— Это ты, — сказала я, — была соседкой Кэрри, так ведь?
— Я, — прошептала она.
— А что это у тебя в кармане?
Она дернула головой в мою сторону. Ее глаза сверкнули зеленым огнем, а губы сжались.
— Не ваше дело!
— Мисс Тауэре! — одернула ее мисс Дьюхерст. — Ответьте на вопрос мисс Долленгенджер.
— Там мой кошелек, — сказала Сисси Тауэре, с вызовом глядя на меня.
— Какой набитый кошелек, — сказала я и, внезапно потянувшись к ней, схватила Сисси Тауэре за колени.
Свободной рукой я, несмотря на ее сопротивление, вытащила у нее из кармана голубой шарф. Из шарфа выпали мистер, миссис Паркинс и детка Клара. Я взяла трех кукол в руки и спросила:
— Почему у Вас куклы моей сестры?
— Это мои куклы! — бросила она, и ее сверкающие глаза злобно сузились.
Девчонки вокруг стали сдавленно хихикать и перешептываться.
— Ваши? Эти куклы принадлежат моей сестре.
— Вы лжете! — выпалила она в ответ. — Вы воруете мои вещи, и мой отец может бросить вас в тюрьму!
— Мисс Дьюхерст! — приказал этот маленький демон, протягивая руку, чтобы забрать у меня кукол. — Велите ей оставить меня в покое! Мне она не нравится, так же как ее карлица-сестрица!
Я поднялась на ноги и нависла над ней. Руку с куклами я отвела за спину. Она бы убила меня, чтобы получить их назад.
— Мисс Дьюхерст! — завопил этот дьяволенок, бросаясь на меня. — Мои мамочка и папочка подарили мне их на Рождество!
— Ты лжешь, чертовка! — сказала я, сгорая от желания ударить ее по ее бесстыжему личику. — Ты украла этих кукол и кроватку у моей сестры. И потому, что ты это сделала, Кэрри сейчас в крайней опасности.
Я знала это. Я это чувствовала. Кэрри нуждалась в немедленной помощи.
— Где моя сестра? — заорала я.
|
|
Я в упор смотрела на рыжеволосую девочку по имени Сисси, понимая, что она знает, где Кэрри, но ни за что не скажет. Это было написано в ее глазах, в ее злобных презрительных глазах. Именно тогда заговорила Лэси Сенджон и рассказала про то, что они делали с Кэрри прошлой ночью.
О, Господи! Для Кэрри не было места более ужасного, чем крыша, любая крыша! Я унеслась мыслями в прошлое, когда Крис и я пытались выносить близнецов на крышу в Фоксворт Холле, держать их на свежем воздухе и солнце, чтобы они росли. А они визжали и брыкались, как безумные.
Я крепко-крепко зажмурилась и попыталась сосредоточиться на Кэрри, где, где, где? И вдруг я увидела ее, скрюченную в темном углу, а по обеим сторонам от нее были стены — как ущелье.
— Я сама хочу посмотреть на чердаке, — сказала я мисс Дьюхерст, а она быстро ответила, что они тщательно осмотрели чердак и все время звали Кэрри.
Но они не знали Кэрри, как знала ее я. Они не знали, что моя маленькая сестра могла уходить в страну Никогда, где речи не существовало, особенно если она была в шоке.
Все учительницы, Крис, Пол и я поднялись на чердак. Он был таким, как обычно — огромным, темным и пыльным местом. Но там не было ни старой мебели под серыми пыльными простынями, ни вещей из прошлого. Там были только штабеля старых оконных рам.
Кэрри была там. Я чувствовала это. Я чувствовала ее присутствие, как будто она протянула руку и дотронулась до меня, хотя, оглядываясь вокруг, я не видела ничего кроме рам.
— Кэрри! — позвала я, как могла громко. — Это я, Кэти. Не прячься, не молчи от страха! Твои куклы у меня, со мной доктор Пол и Крис. Мы приехали забрать тебя домой, и мы больше никогда не пошлем тебя в школу!
|
|
Я толкнула локтем Пола.
— Теперь ты скажи.
Он заговорил не своим обычным мягким голосом, а как можно громче:
— Кэрри, если только ты меня слышишь! Все будет так, как говорит твоя сестра. Мы хотим, чтобы ты жила с нами дома. Прости меня, Кэрри. Я думал, тебе здесь понравится. Теперь я понял, что ты не могла быть счастлива здесь. Кэрри, пожалуйста, выходи, ты так нужна нам.
