— Гордись, Кэтрин, — сказал он мне. — Как правило, у них с Джорджем добиваются просмотра месяцами, а то и годами!
Вечером я плакала в объятиях Криса.
— Я не в форме, я давно не тренировалась, — всхлипывала я, — завтра я опозорюсь. Как плохо, что она не дала мне времени для подготовки! Я должна размяться. А так я буду неловкой, неуклюжей, и меня не примут, я знаю, не примут!
— Ой, Кэти, прекрати, — сказал он, обнимая меня крепче. — Я видел уже здесь, как ты у спинки кровати делала свои «плие» и «тандю». Ты безусловно в форме, ты не будешь ни неловкой, ни неуклюжей, ты просто испугалась от неожиданности. У тебя только страх перед сценой, вот и все. И нечего волноваться, ты будешь великолепна. Я уверен в этом, да и ты это знаешь.
Он легко поцеловал меня в губы: «Спокойной ночи», разжал объятия и повернулся к двери.
— Ночью я встану на колени и буду за тебя молиться. Я попрошу Господа сделать так, чтобы завтра ты поразила их. А я буду злорадствовать, глядя на их вытянутые физиономии: никто из них не ожидает, что ты так удивительно танцуешь.
И он ушел, а я осталась со своими волнениями и страхами. Свернувшись под одеялом, я не могла заснуть в тревожном ожидании.
Завтра мой звездный час, мой шанс доказать, что я такое, доказать, что я обладаю всем, чем нужно, чтобы достичь вершин. Я должна быть лучшей, на меньшее я не согласна. Я должна доказать маме, бабушке, Полу, Крису, всем! Я не исчадие ада, не испорченная, не дьяволово отродье! Я — это я, лучшая балерина в мире!
Кэрри мирно спала, а я мучилась, ворочалась, мне снились кошмары, в которых на просмотре я все делала не так, и, что еще хуже, все не так было в моей жизни! Мне снилось, что я — иссохшая старуха и прошу подаяния на улицах какого-то огромного города, и в темноте прохожу с протянутой рукой мимо мамы, которая осталась молодой и прекрасной, и богато одета, в мехах и драгоценностях, и с ней вечно юный Барт Уинслоу.
|
|
Я проснулась. Была ночь. Какая длинная ночь! Я спустилась по лестнице к елке. Лампочки на елке горели, а на полу лежал Крис и смотрел вверх, в путаницу ветвей. Мы любили так делать, когда были детьми. Меня вдруг непреодолимо потянуло к нему, и я легла рядом и тоже стала смотреть в мерцающий сказочный мир веток рождественской елки.
— Я думал, ты забыла, — пробормотал Крис, не глядя на меня. — Помнишь, в Фоксворт Холле елка бывала такой маленькой, что ее ставили на стол, и нельзя было вот так лежать под ней. А теперь видишь… Давай запомним навсегда. Даже если наши будущие елки будут всего в фут, мы поднимем их повыше, чтобы можно было лечь вот так и смотреть сквозь ветки…
Его слова взволновали меня, я медленно повернула голову и долго смотрела на его профиль. Он был так красив в мерцающем свете елочных лампочек. На его волосы падали отблески всех цветов радуги, а когда он повернул голову и заглянул мне в глаза, в них тоже отражались елочные огни.
— Ты божественно красив, — сдавленным голосом сказала я. — В твоих глазах я вижу леденцы… или бриллианты английской короны…
— Все это я вижу в твоих глазах, Кэти. Ты так прелестна в этой белой ночной рубашке. Мне нравится, когда ты в белой ночной рубашке с голубыми шелковыми лентами. Мне нравится, когда твои волосы веером разбросаны по ковру, и ты кладешь на них щеку, как на шелковую подушку.
|
|
Он подвинулся ближе, так что его голова тоже легла на мои волосы. Еще ближе, коснулся лбом моего лба, я ощутила на лице его теплое дыхание. Я отодвинулась, закинув голову назад и выгнув шею. Я словно бы не чувствовала, что его теплые губы целуют впадинку у горла, дыхание прервалось. Бесконечно длинное мгновение я ждала, когда же он отодвинется, и сама хотела отодвинуться, но почему-то не могла. На меня вдруг снизошел такой мир, такой покой, плоть моя затрепетала в сладком предвкушении.
