Нок повела меня по пожарной лестнице в служебное помещение на первом этаже, открыла карточкой дверь, и мы оказались в устланном коврами холле, где находился лифт с обитыми красной кожей дверями. Кабина с толстым ковром на полу в считанные секунды вознесла нас на самый верх.
Створки разошлись, и мы попали в восхитительное место для отдыха и развлечений. Телевизионные мониторы демонстрировали виды то Парижа, то Венеции, то Рима, то минет. Нок показала, как надо менять каналы, чтобы получить эротические картинки на свой вкус: позы из «Камасутры» и другие, неизвестные даже такой компетентной книге. Высокие потолки были позолочены, но украшены не так богато, как в общем зале. В целом дизайн здесь был получше, чем внизу, – с меньшим упором на бархат и красное. Сердцевиной этого великолепия можно назвать бассейн олимпийского размера. От его водной поверхности неуловимыми завитками поднимался пар. По форме бассейн напоминал амебу. На берегах собрались многочисленные зевсы, давиды и посейдоны. Две живые нимфы плескали друг на друга водой. Я решил, что они принимаются за дело, когда слышат, что снизу поднимается лифт. Нок помахала им сквозь волшебную дымку рукой, они ей ответили.
– Мой приятель, – объяснила мамасан.
– Хочешь разделить его с нами?
– Нет, – помотала головой Нок.
Она взяла меня за руку и повела по коридору прочь от бассейна. Здесь было тихо: я слышал только, как шелестит ее платье и за спиной падают капли воды. Я насчитал здесь только три двери. Нок подтвердила, что тайных номеров всего три – на большее количество места не хватило.
Я понял, что она имела в виду, когда распахнулась первая дверь. Комната оказалась площадью не меньше тысячи квадратных футов. В середине зияла напоминающая по форме почку чаша джакузи. Вокруг по краям были аккуратно разложены полотенца, мыло, гели, массажные лосьоны парижского происхождения. Повсюду сверкали зеркала. На высоких полках красовались антикварные вещи из фарфора и нефрита, показавшиеся мне бесценными. Взгляд на мгновение остановился на фигурке лежащего Будды из нефрита исключительно тонкой работы. Она была длиной почти полметра – на это потребовалось очень много нефрита.
|
|
– У нас все подлинное, – сказала Нок, проследив за моим взглядом.
В десяти ярдах манила кровать больше самого большого «королевского размера». Но наиболее яркое впечатление производили жидкокристаллические мониторы, в том числе огромные, которые висели на стенах точно картины. Я заметил также камеры внутренней телевизионной системы и догадался, что вооруженный пультом дистанционного управления человек может управлять их объективами и из любой точки помещения крупным планом следить за активностью гениталий. Мы обменялись взглядами – Нок и я.
– Это номер Танакана, – с трудом решилась произнести она имя своего мучителя. Раньше Нок не упоминала, что какая‑то из трех комнат наверху принадлежит конкретному человеку. Теперь, когда она это сказала, все встало на свои места. Я хотел еще о многом спросить, но она взяла меня за руку, подвела к краю гигантского джакузи и принялась раздевать.
– Хотя бы вместе искупаемся.
Я хотел отказаться, но голос Нок из игривого превратился в грустный, просящий. Когда я остался голым, она быстро сорвала с себя платье, оставила грудой лежать на полу и потянула за собой в теплую воду.
|
|
– Он часто приводил тебя сюда?
Нок отвернулась.
– У тебя хорошая интуиция. Это твой способ выживать – на чистом инстинкте? Я верю, что ты из простых людей. Только простые люди и заключенные развивают в себе подобный инстинкт. – Девушка вздохнула. – Часто приводил. Был период, когда он считал меня своей любимицей. У этого человека страсть будто подчиняется часам. Проводит с девушкой полгода, затем бросает и находит новую.
– Но мне показалось…
– Я помню, что тебе говорила. Во мне же есть гордость. Да, он садист, этот сукин сын, но в то же время, – она махнула рукой, – он бесподобен.