Тогда мне показалось, что я услышала легкий шорох. Я бросилась в ту сторону, Крис — за мной. Я знала о чердаках все, как искать, как находить.
Я остановилась так внезапно, что Крис даже на меня налетел. Впереди за темными тенями от штабелей рам я заметила Кэрри. Она все еще была в ночной рубашке, рваной, грязной и окровавленной, с завязанными глазами. Ее золотистые волосы мерцали в пробивавшихся лучах света. Ее нога была странно вывернута.
— О, Господи, — одновременно прошептали Крис и Пол. — Кажется, у нее сломана нога.
— Подожди, — тихо остановил меня Пол и обеими руками удержал меня за плечи, когда я уже собралась броситься к Кэрри. — Посмотри на эти рамы, Кэти. Одно неловкое движение, и они обвалятся на тебя и Кэрри.
Где-то за моей спиной одна из учительниц застонала и начала молиться. Как Кэрри смогла, связанная и невидящая, протиснуться в этот проход, было абсолютно непонятно. Взрослому это бы не удалось. Но я, я могла сделать это, я была еще достаточно маленькой.
Начав говорить, я уже решала, что делать.
— Кэрри, делай точно так, как я скажу. Не сворачивай ни налево, ни направо. Ляг на живот в направлении моего голоса. Я подползу к тебе и подхвачу за руки. Подними повыше голову, чтобы не поцарапать лицо. Доктор Пол возьмет меня за ноги и вытянет нас обоих.
|
|
— Скажи ей, что ноге будет больно.
— Ты слышала, что сказал доктор Пол, Кэрри? Ноге будет больно, поэтому не ворочайся, когда это почувствуешь. Это дело двух-трех секунд, а потом доктор Пол вылечит твою ногу.
Кажется, прошли часы, пока я протиснулась в этот тоннель из шатавшихся и скрипевших рам, когда же я взяла ее за плечи, я услышала, как доктор Пол крикнул:
— Хорошо, Кэти!
И он быстро и сильно дернул. Повалились деревянные рамы, поднялась страшная пыль. Я была около Кэрри, вынимая кляп и развязывая ей глаза, а доктор распутывал веревки на руках. Потом Кэрри прижималась ко мне и все время моргала, потому что свет резал ей глаза, она плакала от боли и от ужаса, от вида учителей, от сломанной ноги. В карете скорой помощи, которая приехала, чтобы отвезти Кэрри в больницу, я и Крис сидели на одном сидении и держали Кэрри за руки. Пол ехал за нами на своей белой машине, он хотел быть там и проследить за ортопедом, который будет осматривать ногу Кэрри. Рядом с Кэрри на подушке лежали с застывшими улыбками и неподвижными туловищами ее три куклы. Тогда я вспомнила. Теперь пропала и кроватка, как много лет назад пропала колыбель.
Сломанная нога Кэрри помешала летнему путешествию, которое планировал для нас доктор. Я опять внутренне злилась на маму. Это ее вина; нас всегда наказывали из-за нее. Как несправедливо, что Кэрри должна была лежать, и мы не могли отправиться на север, а наша матушка тем временем разъезжала туда-сюда, ходила на приемы, водила дружбу с кинозвездами, как будто нас вовсе не существовало. Теперь она, видите ли, на Ривьере. Я вырезала заметку из грингленской колонки светских новостей и вклеила ее в свой огромный альбом мести. Эту заметку я сначала показала Крису. Я не показывала ему всех. Не хотела, чтобы он знал, что я подписалась на газету из Виргинии, которая рассказывала обо всем, что делали Фоксворты.
— Откуда у тебя это? — спросил он, отдавая мне вырезку.
— Из грингленнской газеты, она уделяет высшему обществу больше внимания, чем клермонтская «Дейли ньюс».
— Я, в отличие от тебя, хочу обо всем забыть! — резко сказал он. — Ведь сейчас у нас все не так плохо, правда? Нам повезло, что мы с Полом, и нога Кэрри заживет. А на следующий год поедем в Новую Англию.
Откуда ему было знать? Ведь ничто не дается дважды. Может на следующее лето мы будем очень заняты, или у Пола не будет времени.
— Ты же «почти врач», значит понимаешь, что нога может и не расти, пока она в гипсе. Он странно посмотрел на меня.
