Я думал не о монахе, а о ней. Знал, что Кимберли раньше не бывала в Камбодже, но что‑то в ее культуре сближало американку с этим разваливающимся обществом, и она чувствовала себя раскованнее и увереннее, чем в моей, более требовательной, стране. На ней были брюки армейского образца и легкая куртка цвета хаки с сотней карманов.
– Здесь можно ожидать чего угодно, – с удовольствием говорила она. – Ты уверен, что он настоящий?
– Абсолютно. Он явно знаком с методикой «медитации випашьяна». Иначе в нем бы не было такой потусторонности. – Я рассказал Кимберли, как менялась личность брата Титанаки.
– Биполярный, – поставила диагноз Кимберли. – Настоящий псих никогда не бывает таким собранным и последовательным. Может, время от времени забывает принимать литий. Думаешь, это он добрался до Ковловского?
– Похоже на то. Один браслет из слоновьего волоса еще может быть совпадением, но второй…
– Уж очень откровенно‑дерзко. Во всяком случае, он раньше нас открыл, кто такой человек в маске. Но, по‑моему, ты сказал, он не видел видеозапись?
– Так он утверждает, а монахи не лгут.
Американка фыркнула и сделала большой глоток пива.
– Что, разве Пол Пот не был буддийским монахом?
– Какое‑то время. Ему это, кажется, не подошло.
– Кхмерским буддийским монахом?
Я пожал плечами.
– Ясно одно: это сделал не брат Дамронг, и он не может считаться подозреваемым.
– Но он знает о нашем деле больше нас. Сончай, почему ты защищаешь свихнувшегося на религии придурка? Он нашел Ковловского. Он раздал браслеты из слоновьего волоса всем подозреваемым. Уж не сам ли он продал свою сестру? Не сам ли затеял снимать ее убийство?
Я недоверчиво покосился на американку.
|
|
– Ты не схватываешь. – На тайском ответ показался бы грубым, но настроение Кимберли оставалось непоколебимо жизнерадостным.
– Что не схватываю?
– Не поняла, что такое «гатданью».
– Не поняла.
Я тяжело вздохнул, потому что все это уже проходил: пытаться объяснить фарангу, что такое «гатданью», все равно что рассказывать суматранскому охотнику за головами, что такое «спираль ДНК» – восприятие неизбежно получалось поверхностным.
Как мог, я описал скрытую структуру общества, в котором очень немногие иностранцы узнают современный Таиланд. Когда буддизм впервые пришел на эти берега, наши предки с энтузиазмом приняли послание великодушия и сострадания. Но ощутили необходимость подправить его, чтобы учитывались особенности человеческой натуры, подмеченные за десять тысяч или около того лет, пока они жили без буддизма. Возражения, которые у них возникли против наивности новой веры, можно выразить одним словом – «воздаяние». Откуда человеку знать, что великодушие – это такая штука, которая стоит затраченных усилий? Только убедившись, что его усилия окупятся. В результате каждый таец превращается в центр бесконечной сети морального дебета и кредита, исчезающей только со смертью индивида. Разумеется, каждое одолжение должно оцениваться согласно неписаной системе ценностей, и отправная точка здесь – Великая милость рождения, долг, который превыше всех остальных долгов.
– Если смотреть поверхностно, Таиланд можно принять за мужскую шовинистическую культуру. Но если копнуть глубже, сразу становится понятно, что нами всеми правит Мать. Что касается меня, я в этом нисколько не сомневаюсь.
|
|
– И поэтому работаешь в материнском борделе, несмотря на свои природные качества?
– Да, – признался я, не в силах смотреть ей в глаза.
– То есть когда я вижу, как вы, тайцы, крутитесь, словно каждый – центр деловой активности, надо понимать, вы пытаетесь добиться услуги от А, чтобы расплатиться с Б, которому должны чуть не с самого детства?
– Ты все правильно поняла.
