ЧИСТАЯ СОВЕСТЬ
В 1955 году Московский МХАТ решил инсценировать «Разгром». Фадеев шлет в театр письмо: «...Потому, что я очень люблю Художественный театр, я после многих раздумий пришел к выводу, что надо всемерно отсоветовать Вам инсценировку «Разгрома»... Вещь эта несвоевременна... Вещь «камерная». Не на этих путях, мне кажется, Художественный театр должен искать возрождения». Фадеев советует «Хождение по мукам», «Тихий Дон». И дальше пишет: «Очень сожалею, если огорчил Вас и других работников любимого мной театра своим отказом. Но в таком серьезном деле приходится поступать «по совести».
По совести!
Какому писателю, скажите, не хочется, чтобы его вещь шла на сцене? Кому это не льстит? Да еще, если инициатива исходит «со стороны». А вот Фадееву собственная работа показалась несовременной, камерной. Мы-то понимаем: это не так. «Разгром» и сегодня современен, и сейчас работает на нас. Это ли камерное произведение? Но так показалось Фадееву. И этого было достаточно, чтобы отказать в инсценировке, поступить «по совести».
Замечательный советский хирург, лауреат Ленинской премии Николай Амосов в книге «Мысли и сердце» размышляет:
«А если сегодня неудача? Найдутся и такие, напишут: «Что это за эксперименты?.. Кто позволил? Присовокупить к делу!» Конечно, Марье легко упрекать в трусости и черствости... Побыла бы в моей шкуре... Липкий страх, как жаба, холодный, шершавый, ползает по душе. Стоп! Не распускай нюни... И Марья права – нельзя поддаваться. Кроме уголовного кодекса, есть еще совесть. Она – выше». Совесть выше! Амосов один из пионеров сердечной хирургии. С потрясающей правдивостью пишет, с какими чувствами выходит хирург на единоборство со смертью. Ему часто приходится рисковать, хотя никто не принуждает к этому. Можно делать лишь те операции, которые наверняка кончаются счастливо. Тогда потонешь в благодарностях, в людской признательности. Но что же заставляет хирурга браться за операции, исход которых почти не известен, что заставляет его идти «на казнь»? Вот как отвечает на это герой Амосова, а значит, и сам Амосов, вспоминая о спасенных им людях, у которых мало надежды на удачный исход операции.
«Они и сейчас присутствуют. Напоминают. Не дают забывать о главном... А что главное? Может быть, совесть?»
Мне доводилось наблюдать в работе и беседовать с директором Московского института сердечно-сосудистой хирургии имени А. Н. Бакулева академиком Академии медицинских наук В. И. Бураковским. Человек, которого он вырвал у смерти, сказал мне: «Бураковский – маг и волшебник». Но это не так. Магу и волшебнику все дается легко. Бураковскому трудно, как и Амосову. Да, он хирург высочайшего класса. Но ведь и медицина порой бессильна. Не беспредельна еще ее власть. Поэтому знаю, и Владимир Иванович не застрахован от душевных мук. И перед ним нередко встает вопрос выбора. И поступками руководит совесть. Чувство высокого долга.
Об Амосове Бураковский сказал:
– Он имеет право писать так, как пишет.
Имеет право... Трудное право. А ведь немало было среди нас людей, кто такого права не имел, несмотря на высокие титулы и звания. Мы-то знаем, особенно сейчас, какая глубокая пропасть пролегала у многих между тем, к чему призывали и как действовали. Это была сделка с совестью. Или и вовсе потеря ее.
Застой в делах – это и застой совести.
«Бессовестный человек» – самая уничтожающая оценка. «Совесть заела»,– значит, мучает она человека, спать не дает. Если скажут: «заговорила совесть», значит, есть надежда, что не погибло в человеке человеческое, «моя совесть перед ним чиста»,– видимо, все сделал человек, чтобы выполнить свой долг...
Понятие совести– понятие нравственное, корневое. Чем дальше мы идем вперед, тем выше ее требования к нам, к тому, как мы строим дом, как чертим чертеж, делаем открытия, добываем нефть, растим детей, лечим людей,– к каждому поступку, который можно оценить только по шкале нравственности.
Совесть – внутренний голос человека. Должно быть стыдно, если ты поступаешь плохо. Это вот «стыдно» Салтыков-Щедрин называл драгоценнейшей способностью человека. Способностью «сгореть», «провалиться сквозь землю», если поступил дурно.
Стыд и совесть... Почти синонимы. Верно же говорится: «Есть совесть, есть и стыд. А стыда нет – и совести нет...»