— Если бы она росла так же, как другие дети, такая опасность бы существовала. Но, Кэти, она же почти не растет, поэтому вряд ли одна нога будет короче другой.
— Ну и отправляйся читать свою «Анатомию»! — взвилась я, разозлившись на то, что он никогда не придавал значения тому, что я считала маминой виной.
Он не хуже меня знал, что Кэрри не растет. Лишенная любви, солнца, свободы — да это чудо, что она выжила! И еще мышьяк! Будь проклята мама!
День за днем я собирала заметки и фотографии из разных газет. На это уходила большая часть моих карманных денег. Хоть я и смотрела на все снимки мамы с ненавистью, но на ее мужа я взирала с восхищением. Каким красивым и прекрасно сложенным был ее муж, какая у него была замечательно бронзовая кожа! Я смотрела на фотографию, на которой он поднимал бокал с шампанским в честь своей жены во вторую годовщину их свадьбы.
В тот вечер я решила послать маме записочку. Послать срочной почтой, чтобы ее переслали.
«Уважаемая миссис Уинслоу!
Я великолепно помню лето вашего медового месяца. Это было замечательное лето, в горах было так упоительно, не то что в запертой комнате с неоткрывающимися окнами.
Примите мои поздравления и наилучшие пожелания, миссис Уинслоу, и я надеюсь, что все грядущие лета, зимы, весны и осени вас будут преследовать воспоминания о летах, зимах, веснах и осенях, которые были у ваших дрезденских куколок.
Теперь не ваши, Кукла-доктор.
Кукла-балерина.
Кукла-до-сих-пор-малютка.
Мертвая кукла».
Я помчалась отправлять письмо, и не успела я опустить его в почтовый ящик, как тут же захотела забрать его назад. Крис возненавидел бы меня за это.
В ту ночь шел дождь, я встала, чтобы посмотреть на грозу. Дождь стекал по стеклу, а слезы — по моим щекам. Был вечер субботы, Крис был дома. Он сидел на веранде, и дождь лил на его пижаму, она намокла и прилипла к телу.
Он заметил меня почти сразу и, ни слова не говоря, вошел в мою комнату. Мы прижались друг к другу, я плакала, а он изо всех сил сдерживался. Я очень хотела, чтобы он ушел, хоть и крепко держалась за него, рыдая у него на плече.
— Что ты, Кэти, что за слезы? — спросил Крис, а я все не могла успокоиться.
— Крис, — наконец смогла выговорить я, — ты ведь больше ее не любишь, правда?
Он не ответил мне сразу. От этого у меня кровь закипела в жилах.
— Любишь! — закричала я. — Как ты можешь, после всего, что она сделала с Кори и Кэрри? Крис, что с тобой, почему ты все еще ее любишь, когда должен был бы ненавидеть, как ненавижу ее я?
Он по-прежнему молчал. И в его молчании был ответ. Он продолжал ее любить, потому что иначе он не мог бы любить меня. Каждый раз, когда он смотрел на меня, он видел ее, ее такой, какая она была в юности. Крис был, как папа, который просто не мог устоять перед такой красотой. Но это было только внешнее сходство. Я не была слабой! Я не была беспомощной! Я могла бы придумать тысячу способов заработать на жизнь, чтобы не запирать своих четверых детей в какой-то жалкой комнате и не оставлять их под присмотром злобной старухи, которая заставляла их страдать за чужие грехи!
Пока я была погружена в свои мстительные мысли о том, как разрушить ее жизнь, Крис продолжал нежно целовать меня. Я даже не замечала этого.
— Прекрати! — крикнула я, когда его губы прижались к моим. — Оставь меня в покое! Ты любишь меня не так, как я хочу, чтобы меня любили — ради меня самой! Ты любишь меня, потому что я похожа на нее! Я иногда ненавижу свое лицо!
Он выглядел таким обиженным, когда шел к двери.
— Я только хотел успокоить тебя, — сказал он разбито. — Не превращайся в уродину.
Мои опасения, что нога Кэрри после гипса будет короче здоровой, оказались беспочвенными. Очень скоро после того, как сняли гипс, она стала ходить не хуже, чем прежде.
Приближалось начало учебного года. Крис, Пол и я посовещались и решили, что лучше всего будет отдать Кэрри в обычную школу, чтобы днем она могла возвращаться домой. Ей нужно будет проходить только три квартала до остановки автобуса. На том же автобусе в три часа дня она будет возвращаться домой. До моего возвращения с занятий она будет проводить время на большой уютной кухне с Хенни.