— Больше не целуй меня, — прошептала я, теснее прижимаясь к нему и удерживая его голову у горла.
— Я люблю тебя, — задохнулся он. — Кроме тебя у меня никого никогда не будет. Когда я стану стариком, я вспомню эту ночь с тобой под елкой, и как ты была добра, позволив мне держать тебя вот так.
— Крис, а тебе обязательно надо уезжать учиться на врача? Ты не можешь остаться здесь и придумать что-нибудь еще?
Он поднял голову и заглянул мне в глаза:
— Кэти, как ты можешь спрашивать? Я мечтал об этом всю свою жизнь, а ты…
Я снова всхлипнула. Я не хотела, чтобы он уезжал! Я стала щекотать его лицо своими локонами, вдруг он вскрикнул и поцеловал меня в губы. Легким таким поцелуем, но, испуганная, я отпрянула, пока он не перерос во что-то большое. Он начал говорить сумасшедшие, дикие вещи, что-то о том, как я похожа на ангела.
— Кэти, посмотри на меня! Не отворачивайся и не притворяйся, что ты не понимаешь, что я делаю, что я говорю! Посмотри, как ты меня мучаешь! Как я могу найти кого-нибудь еще, если ты — частица меня? Моя кровь бежит быстрее — и твоя тоже! Твои глаза вспыхивают ярче-и мои тоже! Не отвергай меня!
|
|
Его дрожащие пальцы расстегивали крошечные обтянутые шелком пуговки моей ночной рубашки, открывая меня до талии. Я закрыла глаза, и как однажды на чердаке, когда он нечаянно поранил мне бок ножницами, лежала бледная, страдающая, ожидая, когда же он поцелуями снимет боль.
— Как прекрасны твои груди, — глубоко вздохнув, сказал он, наклоняясь и прильнув к ним губами. — Я помню, как ты была совсем плоской, а потом грудки начали расти, и ты так стеснялась этого, старалась носить свитеры посвободнее, чтобы я ничего не заметил. Почему ты так стеснялась?
Я парила где-то под облаками, ощущая на груди его нежные поцелуи, но в то же время где-то глубоко-глубоко, в тайных глубинах сознания, я содрогалась. Почему я позволяю ему это? Мои руки прижали его крепче, и когда наши губы опять встретились, именно мои пальцы расстегнули пуговицы его пижамы, чтобы его обнаженная грудь легла на мою обнаженную грудь. Мы томились в жарком слиянии неудовлетворенной страсти, и вдруг я закричала:
— Нет! Это грех!
— Ну так согрешим!
— Тогда не покидай меня! Забудь о том, чтобы стать врачом! Останься со мной! Не уезжай, не оставляй меня! Без тебя я самой себя боюсь. Иногда я делаю безумные вещи. Крис, пожалуйста, не оставляй меня одну! Я никогда еще не оставалась одна, пожалуйста, останься!
— Я должен стать врачом, — сказал они вдруг застонал. — Вели мне отказаться от чего угодно, я отвечу «да». Но не проси меня отказаться от того, что делает меня мной. Ты ведь не откажешься от танцев, правда?
Я не знаю, наверное, я отвечала на его жадные поцелуи, потому что огонь, сжигавший нас, пылал все сильнее, толкая к краю пропасти.
— Порой я так люблю тебя, что не в силах держать себя в руках, — плакал он. — Если бы я обладал тобою сейчас, ты испытала бы не боль, а одну лишь радость.
Внезапно он раздвинул свои горячие губы и языком заставил раскрыться мои; меня словно пронзил разряд электрического тока.
— Я люблю тебя, о, как я люблю тебя! Я думаю о тебе все время, ты снишься мне во сне, — бормотал он, и его дыхание становилось все чаще и тяжелее, и мое тело победило меня: оно было полно желания и готово его удовлетворить.