– Подожди… Тогда как быть с девушками, которые работают в барах? Не будешь же ты утверждать, что они расплачиваются с Матерью тем, что продают себя?
– Именно этим они и занимаются.
– И их матери знают?
– На этот счет действует уговор молчания, но на самом деле все обо всем знают.
Кимберли посмотрела на меня поверх пинтовой кружки пива, которую только что заказала. Поежилась и поставила ее на стол.
– Ну и ну, – покачала она головой. – Но ведь они же созданы не для этого. Все, о чем ты сказал, не что иное, как духовный шантаж. Они лишают себя шансов на удачный брак, на детей – на все.
– Тут, Кимберли, ты перехватила. Какие у них могут быть шансы? Мы говорим о бедноте.
– Но как все это применимо к нашему расследованию? Мне кажется, Дамронг и ее брат ненавидели свою мать.
– Мы подошли к самому главному. Гатданью – вещь очень практичная. Человек обязан только тому, кто оказал ему реальные услуги. За исключением факта рождения, Дамронг была матерью брату. Снова и снова спасала ему жизнь, дала образование.
– И была не из тех, кто стесняется, если потребуется напомнить человеку, скольким он обязан.
– Мы этого не знаем, но, наверное, так оно и было.
|
|
– Программировала с раннего детства.
– Вероятно.
– Господи, у парня наверняка проблемы.
– У нас они тоже есть. – Я повел подбородком в сторону Меконга.
По берегу в такой же удобной, свободной, как у предыдущей пары, одежде шел Том Смит. Он не мучился культурными комплексами, когда на его пути попался мальчик с увечным братом. Я видел, как исчезли улыбки и молящее выражение в их глазах, когда он отшил их, что‑то рыкнув. На Смите была рубашка с короткими рукавами, так что мы легко рассмотрели на его левом запястье блестящий коричневый браслет. Я не успел сообщить агенту ФБР о сотрудничестве Смита с китайским австралийцем, поэтому рассказал сейчас.
– Надо выбираться отсюда, – забеспокоилась Кимберли, когда я закончил.
– Почему? – удивился я.
– Он консильери, Сончай, советник. Я знаю, кто этот китайский австралиец. Как и многие агенты ФБР с международным опытом работы. Именно этот международный аспект я приехала сюда выяснить. Мы считаем, он первый человек в синдикате богатых психов. Называем их «невидимками». Они стоят за очень многими аферами и другими преступлениями, такими как смертельные бои гладиаторов в пустыне Сонора,[33]съемки убийств в Никарагуа, когда жертв ни за что ни про что выкидывают из вертолетов, садомазохизм на продажу в Шанхае, похищение детей из неблагополучных семей в Глазго с последующей отправкой на Ближний Восток для утехи шейхов. Эти преступления никогда не раскрываются, потому что, с точки зрения Штатов и Запада, они слишком закулисные и за ними стоят слишком богатые люди, чтобы удалось засадить их за решетку.
Я нисколько не удивился ее словам, но не понимал, зачем паниковать: даже если Смит приехал в Камбоджу по тому же делу, что и мы, это еще не значит, что он сейчас же кинется вызывать команду убийц.
Агент ФБР покачала головой.
