассевича будет здесь на другой день. Этот Гюльденкрок, находившийся с королем Карлом XII в Турции, был королевским секретарем и на последнем Сейме исправлял должность секретаря верхней [199] палаты (auf dem Ritterhause). Он будет принят в службу его высочества, потому что, говорят, человек очень знающий. Посланник Цедеркрейц ему брат по матери. Вчера император уехал в Кронштадт и будет там сегодня на свадьбе капитана Бенца.
|
|
10-го старший принц Гессенский простился с его высочеством, потому что в этот день должен был отправиться к своему полку, чем он вовсе не был доволен. С ним ехал молодой надворный советник Шпацер, который намеревается потом из Ревеля предпринять маленькое путешествие в Данциг. После обеда императорские принцессы два раза проехали мимо дома его высочества, и в последний раз мы имели честь делать им реверанс. В 4 часа после обеда герцог отправился на комедию, узнав, что туда поехала императорская фамилия. Его высочество тотчас прошел в императорскую ложу и во все продолжение комедии оставался в обществе императрицы и принцесс. Продолжающаяся оттепель возбуждает опасения, что все реки вскроются, потому что Волхов у Новгорода, Двина у Риги и другие, как говорят, уже вскрылись.
11-го капитан-командор Ульрих, собравшийся ехать в Ревель, тотчас после обеда простился с его высочеством.
12-го. Сегодня прибыл багаж тайного советника Бассевича. Его высочество около 4 часов поехал в спектакль, где, как он слышал, ожидали всю царскую фамилию, даже самого императора, который только в этот день возвратился из Кронштадта и Петергофа. Его величество много говорил с нашим герцогом и рассказывал ему, каким образом отправился отсюда в Кронштадт и опять возвратился, а именно, что в прошедшую среду поехал в Ораниенбаум сухим путем, а оттуда переправился по льду в Кронштадт, где остался несколько дней и был на свадьбе капитана Бенца, потом пустился на яхте-ледорезке (Eisjacht) из Кронштадта в Петергоф, где открывал все фонтаны и каскады, наконец на той же яхте приплыл к самому проспекту и уже там сел в сани и докончил свое путешествие. По окончании комедии его высочество отправился домой.
13-го его высочество начал учиться русскому языку у одного переводчика, родом шведа. Он будет приходить к нам всякий день в 11 часов утра. Камер-паж Гольштейн во время комедии рассказывал его высочеству, что император приказал сегодня объявить актерам, чтоб они на следующий день сыграли пьесу, которая имела бы не более трех действий, не заключала в себе никаких любовных интриг и была бы ни слишком грустна, ни слишком серьезна, ни слишком весела. Затем, говорят, будет следовать интермедия о бедном Юргене (собственно комедия Дандена) (Известная комедия Мольера: George Dandin ou le cocu imaginaire.), и думают, что мунд-коха Ганса Юргена самого заставят играть в ней. [200]
14-го. Спектакля не было, потому что император поехал в Сенат и решился остаться там до 10 часов вечера.