– Дамронг увела его у тебя?
Нок пристально посмотрела на меня.
– С членами Икс такие штуки не проходят. Здесь заправляют мужчины. – Вздох. – Мой полугодичный период подошел к концу. Мамасан рассказала ему о новой девушке, и на следующий день мне дали коленом под зад. А Дамронг была очень великодушна – отдала мне половину денег, которую получила от него в свою первую ночь. Истинная профессионалка и очень доброе сердце. Мы с ней шутили, что она принимает за меня субботнюю порку.
Внезапно из всех сопл по окружности огромного джакузи во всю силу забила вода. Мое сердце застучало вдвое чаще. Нок оказалась в моих объятиях, обнаженная, мокрая, испуганная, и прижалась лицом к моему плечу.
– Все в порядке, – успокоил я ее. – Должно быть, мы нажали на какой‑то выключатель или что‑то в этом роде.
Пришлось подождать несколько секунд, прежде чем она пришла в себя.
– Ты его не знаешь, – оправдывалась девушка.
|
|
Я немного помолчал.
– Шесть месяцев – достаточный срок, чтобы сойтись с человеком. Ты наверняка разговаривала с ним на разные темы, а не только о цене на массажное масло. – Боль Нок сильнее западала в душу, чем ее стандартный набор приемов соблазна. Я взял ее под водой за палец, и она подняла на меня глаза. – Ты полюбила, несмотря на его пристрастие к садизму.
– Он знал, как разжечь в женщине страсть.
– Многие мужчины были бы не прочь овладеть таким искусством.
– С его деньгами и влиянием это не так уж трудно. Мало‑помалу он забирает всю твою жизнь, пока не остается ничего, кроме него. Ты бредишь им, хочешь того или нет. Многим женщинам нравится, когда овладевают их сознанием. Наверное, я одна из таких. – Нок покосилась на статуэтку лежащего Будды. – Думаю, переносить это можно только потому, что чувствуешь его боль, хотя это он терзает тебя. Вот такая перекрученная любовь.
– То же самое произошло с Дамронг?
Девушка болезненно улыбнулась.
– Нет. Она была другой. Сильнее, чем он. – Быстрый взгляд на меня, и Нок снова заговорила в сторону: – Поэтому‑то ей и пришлось умереть. Так?
Ей неожиданно пришло в голову нырнуть. А когда Нок снова показалась на поверхности, вода капала с нее, будто девушку только что крестили.
– Не знаю, – ответил я. – Поэтому я здесь. Мне кажется, психология Танакана и есть ключ к разгадке. Должна же ты была что‑то о нем узнать.
– Подожди. – Я смотрел, как она выходит из джакузи. Ее руки и ноги были так же совершенны, как у нефритовой статуэтки, или у фигурки на изысканной вазе. Или как у Дамронг. – Давай послушаем музыку…
Нок подошла к электронной сенсорной панели у двери, и словно отовсюду понеслась низкая, продолжительная нота. Я узнал японскую буддийскую флейту, которая бесстрастно и навязчиво призывала к вечности. Нок, улыбаясь, вернулась в джакузи и поманила меня нырнуть. Под водой звуки оказались еще проникновеннее. Напевная мелодичность молила о вечности, центр которой находился повсюду.
Нок печально кивнула, вынырнула, и мы могли продолжать разговор.
– Он был достаточно умен, чтобы понять: даже со шлюхами надо о чем‑нибудь говорить, если связь продолжается шесть месяцев. Он умел делиться своим сердцем. – Рука Нок появилась из‑под воды, прошлась по моей груди и снова скрылась в глубине. – В этом его другая сторона, которая заставляла забыть о жестокости во время свиданий. Я поняла, что он вовсе не похож на бросающегося на жертву быка. Он был скорее питоном, ждущим момента, чтобы нанести удар.
– Откуда же он такой взялся?