Наступил сентябрь, прошел ноябрь, а у Кэрри так и не появилось ни одной подружки. Ей отчаянно хотелось компании, но она по-прежнему оставалась посторонней. Она искала кого-то такого же близкого, как сестра, а находила только подозрительность, враждебность и насмешки. Казалось, Кэрри будет бесконечно бродить по школьным коридорам, так и не найдя друга.
— Кэти, — говорила мне Кэрри, — со мной никто не хочет дружить.
— Обязательно захотят. Рано или поздно они поймут, какая ты милая и замечательная. И у тебя есть мы, мы тебя любим и восхищаемся тобой, поэтому не беспокойся о других. Не важно, что они думают!
Кэрри спала на кроватке рядом с моей, и каждый вечер я видела, как она опускается на колени, складывает свои ладошки и молится:
— И, пожалуйста, Господи, дай мне найти мою маму. Мою настоящую маму. И еще прошу, Господи, дай мне хоть немного вырасти. Не такой высокой, как мама, но хотя бы, как Кэти. Пожалуйста, Господи, пожалуйста!
Я лежала на своей кровати, слушала это, уставившись в потолок, и ненавидела маму, ненавидела и презирала. Как могла Кэрри все еще ждать маму, которая была так жестока? Правильно ли поступили мы с Крисом, скрыв от нее мрачную правду о том, что наша мать пыталась убить нас? Что это из-за нее Кэрри не растет?
Кэрри думала, что она одинока и несчастна из-за своего роста. Она знала, что у нее хорошенькое личико и роскошные волосы, но что из того, если личико и волосы принадлежали голове, которая была слишком велика для ее крошечного тела? Красота Кэрри не помогала ей завоевать друзей, скорее наоборот.
— Кукольное личико, ангельские волосы! Приветик, лилипуточка! Или ты
— карлица? Ты что, в цирк собираешься? Будешь там деткой-крошечкой?
И она мчалась домой три квартала от остановки, напуганная, в слезах, доведенная бесчувственными детьми.
— Я плохая, Кэти, — плакала она мне в колени. — Меня никто не любит. Им не нравится, что я слишком маленькая, а голова у меня слишком большая, им даже не нравится, что я хорошенькая — обидно, что это досталось такой крохе.
Я, как могла, пыталась ее успокоить, но не знала, что говорить. Я знала, что она все время смотрит на меня и сравнивает с собой. Она понимала, как хорошо сложена я, и как уродливо — она.
Если бы я только могла поделиться с ней своим ростом! Но я могла дать ей только свои молитвы. Я тоже опускалась на колени и молилась вместе с ней:
— Дай Кэрри вырасти! Пожалуйста, Господи, она такая юная, а это приносит ей столько горестей, она и так много пережила! Будь милосерден! Посмотри на нас. Господи! Увидь нас! Услышь нас!
Однажды днем Кэрри пошла к тому, кто мог почти все, может быть, он поможет ей с ростом.
Пол сидел на задней веранде, пил вино и заедал его крекерами и сыром. Я была на балетном классе, поэтому знаю обо всем в изложении Пола.
— Она подошла ко мне, Кэти, и спросила, нет ли у меня растягивающей машины, которая поможет ей подрасти. Я только вздохнула, когда он мне это рассказывал.
— Я сказал ей, что, даже если бы у меня и была такая машина, — и я знала, что он говорил с любовью и пониманием, безо всякой насмешки, — это была бы очень болезненная процедура. Потерпи, дорогая, ты уже немного подросла. Со временем ты вырастешь. Знаешь, я видел, как коротышки вдруг вытягивались за ночь, когда достигали подросткового возраста.
Тогда она посмотрела на меня своими огромными голубыми глазами, и я увидел в них разочарование. Я не оправдал ее надежд. Это было видно по тому, как она согнулась и опустила голову. Наверное, в нее вселилась надежда, когда жестокие дети рассказали ей про растягивающую машину.
— Неужели в современной медицине нет ничего, что поможет ей подрасти? — спросила я у Пола.
— Я ищу, — ответил он напряженно. — Я бы душу заложил, чтобы помочь Кэрри вырасти так, как она хочет. Я бы поделился с ней своим ростом, если бы только мог.