Довелось побывать в разгар жатвы в одном из крупных хозяйств. Жаркое солнце выбелило степь. В облаке пыли двигалась вдали вереница комбайнов. Шла горячая работа. А тут, по шоссе, мчался кортеж машин в свадебном убранстве.
Но вот свадьба, видно, решила сделать привал. Шумная компания высыпала из машин. Зазвучала гармонь. Кто-то пошел в пляс. Завидев нашу «Волгу», замахали руками: мол, остановитесь, разделите с нами радость.
В машине мы ехали с директором совхоза. Уверен, в другую пору наверняка он остановил бы автомобиль, вышел поздравить молодых. Мало ли напутствовал их за долгие годы! Но теперь отвернулся, сказал сердито:
– Ни стыда, ни совести! Что возмутило директора?
Хлеб еще не убрали. В поле каждая пара рук на счету, а тут – свадьба.
Заинтересовался я статистикой, и оказалось: свадьбы гремели в ту страдную пору во многих селах области. А кто запретит? Где написано, что нельзя? Нигде не написано, и никто не запретит. Просто есть и неписаные законы. Издавна, например, не принято на селе праздновать, пока не свезут в амбары урожай. Водить хороводы на виду у работающих в поте лица тоже не лучшее занятие.
Однажды поинтересовался я у знакомого механизатора, где его давнишний напарник.
– Да на свадьбу подался. У брата сын женится. Неудобно, говорит, не поехать, обидятся...– Механизатор развел руками, добавил: – Раньше такого не было...
Раньше не было... Почему же утвердилось и стало возможным теперь? Что приглушило в хороших людях голос совести? А быть может, это просчеты воспитания? Воспитание ведь дело не простое. Пожалуй, одно из труднейших наших дел.
Не раз ходил мимо одного высотного дома и не предполагал, какие страсти разгорались вокруг него в свое время. Рассказал мне о них знакомый инженер-строитель.
Работали тут, как говорится, через пень-колоду. Многие блоки были деформированы. Применяли пустотелый кирпич, хотя этого нельзя делать при кладке такого гиганта. Не имелось и нужной арматурной сетки.
Инженер показал объяснения некоторых участников стройки: «Кладка первого этажа из кирпича полного вперемежку с пустотелым производилась с согласия вышестоящего руководства», «Бывали случаи, когда руководители просили выписать паспорта на изделия, не набравшие прочность», «Ввиду нехватки полнотелого кирпича я применял пустотелый, дабы не простаивать и делать план», «Мне разрешили выкручиваться, как могу...»
Пришлось разбирать уже выстроенное.
Кто же поднял голос против такого, с позволения сказать, строительства? Прежде всего сами рабочие. Они и сигнализировали о том, что происходит на площадке. Среди них был каменщик А. Невзоров. Алексей Григорьевич – участник войны, награжден орденами, медалями. Он сказал проверяющим инспекторам из технадзора: «Вначале мы, как могли, выправляли брак. Но так работать дальше нельзя. Мне было стыдно за такую работу».
«Было стыдно...» Всего два слова. А за ними– позиция. Понимание ответственности, долга. Водораздел между захребетническим «лишь бы платили» и совестливым «за что платят?». Черта между порядочностью и бесчестием.
Невзоров фронтовик. Может быть, поэтому вспомнился тут случай, о котором рассказал тоже ветеран войны, мой давний знакомый поэт Юний Гольдман.
Первый бой, как утверждают бывшие солдаты, запоминается навсегда. Батарея, в которой служил Гольдман, приняла его январским рассветом сорок четвертого года на Украине. Как он сложился, почему да кто виноват в поражении – долго рассказывать. Вот главное: тогда в течение получаса потеряла батарея два орудия из четырех, погибли люди. После этого неудачного боя куда-то пропал комбат. А ровно через год, в Венгрии, занимала та же батарея новые огневые позиции, и командир взвода лейтенант Евтифеев, с которым Гольдман «до сих пор дружки», распорядился: «Видишь пушечку? Сбегай-ка узнай, чья она, какую задачу выполняет». Побежал Юний. Видит – в ровике офицер. Надо же, бывший комбат! Разговорились. Оказалось, угодил он тогда под трибунал. Гольдману сказал: «Я, сержант, свою вину искупил. Вот снова командую...».– «А чего же вы к нам не вернулись? – спросил сержант.– Наверно, полк не нашли?» – «Найти бы нашел... Да вот стыдно. Не мог вам на глаза показаться. Тот бой на моей совести...»
Даже в кровавом аду боя люди не теряли способность стыдиться.