Разумом я хотела оттолкнуть его, но не могла, я его желала! Я задыхалась от стыда!
— Не здесь, — говорил он между поцелуями. — Наверху, в моей комнате.
— Нет! Я твоя сестра, и твоя комната слишком близко от Пола. Он услышит.
— Тогда в твоей. Кэрри из пушки не разбудишь.
Не успела я понять, что происходит, как он схватил меня на руки, подбежал к задней лестнице, поднялся в мою комнату и упал вместе со мной на кровать. Сняв с меня ночную рубашку, а с себя пижаму, он принялся завершать то, что начал. Я не хотела этого! Я не хотела, чтобы это когда-нибудь случилось снова!
— Перестань! — крикнула я, выкатилась из-под него и упала на пол.
В мгновение ока он оказался на полу со мной. Мы катались по полу и боролись, два обнаженных тела, как вдруг наткнулись на что-то жесткое.
И тогда он остановился. Он смотрел на коробку печенья, буханку хлеба, яблоки, апельсины, фунт сыра чеддер, несколько банок рыбных консервов, бобы, томатный сок. Консервный нож, тарелки, стаканы, ложки и вилки.
— Кэти! Зачем ты таскаешь у Пола продукты и прячешь их у себя под кроватью?
Я потрясла головой, смутно понимая, зачем я взяла и спрятала еду, села и дотянулась до своей ночной рубашки и стыдливо прикрылась ею.
— Уйди! Оставь меня! Я люблю тебя только как брата, Кристофер!
Он подошел, обнял меня и положил голову мне на плечо.
— Прости. Милая, я знаю, зачем ты прячешь еду. Ты боишься, что в один прекрасный день нас опять запрут и хочешь быть во всеоружии. Ты понимаешь, что я — тот единственный человек, который это понимает? Позволь мне любить тебя еще раз, Кэти, всего только раз, чтобы пронести это сквозь свою жизнь. Позволь мне дать тебе наслаждение, какого я не давал тебе прежде, на всю оставшуюся жизнь!
Я влепила ему пощечину!
— Нет! — вскричала я. — Больше никогда! Ты обещал, к я думала, ты сдержишь обещание! Если тебе нужно стать врачом, уехать и покинуть меня — нет, и всегда будет нет! — Я быстро замолчала. Я не хотела этого сказать. — Крис… не смотри на меня так, пожалуйста!
Он медленно натягивал пижаму, с горечью глядя на меня.
— Мне не будет жизни, если я не стану врачом, Кэти.
Я зажала рот обеими руками, чтобы не закричать. Что со мной творится? Я не могу требовать, чтобы он отказался от своей заветной мечты. Я не хочу быть, как моя мать, которая заставляет страдать всех вокруг, чтобы ей было хорошо. Я кинулась в его объятия и заплакала. Случилось так, что мой брат стал моей первой, вечной, юной любовью, которой никогда, никогда не расцвести!
Потом я лежала одна, с открытыми глазами, и безнадежно слушала, как за окнами завывает холодный ветер.
ПРОСМОТР
Через день после Рождества ровно в час я должна была быть в Грингленне, где располагался дом Барта Уинслоу и Балетная школа Розенковой.
Мы все залезли в машину Пола и приехали за пять минут до начала.
Мадам Розенкова велела мне называть ее мадам Мариша, если я буду принята, а если не буду, то мне вообще не придется обращаться к ней. На ней было только черное трико, демонстрирующее каждую выпуклость и впадину ее великолепного тела, стройного и тренированного, несмотря на то, что ей было уже, должно быть, около пятидесяти. Ее муж Джордж тоже был в черном, но его прекрасное мускулистое тело уже немного выдавало возраст: у него намечался животик. Еще к просмотру готовились двадцать девочек и три мальчика.
— Какую вы выбрали музыку? — спросила она. Казалось, что ее муж вообще никогда не разговаривает, хотя он не сводил с меня своих умненьких птичьих глазок.
— «Спящая красавица», — тихо сказала я, полагая, что партия Авроры самая выигрышная партия классического репертуара, так зачем же выбирать менее показательную вещь? — Я могу исполнить одна «Адажио роз».