– Продукт тайского общества. Его отец – китайский бизнесмен, занимается операциями на границах Таиланда с Бирмой, Лаосом и Китаем.
– Опиум?
– Наверное. Танакан не вдавался в подробности. Думаю, его отец торговал всем, что только мог продать. Нефрит был одной из главных статей его бизнеса. – Нок махнула рукой в сторону стеллажей. – Сам Танакан – мировой авторитет по нефриту.
– Понятно. А мать?
– Конечно, тайская шлюха. Была третьей или четвертой женой, не помню. Все жены жили в большом доме в Чианг‑Рай, и Танакан с матерью занимали последнее место в их внутренней иерархии. Он показал мне ее фотографию, и я сделала вывод, что по‑настоящему ему нравлюсь. Но потом узнала у других девочек, которые с ним спали, что их он тоже удостоил этой чести. Она была невероятной красоты – видно даже по снимку. Исаанский тип, ну ты знаешь.
Я кивнул. Исаанская красавица – это дитя невзгод, словно выросшая в расщелине дикая роза. Это явление постоянно обсуждают в барах: природа словно отомстила за тысячу лет феодального угнетения и произвела плод такого качества, с каким не сравнится никакая девушка из высших слоев.
– По словам Танакана, его мать не слишком сентиментальничала, но хотя не изображала пылкой любви, сумела выбить из его отца достаточно денег, чтобы дать сыну лучшее образование. В классе все, конечно, знали, кто его мать. И у него развилась потребность выигрывать любой ценой. – Нок обвела изящным жестом поражающее изобилие на полках – бесценные вазы, богатый нефрит. – Он горд всем этим. Считает, мать вырастила из него настоящего мужчину, бойца. Не понимает, что она его испортила – просто подготовила к действительности, но такой, какой видела сама. Но может, она и права. Каким образом женщине, такой, как она – или, например, я, – воспитывать мальчика, зная то, что мы знаем о мире? Не притворяться же, что этот мир – парк Диснея.
– Моя мать занималась тем же ремеслом, – признался я.
Нок наморщила лоб.
– Я это каким‑то образом поняла.
– Статистически это вполне вероятно. Проституция уже триста лет является главной отраслью Таиланда. Если разбираться в генеалогических деревьях, выяснится, что родоначальницами многих семейств стали куртизанки… – Я решил, что надо как‑то остановить ласки Нок под водой, и сообщил: – Пойду пописаю.
Туалет располагался в дальнем конце помещения и был оборудован приспособлениями из сияющей нержавеющей стали. Чтобы провести время и успокоить себя после ласк в джакузи, я минут пять изучал мощный душ. А когда решил выйти, обнаружил, что дверь заперта. Я надавил на нее – сначала тихо, затем со все возрастающей силой. Наконец ударил плечом, и она отворилась. Когда я оказался рядом с джакузи, Нок плавала вниз лицом. Каким‑то образом сопла опять заработали.
Сперва я решил, что она слушает музыку. Присел у края ванны и стал ждать, когда она поднимет голову. Постепенно взбаламучиваемая струями вода стала приобретать розоватый оттенок. Я вскочил и, голый, бросился бежать. Метался по комнате, но не нашел другого выхода, кроме двери, через которую мы попали внутрь.
Спальня Танакана была снабжена множеством хитрых устройств. У двери я нажал на квадратик с надписью «Водные форсунки», и бурление в джакузи прекратилось. Из шеи Нок в такт призывам японской флейты истекала прозрачная красная струйка. Я соскользнул в воду и рассмотрел роковую рану – удар нанесли в горло ниже адамова яблока.
Со свежими трупами управляться тяжело. Я минут пять неловко перехватывал Нок и оступался, пока сумел вытащить ее на край джакузи. Самое большее, что я мог для нее сделать, – уложить достойно, со скрещенными руками, и накрыть шелковой простыней с кровати.