– Не могу поверить, что разбираюсь в здешних делах лучше тебя. Неужели не врубаешься? Здесь нет закона. Никакого. Знаешь, как поступают люди, когда нет закона? Они убирают тех, кто стоит у них на пути. Убирают, даже если существует малейшая возможность, что кто‑то встанет у них на пути. Это называется Первым законом выживания Каина. Представь: ты советник могущественного международного синдиката, который в глазах большинства является производителем порнографии, но на самом деле его главный продукт – поставлять развлечения психически ненормальным миллиардерам. Какой ты должен обладать властью, имея неопровержимые улики против десятка самых богатых в мире извращенцев! Понимаешь, какова ставка? Люди Смита засняли смерть Дамронг и теперь нервничают, потому что второй актер покончил с собой в миле отсюда. Не пройдет и тридцати минут, как Том Смит даст взятку тем же полицейским, которых подкупили мы, и осмотрит место, где Ковловский выпотрошил свои внутренности. Получившие от нас деньги копы расскажут о нашем визите. Сообщат, что мы изучали место преступления. Упомянут, что мы еще не уехали и собираемся пробыть в Пномпене до завтра. Как поступит Смит в стране, где в «хлебной очереди»[34]стоят сто тысяч бывших красных кхмеров? Сколько ему потребуется времени, чтобы сколотить небольшую армию? Те же полицейские выступят агентами по найму – за десять минут призовут под ружье дюжину наемных убийц. Не исключено, сами копы и есть наемные убийцы, которым время от времени нравится выполнять полицейские функции. Неужели не понимаешь? Покончить с нами в Камбодже – самое милое дело, и такой человек, как Смит, не позволит себе упустить шанс. Вспомни, что произошло с Нок. Скажем так, Сончай: я была здесь в прошлой жизни, поэтому разбираюсь в здешних делах.
– Ты была не здесь, а во Вьетнаме, в Дананге, – возразил я. – Конечно, мужчиной, и черным. – Я ласково улыбнулся, а она потрясенно взглянула на меня. – Возвращайся в Бангкок, а мне надо побывать в родной деревне Дамронг. Это проще сделать, если ехать по земле, а не лететь на самолете и пересечь границу в провинции Сурин.
Мы решили, как все, пройтись вдоль Меконга. Кроваво‑бурая, обросшая мифами, эта река значила для всех разное. Даже агент ФБР несла в себе ее частицу – здесь вершили отчаянные подвиги спецназовцы ВМФ США. Это наш Ганг, и ее сотворил, конечно, дракон. Судоходство здесь совсем не такое, как на Чао‑Прая, хотя в черте Пномпеня Меконг еще спокоен и ленивая вода сверкает на закате в объятиях красноватой земли, словно разбрызгивающая искры упавшая в грязь ракета. За день удается насчитать едва ли десяток неспешных рыболовецких суденышек, а большинство каноэ не имеют мотора, но даже если и имеют, то такие маленькие и тихие, что в этой неподвижной жаре, глядя на доисторических рыбаков, забрасывающих в воду леску, можно подумать, что мир здесь не нарушался тысячу лет. Вот такая иллюзия.
– Я его люблю, – объявила агент ФБР, отвернувшись к реке, словно оставляя за собой право отрицать то, что только что сказала, но впервые осмелившись произнести эти слова. – Извини, – тут же добавила она, взяв себя в руки. – Никогда еще не чувствовала себя как шестнадцатилетняя. Это недолго продлится.
– Завтра днем ты будешь с ним, – улыбнулся я.
– Сегодня вечером, – поправила она, так и не повернувшись в мою сторону. Уронила руку с моего плеча, провела по локтю и схватила за запястье. – Я только что послала ему эсэмэску. Сончай, ты сам не знаешь, какой ты провидец. Прошлой ночью я видела очень яркий сон – Вьетнам, Дананг. Ты прав: я была черным парнем лет девятнадцати. И единственное, о чем он мог, умирая, думать, – это девушка из Сайгона. Уходя из мира, жалел только об одном: что больше никогда ее не увидит. Распрощался с жизнью, глядя на ее маленькую фотографию для паспорта.
– Это был Лек?
– Как говорится, до последней черточки. – Кимберли посмотрела на меня, но тут же отвернулась и стала глядеть на реку, в сторону Лаоса. – Ты всегда меня учил, что люди – это только видимое проявление кармических цепочек, тесно переплетенных с другими, простирающимися во времени на тысячи, если не на миллионы, лет назад. Но кажется, отрицаешь, что это верно и для влюбленной американки?
Прямо в глаз. Я был готов на этом остановиться, но Кимберли ведь фаранг до мозга костей.