16-го. Граф Бонде рассказывал о странном происшествии, случившемся с одним немецким бриллиантщиком, Рокентином, который считается здесь лучшим мастером. Он показывает, что в этот день, в 9 часов утра, к нему явился один из людей князя Меншикова с приказанием тотчас же отнести к князю вещи, которые он ему отдавал. Вещи эти состояли из значительного количества драгоценных бриллиантов, и из них сделан им был к предстоящей в Москве коронации грудной убор для мантии императрицы в виде застежки, которую ценят в 100 000 рублей и которую, как говорят, князь намеревался при коронации принести в дар ее величеству. С этим-то драгоценным убором он, ювелир, в сопровождении слуги отправился будто бы пешком к князю, но у Адмиралтейства встретил ехавших на санях двух человек, которые ему сказали, что они также посланы за ним от князя, с нетерпением его ожидающего; после чего с одним из людей сел в сани, а те двое стали к ним на запятки. Вместо того чтоб везти его прямо через лед, они будто бы своротили влево, выехали совершенно из города и привезли его в какой-то лес, где их ждали еще трое. Отняв там у него бриллианты, люди эти будто бы раздели его и грозили удавить, если он будет кричать, потом избили его, связали ему руки и приказали не сходить с места до вечера и не кричать; двое из них даже будто бы оставались при нем до 5 часов вечера, но потом ушли, сказав: “Бог с тобой”. После того он, как говорит, пролежал еще несколько часов на снегу, пока зубами не разгрыз веревку и не доплелся наконец до извозчика, на котором и приехал домой с веревкою на шее, наброшенною на него теми людьми в санях с угрозою, что его удавят, если он только осмелится закричать. Обо всем этом он по возвращении своем домой дал знать императору, который в это время находился в той стороне на крестинах у купца Мейера. Его величество тотчас сам отправился к нему и приказал, чтоб с нынешнего же вечера все ночные караулы были удвоены и чтоб на улицах никого не пропускали ни с фонарем, ни без фонаря. Поэтому теперь всех, кто попадается на улицах, приводят в полицию и завтра будут представлять золотых дел мастеру, чтоб посмотреть, не узнает ли он в ком-нибудь хоть одного из воров.
17-го ювелир Рокентин возбудил подозрение, что вор — он сам, потому что путается в своих показаниях. По причине ужасного страха, который он будто бы вытерпел, ему отворяли кровь, но она не обнаружила ни малейшего признака волнения; на теле у него не нашли никаких знаков, которые бы свидетельствовали о полученных ударах, а на указанном им месте происшествия, куда его самого водили, не было вовсе и следов человеческих. Поэтому полиция сегодня же вечером взяла его под арест. [201]
18-го, поутру, его привели оттуда в дом императора, где он в присутствии его величества получил 25 ударов кнутом и почти целый час висел на вывороченных назад руках. Император перед тем сам увещевал его не скрывать истину и давал ему свое слово, что в таком случае с ним не будет ничего дурного, даже, чтоб побудить его к признанию, приказал прежде при нем бить кнутом другого преступника. Но все это ни к чему не повело, и, несмотря на удары кнута, он ни в чем не сознался. У Почтового дома, говорят, прибили объявление, где прописаны приметы воров, которые, по словам золотых дел мастера, будто бы ограбили его.
19-го, в воскресенье, давали комедию под названием: “Бедный Юрген”. Император был на ее представлении и имел подле себя повара Ганса Юргена, над которым всячески трунил. Но повар молодецки защищался разными шутовскими выходками; так, напр., когда арлекин, представлявший бедного Юргена, произносил это имя, он всякий раз бросал в него горсть муки. Во время спектакля его величество был необыкновенно милостив к нашему герцогу, говорил также о золотых дел мастере и его упорстве и сказал, что его за то на другой день снова будут бить кнутом. На площади, у столба, нынче положено было 1000 рублей, назначенных в награду тому, кто сообщит что-нибудь о похищении и отыщет украденные вещи.
20-го. Хотя золотых дел мастер сегодня опять должен был подвергнуться истязанию кнутом, однако ж его на сей раз пощадили, потому что он, говорят, очень слаб. Кроме того, немецкий пастор Нацциус просил императора позволить ему попробовать, нельзя ли увещаниями добиться чего-нибудь от виновного. Для этой же цели к нему допускали и жену его. Между тем всех получающих паспор-ты и отъезжающих отсюда до сих пор продолжают водить к ювелиру для удостоверения, что между ними нет людей, будто бы его ограбивших. В последние дни начались опять морозы, и после снега, выпавшего третьего дня в ночь, зимний путь настолько исправился, что снова можно было ездить на санях, тогда как перед тем уже недели две все употребляли колесные экипажи, потому что на улицах снег и лед почти совершенно исчезли.