А как горько, когда совесть молчит, спит в обычных, казалось бы, условиях, которые мы называем каждодневщиной. Иногда стыд годами не просыпается в человеке. Такое происходит, если потворствуют пороку, сквозь пальцы смотрят на халтуру, брак, ложь, клевету, втирание очков. И тогда сходят с конвейера машины, которые нельзя пускать в работу; строится дом, вселившись в который жильцы стонут от недоделок; всплывает в реке погибшая рыба, потому что только в отчетах действуют очистные сооружения; склады забиты никому не нужной продукцией, а фабрика продолжает гнать брак... Совесть молчит.
Человек всегда на виду у тех, кто работает, живет с ним рядом. Вот почему одна из главнейших задач любого коллектива– пробуждение совести.
Очень важно, как реагирует среда, если человек поступил бесчестно. Прожжет она оболочку его эгоизма, честолюбия, проснется ли совесть? Станет человеку стыдно? Многое ли начнет понимать иначе?
Здоровая нравственная атмосфера сплачивает людей. И тогда они не приемлют нечестных поступков. Мне рассказывали, какой урок преподали водители автотранспортного парка своему товарищу. Колонна тракторов перевозила груз. И так случилось, что остановились в пути два трактора с прицепами. Нужны были камеры, запасной скат, что-то еще. Кто чем мог – поделился. Только один нарушил закон товарищества. Были у него запасные части. Это знали все. Но не помог, бросил товарищей в беде – лишь бы самому быстрее доставить груз. В парке действует совет шоферов. Поступок водителя осудили, сказали все начистоту. На другой день никто не подал ему руки и на следующий тоже. Стало стыдно человеку, стыдно смотреть другим в глаза. Написал заявление об увольнении. Никто задерживать не стал. Хотя с каждым, кто решил уволиться, здесь подолгу беседуют.
Урок на всю жизнь.
Довелось мне как-то разбираться в конфликтной ситуации. Аппаратчик химического завода, назовем его Зыков, возмущался поведением мастера. По его рассказу, мастер совсем плохой человек: он и безынициативный руководитель, и с мнением рабочих не считается. Как не понять волнения человека, желающего добра товарищам, производству?
Но одно обстоятельство помешало поверить в искренность Зыкова.
Произошло вот что. Перед отправкой с завода готовой продукции – кислоты – работники отдела технического контроля обычно берут из цистерны пробу для анализа. В кислоте же, которую предстояло отправлять из цеха в тот день, удельный вес не соответствовал нормам. Продукцию могли забраковать. И мастер велел Зыкову опустить в горловину цистерны ведро с хорошей кислотой. Он знал, что пробу будут брать ночью, и надеялся, что работники ОТК, взяв пробу из ведра, не обнаружат брака.
Что же Зыков? Возмутился? Отказался выполнить это распоряжение? Ничего подобного. Он сделал так, как велел ему мастер. Работники ОТК в тот раз подвоха действительно не заметили.
Через некоторое время раздосадованный чем-то на Зыкова мастер сказал, что он, Зыков, обманывает ОТК, подсовывает для пробы хорошую кислоту. Зыкова это и взорвало. Именно поэтому он и возмутился вероломством своего руководителя. А чем Зыков лучше своего мастера? Ведь и он в ответе за обман. Это его совесть должна была возмутиться предложением мастера. Но этого не случилось.
В цехе откровенный разговор состоялся. Досталось участникам этого фарса, наглого очковтирательства.
После собрания я все думал: «А на что надеялся Зыков, когда опускал ведро в горловину цистерны?» И сам для себя решил – на то, что никто об этом никогда не узнает. Он был один да один со своей совестью. Совесть его молчала. И человек совершил подлость.
Поэтому разговор о человеке наедине с совестью, честности с самим собой, когда спросить надо только с себя и спрашивать больше не с кого,– это разговор очень важный.
Есть у А. С. Макаренко великолепные слова. Надо, говорил он, чтобы человек поступал правильно не тогда, когда на него смотрят, его слышат, могут похвалить... Очень важно действовать правильно тогда, когда никто не видит, никто не слышит и никогда не узнает, как было, надо поступать правильно ради правды, ради долга перед самим собой.
Хорошие, верные слова. Они выражают суть нашего разговора. В жизни часто человеку надо самому, и только самому, принимать решение единственно верное – по совести, по внутреннему убеждению. Здесь он сам себе судья. И по тому, какое решение он примет, люди судят, какой он человек.
Штукатур наполнила краской ведро и стала подниматься на леса. И вдруг одна из досок сдвинулась. Женщина сорвалась вниз. Ее серьезно ранило. Позже она сказала мне: «В больнице думала об одном, что будет с моими детьми, если я умру». Что же случилось?