— Отлично, — саркастически сказала она. И добавила: — Я сразу подумала по твоему виду, что ты захочешь «Спящую красавицу».
Я пожалела, что не выбрала что-нибудь попроще.
— Какого цвета трико ты хочешь?
— Розового.
— Я так и думала.
Она вытащила мне розовое трико, как бы наугад сняла с полки, где рядами стояли дюжины пар пуантов, одну и бросила ее мне. Как ни невероятно это звучит, пуанты оказались мне точно впору. Переодевшись, я села к длинному туалетному столику заплести волосы. Мне не надо было подсказывать, что мадам захочет видеть мою шею и все, что этому мешает, не понравится ей. Я это знала и так.
Едва я вместе со стайкой хихикающих девчонок закончила одеваться и причесываться, мадам Мариша просунула в дверь голову посмотреть, готова ли я. Ее угольно-черные глаза критически ощупали меня.
— Неплохо. Пойдем. — Приказала она и пошла вперед.
Я смотрела на ее сильные ноги с мощными мускулами. Зачем она нарастила эти чудовищные мускулы? Я не собираюсь стоять на пуантах столько, я не хочу, чтобы мои ноги стали такими же! Ни за что!
Она привела меня на большую арену с блестящим полом, который на самом деле был не таким уж и скользким. По стенам располагались места для зрителей, я нашла глазами Криса, Кэрри, Хенни и доктора Пола. Теперь мне казалось, что лучше бы их здесь не было. В случае провала они увидят мое унижение. Там было еще восемь-десять человек, но на них я не обратила внимания. Девочки и мальчики из труппы сгрудились сбоку. Я боялась больше, чем думала. Конечно, я немного тренировалась с тех пор, как мы сбежали из Фоксворт Холла, но не с таким прилежанием, как на чердаке. Мне бы надо было упражняться целую ночь, приехать сюда заранее, чтобы успеть размяться, тогда бы, может быть, я не нервничала так сильно.
Я хотела бы оказаться последней, чтобы посмотреть на остальных и поучиться на их ошибках или на их достоинствах. Чтобы соизмерить себя с ними и понять, что делать.
Джордж сел за пианино. Я проглотила комок в горле: во рту пересохло, сердце часто колотилось в груди, а глаза, как магнитом, тянуло к местам зрителей. Там Крис, и в его голубых глазах, как всегда, гордость, вера в меня, восхи-щение, ободрительная улыбка — все то, что придает мне столько сил. Мой милый возлюбленный брат Кристофер Долл, когда он нужен мне, он всегда тут как тут, он готов ради меня на все, с ним я вдвое лучше, чем без него Господи, помолилась я, сделай так, чтобы все прошло хорошо! Дай мне оправдать его ожидания!
Я не могла смотреть на Пола. Он хочет быть моим отцом, а не палочкой-выручалочкой, волшебным амулетом. Если я провалюсь и опозорю его, он будет смотреть на меня совсем по-другому. Я потеряю в его глазах все cвое очарование. Стану как все.
Легкое прикосновение к моей руке заставило меня подпрыгнуть. Передо мной стоял Джулиан Маркет.
— Ни пуха ни пера, — шепнул он и улыбнулся, показав свои удивительно белые красивые зубы. Его темные глаза озорно блестели. Он был выше, чем обычно бывают танцовщики, почти шести футов, и скоро я узнала, что ему девятнадцать лет. Его кожа была столь же чистой гладкой, как моя, но по контрасту с темными волосам! казалась очень бледной. На его волевом подбородке была ямочка, а еще одна, на правой щеке, то появлялась, исчезала по его желанию. Я поблагодарила его за доброе пожелание, растроганная его теплым взглядом.
— О, — сказал он в ответ на мою улыбку, — ты действительно красивая девочка. Как жаль, что ты еще ребенок.
— Я не ребенок!
— Тогда кто же ты, старушка лет восемнадцати? Я опять улыбнулась, весьма польщенная, что выгляжу такой взрослой:
— Может быть, а может быть и нет.