21-го. Говорят, что золотых дел мастеру сегодня опять дано было 25 ударов кнутом, именно в полиции и в присутствии императора. Но он все еще ни в чем не сознался ни во время пытки, ни своей жене, ни пастору Нацциусу.
23-го, поутру, возвещено было с барабанным боем, что на другой день на противоположной стороне Невы, против биржи (Kaufhaus) будут совершены разные казни. Говорят, что одна из них ожидает обер-фискала Нестерова, который уж давно сидел в тюрьме. В апреле разве только может быть такая дурная погода, какая стоит теперь. [202]
24-го, в 9 часов утра, я отправился на ту сторону реки, чтоб посмотреть на назначенные там казни. Под высокой виселицей (на которой за несколько лет сначала повесили князя Гагарина) устроен был эшафот, а позади его поставлены четыре высоких шеста с колесами, спицы которых на пол-аршина были обиты железом. Шесты эти назначались для взоткнутия голов преступников, когда тела их будут привязаны к колесам. Первый, которому отрубили голову, был один фискал, клеврет обер-фискала Нестерова, служивший последнему орудием для многих обманов. Когда ему прочли его приговор, он обратился лицом к церкви в Петропавловской крепости и несколько раз перекрестился; потом повернулся к окнам Ревизион-коллегии, откуда император со многими вельможами смотрел на казни, и несколько раз поклонился; наконец один в сопровождении двух прислужников палача взошел на эшафот, снял с себя верхнюю одежду, поцеловал палача, поклонился стоявшему вокруг народу, стал на колени и бодро положил на плаху голову, которая отсечена была топором. После него точно таким же образом обезглавлены были два старика. За ним следовал обер-фискал Нестеров, который, говорят, позволял себе страшные злоупотребления и плутни, но ни в чем не сознался, сколько его ни пытали и ни уличали посредством свидетелей и даже собственных его писем. Это был дородный и видный мужчина с седыми, почти белыми волосами. Прежде он имел большое значение и был очень в милости у императора, который, говорят, еще недавно отдавал ему справедливость и отзывался о нем как об одном из лучших своих стариков — докладчиков и дельцов. Давая ему место обер-фискала, государь в то же время даже наградил его большим числом крестьян, чтоб он мог прилично жить и не имел надобности прибегать к воровству. Тем не менее однако ж он неимоверно обворовывал его величество и страшно обманывал подданных, так что сделал казне ущербу всего по крайней мере до 300 000 рублей. Перед казнью он также посмотрел на крепостную церковь и перекрестился, потом обратился лицом к императору, поклонился и будто бы, по внушению священников, сказал: я виновен. Его заживо колесовали и именно так, что сперва раздробили ему одну руку и одну ногу, потом другую руку и другую ногу. После того к нему подошел один из священников и стал его уговаривать, чтоб он сознался в своей вине; то же самое от имени императора сделал и майор Мамонов, обещая несчастному, что в таком случае ему окажут милость и немедленно отрубят голову. Но он свободно отвечал, что все уже высказал, что знал, и затем, как и до колесованья, не произнес более ни слова. Наконец его, все еще живого, повлекли к тому месту, где отрублены были головы трем другим, положили лицом в их кровь и также обезглавили. Девять человек получили каждый по 50 ударов кнутом; кроме того, четырем из них, приговоренным к вечной ссылке на галеры, были щипцами вырваны ноздри. [203]
Между этими 13 наказанными находилось только два молодых; остальные были седые старики — бывшие советники, фискалы и писцы из коллегий, отчасти хороших фамилий и богатые, так что от конфискации их имущества составилась значительная выручка. Их обвиняли в расхищении императорской казны, взятках и других преступлениях. Наказаны были еще 5 других писцов и служителей, и всех канцелярских и приказных чиновников обязали присутствовать при этой казни для их собственного предостережения. В заключение всего тела 4 казненных были навязаны на колеса, а головы их взоткнуты на шесты. Барон Штремфельд, возвратившийся вчера вечером из Ревеля, уверял, что по дороге сюда видел крестьян, распахивавших землю, потому что там от зимы почти не осталось следа.