– Сончай, тебе не обязательно отвечать «да» или «нет». Я и так все пойму по твоему лицу. То, что я чувствую, не просто реакция организма сексуально разочарованной тридцати‑с‑чем‑то‑летней бабы. Ты же не думаешь, что речь идет только о превосходстве, деньгах, власти и экзотичности? Когда ты это говорил, то просто злился. Он больше чем на десять лет моложе меня и очень женствен. – Кимберли кашлянула. – Да, признаю, он совершенно неотразим. Такая красота, такая чувственность… американскому копу вроде меня вообще кажется чудом, что он есть на свете. Позавчера вечером я смотрела, как он делал макияж, перед тем как пойти в бар. Меня всю жизнь раздражал женский ритуал макияжа, но им я была готова любоваться всю ночь. Что со мной произошло?
Пять утра. Автобусная станция в Сурине по размерам не меньше аэропорта. Отсюда можно уехать куда угодно, но в основном в Бангкок. Даже в этот час мой кочевой народ куда‑то спешит. Мы прячем непоседливость под безмятежной наружностью, но тот, кто возьмется изучать наши маршруты по жизни, поймет, что мы бесконечно перемешаемся из деревни в город и обратно. Как храмовые собаки, несем на себе своих блох и не перестаем чесаться.
Агента ФБР я оставил в аэропорту Пномпеня. Она показала фотографию Лека, которую сняла на мобильник. Лек выглядел, конечно, красивым, но очень неземным, словно прилетел с другой планеты и прекрасно это сознавал. А Кимберли смотрела на него так, будто в нем не было ничего такого, чего бы она не понимала.
Мне повезло: я занял заднее сиденье в идущем в Убон‑Ратчатани автобусе. А когда водитель сел на свое место и завел двигатель, испытал знакомое чувство облегчения начавшегося наконец путешествия. Но он тут же включил укрепленный над своей головой телевизор и пустил шумный фильм. К несчастью, это оказалась тошнотворная мелодрама, где подолгу показывали пустые пляжи и бесконечно мучили зрителя крупными планами заплаканных глаз, – зрелище, способное заинтересовать только офтальмолога.
Я закрыл глаза и через несколько секунд отрубился. Видимо, сильно устал, потому что обычно я в автобусах не сплю. Кресло оказалось неудобным, и я все время ерзал, пытаясь устроиться покомфортнее, и при этом толкал коленями спинку переднего сиденья. А когда становилось совсем невыносимо, выгибался и упирался головой в стекло. То и дело просыпаясь, смотрел в окно, за которым мелькали «замороженные» стройки, убогие дома, казавшиеся незаконченными, хотя стояли здесь несколько десятков лет, растрепанные речушки и островки душных джунглей.
Пустошь тянулась несколько миль, но ближе к Пак‑Чеунгу пейзаж слегка изменился: здесь на пути наползающей зеленой растительности баррикадами стояли поселения из развалюх.
После обеда я разговорился с молодой соседкой. Пару минут походили вокруг да около, а затем признались друг другу, что оба заняты в индустрии торговли телом. Она работала на площади Нана и последние несколько месяцев весьма преуспевала. А теперь ехала домой побыть с пятилетней дочерью, рожденной от любовника‑тайца, которого не видела с тех пор, как сообщила ему, что забеременела. Женщина не сказала, но я понял: она предвкушает встречу с односельчанами и ждет, что они проявят к ней уважение за то, что содержит родителей и близких. Ей будет приятно, ведь в большом городе она одна из многих шлюх. Я спросил, не знает ли она деревушку Черный холм, где родилась Дамронг. Женщина кивнула – да, бывала там несколько раз. Даже по меркам Исаана, это очень бедное поселение. Она своими глазами видела, как дети ели грязь. Жители существуют на грани голода.
От Убон‑Ратчатани я нанял внедорожник с шофером, чтобы тот доставил меня до цели моего путешествия. Теперь вокруг расстилалась подлинно исаанская земля.