ТЕНЬ МАМЫ
Мы прожили с нашим доктором полтора года, и время это было полно и трудностей, и радостей. Я была, как крот, выбравшийся на поверхность и увидевший, что ослепительные дни вовсе не такие, как ожидалось.
Я надеялась, что раз мы освободились от Фоксворт Холла, и я уже стала почти взрослой, жизнь поведет меня прямой и ровной дорогой к славе, богатству и счастью. У меня был талант; я видела это по восхищенным глазам мадам и Джорджа. Мадам отрабатывала со мной мельчайшие нюансы. Вся критика, которая мне доставалась, говорила только о том, что я достойна ее стараний сделать из меня не просто замечательную балерину, а выдающуюся.
В летние каникулы Крис работал официантом в кафе с семи утра до семи вечера. В августе он собирался обратно в Дьюкский университет, уже на второй курс. Кэрри проводила время, качаясь на качелях и играя со своими куклами, хотя ей было десять и пора было перестать играть в куклы. Я проводила в балетном классе все пять будней и половину субботы. Моя маленькая сестренка следовала за мной, как тень, когда я приходила домой. Когда меня не было, она была тенью Хенни. Ей нужна была подружка ее возраста, но она никого не могла найти. Теперь она могла доверять свои секреты только фарфоровым куклам: она чувствовала себя слишком взрослой, чтобы вести себя, как ребенок со мной или с Крисом, и еще: она внезапно перестала жаловаться на свой рост. Только ее глаза, грустные молящие глаза говорили о том, как она мечтала быть такой же высокой, как девчонки, которых мы встречали на улицах.
Мне было так больно видеть одиночество Кэрри, и я снова думала о маме и мысленно слала ей всевозможные проклятья. Я надеялась, что ее подвесят за пятки над адским огнем и будут протыкать копьями.
Все чаще я слала маме короткие письма, чтобы она продолжала мучиться, где бы она не была. Она никогда не задерживалась на одном месте достаточно долго, чтобы письма успевали дойти до нее, а если она их и получала, то не отвечала. Я ждала, что письма будут возвращаться со штампом «Адрес неизвестен», но они не возвращались.
Каждый вечер я внимательно прочитывала грингленнс-кую газету, пытаясь выяснить, где моя мать, и чем она занимается. Иногда я что-то находила.
«Миссис Бартоломью Уинслоу вылетела из Парижа в Рим, чтобы посетить новый дом моделей». Я вырезала эту заметку и вклеила ее в свой альбом. О, что я сделаю, когда с ней встречусь! Рано или поздно она вернется в Грин-гленн и будет жить в доме Барта Уинслоу, который стоял отремонтированный и заново обставленный.
Эту заметку я тоже вырезала и долго смотрела на фотографию, которая не льстила ей, как обычно. Это было странно. Обычно она ослепительно улыбалась, чтобы показать всему миру, как она счастлива и довольна своей жизнью.
Крис уехал в свой колледж в августе за две недели до того, как начались мои занятия в школе. В конце января я должна была ее закончить. Я ждала этого с нетерпением, поэтому занималась, как сумасшедшая.
Осень пролетела быстро в отличие от других сезонов, когда время тянулось так однообразно, и мы просто становились старше, а юность была у нас украдена. У меня много времени уходило на то, чтобы следить за действиями и передвижениями матери, а когда я сунула нос в историю семьи Барта, то не пожалела своего драгоценного времени и на это.
Я проводила долгие часы над старыми книгами, читая о семьях, которые основали Грингленн. Его предки появились здесь приблизительно в то время, что и мои — в восемнадцатом веке, они тоже были из Англии и обосновались в той части Виргинии, которая называется сейчас Северной Каролиной. Я подняла голову и уставилась в пространство. Было ли простым совпадением, что и его, и мои предки принадлежали к этой «Потерянной колонии»? Некоторые из мужчин поплыли обратно в Англию, чтобы пополнить запасы, а когда вернулись, то застали колонию заброшенной. Там никто не выжил. И поэтому никто не мог рассказать, что произошло. После революции семейство Уинслоу переехало в Южную Каролину. Как странно. К этому времени Фоксворты тоже были там.
Не проходило ни дня, чтобы я не ожидала встретить свою мать на улицах Грингленна или в магазинах. Я смотрела на каждую встречную блондинку. Ища ее, я заходила в дорогие магазины. Высокомерные продавцы подходили ко мне и спрашивали, чем они могут мне помочь. Конечно, они не могли мне помочь. Я искала свою мать, а на вешалке она не висела. Но она была в городе! Я узнала об этом из светской колонки. Я могла встретиться с ней в любой день!