Он усмехнулся, словно знал все мои ответы заранее. Может быть, он действительно знал все заранее, он похвастался, что считается одним из лучших танцовщиков Нью-Йоркской труппы.
— Я здесь только на каникулы, навестить мадам. Скоро вернусь в Нью-Йорк, домой.
И он оглянулся по сторонам, словно «провинция» надоела ему без меры, а мое сердце упало. Я надеялась, что мне придется работать с ним.
Мы обменялись еще несколькими словами, и зазвучала моя музыка. Я вдруг перенеслась на чердак с гирляндами бумажных цветов, развешенными на стропилах, вокруг — никого, только я и тот тайный возлюбленный, который всегда танцевал со мной, постоянно ускользая, не позволяя к себе приблизиться и посмотреть в лицо. Поначалу мне было страшно, но я танцевала и все делала правильно, все антраша, пируэты, взмахи рук, старалась держать глаза широко открытыми и обращать лицо к зрителям, которых не видела. И магия танца захватила меня. Я танцевала без плана и расчета, музыка подсказывала мне, что делать и как, я слилась с ней воедино и не могла уже сделать ошибки. И как всегда, тайный возлюбленный танцевал со мной, но теперь я видела его лицо! Его прекрасное бледное-бледное лицо с пылающими темными глазами, рубиновыми губами и иссиня-черными волосами — Джулиан!
Как во сне, я видела: вот он протягивает ко мне сильные руки, падая на одно колено и изящно оттягивая назад другую ногу, вот он глазами делает мне знак пробежаться и склониться в его раскрытые объятия… Я была на полпути к нему, как вдруг страшная боль пронзила мой живот. Я перегнулась пополам и закричала. У меня под ногами растекалась огромная лужа крови. Кровь струилась по ногам, пачкала пуанты, пятнала розовое трико. Я поскользнулась и упала на пол, так ослабев, что не могла подняться и лежала, словно издалека слыша плач. Не свой плач. Плакала Кэрри. Я закрыла глаза, не в силах думать о том, кто поднимает меня. Словно издалека доносились голоса Пола и Криса. Крис склонился надо мной и прижался ко мне лицом, слишком явно обнаруживая свою любовь, это одновременно успокоило и испугало меня: я не хотела, чтобы Пол видел. Крис начал говорить что-то ободрительное, как вдруг нахлынула тьма и унесла Далеко-далеко, туда, где никто не любил меня.
И моя балетная карьера, не успев начаться, безвозвратно закончилась.
Я очнулась от тяжелого забытья. На больничной кровати, держа мою слабую руку, сидел Крис. Его голубые глаза… Боже, какие глаза…
— Эй, — тихо сказал он, гладя мои пальцы. — Вот жду, когда ты придешь в себя.
— Сам «эй».
Он улыбнулся, наклонился и поцеловал меня в щеку.
— Скажу тебе, Кэтрин Долл, что ты умеешь закончить танец на драматической ноте.
— Что поделаешь — талант. Истинный талант. Может, лучше пойти в актрисы?
— Может, но вряд ли ты пойдешь. — Пожал плечами он.
— Ох, Крис, — слабо простонала я. — Вот я и упустила свой шанс. Что это со мной было?
Я чувствовала, что мои глаза полны ужаса. Ужаса, что он понял и знает причину. Он наклонился, взял меня в объятия и прижал к своей груди.
— Жизнь дает нам не один шанс, Кэти, ты же знаешь. Тебе пришлось сделать чистку. Ничего страшного, к завтрашнему дню ты будешь на ногах и совершенно здорова.
— Что такое «чистка»?
Он улыбнулся и нежно коснулся моей щеки. Он постоянно забывал, что я не так искушена в медицине, как он.
— Это такая процедура, при которой женщине раскрывают шейку матки и инструментом называемым кюретка, выскребают из матки все лишнее, отмершие ткани. Твои небывшие месячные скопились там и вырвались наружу.
Наши глаза встретились.
— Вот и все, Кэти. Все, ничего больше.