Стало темнеть, но еще хватало света, чтобы разглядеть таинственно плоскую равнину, кажущуюся самой низкой точкой на земле. В кузовах грузовиков мелькали обмотанные майками головы диковатых на вид поденщиков. Правильная линия деревьев образовывала ветрозащитный барьер, за которым ютились небольшие хозяйства. Женщины на кострах готовили еду. Зелень рисовых полей казалась намного таинственнее от неизъяснимого присутствия слонов. Толстокожие животные паслись или неподвижно стояли, как изваяния, придавая особую остроту пустынности.
Я вспомнил, что в Таиланде провинция Сурим считается «столицей» слонов. В последние выходные ноября в городе Сурим проходит праздник под названием «Слоновье родео», и дороги несколько недель бывают забиты великанами. В деревне считается удачей, даже жизненно необходимым делом, если детям удастся пробежать под брюхом проходящего мимо гиганта.
Внедорожник въехал в деревню, когда уже стемнело. Я не стал спрашивать о родителях Дамронг – слишком устал. Вместо этого нашел женщину, которая за небольшую плату в сто бат согласилась пустить меня на ночлег и еще накормить завтраком.
Как все жилища в этой части страны, ее дом стоял на сваях. Поднявшись по деревянной лестнице, я обнаружил, что он состоит из единственной, но очень большой комнаты со множеством хлопковых матрасов на полу, а все земные пожитки хозяйки свалены в один угол. Вдове, уже немолодой, не зазорно пускать на ночлег мужчину, в этом нет ничего предосудительного. Дом моей хозяйки был окружен такими же домами ее родных. Наверное, за всю жизнь ей не пришлось испытать городского психоза. Но все же она перетащила свой матрас к противоположной стене, и я благодарно провалился в сон. Утром она угостила меня жидкой рисовой кашей с жареным яйцом. Я начал издалека и осторожно принялся расспрашивать о Дамронг и ее родных. Но не сказал, что я полицейский.
Вдова, разумеется, слышала о смерти девушки – в последние дни в деревне только об этом и говорят. А она как об этом узнала? Женщина пожала плечами: земля слухами полнится. Я осторожно перевел разговор на домашних Дамронг. Что они за люди?
Несмотря на витиеватости вежливости и дипломатии, с какими деревенские люди обсуждают щекотливые вопросы, я явно наткнулся на что‑то в самом деле тонкое, доступное пониманию только крестьян. По лицу хозяйки я понял, что она уверена: не обошлось без магии, кармы и даже божественного отмщения. Когда я открыл бумажник и предложил дополнительную плату за чашку кофе, если она сможет мне его сварить, женщина тотчас все поняла. Ее настроение внезапно изменилось, и она оживленно и многословно принялась выкладывать все, что знала.
Родные Дамронг были крутыми людьми. Хозяйка употребила исаанское слово, в котором соединялись страх перед ними, уважение и сомнение: даже в деревне встречается такая крутизна. Отец умер, когда Дамронг была подростком. Но в свое время он был настоящим деревенским бандитом, а совершая ночные набеги на односельчан, оберегался колдовством. Благодаря татуировкам он долгие годы оставался невредим. В те не столь отдаленные времена полицейских в здешних местах было совсем не много, да и они не отличались усердием. За свою жизнь отец Дамронг убил пятерых – в драках или просто потому, что они действовали ему на нервы. Удар ножом под ребра – и человек умирал.
За матерью Дамронг он ухаживал так: увез к себе и три дня продержал в своем доме. Изнасиловал он ее или нет – неважно. С точки зрения остальных мужчин она была испорчена, и ей пришлось выйти замуж за деревенского гангстера. Она, как гласила молва, не очень сопротивлялась: в ней самой жила такая же буйная и, как многие говорили, бандитская жилка, поэтому‑то гангстер выбрал именно ее. Никто не хотел иметь с ним дел, и над их семьей висела непроницаемая тьма. Смерть Дамронг в деревне расценили как очередную главу в черной истории семьи.
Женщина на минуту прекратила свою безумную трескотню и посмотрела на меня.