Одним солнечным воскресным днем я бежала исполнить поручение мадам Мариши, когда вдруг заметила впереди мужчину и женщину, таких знакомых, что у меня чуть сердце не остановилось. Это были они! То, что я увидела ее, так небрежно идущую рядом с ним, наслаждающуюся жизнью, повергло меня в панику! Ком подкатил к горлу. Я осмелилась приблизиться, так что я шла почти рядом. Если она обернется и увидит меня, что я буду делать? Плюну ей в лицо? Да, я мечтала об этом. Я могла бы поставить ей подножку и посмотреть, как она грохнется, потеряв все свое достоинство. Это было бы прелестно. Но я не делала ничего, только дрожала, прислушиваясь к их разговору.
Ее голос был таким нежным и мягким, таким воспитанным и благородным. Я поразилась, какая она до сих пор стройная, какие у нее прекрасные волосы, мягкой волной спадающие с лица. Когда она опять повернулась, чтобы что-то сказать своему спутнику, я увидела ее профиль. Я вздохнула. О, Господи, моя мать в дорогом розовом костюме. Красавица-мать, которую я так любила. Мать-убийца, которая по-прежнему может взять мое сердце и выжать его досуха, потому что я когда-то так ее любила и так ей доверяла; и где-то в глубине меня жила еще маленькая, как Кэрри, девочка, все еще мечтавшая о матери, которую можно любить. Почему, мама? Почему ты любишь деньги больше собственных детей?
Я подавила рыдание, так как она могла бы услышать меня. Чувства мои вышли из-под моего контроля. Я хотела подойти к ней и бросить ей в лицо обвинения прямо перед ее мужем, поразить его и заставить ужаснуться ее. А еще мне хотелось броситься к ней на шею, назвать ее по имени и умолять, чтобы она снова меня полюбила. Но все эти чувства захлестнуло волной презрения и жажды мести. Я не заговорила с ней, ведь я еще не была ни богатой, ни знаменитой. Во мне не было ничего особенного, а она все еще была знаменитой красавицей. Она была одной из самых богатых женщин в округе и одной из самых удачливых.
В тот день я осмелилась на многое, но они не обернулись и меня не увидели. Моя мать была не из тех, кто оборачивается на улице или рассматривает прохожих. Она привыкла к тому, что это на нее все бросают восторженные взгляды. Королевой среди простолюдинов шла она по улице, как будто вокруг не было никого, кроме нее и ее молодого мужа. Насмотревшись вдоволь на нее, я перевела взгляд на ее мужа и стала упиваться его особой, хищной мужской красотой. У него уже не было его пышных усов. Его темные волосы были гладко зачесаны назад и модно подстрижены. Он был немного похож на Джулиана.
Слова, которыми перебрасывались моя мать и ее муж, о многом мне не сказали. Они обсуждали, в какой ресторан пойдут ужинать, и не считает ли он, что мебель, которую они купили сегодня днем, лучше было покупать в Нью-Йорке.
— Я в восторге от дивана, что мы купили, — сказала она голосом, который вернул меня назад в детство. — Он напоминает тот, который я купила как раз перед тем, как убили Криса.
О, да. Тот стоил две с половиной тысячи долларов и был совершенно необходим в одном из углов гостиной. Потом на шоссе погиб папа, и все, что было неоплачено, пришлось возвращать, и его тоже.
Я шла за ними следом, решив, что судьбе решать, заметят они меня или нет. Все равно они здесь и живут в доме Барта Уинслоу. Я тащилась за ними, и меня переполняли мысли о мести, я презирала ее, восхищалась им и думала, как бы ее побольнее ударить. Неужели я трусила! Я не делала ничего, абсолютно ничего! Злясь сама на себя, я помчалась домой и уставилась на себя в зеркало. Я ненавидела собственную внешность, я так была на нее похожа! Провались она пропадом! Я схватила тяжелое пресс-папье с маленького столика, купленного мне Полом, и запустила им в зеркало. «Вот, мамочка! Теперь ты разбилась на куски! Тебя нет, нет, нет!» Потом я долго плакала, а через несколько дней пришел рабочий и заменил зеркало. Дура, вот кто я была, жалкая дура. На это пришлось потратить деньги, которые я отложила на подарок Полу ко дню рождения. Ему исполнялось сорок два.