Пока шел к двери, мною настолько овладела депрессия, что пропал страх. Ужасно сожалел, что стал причиной смерти Нок. Оказавшись в холле, я увидел, что нимфы по‑прежнему вычерпывают бассейн. Заметив выражение моего лица, они спросили:
– Что случилось? Слишком быстро кончили?
Не отвечая, я спустился на лифте на первый этаж.
«Швейцар, – подумал я, – он сообщил Танакану, что Нок поднялась наверх».
Устроившись на заднем сиденье такси, я позвонил Кимберли.
– Теперь мы по крайней мере знаем, где произошло преступление. Смерть Дамронг засняли в этом помещении. Я узнал нефритовую статуэтку лежащего Будды.
– Что собираешься предпринять?
– Ничего.
– На твоих глазах убили женщину, а ты не хочешь ничего делать? Тебе следует арестовать Танакана.
– Викорн не позволит. Он уже шантажирует Танакана.
– Неужели он настолько коррумпирован?
– Ты не понимаешь. Это дело чести. Вот почему Танакан ему подыгрывает. Пока длится шантаж, Викорн вынужден его защищать. Пусть это стоит больших денег, наезд Викорна даже выгоден Танакану.
– Ты прав, я ничего не понимаю.
– А ты, «Уолл‑стрит», пораскинь мозгами, – предложил я и закрыл телефон.
Стоя на тротуаре перед моей лачугой, я подумывал, не сделать ли еще один звонок. Было без пятнадцати три ночи, но та, чей номер я собирался набрать, славилась бессонницей.
Она ответила после второго гудка, и в ее голосе не было ни капли сна. В этот поздний час на улице царила тишина, и я стал шептать в трубку:
– Извини, если разбудил.
– Сончай, ты? Все в порядке, я не спала. Но ты сам‑то почему на ногах?
– Сегодня, не знаю точно когда, тебе привезут труп молодой женщины по прозвищу Нок. У нее перерезано горло под адамовым яблоком.
Наступила долгая пауза. По молчанию доктора Супатры я понял, что не первый обратился к ней.
– Что ты от меня хочешь? Только не проси спрятать концы.
Перед моими глазами возникла картина: нагая Нок плавает лицом вниз, и от ее шеи, словно прозрачный шарф, тянется волнообразная красная струйка.
– Наоборот, доктор Супатра, хочу знать, кому требуется прятать концы.
Я вымотался и одновременно сильно нервничал. «Процессор» между ушами гудел, как гнездо шершней, но ноги настолько устали, что я едва мог их переставлять. Я понимал: что бы ни произошло, мне не заснуть.
Зачем откладывать унижение до утра, если можно принять его сразу? Единственная предосторожность, которую я себе позволил, – вошел неслышно в дом, чтобы не разбудить Чанью и зародыша Пичая, и достал свой служебный револьвер, который хранил под матрасом.
На улице остановил такси и велел водителю отвезти меня обратно в «Парфенон», но вышел за сотню ярдов до клуба, расплатился с таксистом и стал ждать.
Экранчик моего мобильника показывал двадцать три минуты пятого. Расходились последние девушки в майках и джинсах, устало прощаясь друг с другом. Мужчины, в большинстве работающие «за кулисами», тоже спешили домой. В темном углу я ждал, когда не останется никого. Почти никого.
Подъехал высокий закрытый фургон из тех, какими пользуются развозчики продуктов. В свете огней у входа в «Парфенон» я узнал швейцара, который сменил форму на шорты и майку. Вынос мешка с телом из здания и погрузка в фургон заняли не больше двадцати секунд. Машина уехала, остался только швейцар, смотрящий ей вслед. Затем он достал из кармана мобильный телефон, некоторое время слушал, потом бросил взгляд вдоль улицы в мою сторону.
Внезапно охотник превратился в дичь. Я ждал, как испуганный кролик, пока он не спеша шел ко мне по улице. Я понимал, что карман его шорт выпячивается, потому что там лежит мобильник – для пистолета маловато. И по своим физическим данным выглядел он не так уж опасно: на пару дюймов ниже меня и весил килограммов сорок пять вместе с пивным животом.