Доска на лесах оказалась незакрепленной. Все закрепили, а одну нет. Конечно, виноваты тут и мастер, и начальник цеха: мало интересовались вопросами безопасности труда. Все это так. Но ведь тот, кто крепил леса, наверняка знал, что нельзя оставлять доски незакрепленными. Однако оставил. Почему? Спешил? Надеялся, что сойдет? Единственным контролером в тот момент была опять же совесть. Но она смолчала.
Совестливость, добропорядочность – важная часть духовного мира человека. Наличием ее или отсутствием можно объяснить многие поступки. Одна знакомая, учительница, говорила мне: «Когда человеку скажут: «Ты поступил нечестно», ему должно быть стыдно, он должен хотя бы покраснеть, если не сквозь землю провалиться. А я, к ужасу своему, не вижу у некоторых своих учеников никакой реакции...»
Оправданная тревога! Если не стыдно сейчас, может случиться, что не стыдно будет и всю жизнь.
В одной из школ Северной Осетии незадолго до окончания учебного года умер юноша. Его товарищи решили выпускной вечер, к которому так готовились, не проводить. Это был траур по товарищу, акт участия и сострадания родителям одноклассника. Уверен: память о несостоявшемся выпускном вечере они пронесут через всю жизнь.
Существует мнение: надо создать такие условия, чтобы человеку было выгодно поступать правильно. Выгода, мол, должна подталкивать к добросовестной работе, честной жизни. На первый взгляд тут трудно возразить. Но давайте вдумаемся, что же получается. Вот я буду хорошим во всех смыслах – и дисциплинированным, и внимательным, и успех мне обеспечен,– и тогда как приз меня ждет личная выгода? Какая же тут нравственность? Больше, пожалуй, заботы о себе, о собственном благополучии, служебном положении. Правильно заметил один ученый: девиз «Живи честно, чтобы спать спокойно» не учит нравственности.
В Японии много одиноких людей. Старость многих из них ужасна. Это привело к созданию института «банков взаимопомощи». Туда вносят не деньги, а добрые дела. Согласится человек посидеть с чужим ребенком, «сиделка» зарабатывает «очко». Два очка начислят, если поухаживаешь за больным стариком... В итоге на твой счет в банке компьютер будет начислять все больше и больше очков. Накопится, предположим, пять тысяч, можно рассчитывать, что в старости и тебе помогут, вернут эти «очки». Никаких денег, только личные услуги, человеческие отношения. «Разве это не прекрасно!» – восклицают пропагандисты благотворительной акции.
И действительно, на первый взгляд чего же лучше? Прекрасно, когда люди помогают друг другу. Но стоит задуматься: а что служит мотивом такого милосердия? Искреннее желание подать руку помощи? Или мысль, что иначе сам можешь остаться без внимания, когда придется туго? Вероятно, в жестких условиях капиталистического общества даже такая мотивация – благо. Но по большому нравственному счету мотивы поступков должны быть иными.
Ни корысть, ни страх, ни принуждение не воспитывают внутренней потребности поступать так, как должно. Только совесть будит сознание личной ответственности перед людьми.
К сожалению, рядом с чистым, высоким в нашей жизни немало еще такого, от чего мы, особенно в последнее время, беспощадно освобождаемся.
Должен был человек сказать слово в защиту товарища – промолчал, испугался...
Один всячески подчеркивал другому свое уважение, но изменила человеку фортуна – и почитатель перестал замечать того...
Друг клялся в трудную минуту подставить плечо. Грянула беда. Где же это плечо?..
Конструктор ошибся в расчетах, но не захотел признать ошибку, свалил вину на невиновного. Как же можно спокойно спать после этого?..
Нечистоплотный человек написал со злобы пасквиль, уговорил «подмахнуть» его и других. «Мы не знали, что это неправда»,– оправдывались позже незадачливые соавторы...
Взрослые дети забывают старых родителей – меньше хлопот...
Аноним пишет гнусность на сослуживца, узнав, что на новое место прочат не его...
Ученый дает положительный отзыв бездарной работе: есть на это чье-то «высокое» мнение...
Должностное лицо рекомендует бесцветную личность на ответственный пост – надо отметить эту личность за личную преданность...
Рабочий ставит в узел бракованную деталь – кто там в поле будет разбираться, чьих рук это дело?..
В каждой из подобных ситуаций человек поступил неблагородно, не по совести. Ему больше по сердцу нравственная арифметика: сделал услугу – жди прибыли в двойном размере. Есть и такой расчет: оказать помощь тому, от кого потом вернее получить отдачу с процентами.