— А кто выскребал? — прошептала я, боясь, что Пол.
— Гинеколог по имени доктор Джарвис, друг нашего доктора. Пол сказал, что он лучший гин в округе.
Я откинулась на подушки, не зная, что и думать. Ведь всегда, когда происходит что-то подобное, всем стараются внушить именно это. Господи, почему жизнь так жестока ко мне!
— Открой глаза, возлюбленная моя Кэтрин, — сказал Крис. — Не принимай это так близко к сердцу, дело не стоит того. Лучше обрати свой взор вон туда, на туалетный столик, и посмотри, сколько там прекрасных цветов, настоящих, не бумажных. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я украдкой взгляну в карточки?
Разумеется, я не возражала, и он принес со столика и вложил мне в руку маленький белый конверт. Я смотрела на огромный букет цветов, думая, что это от Пола, и только потом мой взгляд упал на карточку в руке. Пальцы мои дрожали, когда я вынимала из конверта маленькую записку и читала:
«Надеюсь, ты скоро поправишься. Я жду тебя в следующий понедельник, ровно в три часа.
Мадам Мариша».
Мариша! Меня приняли!
— Крис, Розенковы берут меня!
— Разумеется, берут, — мягко сказал он. — Иначе были бы полными дураками. Но эта женщина повергает меня в ужас! Не хотел бы я, чтобы она имела хоть какую-то власть над моей жизнью! Но я думаю, ты с ней управишься: в случае чего зальешь ей ноги кровью.
Я села и обняла его.
— Похоже, счастье улыбается нам, Крис? Правда?
Он кивнул, улыбнулся и показал на другой букет от Джулиана Маркета, с запиской: «Увидимся, когда я снова прилечу из Нью-Йорка, Кэтрин Долл, так что не забывай меня».
Из-за плеча Криса я увидела, что Пол вошел в комнату и, нахмурившись, замешкался у двери, увидев наше объятие. Затем натянул на лицо улыбку и шагнул вперед. Мы с Крисом отпрянули друг от друга.
СНОВА ШКОЛА
Пришло время нам разлучиться. Мы сдавали экзамены, чтобы определить свой уровень, и, к великому удивлению Криса, да и моему, сдали их очень хорошо. Я была направлена в десятый класс, Кэрри — в третий, а Крис — в подготовительный класс колледжа. Но Кэрри не испытала никакой радости по этому поводу.
— Нет, нет! — плакала она, готовясь затопать ногами и сжимая кулачки, чтобы броситься на того, кто посмеет ее заставить. — Не хочу в частную школу для прелестных маленьких девочек! Не поеду! Вы меня не заставите! Я все скажу доктору Полу и Кэти!
Меня тоже не слишком радовала мысль отдать Кэрри в частную школу в десяти милях от города. А через день после нее уедет и Крис, и я останусь одна, а ведь мы давали торжественную клятву никогда, никогда не разлучаться! Но я, посадив Кэрри на колени, принялась ласково объяснять ей, как долго доктор Пол выбирал эту очень специальную школу и уже заплатил громадное количество денег за ее обучение. Она же зажмурилась и старалась не слушать.
— Это вовсе не школа для прелестных маленьких девочек, Кэрри, — говорила я, целуя ее в лоб. — Это школа для богатых девочек, чьи родители могут позволить себе все самое лучшее. Ты можешь гордиться, нам очень повезло, что доктор Пол наш законный опекун.
Убедила ли я ее? Но разве я ее хоть когда-то хоть в чем-то убедила!
— Я все равно не хочу туда ехать, — капризно ныла она. — Почему я не могу ходить в твою школу, Кэти? Почему я должна уезжать туда, где я буду совершенно одна, где никого не будет рядом?
— Никого? — я засмеялась, чтобы скрыть то, что на самом деле чувствовала, а чувствовала я те же самые страхи. — Там-то ты будешь не одна! Там будет сотня девочек примерно твоего возраста. Тебе нужна начальная школа, а я буду ходить в среднюю.