Он с любопытством уставился на меня.
– Собираешься этой ночью меня убить?
Швейцар схватил меня обеими руками за лацканы пиджака. Но движение получилось не агрессивным, и я никак не мог понять, что этот человек задумал, пока до меня не дошло, что он тащит меня к уличному фонарю. Там негодяй встал так, чтобы я мог разглядеть его лицо. Оно было перекошено душевной мукой. Швейцар ткнул пистолет в моем кармане.
– Ну, чего медлишь? Ты окажешь мне услугу! – Я наблюдал за его агонией. – Мои жена и дочь, обе, служат в его доме. Он хорошо с ними обращается. Они некрасивы, и он никогда до них не дотрагивался. Но я его раб. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Тело, соответствующее твоим ночным описаниям, поступило в морг в шесть утра, – сообщила доктор Супатра. Она позвонила, когда я одевался. Чанья находилась в храме и умоляла Будду закрыть глаза на ее прошлую профессию и позволить ей произвести на свет здорового, счастливого и, кроме всего прочего, удачливого ребенка.
– Кто привез?
– Инспектор Куракит.
– Где, по его словам, обнаружили тело?
– В арендованной покойной женщиной квартире.
– Тебя не приглашали осмотреть место преступления?
– Нет.
– Спасибо, – поблагодарил я и закрыл телефон.
Затем я позвонил Мэнни, секретарю Викорна, и попросил соединить меня с боссом. По голосу Мэнни я понял, что указания она уже получила.
– Он на совещании.
– Ничего подобного.
– Он очень занят. Вряд ли, детектив, у него найдется сегодня для вас время.
– Я хочу знать, почему меня не подключили к расследованию убийства, которое произошло сегодня утром.
– Могу спросить.
– Не стоит. Он скажет, что у меня и так дел по горло. Мне надо поговорить с ним самому.
– Попробую что‑нибудь для тебя сделать.
Никаких ответных звонков, конечно, не последовало. Наш порядок настолько строг, что до Викорна, если он не хочет меня видеть, добраться не проще, чем если бы он улетел на Луну. Я решил, что мне надо попытаться потолковать с Куракитом.
Мы не испытывали ненависти друг к другу по одной простой причине: чтобы один человек ненавидел другого, надо, чтобы он хотя бы на каком‑то уровне его понимал. С точки зрения Куракита, я был идиотом, которого ни при каких обстоятельствах нельзя было принимать на службу в полицию. Правоверный буддист и бывший солдат, Куракит, как миллионы подобных ему, считал, что жизнь – штука простая: надо пристроиться к должности, понять, кто над тобой главный, выполнять все, что он прикажет, и радоваться повышениям. Мои психологические заморочки казались ему явным признаком сумасшествия. Его, разумеется, предупредили, что я могу позвонить.
– Привет. – Я придал голосу как можно больше дружелюбия. – Как дела?
– Нормально, – с подозрением ответил он.
– Слышал, рано утром нам подкинули новое дело.
– Кто тебе сказал?
– А это что, секрет?
– Расследование поручили мне. Полковник Викорн позвонил мне в четыре утра. Ты очень занят, тебе некогда заниматься этим делом.
– Я не пытаюсь его у тебя умыкнуть. Просто подумал, оно может быть связано с тем, над чем работаю я. Посидели бы вместе, пораскинули мозгами.
– Чем пораскинули? Что ты несешь! Никак оно с твоим не связано.
– Откуда ты знаешь?
– Викорн сказал. Предупредил: если станешь звонить, отвечать – не связано, и все.
– Он назвал тебе человека, кто это сделал?
– Нет.
– Зато сказал, кто этого не делал?
– Может быть.
– А не говорил ли он тебе, что некий высокопоставленный банкир по фамилии Танакан не имеет к этому делу никакого отношения?