– Вы, конечно, слышали о традиции заставлять детей во время праздника пробегать под слонами? Так вот, мне случилось оказаться рядом, когда мать Дамронг заставляла девочку это делать. Сама я считаю этот обычай слишком жестоким – многие дети пугаются на всю жизнь. Представьте, что должен чувствовать шестилетка при виде огромных ног и устрашающих стоп, когда мать ему говорит, что он должен рискнуть жизнью и пробежать под брюхом животного. Слоны вовсе не добрые гиганты, они злобные и непредсказуемые.
– Как с этим справилась Дамронг?
– Вот в этом‑то и дело. Не помню, чтобы какой‑нибудь ребенок испугался больше ее. Но мать продолжала ее бить, пока девочка не стала бояться очередного подзатыльника больше, чем слона. Она все‑таки пробежала под брюхом, но не могу забыть ужас в ее глазах. Этот ужас вызвал в ней не слон, а собственная мать. Она не подбежала к ней, чтобы та ее успокоила, а стояла на другой стороне улицы, совершенно раздавленная. Такая хорошенькая девчушка. Уже в том возрасте было видно, какой она вырастет. А что ей еще оставалось делать?
Нас прервал крик снизу. Соседка узнала, что в деревню приехал незнакомец, и захотела меня видеть.
– Мы говорим о Дамронг, – крикнула ей моя хозяйка.
– Тогда я к вам поднимаюсь, – послышалось снизу.
Она оказалась очень низкорослой деревенской женщиной, прямо карлицей, – самым хитрющим созданием из всех маленьких людей. На ней был поношенный саронг, в руке пластиковый пакет с большим колючим дурианом, который она, судя по всему, надеялась в этот день продать. Но считать ее просто бедной было бы ошибкой. Я узнал в ней особый, быстро исчезающий тип. В сельских областях Таиланда, и особенно здесь, в Исаане, еще сохранились люди, как она, живущие с земли в буквальном смысле этого слова – достаточно знакомые с лесом и джунглями, чтобы прокормиться там без особой поддержки извне. Лицо в глубоких морщинах, большой лоб и молодые, яркие глаза под тяжелыми веками. Эта женщина ни разу в жизни не испытала депрессии, существовала на стихийном уровне и делила сознание с духами.
– Господин спрашивал о Дамронг, – объяснила моя хозяйка.
– Как же, конечно, – кивнула карлица, нисколько не удивившись, что появляется человек из ниоткуда и начинает собирать деревенские слухи. – Очень, очень печально.
– Я ему сказала, что она из буйной семьи.
– Буйной? – Карлица тоже употребила иссаанское слово. – Это ты в точку попала. – Она подняла на меня глаза, безошибочно угадав во мне представителя власти. – Говорят, ее брат Гамон безутешен.
– О да, – расстроилась моя хозяйка из‑за того, что упустила такую драматическую деталь. – Они были очень близки. Но он монах и, конечно, знает, как с этим справиться.
– Еще повезет, если он не наложит на себя руки, – возразила карлица. – Монах или не монах, а она была его единственной поддержкой.
Когда внизу раздался голос еще одной любопытной соседки, пожелавшей посмотреть на таинственного гостя, я понял, что пора уходить. Достал из кармана удостоверение и потряс перед ними. Никто особо не удивился, а карлица вызвалась проводить меня к дому матери Дамронг – обыкновенной лачуге, единственной в деревне не имеющей садика с цветами. В углу перед фасадом возвышалась куча мусора. В отличие от других домов в деревне этот стоял на деревянных сваях без бетонных пасынков. Они уже изрядно подгнили, как и ведущая к двери лестница.
Мне пришлось постучать несколько раз. Когда дверь отворили, я увидел почти пустое пространство, заставленное пластмассовыми ведерками, чтобы собирать воду с протекающей крыши. В дальнем углу перед матрасом моргал черно‑белый телевизор.