Я покачивала ее и гладила ее длинные шелковистые волосы, потом повернула ее прелестное кукольное личико к себе. Какой красавицей она была бы, если бы ее тело развилось пропорционально слишком большой голове!
— Кэрри, четыре человека в этом мире любят тебя очень сильно: доктор Пол, Хенни, Крис и я. Мы все хотим тебе только добра, и хотя несколько миль будут нас разделять, мы будем все время думать о тебе, сердцем мы будем с тобой. И на каждый уикэнд ты будешь приезжать домой. Да и потом, хочешь верь, хочешь нет, школа — не такая уж скучная штука, на самом деле там очень весело. Ты будешь жить в одной комнате с девочкой твоего возраста, вы будете обсуждать учителей. А самое приятное то, что все девочки будут говорить тебе, что ты самая красивая. Тебе, должно быть, хочется пообщаться с другими детьми. Я знаю, что когда много девочек собирается вместе, это очень интересно. Можно играть в разные игры, создавать всякие секретные общества и партии, можно шептаться и хихикать всю ночь. Тебе понравится.
Да. Конечно. Ей понравится.
Кэрри дала себя уговорить только после того, как излила водопад слез, и в глазах ее читалось, что она соглашается только из уважения ко мне и своему большому благодетелю, которого она очень любила, а ей эта Школа для богатых девочек — все равно что спать на гвоздях. Как раз когда она говорила: «И что, мне нужно будет оставаться там долго-долго?», Пол и Крис вошли в гостиную. Они часами уединялись в кабинете Пола: Пол натаскивал Криса по химии, за годы взаперти тот несколько отстал.
Пол посмотрел на Кэрри, увидел ее печаль, повернулся и направился в холл. Через минуту он вернулся с большой коробкой, обернутой пурпурной бумагой и перевязанной широкой красной атласной лентой.
— Это моей любимой блондинке, — добродушно сказал он.
Кэрри уставилась на него огромными страдающими глазами и неуверенно улыбнулась. Потом в восторге крикнула «О!», развернула свой подарок, и мы увидели ярко-красную, обитую кожей шкатулку с двумя отделениями: для косметики, с золотой расческой, щеточкой, зеркальцем и множеством пластмассовых баночек и флакончиков, и для письменных принадлежностей, чтобы писать письма домой.
— Какая пре-е-елесть! — воскликнула она, совершенно покоренная тем, что все такое красное. — Я и не знала, что бывают красные шкатулки с золотым зеркальцем внутри!
Я посмотрела на Пола: ведь маленькой девочке не нужна косметика? И, словно прочитав мои мысли, он сказал:
— Я знаю, это вещь взрослая, но я хотел подарить ей что-нибудь такое, что прослужит много лет. Пройдут годы, она посмотрит на эту шкатулку и вспомнит меня.
— Это самая красивая шкатулка из всех, что я видела, — живо сказала я. — Положи в нее еще свою зубную щетку, пасту, тальк и туалетную воду.
— Я не собираюсь класть в мою шкатулку никакой гнусной туалетной воды!
И все мы рассмеялись. Потом я взбежала по лестнице и вошла в свою комнату, чтобы достать маленькую коробочку, которую припрятала для Кэрри. Но, возвращаясь в гостиную с коробочкой в руках, вдруг засомневалась: может быть не стоит давать ее Кэрри, будить старые воспоминания?
— Кэрри, в этой коробочке твои старые друзья. Если в школе для девочек из хороших семей мисс Эмили Дин Кэлхаун тебе вдруг станет немножко одиноко, откроешь ее и посмотришь, что там внутри. И никому ее не показывай, даже самым близким друзьям.
Она широко распахнула глаза, увидев крошечных фарфоровых человечков и их фарфорового ребеночка, которого она особенно любила, украденных мною из огромного сказочного кукольного дома, на чердаке она все время с ним играла. Из всего дома я взяла только кроватку.
— Мистер и миссис Паркинс и детка Клара! — выдохнула Кэрри со слезами счастья в больших голубых глазах. — Откуда они взялись, Кэти?
— Ты знаешь откуда.