– Да. То есть нет. Я больше не хочу с тобой разговаривать.
Куракит разъединился. Я позвонил опять.
– По крайней мере назови адрес, где обнаружили тело.
– Нет. Мне не разрешили.
На этот раз разъединился я. Есть другие возможности узнать то, что мне требовалось. Я опять позвонил доктору Супатре и спросил, какой адрес стоял в формуляре, который Куракит заполнил при передаче убитой в морг. Ей некогда было мною заниматься, но она обещала переслать формуляр по факсу. Таким образом, мне будет известен номер удостоверения личности Нок и адрес ее родной деревни. Пока я ждал факс, позвонила агент ФБР.
– Знаешь, Сончай, я думаю, ты творишь злое дело, – заявила она. – Я долго размышляла и не могу подобрать иного слова. Во всем этом есть что‑то от Средневековья – словно собираются кастрировать мальчиков для хора. Он поступает так, чтобы продавать тело?
– Я уже объяснял, почему он так поступает.
– Не верю. Это все восточные штучки. Я начинаю понимать, что здесь происходит: вы продолжаете играть в старинную игру – пытаетесь выдать отвратительное за хорошее, чтобы получить возможность продать.
– Реклама – изобретение Запада. Вспомни, как рекламируют сигареты. Изображают чистейший горный поток, чтобы всучить отраву, от которой заболевают раком легких. Меня всю юность бомбардировали такой рекламой. И тебя, наверное, тоже. Просто ты хватанула дозу культурного шока.
– Абсурд! Сначала все отрезать, а затем конструировать искусственную вагину. Фу!
– А как насчет имплантантов груди? Если они вызывают у тебя такое же чувство, собери в своей стране людей и начни кампанию. Будет чем заняться на несколько десятилетий вперед.
Кимберли фыркнула в трубку.
– Думаешь, я одна из тех никчемных белых дамочек, которые бесятся с жиру и от нечего делать треплют о чем попало?
– Я думаю, ты влюбилась в Лека.
Американка некоторое время молчала, а затем осторожно заговорила.
– Он «голубой»?
– Будда праведный! Нет! Он не знает, что такое секс, и скорее всего никогда не узнает. У таких типов, как он, вся страсть уходит в разговоры. Когда же речь заходит о вере, они могут быть излишне щепетильными. Я тебе уже сказал: он женский дух в мужском обличье. И все, что ему требуется, – выразить свою внутреннюю сущность. Извини, это все очень непросто. – В раздражении я разъединился.
Прошло ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы нажать клавишу автодозвона, и я вновь услышал агента ФБР.
– Ты сказал, выразить внутреннюю сущность? Именно этого хочу и я. Потому я здесь. Ты спрашивал, зачем я приехала. Вот для этого. Только сама не понимала, пока ты не сказал эту фразу.
– Если речь о том, чтобы его соблазнить, лучше тебе забыть о высокоточном бомбометании – оно приведет к отчуждению. Прояви немного сочувствия. Попытайся воспринимать все серьезно. У парня хватает духу решиться на операцию – так поверь хоть немного в него.
Молчание в трубке давило на мозг все сильнее и сильнее. Наконец Кимберли родила слова.
– Неужели он на самом деле не знал женщины? Сколько ему лет?
– Двадцать два. А я занят. – Я разъединился, выключил телефон и пошел обедать.
Телефонная компания дала мне номер родителей Нок, но я колебался. В конце концов, она умерла по моей вине, и я понимал, насколько трудно будет посмотреть им в глаза. Поэтому решил сперва осмотреть ее квартиру.
Нок жила на выезде из города, по дороге в новый аэропорт, который еще не открыт. Я взял такси и, простояв больше часа в пробке на Сукумвит, оказался у дома, где она снимала стандартную однокомнатную квартиру.