25-го. Так как в прошедшую ночь выпало много снегу, а вчера весь день и в ночь стоял сильный мороз, то надеются, что зима возвратится и снова установит хорошую санную дорогу.
26-го. Конференции советник Альфельд сказал мне, что на другой день рождение принцессы Анны не будет праздноваться до будущей недели, т. е. до дня ее именин. Главною причиною этой отсрочки, вероятно, сегодняшний отъезд императора в деревню Дубки, где его величество останется несколько дней. Он, говорят, развел там виноградник. Ювелира Рокентина, как я слышал, вчера опять поднимали на дыбу, но кнутом не били; однако ж он все-таки еще не сознался в воровстве.
27-го. Хотя рождение старшей императорской принцессы Анны (которой с этого дня пошел семнадцатый год) при дворе не праздновалось, однако ж его королевское высочество и весь наш двор облеклись в парадные костюмы. Капитан Бенц рассказывал мне, что сегодня утром ювелир Рокентин так был тронут приехавшим недавно из Риги суперинтендантом (который по приказанию императора несколько дней должен был приходить к виновному и стараться довести его до признания), что сознался наконец, что сам украл бриллианты и зарыл их на дворе своего дома в куче песку. Суперинтендант тотчас пошел с полицеймейстером на это место и действительно нашел их там; но так как песок замерз и его надобно было рубить топором, то драгоценный убор и небольшой ящичек, в котором он лежал, едва не раздробили; к счастью, удар топора прошел мимо. Одного камня недоставало, но оказалось, что золотых Дел мастер заложил его архиатеру Блументросту, у которого он и взят был обратно. В оправдание этого похищения Рокентин привел то, что он несколько лет тому назад жаловался на воров, ограбивших его между Нарвою и Петербургом и находившихся здесь, но не получил никакого удовлетворения. Он думал таким образом отметить за это и потом, овладев сокровищем, скрыться. Но что у него, как говорили, есть в Германии жена, он решительно не сознавался и [204] уверял, что она года за два умерла; между тем известно, что он уже лет 10 или более тому назад женился здесь в другой раз. Так как суперинтендант добился от него признания только тем, что обещал ему прощение после того, как полицеймейстер еще раз просил первого уверить его в милости императора, то его нынче же вечером отпустили из полиции домой и оставили лишь под надзором двух-трех сторожей (Когда я во второй раз (с 1761 по 1765 г.) был в Петербурге, мне рассказывали, что человека этого, у которого и страшный кнут не мог вырвать признания, рижский пастор заставил во всем признаться тем, что войдя в комнату, где он содержался, обратился к нему, как Осия к Ахану, с словами “Ты, обреченный смерти, отдавай должное Богу и говори, где спрятаны у тебя бриллианты?” — Примеч. А.-Ф. Бюшинга.). Император, говорят, около 7 часов вечера уже возвратился из Дубков, почему рождение принцессы сегодня же было отпраздновано, хотя и очень тихо.
29-го. Вскоре после обеда герцога посетил рижский суперинтендант, человек очень любезный. Он рассказывал нам, каким образом ему удалось наконец довести безбожного Рокентина до признания (Жаль, что автор не передает здесь этого рассказа, он был бы очень важен. — Примеч. А.-Ф. Бюшинга.).