Женщина уже была пьяна. Свою худобу, какая отмечает последнюю стадию алкоголизма, она скрывала под черной майкой и поношенным саронгом. Все, что бывает с ногами пьяниц, у нее уже случилось. Женщина двигалась скованно, рывками, словно у нее между мозгом и нижними конечностями оборвалась нервная связь. Я никогда не видел, чтобы лицо так почернело от страха и ненависти. Лет двадцать назад она была еще в форме, но теперь осталось только трясущееся тело и поврежденный, как процессор компьютера, мозг. В нем уже давно не было никакого высшего сознания. Я понял, что допрашивать ее нет смысла, и мне пришлось менять план на ходу. Я показал ей удостоверение.
– Ваш сын Гамон передает вам привет.
Женщина уставилась на меня, явно не понимая смысл слова «сын».
С порога я поискал глазами, что могло бы напомнить ей о нем. И заметил только пришпиленный к стене рекламный плакат мотоцикла «Харлей Дэвидсон». Если не ошибаюсь, это был «Фэт бой». В глазах женщины мелькнула искорка света. Она сделала жест, словно отмахиваясь:
– Свалил.
– Он стал монахом.
Она сверкнула на меня глазами.
– Свалил.
– А ваша дочь Дамронг?
Мне показалось, это имя ничего не значит для нее. Может, она помнила дочь по домашнему прозвищу, но я не знал, как Дамронг называли в семье. Я вынул из кармана снимок, сделанный фотостопом с кадра видеозаписи: красивое лицо, заснятое за пять минут до смерти. Изображение произвело на старуху странный эффект – воспоминаний не пробудило, а скорее заставило заглянуть в параллельный мир. Она показала пальцем на хлипкое сооружение в углу помещения – что‑то вроде отдельной комнатушки, отгороженной фанерой и закрытой на примитивный висячий замок.
– Борисот, – сказала она. – Девственница.
Я знал местную традицию: для девушек, достигших половой зрелости, сооружали отдельную комнату, чтобы обеспечить неприкосновенность, пока не будет найден муж. Этот обычай обыгрывают в каждой второй «мыльной опере», которую показывают по телевизору. Что‑то произошло с психикой старухи, и она решила блюсти невинность отсутствующей дочери, которую сама толкнула заниматься проституцией и о которой много лет ничего не знала. Пришлось дать ей двести бат – только тогда она достала ключ и отперла замок.
Внутри каморки размером два на четыре были устроены стойки, на которых держались фанерные стены. Больше там ничего не было, кроме двух фотографий Дамронг. Одна, старая и пожелтевшая, была прикноплена к стене. Такие снимки девушек могут делать только сельские фотографы: с мягкими чертами лица, сияющими глазами, в стоящем колом белом платье со множеством кружев. Дамронг фотографировали лет в тринадцать, не больше, и велели смотреть вверх, в небеса, туда, где телевизионный рай с красавцем мужем и кондиционером. Несмотря на старания фотографа, на карточке просвечивала природная красота девушки, в силе которой нельзя было усомниться. Другой снимок запечатлел момент, когда ребенок бежал под огромным слоном. Старуха заметила, что я разглядываю его, и что‑то забормотала на родном кхмерском. Я ощутил в тот момент безысходность. Наверное, это было тем самым чувством, с которым решила бороться Дамронг, когда была еще совсем маленькой.
– Одну минуту, мать. – Я приложил палец к ее губам.
К моему удивлению, она, как послушный ребенок, на мгновение перестала стрекотать. Я осторожно повернул ее к себе спиной и задрал майку. Старуха вскрикнула, словно на медицинском осмотре. Татуировка тигра начиналась где‑то в области поясницы и поднималась вверх так, что зверь заглядывал ей через левое плечо. Интересно. Еще одна татуировка представляла собой детальный гороскоп. Обе выцвели и сморщились – не иначе были наколоты еще в подростковом возрасте. Я некоторое время изучал гороскоп, который, как и следовало ожидать, был написан на древнем языке кхом.