Да, если бы всегда побеждала совесть и терпел поражение эгоизм! К сожалению, так бывает не всегда.
Знаю о судьбе одного руководителя научно-исследовательского института. Его отстранили от должности. Потом разобрались, извинились перед ним. Вернулся немолодой специалист на прежнюю должность. Все, казалось бы, стало на свои места. Но застряла у человека заноза в сердце. Неприятно поразило его, как неблагородно, непорядочно повели себя некоторые сослуживцы. Когда стало известно, что заведующего отделом освобождают, многих словно подменили. Один раньше стеснялся, казалось, в кабинет войти, а тут стал чуть ли не кулаком по столу стучать. Другой выплеснул на собрании все, что когда-то ему доверительно говорил руководитель, веря в его порядочность. А двое даже присочинили такое, чего не было. Очевидно, все это не возникло из ничего. Виной те нравственные аномалии, которые довольно глубоко проникли в нашу жизнь. Против них в стране развернута всеобщая борьба. Идет процесс огромной психологической ломки.
Сейчас, как никогда раньше, наше внимание привлекают к себе люди большой нравственной высоты. Образцом чести и благородства были люди революции. Один из них – Феликс Дзержинский. После революции Феликс Эдмундович потребовал немедленной конфискации собственного имущества, отдал государству все семейные реликвии, а своей сестре написал: «Дорогая Альдона... Я знаю, что эта конфискация... огорчит тебя, но я не мог иначе поступить – таков у нас закон о золоте».
Это он, громовержец ЧК, писал в одной из инструкций для своих работников: «Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти – рабочих и крестьян и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть».
Сегодня мы не мыслим нашего общества без таких людей. Они главный его стержень.
Торжество гласности, демократии – это и борьба за пробуждение совести. Конечно же в высшем ее проявлении– совести гражданской.
Мы говорим о людях. Но есть и города особой гражданской совести...
Ленинград. Его совесть на редкость обострена и чутка. Наверное, потому, что замешена на совести декабристов. Тех, кто штурмовал Зимний. На памяти о блокаде. Такая совесть всегда тревожна. Всегда откликнется на зов времени. На чужую беду.
Многие читали «Блокадную книгу» А. Адамовича и Д. Гранина. Книгу о мужестве и страданиях ленинградцев. Двести человек авторы опросили. Двести рассказов записали. И, как сами говорят, вынесли для себя много уроков. Но вот один совершенно неожиданный вывод: чаще выживали в блокаду те, кто помогал другим – заботился о соседях, близких, о товарищах по работе, о детях.
Как это? За счет каких сил? Выжившие теперь сами удивляются. Им самим непонятно, как такое могло случиться. А ведь это величайшая правда нашего бытия: забота о других и ответственность прибавляют духовные силы. И тогда, кто не может встать, встанет. Кто не может идти, пойдет. Во имя чего? Чтобы спасти того, у кого меньше сил. И не было ничьей вины, если страшное все же случалось. Не об этом ли стихотворение Юрия Воронова, пережившего блокаду: «Нас в комнате трое. Но двое не дышат. Я знаю, не встанут. Я все понимаю... Зачем же я хлеб на три части ломаю?»
И перекликаясь с ним, продолжая эстафету совести, совсем юная поэтесса Наталья Нутрихина рассказывает:
На туристской базе в Дилижане,
Хоть на то причин особых нет,
Прежде незнакомые волжане
Подарили нам кулек конфет.
Мы, конечно, стали удивляться,
Услыхав в ответ на наш вопрос:
– Вы народ особый – ленинградцы.
Город ваш блокаду перенес.
Мы смутились, говорим: – Не надо,
Среди нас ведь тех героев нет.
Тридцать лет назад снята блокада,
Ну, а нам всего по двадцать лет.
А они – что все равно, мол, рады
Были ленинградцев повстречать...
Как теперь нам жить достойно надо,
Чтобы это званье оправдать!
Жить достойно! Это и значит жить по совести. Не кривить душой, смотреть правде в глаза, испытывать зудящее желание вмешаться, помочь. Ведь так много нам всем предстоит сделать. Нам, кто сегодня принимает решения, и тем, кто эти решения будет принимать завтра.
Один из моих любимых писателей Лев Кассиль записал в своем дневнике:
«За все, что происходит в мире людей, отвечаешь и ты. Не отказывайся от ответственности: это и есть совесть».
* * *
Ответственность и совесть... Разве возьмет ответственность на себя человек, у которого нет совести. Не возьмет. Не сделает и шага. Совестливый сделает. Нераздельны они – совесть и ответственность.