Февраль
1-го. После обеда его высочество узнал, что в этот день назначены похороны маленького императорского карлика, недавно умершего, и отправился со мною к барону Штремфельду, чтоб посмотреть на печальную процессию, которая должна была пройти мимо его дома. Она показалась там в 6 часов. Впереди всех шли попарно тридцать певчих — все маленькие мальчики. За ними следовал в полном облачении крошечный поп, которого из всех здешних священников нарочно выбрали для этой процессии по причине его малого роста. Затем ехали маленькие, совершенно особого устройства сани, на которых помещалось тело. Их везли 6 крошечных лошадей, принадлежащих отчасти великому князю, отчасти маленькому князю Меншикову. Они были покрыты до самой земли черными попонами и ведены маленькими дворянами, между которыми находилось несколько придворных пажей. На санях стоял маленький гроб под бархатным покровом. Тотчас позади их шел маленький карло и фаворит императора в качестве маршала с большим маршальским жезлом, который был обтянут черным и от которого до земли спускался белый флер. На этом карле, как и на всех прочих его товарищах, была длинная черная мантия; он шел во главе других карликов, следовавших за ним попарно, именно меньшие впереди, большие позади, и в числе их было немало безобразных лиц и толстых голов. Потом выступал такой же другой маленький маршал во главе карлиц. Из них первая принадлежала принцессам, и ее, как первую [205] траурную даму, по здешнему обычаю, вели двое из самых рослых карл. Лицо ее было совершенно завешено черным флером. За нею следовала маленькая карлица герцогини Мекленбургской, как вторая траурная дама, и ее также вели под руки два карла. Позади их шло еще несколько пар карлиц. По обеим сторонам процессии двигались с факелами огромные гвардейские солдаты в числе по крайней мере 50 человек, а возле обеих траурных дам шли четыре громадных придворных гайдука в черных костюмах и также с факелами. Такую странную процессию не в России едва ли где-нибудь придется увидеть. От дома императора до проспекта карлы шли пешком, но там все они должны были сесть в большие сани, в которые запрягли шесть лошадей, и ехать за телом в Ямскую (Слободу), т. е. до самого места погребения. После похорон всех карл и карлиц угощали в доме императора, и по этому случаю для них сделаны были совершенно особого рода и соразмерной величины столы и стулья. Император вместе с князем Меншиковым шел за процессиею пешком (но не в траурном одеянии) от самого своего дома до проспекта. Когда карл сажали там в сани, он, говорят, многих из них бросал туда собственными руками. Его величество присутствовал и при обеде карл. Умерший карло был тот самый, для которого в 1710 году устроена была большая и знаменитая свадьба сорока пар карл и карлиц, собранных по приказанию императора изо всего государства. Жена его после сделалась беременною, но не могла разрешиться и умерла вместе с ребенком; почему его величество нашелся вынужденным воспретить браки карликов с карлицами. Карло этот был прежде в великой милости у государя, но за свое страшно развратное поведение мало-помалу лишился ее, тем более что все попытки к его исправлению оставались тщетными.
2-го его высочество послал обер-камергеру приказание сказать кавалерам, которые на будущей неделе должны отправиться вперед в Москву, чтоб они готовы были к отъезду. Такое же приказание последовало и на имя гофмаршала относительно придворных служителей. По причине начавшейся вновь оттепели отправляющихся вперед ожидает неприятное путешествие, если погода скоро не переменится.