Она посмотрела на меня, обеими руками держа коробку с хрупкими куколками, покоящимися в вате, и деревянной кроваткой ручной работы — бесценное сокровище, прабабушкино наследство.
— Кэти, где мама?
О, Господи! Именно на этот вопрос мне меньше всего хотелось отвечать.
— Кэрри, ты же знаешь, мы договорились говорить всем, что наши родители оба умерли.
— Мама умерла?
— Нет, но мы делаем вид, что да.
— Почему?
И я опять должна была объяснять Кэрри, что мы никому не должны говорить, кто мы на самом деле, и что наша мама жива, а то опять окажемся на чердаке. Она сидела на полу рядом со своей новой шкатулкой, держа на коленях коробочку с куклами, и смотрела на меня огромными, ничего не понимающими глазами.
— Я имею в виду, Кэрри, ты не должна упоминать о другой семье, кроме Криса, меня, доктора Пола и Хенни. Понимаешь?
Она кивнула, но, судя по скривившимся губам, по выражению лица, не поняла. Она все еще хотела к маме!
И вот настал ужасный день, когда мы повезли Кэрри за десять миль от границы Клермонта поступать в умопомрачительную частную школу для дочек богачей. Школа занимала огромное белое здание с портиком и колоннами, а табличка у входной двери гласила: «Основано в 1824 году».
В теплом и уютном кабинете нас приняла наследница основателя школы мисс Эмили Дин Дьюхерст, статная красивая женщина с гладкими седыми волосами и лицом без единой морщинки.
— Она прелестный ребенок, доктор Шеффилд. Разумеется, мы сделаем все для того, чтобы учиться здесь ей было удобно и хорошо.
Я наклонилась обнять дрожащую Кэрри и прошептала:
— Держись, постарайся, чтобы тебе здесь понравилось. Не скучай. Каждый уикенд мы будем забирать тебя домой. Ладно?
Она выдавила из себя улыбку и тихо пробормотала:
— Я постараюсь.
Нелегко было уезжать, оставив Кэрри в этом роскошном белом здании колониального стиля.
А на следующий день пришло время и Крису собираться в колледж. Я с болью смотрела, как он пакует вещи, и молчала. Я не могла говорить, и мы боялись взглянуть друг на друга.
Его колледж был еще дальше, в тридцати милях от города. Дома университетского городка были из розового кирпича, но опять с обязательными белыми колоннами. Поняв, что мы хотим остаться наедине, Пол удалился под каким-то довольно неуклюжим предлогом, сказав, что хочет посмотреть сад. Мы с Крисом уединились в нише окна-фонаря; мимо постоянно пробегали молодые люди, бросая на нас любопытные взгляды. Я хотела бы его обнять и прижаться щекой к его щеке, ведь это было прощанием с любовью. И мы оба знали, что эта любовь — навек.
— Крис, — запинаясь, чуть не плача заговорила я, — что я буду делать без тебя?
Его голубые глаза меняли цвет, как в калейдоскопе, отражая смену его чувств.
— Кэти, ничего уже нельзя изменить, — отрывисто прошептал он, схватив меня за руки. — И когда мы встретимся опять, мы почувствуем то же самое. Я люблю тебя. И всегда буду любить, хорошо это или плохо, я ничего не могу с этим поделать. Я буду заниматься, как зверь, чтобы не оставалось времени думать о тебе, скучать и гадать, что происходит в твоей жизни.
— И станешь самым молодым выпускником медицинского колледжа в истории человечества, — поддразнила я, хотя голос мой был так же отрывист, как и его. — Оставь для меня немножко любви и спрячь ее поглубже в твоем сердце, а я спрячу свою любовь к тебе. Мы не должны повторять ошибки своих родителей.
Он тяжело вздохнул и опустил голову, уставившись в пол у себя под ногами; а может быть, глядя на мои ноги на высоких каблуках, которые мне очень шли.
— Береги себя.
— Конечно. И ты береги себя. Не занимайся слишком много, не отказывай себе в развлечениях и пиши мне не реже раза в день. Я думаю, мы не будем накручивать телефонные счета.