«Беру ответственность на себя» – это и утверждение своего я, своего места на земле. Если любишь людей, это место прочно. Но нередко «я» звучит самовлюбленно. А человек, любящий только самого себя, глух. Такой не услышит чужой радости, не заметит беды. Не отсюда ли зависть и равнодушие? Не отсюда ли неверная оценка своих сил, желание во что бы то ни стало отстоять собственное «я», даже если ты не прав?
В двадцатые годы имя судьи Березовского было очень популярным. Это был большой эрудит, кристально чистый человек. Однажды в три часа ночи он позвонил молодому тогда адвокату Я. Киселеву и сказал ему: «Я дал человеку тяжелый приговор и боюсь – ошибся. У него слабый защитник, не смог вскрыть мои ошибки. Очень тебя прошу, Яков Семенович, приходи завтра в суд, познакомься с делом и напиши на меня кассационную жалобу. Надо, чтобы все было по справедливости. Мы же – советский суд».
У судьи было высоко развито чувство собственного достоинства, и, конечно, он знал себе цену как судья. Но звонок в три часа ночи у адвоката все же раздался. Решите теперь сами, где лежит та мера самолюбия, которая и должна отличать каждого порядочного человека. Мы понесли за последнее время немалый экономический и нравственный урон, потому что зачастую были снисходительны к людям, утверждавшим свое несостоятельное «я» в ущерб делу. Именно они создали нам ненужные проекты, по которым построены цехи и целые заводы, предприятия, так и не сумевшие наладить толком выпуск продукции. Эти же люди подобрали на различные этажи управления себе подобных. И не случайно в последних решениях партийных комитетов часто звучит формулировка: «Освобожден от занимаемой должности как не обеспечивший руководства». Эти люди, утверждая свое «я», могли наобещать гору, но не добивались конкретных результатов в работе. Отсюда – несоответствие слова и дела. Но и недооценка своих сил человеком, умаление своего «я» не могут устроить общество. Человеческий фактор, о котором так много говорится сейчас,– это и есть желание создать такую обстановку, чтобы каждый мог работать в полную силу своих возможностей.
САМОЛЮБИЕ
Не первый год знаю прославленного бригадира с шахты «Майская» объединения «Ростов-уголь» Героя Социалистического Труда Михаила Павловича Чиха. Он наделен замечательными качествами, которые помогли ему стать одним из лучших руководителей шахтерских коллективов страны. Есть среди этих качеств черта, о которой говорят реже. Михаил Павлович честолюбив. Любит быть первым. Но когда его бригада стала выдавать по миллиону тонн угля из забоя в год, он стал особенно настойчиво искать в работе достойного соперника.
Был заключен договор на соревнование с бригадой К. Маркелова с шахты имени 50-летия Октября. Маркелов и его товарищи не раз побывали в лаве прославленной бригады. Там секретов не таили, делились опытом.
Путь к миллиону и у маркеловцев был трудным. Но, когда они добились успеха, Чих первым помчался поздравить. Выступил на митинге. Потом он так же горячо поздравлял других своих «соперников».
– Нашего полку прибыло,– говорил он обрадованно.
С такой заинтересованностью в судьбе товарищей по труду доводится встречаться часто на поле, в цехах завода, в стенах учреждения, в институтских лабораториях. Прославленный токарь рассказывает о своем ученике, улыбается: «Обогнал он меня». И в тоне ни тени зависти. Напротив, откровенно радуется человек успеху другого. Известную доярку обогнала подруга – надоила больше молока. И та говорит о победительнице без всякой зависти и неприязни, только добавляет: «Но мы еще силами померимся».
Радоваться чужим успехам дано не каждому. И быть объективным могут не все. Об этом нужно говорить откровенно. Мне как-то долго пришлось разбираться в конфликте на кафедре института. Возник конфликт потому, что люди стали завидовать друг другу. Взыграли самолюбия. Кандидаты и доктора наук завышали себе оценки. Занимались моральной, что ли, припиской. Она не лучше, чем приписка в отчетах.
Хочу рассказать об эпизоде, свидетелем которого тоже был. Редакция командировала меня на строительство Красноярской ГЭС. Приближалась пора перекрытия Енисея. До этого события оставалось совсем немного времени. На отвесной скале, над бушующим прораном, смельчаки вывели два слова: «Покорим Енисей!» На месте митинга установили высокую мачту. Перед началом штурма на ней должен был взвиться вымпел «Слава труду!». За право поднять его соревновались все коллективы стройки. В лидеры вышли звенья Валентина Крылова и Анатолия Шелковникова.
Собралась комиссия, чтобы определить победителя. Разгорелся спор. Одни отдавали предпочтение Крылову, другие – Шелковникову. Первые взяли верх большинством лишь в один голос.