3-го, в день тезоименитства старшей императорской принцессы Анны, его высочество поехал с Брюммером в русскую церковь, чтоб там поздравить принцессу, что ему и удалось. Она сама пригласила его на празднество, назначенное после обеда при дворе, куда он часов в шесть и отправился. Императорская фамилия сидела уже за столом, но возле императора для его высочества оставлено было место, и он поместился между его величеством и князем Меншиковым. Обед этот продолжался почти до 8 часов. Как скоро столы из большой залы были вынесены и ее вымели, его высочество открыл с [206] принцессой Анной танцы, которые продлились до половины десятого. Сама императрица танцевала раза два с Ягужинским. Маленькая императорская принцесса Наталия также танцевала несколько раз то с его высочеством, то с маленьким великим князем, и так свободно и хорошо, как только может ребенок ее лет, почему всякий раз, когда она оканчивала, раздавались рукоплескания всего общества. Так как император часто подходил к императрице, смотрел на танцы и был очень ласков с ее величеством, то, признаюсь, некоторые из нас возымели надежду, что в этот день будет объявлено что-нибудь положительное о браке нашего герцога. Но увы! ожидания эти не сбылись, и теперь остается только надеяться, что авось наконец в коронацию, с Божиею помощью, все приведено будет к желанному окончанию. Тотчас после танцев начался фейерверк, продолжавшийся с полчаса и состоявший, по обыкновению, из множества ракет, швермеров, воздушных шаров, фонтанов, огненных колес и тому подобного, также из большого девиза, горевшего голубым огнем. Императрица, казавшаяся не совсем здоровою, по окончании фейерверка тотчас удалилась; но императорские принцессы получили позволение остаться еще, и танцы снова начались. Удовольствие это однако ж продолжалось не более получаса, потому что принцессам скоро приказано было кончить их. После того, когда старшая каждому из гостей сама подала по стакану вина, они простились с императором и также удалились. Герцог имел счастье провожать их обеих через несколько комнат и еще раз проститься с ними. Его высочество не уезжал еще с час, потому что император все еще не уходил и сидел с духовенством; но г. Ягужинский посоветовал ему наконец подойти к его величеству, который мог просидеть там еще долго, и проститься. Часов в одиннадцать герцог и последовал этому совету.
7-го, в 10 часов утра, кавалеры наши выехали в Москву. Им нужно было 93 лошади, которых пара обходилась отсюда до Москвы большею частью по 9 рублей.
8-го, поутру, у его высочества был итальянский граф Растрелли, который подарил ему своей работы бюст императора, сделанный из особенного рода гипса и окрашенный металлическою краскою. Этот Растрелли, говорят, изготовляет две большие металлические статуи императора, одну пешую, другую конную, и они будто бы будут больше статуи Людовика XIV в Париже. По окончании их он, как я слышал, сделает еще большую колонну, на которой будут изображены все победы императора. Конную статую он надеется кончить еще до возвращения государя из Москвы, если только его величество не очень поспешит им.
9-го. Так как сегодня началась масленица, то вельможам объявлено было от двора, что завтра, в 3 часа пополудни, последует открытие маскарада. [207]
10-го. В три часа пополудни его королевское высочество со всею своею крестьянскою группою отправился в сделанных для маскарада санях к дому “Четырех Фрегатов” (куда нам назначено было явиться) и нашел там уже много масок. Но император приехал не прежде 4-х, а императрица в 5 часов, после чего немедленно последовало приказание, чтоб все маски к 10 часам вечера снова собрались туда, а теперь покамест разъезжались по домам. В 6 часов все и разъехались. Их величества, равно как и придворные кавалеры и дамы, были в голландских матросских костюмах. Императрица с своими дамами ехала в больших, красиво вызолоченных закрытых санях, а император занимал место на санях беспокойной братии. Когда, в 10 часов вечера, его высочество собрался ехать к “Четырем Фрегатам”, камер-паж Гольштейн объявил ему, что император был уже там и скоро после своего приезда распустил масок. Погода в этот день была дурная, шел снег, и это, вероятно, было главною причиною того, что мы не ездили по улицам со всем маскарадом. Вечером граф Вахтмейстер у Цедеркрейца в присутствии Ягужинского помирился опять с посланником Вестфаленом.
11-го. Когда его высочество приехал к дому “Четырех Фрегатов”, на сборное место масок, император находился уже там и был во вчерашнем своем костюме. Императрица и придворные дамы имели на сей раз костюм амазонок, но кавалеры ее величества были одеты, как и накануне, матросами. Государь скоро распустил все общество, приказав только кавалерам и другим мужчинам опять собраться в 9 часов вечера; но Ягужинский уверял, что его высочеству можно и не приезжать к ним. Их величества и многие придворные обедали в этот день у кухмистера Фельтена, у которого были крестины новорожденного г-жи Шумахер, его дочери. Все присутствовавшие обязаны были находиться при том в масках. Даже все сенаторы, заседавшие поутру в Сенате, имели приказание не снимать там масок. Я узнал еще, что в этот день привезли из Олонца многих детей, которых назначено здесь крестить; но что это собственно за дети, я еще не мог дознаться.