Больше мне там нечего было ловить, и я, попрощавшись, спустился по лестнице на землю. Уже внизу, глядя на развалюху на гнилых опорах, где жило черное безумие старухи, которая в это мгновение с треском захлопнула дверь, я испытал всепоглощающий гнев. На какие психологические кручи пришлось взобраться Дамронг, чтобы просто жить, вставать по утрам и верить в себя настолько, чтобы работать? Какая ее поддерживала нечеловеческая сила, что ей все удавалось с таким блеском и такой лихостью? Бейкер, Смит и Танакан, упиваясь ее очарованием, об этом, разумеется, не подозревали. Я кое‑что понимал, но, наслаждаясь ею, тщательно скрывал свои знания от самого себя. И в этом очень походил на них – моих копий, моих братьев.
Деревня занимала на удивление большую площадь, потому что каждая семья владела небольшим участком, отделяющим ее от соседей. Некоторые дома были настолько богаты, что могли похвастать приютившимися под навесами грузовыми пикапами. Большинство из них еще не потеряли способность двигаться.
Все уже прослышали, что приехал чужак, полицейский, и на улицу высыпали оборванные ребятишки, чтобы откровенно на меня поглазеть. Однако никто не хотел разговаривать со мной на глазах у других. И я решил попытать счастья в соседнем с домом матери Дамронг дворе. Женщина в саронге сидела на корточках под длинным навесом и мяла в ступке пестиком зелень для салата из сомтана. Она покосилась на меня и, заметив, что я не отхожу от ворот, спросила:
– Вы уже поели?
– Нет еще.
– Поешьте с нами.
Я толкнул раздвижную железную створку. В то же мгновение откуда ни возьмись появились трое детей – младшему, по виду, не больше трех лет. Из дома на трясущихся ногах вышел согбенный старик лет восьмидесяти с бутылкой самогона. В спину ему что‑то ворчала старуха. Медленной походкой к остальным подошла молодая женщина. Картина показалась мне почти точным повторением семьи Нок. Первая женщина, которой было лет пятьдесят, посмотрела на меня и, видя, что я не свожу профессионального взгляда с молодой, объяснила:
– Лечится.
– Яа баа? – спросил я.
– Ее второй муж торговал наркотиками. Полицейские застрелили его, но до этого он успел задурить ей голову этой дрянью. Половина мозгов размягчилась. В больнице для придурков собирались продержать ее семь лет, но я гарантировала, что справлюсь с ней дома. Вот, приходится платить за лекарства, иначе она совсем свихнется.
– Это ее дети?
– Все от разных отцов. Если бы не первая дочь, мы просто бы не знали, что делать.
– Ваша первая дочь работает в Крунг‑Тепе?
Женщина отвернулась.
– Ну конечно.
Она начала раскладывать салат и поставила между нами плетеную корзину с клейким рисом. Я пожалел о своей бестактности и, скатывая большой комок риса, переменил тему.
– Я разговаривал с вашей соседкой.
– Знаю. Вы приехали сюда из‑за Дамронг.
– Вы давно здесь живете?
– Всегда. Мы здешние. Это единственная земля, которой мы владеем.
Я решил не торопить события – пусть заговорит, когда посчитает нужным. Женщина обмакнула свой комок риса в красный от перца чили сок салата. Какое‑то время она молча жевала, затем заговорила:
– Так вы полицейский. Расследуете убийство Дамронг. У их семьи очень плохая карма. – Она покачала головой. – Иначе как можно объяснить такую судьбу? Мы тоже бедняки, страдаем не меньше, чем они, но не дошли до такого. Остаемся порядочными людьми: ходим в храм, добродетельные, содержим дом в чистоте, не нарушаем закона. – Она помолчала и снова покачала головой. – До чего докатилась ее мать – даже дара речи лишилась. Ей уготован ад. А когда она оттуда выйдет, ей очень повезет, если удастся родиться человеком. Никогда не видела более темной и безнадежной кармы. Что люди творят со своими душами!