Пошел Крылов с вымпелом к своим ребятам, а радости на душе не было. Потому что остались сомнения в абсолютном первенстве.
Рабочие просияли, увидев вымпел. Значит, им поднимать его! Но заметили, невесел звеньевой. И рассказал он, как шло обсуждение. Наступило молчание. Все думали об одном и том же: почему некоторые члены комиссии сомневались в их победе? Значит, не все у них в звене ладно? И честно сказали себе: чего уж там, были упущения. Кое в чем соперники их обставили.
– Надо вернуть вымпел,– негромко сказал Крылов.
И как гора с плеч. Все заговорили разом. Конечно, вернуть, пусть там еще раз обмозгуют. Звеньевой понес награду обратно: «Давайте по совести, чтоб сомнений не было».
Комиссия еще раз взвесила все «за» и «против». И на этот раз оставила первенство за звеном Анатолия Шелковникова. Совесть крыловцев была чиста. Она, как и должно быть, оказалась выше зависти и тщеславия.
Как тут не вспомнить одну легенду? Впрочем, в высокогорном дагестанском ауле Кубачи меня уверяли, что это не легенда, а быль.
Слава о кубачинских златокузнецах живет давно. Их изделия – кувшины, кинжалы, женские украшения, подносы, всего не перечтешь – побывали на выставках во многих странах мира.
Жил когда-то в этом ауле знаменитый хабичу-уста, то есть мастер граверных дел. Никто не мог превзойти его в мастерстве, не было ему равных в ауле. И он очень этим гордился. Свои профессиональные тайны держал в строгом секрете. И дом свой построил так, чтобы ни одно окно не смотрело на людей: боялся, что кто-нибудь подглядит, как он работает. Днем хабичу-уста старался не показываться на улице, опасаясь, что кому-нибудь удастся выведать у него тайны мастерства. Но однажды принесли ему показать кубок необычно красивой работы.
– Вот,– сказали ему люди аула,– появился у нас человек, который может творить лучше тебя.
– Это не человек,– сказал хабичу-уста, рассматривая кубок.– Не может человек сделать такую вещь.
Тогда люди привели к нему юношу, чьи руки создали это великолепное изделие.
Хабичу-уста убедился, что люди правы: его превзошли в мастерстве. Он не вынес этого и... повесился.
Золотые были у него руки, но завистливое сердце.
Такова легенда, а может, и быль. Позже я добрался до этого аула, видел там изделия кубачинцев, беседовал с нынешними хабичу-устами. Работают и живут там заслуженные деятели искусства РСФСР и просто великолепные мастера, волшебники чеканки по серебру и золоту. У них много молодых учеников.
Но ведь недаром родилась в дагестанском ауле легенда о завистливом хабичу-усте. Черная зависть всегда была родной сестрой честолюбия. Тех, кто ей поддается, она заставляет творить зло, мстить из-за угла, строить мелкие козни, а иногда толкает даже на преступления.
Это черная зависть. А вот по-хорошему завидовать, считаю, очень важно. Завидовать тому, кто сумел отстоять революцию, строил Магнитку, последним шагом свой жизни сумел повторить подвиг Матросова, покорял целину, написал хорошую книгу, кто сегодня обогнал тебя в работе и кто просто умеет приносить радость людям. Но пусть у каждого всегда будет моральное право сказать о ком-то другом: «Я ему по-хорошему завидую. Только по-хорошему. Завидую – значит стараюсь у него учиться».
Попалась мне небольшая книжка Николая Богданова «Побратимы революции». Это взволнованные рассказы об Аркадии Гайдаре и Николае Островском. Писатель вспоминает о том впечатлении, которое произвел на него впервые опубликованный в журнале «Молодая гвардия» роман «Как закалялась сталь». И вот что пишет Богданов: «Признаюсь, я позавидовал Николаю, что ему удалось создать образ героя нашего времени». Так и пишет: позавидовал. И эта хорошая зависть подтолкнула к работе. Не завершив командировки, он вернулся в Магнитогорск, чтобы поскорее засесть за прерванный роман «Пленум друзей». Вот таким импульсом в творчестве может быть белая зависть.
Ну а если зависть недобрая, черная? Живет ведь она еще в людях и, словно ржавчина, разъедает их души.
В шахтерском городе рядовой горняк создал неплохую машину для проходки восстающих выработок. Случилось так, что в то же время для этих же целей сконструировали технику сотрудники местного научно-исследовательского угольного института. Когда горняк обратился в Комитет по делам изобретений и открытий с заявкой, оттуда запросили у института заключение. И что вы думаете? На разработке шахтера поставили крест. Причем сделали приписку, что ими уже создана такая техника!