12-го был такой жестокий холод, какого мы еще не имели в эту зиму, так что по дороге “к Четырем Фрегатам” некоторые из наших людей немного отморозили себе лица. Несмотря на то, маски все-таки получили приказание снова приехать туда в 10 часов.
13-го граф Вахтмейстер и барон Мардефельд отправились вперед в Москву. Императрица в этот день подарила его королевскому высочеству большие прекрасные, вызолоченные и открытые, маскарадные сани, которые, если б были подарены несколько дней ранее, избавили бы его королевское высочество от значительных издержек, потому что он второпях велел уже сделать себе сани. Маскарад продолжался, как и в предшествовавшие дни. Мы два раза [208] имели удовольствие видеть императорских принцесс, смотревших из своих окон, и, несмотря на сильную стужу, должны были еще далеко от них снимать свои шубы.
14-го к его высочеству приезжал прощаться генерал Миних, который на днях отправлялся к Ладожскому каналу. Он представлял герцогу и своего сына, который недавно сюда прибыл и скоро должен ехать в Женеву. До сих пор еще все члены императорских коллегий обязаны по утрам являться на службу в масках, что мне кажется неприличным, тем более что многие из них наряжены так, как вовсе не подобает старикам, судьям и советникам. Но и в этом случае все делается по старой русской поговорке: “Да будет царская воля” (Des Kaisers Willee geschehe). Я слышал, что дня за четыре или дней за пять одного поручика, состоявшего при императорском дворе, отослали на галерный двор и перед тем жестоко высекли, но не знаю, в чем собственно он провинился.
15-го. Наш добрый герцог был нынче несказанно обрадован тем, что встретил на улице ангельски прелестных императорских принцесс; он выходил из экипажа, разговаривал с ними несколько времени и на прощанье нежно целовал им руки. Вчера барон Штремфельд получил от императора секретное приказание ехать как можно скорее в Швецию вслед за обер-прокурором Бибиковым; но какие собственно даны ему туда поручения, о том положительно еще ничего не известно.
16-го. Вчера вечером при императорском дворе были странные похороны одного старого повара, родом, как говорят, поляка, который был очень маленький, невзрачный человечек и потому на последнем маскараде обыкновенно разгуливал наряженный павианом. Тело его провожали до могилы все русские придворные служители в маскарадных костюмах, при чем по сторонам шло с факелами до 50 человек, которые все одеты были как повара, т. е. имели белые фартуки и колпаки. Я узнал еще, что вчера в 6 часов утра негодного Рокентина из дому взяли опять в полицию. Император, говорят, сам был там и всячески уговаривал его добровольно во всем признаться, потому что на него опять поступило много старых жалоб, вследствие которых он, пожалуй, еще раз будет подвергнут истязанию кнутом. Но другие уверяют, что его только для того взяли в полицию, чтоб строже смотреть за ним, потому что он будто бы в несколько дней страшно распух, и подозревают, что его кто-нибудь пытался отравить ядом. Как ему, так и жене его (которая разрешилась мертвым младенцем) многие из живущих в городе присылали что-нибудь, из чего и заключают, что некоторые, может быть, замешаны в его дело и потому стараются каким бы то ни было образом извести его, чтоб не дать ему времени оговорить их. Теперь полагают, что война между Россиею и Турциею решенное дело, в чем, [209] однако ж, многие все еще очень сомневаются. В этот день, как последний для маскарада, император в 10 часов утра прислал к герцогу архимандрита беспокойной братии и велел сказать, что тотчас после обеда приедет к его высочеству в сопровождении этой братии. Немедленно сделаны были все распоряжения для приема его величества. После 5 часов явилась беспокойная