Дом строился как общежитие для рабочих аэропорта и скорее напоминал тюрьму с клетушками три на четыре метра, двери которых выходили во внутренний коридор. Нок жила на самом последнем, пятом этаже, а лифта в доме не было. Двери клетушек были заперты на примитивные висячие замки, но та, что вела в жилище убитой, оказалась нараспашку. Тем не менее, прежде чем войти, я постучал. В комнате находились пятеро: мужчина и женщина лет пятидесяти пяти – должно быть, родители Нок, молодой человек лет двадцати с небольшим, девушка, которой скорее всего не исполнилось и двадцати, и семилетний мальчуган. В каморке ничего не было, кроме матерчатого матраса и висящей на плечиках вдоль карниза женской одежды. На мгновение мой взгляд остановился на мальчике – я очень надеялся, что он не сын Нок. В разговорах она ни разу не упомянула, что у нее есть ребенок.
– Детектив Джитпличип, – представился я.
Ни в одной из пяти пар глаз я не заметил надежды. Полицейские не те люди, которые ее пробуждают. Во взгляде матери и дочери я прочитал страх, взгляд сына пылал гневом, а мужчина и внук, казалось, не понимали, что происходит.
– Могу я спросить, как вы здесь оказались?
– Нам позвонил двоюродный брат, он живет внизу. Сказал, прошлой ночью несколько мужчин принесли сюда нашу дочь на носилках. Затем появились другие и забрали ее, – поведала мать.
За ней заговорил брат:
– Она была нашей единственной надеждой. Кормила всю семью. Что теперь будет?
Они все вместе молчаливо осуждали меня. И я должен был признать: небезосновательно. На пятьдесят процентов проблемы малоимущих возникают именно благодаря полицейским.
– Она была хорошей девочкой, – продолжала мать. – Не продавала наркотики, не продавала себя, работала в ресторане. – Я бросил взгляд на мальчугана и ничего не спросил, все и так было очевидно. – Нок была официально замужем за его отцом, но тот нашел себе другую жену и перестал присылать деньги на содержание ребенка.
– Понятно, – кивнул я.
Разумеется, Нок не могла содержать на ресторанную зарплату пять или более человеческих душ, но приличия требовали, чтобы все придерживались именно этой версии. Наверное, только мать понимала, чем занималась дочь. В семье никогда не обсуждали этот вопрос. Никто не собирался нарушать кодекс молчания.
– Она ежемесячно посылала домой десять тысяч бат, – говорила мать. – На эти деньги я должна была кормить всех нас плюс моих родителей. Мы все время тратим на то, чтобы выращивать рис для еды. А наличности у нас совсем не остается. У матери диабет. Государство оказывает помощь, и лекарства для нее обходятся дешево, но ей требуется специальная диета. У отца тоже проблемы со здоровьем: всю жизнь работал на поле под палящим солнцем, и теперь что‑то не так с мозгами. Сын хотел бы закончить школу, но на это не хватает денег. Младшая дочь еще девственница, новее ее знакомые – местные бедняки – знай дуют виски и колются. Нок хотела помочь найти ей мужа, но надо, чтобы она тоже закончила школу, иначе на нее, кроме отребья, никто не посмотрит. Нок сказала, она достаточно красива, чтобы здесь, в Крунг‑Тепе, заполучить мужа из белых. Мол, фаранги такие богатые, что один мужчина способен содержать нас всех. А теперь как быть? Идти попрошайничать?
Я представил свою семью на их месте. Слава Будде, у моей матери оказалось достаточно сообразительности и прижимистости, чтобы скопить приличную сумму и открыть собственный бордель: никому, даже Будде, не дано избежать цикла кармы.
Потом заговорил брат:
– Кузен считает, что ее привезли сюда полицейские и увезли тоже копы. Наверное, ее использовал какой‑то богач. Убил и откупился от полиции. – Он осуждающе посмотрел на меня.
– Мне известно, что ее убили, – ответил я. – Но не думаю, что на сексуальной почве.