Довелось разбираться в этой истории. Было стыдно за конструкторов. Ведь авторитетная экспертная комиссия отдала предпочтение машине шахтера. Об этом знали сотрудники института, но тем не менее стояли на своем.
В конце концов речь не о том, что изобретение горняка безупречно. Были серьезные недоработки. Но раз имелись и существенные преимущества, конструкторы, по долгу гражданской совести, просто обязаны в первую очередь именно ее довести до ума. Вопреки интересам дела они предпочли обратный вариант. Честолюбие оказалось сильнее.
Мещанство для зависти благодатная питательная среда. Здесь зависть набирается яду. Начинается, быть может, с малого – с неприязни к соседу, купившему цветной телевизор или красивую мебель. Но иногда отношения складываются сложнее. Черная зависть затаптывает в грязь доброе имя, многолетнюю дружбу, человеческое достоинство. Самое дорогое топится в мещанском болоте взаимных упреков, недоверия и, не побоюсь этого слова, предательства. Предательства иногда самого дорогого.
Много лет работали рядом два человека. Один – начальником участка, другой – мастером. Друзьями были еще с военных лет. Делились последним. Но вот голос зависти, поначалу тихий и робкий, стал нашептывать подчиненному: справедливо ли, что твой друг в начальниках ходит, а ты все должен выполнять его приказы?
Заглушить бы этот голос. Предпочел другое: не выполнил распоряжение начальника, еще одно... Начальник же тактом не отличался – рубил с плеча. Начисто отмел старую дружбу, не стал подавать мастеру руку. А потом заварилась настоящая склока.
Приезжала комиссия. Обоим объявили по выговору, пристыдили. Но склока продолжалась. В перепалке люди забыли об интересах дела. Участок лихорадило. Дошло до того, что начальник уволил мастера. Тот засел за жалобы. В каких только грехах не обвинял своего прежнего друга! И «друг» тоже не оставался в долгу. Снова приехала комиссия. Сняли с работы и начальника.
Не называю фамилий. Где-то теплится надежда, что прежние друзья найдут силы, чтобы пойти все же друг к другу, пожать руки и сказать себе суровое слово правды.
«Я лучше, я умнее всех». Человек такой моральной позиции напрочь лишен способности судить о своих возможностях. Хорошо, если в конце концов поймет это и займет соответствующее своим способностям место, положит на плечи посильный груз. А если нет? Человек, окажись он у власти – пусть самой что ни на есть скромной,– станет только вредить делу. Такой руководитель побоится иметь хорошего заместителя: как бы тот не занял его место. Не поддержит дельного предложения: ведь оно исходит не от него, руководителя. Похоронит хороший проект, если он «не работает» на его, начальника, авторитет.
А иногда неумение и нежелание объективно оценить свои возможности приводит к настоящей драме.
Я знал актера, сменившего не один театр. Он был плохим актером, не дано ему было покорять зрителя. Но свои неудачи относил исключительно на счет завистников, которые якобы топили его талант. Сам же люто завидовал любой удаче товарища по сцене, злобствовал и скатывался в нравственном отношении все ниже и ниже. В прошлом хороший инженер, он никак не хотел понять, что для сцены тоже нужно призвание, большое призвание. Не знаю, бросил ли он театр, что было бы для него благом, но, когда я видел его последний раз и старался внушить мысль, что нельзя так дальше обманывать себя, он оскорбленно заявил: «Вы просто все мне завидуете».
Хотелось бы верить, что уходят в прошлое отношения, проникнутые духом завистничества. И доброжелательность, товарищеская заинтересованность все увереннее заступают на смену. Такие отношения диктуются причинами, так сказать, объективными – общими целями, общей идеей, во имя чего живем и работаем.
Нет и перестройки без этого.
Кто не знает Нину Васильевну Переверзеву, члена ЦК КПСС, прославленного руководителя уборочно-транспортного звена, которое добивается самых высоких в стране намолотов зерна? Получает Нина Васильевна много писем. И вот как-то одно из них показала мне. Писал ей молодой механизатор В. Челяпин из Григорьевска:
«Мне 18 лет. Вначале помогал отцу. Он комбайнер, все время значится в передовиках, награжден орденом Трудового Красного Знамени. «Ниву» и «Колос» я видел несколько лет назад только на картинках. И вот эти богатыри пришли в наши колхозы. Как мечтал я когда-то хотя бы посидеть за их штурвалом! Мечта сбылась– мне доверили «Ниву». Это после того, как окончил сельское профтехучилище и н