братия. Император не приезжал почти до 6-ти, но по прибытии его все тотчас сели за стол и просидели за ним до половины девятого. От его королевского высочества государь с своим обществом поехал к старому адмиралу Крюйсу, а от него скоро отправился домой и уже в половине десятого выехал в Олонец, куда послезавтра поедет за ним и ее величество императрица, но на очень короткое время. В этот день князь Меншиков в доме “Четырех Фрегатов” объявил г. Измайлову, что его вскоре опять пошлют на китайскую границу для проведения там пограничной линии. Но такое поручение ему вовсе не по сердцу, потому что он опасается, что дело по этому разграничению может продлиться 6 или 7 лет. О группе императора, или о так называемой беспокойной братии, скажу еще, что она состояла из большого числа разного звания людей, которые заняли три стола о 20 или 24 приборах каждый; но за третьим поместились одни простолюдины, которые разными кривляниями и забавными выходками стараются развеселить императора, когда он бывает не в духе. Между ними был один простой матрос, становившийся на голову и принимавший удивительные позы.
17-го, перед обедом, обер-камергер граф Бонде отправился к камер-юнкеру императрицы, Монсу, чтоб узнать, когда его королевскому высочеству можно будет приехать проститься с государынею. Но в 11 часов камер-юнкер сам явился к герцогу с поклоном от императрицы, которая извинялась, что на сей раз не может проститься с его высочеством, и приказывала сказать, что надеется скоро иметь удовольствие видеть его в Москве. Вместе с тем она прислала его высочеству соболью шубу ценою в 1500 рублей. После обеда к герцогу пришел Фрей с табакеркою, которая, вероятно, назначалась камергеру Монсу. В этот день я получил из Гамбурга известие, что свадьба кузины — — (Так в подлиннике.) Бассевич и г. фон Рейхеля была там 2 числа этого месяца.
18-го, при дворе обедал Измайлов, который поутру был в Сенате и получил позволение взять с собою в Китай опять всех тех, которые уже раз ездили с ним туда. В 6 часов императрица выехала в Олонец.
19-го при дворе обедал командор Ульрих, которого император вызвал сюда по поводу путешествия его на Мадагаскар [210] Ягужинский присылал сказать его королевскому высочеству, что нужные для него лошади будут готовы к воскресенью или к понедельнику, если ему угодно ехать в Москву вперед, на что его высочество и решился по причине наступившей оттепели. Вчера вечером приехал сюда из Москвы голландский пастор, который только 4 дня тому назад встретил наших людей близ Валдая. Он рассказывал, что около Москвы осталось уж мало снегу. Великий канцлер Головкин отправился сегодня вперед в Москву, но князь Репнин, прибывший сюда с неделю тому назад, последует за императором в Олонец.
20-го. Сегодня утром я осматривал на литейном заводе большую шведскую пушку, которую в Швеции перепилили пополам, но здесь опять так спаяли, что место спайки почти вовсе незаметно. Думают, что эта пушка будет так же хороша, как новая. Она самая большая и красивая из множества металлических пушек и мортир, продававшихся в Швеции и скупленных там по поручению императора. Шведы хотя и думали, что если пушки перепилить или вообще как-нибудь повредить, то они для пальбы уж не могут быть годны; но они в этом ошиблись, и нельзя не пожалеть, что теперь их прежний превосходный арсенал ради денег так обессилен и что из него продано столько драгоценных старинных и прекрасных пушек и мортир, которые в настоящее время император Петр употребляет в свою пользу. Я узнал нынче, что генерал-лейтенант Матюшкин уже за несколько дней приехал сюда из Персии, но что он очень болен и слаб. В его отсутствие войсками, расположенными в Персии, будет, говорят, командовать генерал-майор князь Трубецкой.