Теперь заговорил отец. Такие люди, как он, составляют хребет нашей страны. Речь медленная, рассудительная, выражается очень вежливо, и понимаешь, что этот голос не лжет.
– Мы набожная семья. Так много жертвуем в храм. Нок даже здесь, в Крунг‑Тепе, оставалась благочестивой. Я всю жизнь работал в поле. В молодости целый год провел в монастыре. Когда умру, буду пребывать в нирване. Мне не хочется думать, что мою дочь убил дурной человек. Иначе я сойду с ума. – Он держал голову меж толстых мозолистых ладоней и, пока говорил, поворачивал ее то в одну, то в другую сторону.
Это движение окончательно добило меня, вызвав чувство полной беспомощности. Хотелось, как мы часто слышим в кино, сказать, что я достану убийцу и предам правосудию, но даже эти наивные крестьяне мне бы не поверили. Они, наверное, смирились с тем, что на свете живет человек, прервавший жизнь Нок, и выбросили его из головы. Теперь их интересовало одно – как устроить свое будущее и кем заменить единственного кормильца.
Мать будто прочитала мои мысли.
– Нам стоило больше тысячи бат приехать сюда. – Она неотрывно смотрела мне в глаза.
Я достал портмоне и протянул ей две тысячи, а сам окинул глазами комнату (никаких следов крови или борьбы). Затем поклонился и вышел.
Я чувствовал тяжесть на сердце, и потому, очутившись на улице, решил немного прогуляться. Дом Нок – один из многих, возникших здесь в результате спекуляции земельными участками. Все строения однотипны: длинные пятиэтажки с одинаковыми клетушками. Моргни глазом, и можно легко представить, что перед тобой Освенцим или Дахау. Моргни снова, и очутишься в любой точке «третьего мира». А если моргнуть трижды, поймешь, что в век функционального варварства нас ждет будущее как в концлагере. Нужно отсюда выбираться.
Когда я вернулся в участок, мне позвонил Викорн.
– Где ты был?
– Расследовал убийство.
– Сончай, на этот раз я не прошу, приказываю: не лезь в это дело. Тебе и так повезло, что ты до сих пор жив. Я понимаю, тебе на все наплевать, кроме своего благочестия, но если не хочешь послушаться меня, не суй свой нос в эту историю ради Чаньи и нерожденного ребенка. Танакан раздавит тебя как клопа и не заметит. Хочешь, чтобы Куракит правильно расследовал твое убийство. Что тебе это даст?
Я вспомнил отца Нок и собирался ответить: «Нирвану», – но не хватило ни безгрешности, ни мужества. Вместо этого я пробормотал:
– Хорошо.
В сложившихся обстоятельствах общество разочаровавшегося наркоторговца (он же кинорежиссер) показалось мне желанной встряской. Тем более Ямми только что прислал мне эсэмэску:
«Я в „Кимси“. Пью. Присоединяйтесь».
«Кимси» – японский ресторан на Сукумвит напротив торгового центра «Эмпориум» под мостом надземки. Он выглядит так, словно его перевезли из старого района Токио и собрали в Бангкоке под пристальным оком японского контролера, наблюдающего за соблюдением качества. Я заходил туда пару раз, и меня поразило, что все там, кроме тайских официанток, натуральное японское, включая сильно пьющих служащих, каждого из которых ждала на полке личная бутылка превосходного саке с напечатанным на ней именем.
Но вот Ямми не стал меня дожидаться. То, что изначально было литровкой, успело потерять добрую половину своего содержимого. Я сел за деревянный, весь в темных пятнах стол, очень подходящий ко всему деревянному, тоже в темных пятнах, интерьеру. Ямми подозвал официантку, и она налила саке в каменный сосуд, чтобы согреть. Через несколько минут жидкость вернулась уже теплой, и официантка разлила по глотку в крохотные кружечки. Ямми уже наполовину опустошил обенто[23]и мрачно ковырял палочками желтоватый тофу.[24]