Но настанет день, и я ей отплачу. Причем так, что меня это не заденет. Это будет больше, чем разбитое зеркало, гораздо, гораздо больше.
ПОДАРОК КО ДНЮ РОЖДЕНИЯ
Обязанности врача и сами пациенты порушили множество моих планов. В тот знаменательный день я пропустила балетный класс и сразу после школы помчалась домой. Хенни я застала на кухне, она трудилась над ужином, меню которого было составлено мной и состояло из любимых блюд Пола. Мясо по креольски с креветками, крабами, рисом, зеленым перцем, луком и грибами — столько всего, что я замаялась отмеривать чайные ложки того и этого. Потом грибы и овощи надо было тушить. Вряд ли я еще раз согласилась бы готовить такое затейливое блюдо.
Едва поставив все в духовку, я принялась печь второй торт из того, что было под рукой, первый не поднялся в середине и не пропекся. Я прикрыла провал толстым слоем глазури и отдала его соседским ребятишкам.
Хенни суетилась вокруг и бросала на меня неодобрительные взгляды.
Когда я уже выкладывала кремом последнюю розочку, прибежал с черного хода Крис с подарком в руках.
— Я не опоздал? — спросил он, переводя дыхание. — Я могу пробыть только до десяти, мне надо успеть на вечернюю перекличку.
— Ты как раз вовремя, — сказала я торопливо, мне уже было пора мчаться наверх, принимать душ и переодеваться. — Накрывай на стол, а Хенни доделает салат.
Конечно, накрывать на стол было ниже его достоинства, но тут он безропотно согласился.
Я вымыла голову и уложила волосы крупными локонами, накрасила серебристо-розовым лаком ногти на руках и на ногах. Сделала макияж, используя весь опыт, который я приобрела из долгих бесед с мадам Маришей и разговоров с продавщицами парфюмерных отделов. Теперь, глядя на меня, никто бы не подумал, что мне только семнадцать. Я спустилась с лестницы, купаясь в восхищенных взглядах Криса, завистливых Кэрри и радостных Хенни.
Я быстро переставила все на столе, переложила хлопушки, дудки и смешные разноцветные клоунские шапочки. Крис надул несколько шариков и подвесил их к люстре. Затем мы сели и стали ждать, когда придет Пол и насладится устроенным для него праздником.
Шли часы, а он не приходил, и тогда я стала шагать взад и вперед по комнате, как шагала мама в тридцать Шестой день рождения папы, а он так и не пришел домой — никогда.
Наконец Крису пора было ехать. Кэрри стала зевать и капризничать. Мы покормили ее и отправили спать. Теперь она спала в собственной комнате, обставленной в бордово-красных тонах. Остались только я и Хенни, мы сидели, смотрели телевизор, а жаркое по-креольски остывало и высыхало, салат таял, потом Хенни стала зевать и отправилась спать. Праздник погиб, я осталась одна, ходила по комнате и волновалась.
В десять часов я услышала, как подъехала машина Пола, и он вошел через заднюю дверь с двумя чемоданами, которые брал с собой в Чикаго. Он кинул мне обычное «Привет!» и только потом заметил, как нарядно я одета.
— Эй, — сказал он, осматривая празднично украшенную столовую, — я что, как-то нарушил ваши планы?
Он был настолько необеспокоен своим опозданием на три часа, что я бы его убила, если бы так не любила. Я бросилась на него, так всегда поступают те, кто хочет скрыть правду.
— Что ты забыл на этом медицинском конгрессе? Мог бы и догадаться, что мы что-то готовим к твоему дню рождения. Но ты туда все-таки отправился. Что же ты позвонил и сказал, когда возвращаешься, а сам на три часа опоздал?
— Самолет задержали… — начал объяснять он.
— Я выложилась, пока пекла тебе торт, который получился не хуже, чем у твоей мамы, — перебила его я, — а ты так и не явился!
Я бросилась на кухню и вытащила жаровню из духовки.
— Я голоден, как волк, — извиняющимся тоном сказал Пол. — Если ты не ела, мы можем вместе хоть как-то отметить этот день. Сжалься надо мной, Кэти! Я же не управляю погодой.
Я коротко кивнула, чтобы показать, что слегка ему сочувствую. Он улыбнулся и легко дотронулся до моей щеки.
— Ты выглядишь изумительно, — нежно выдохнул он, — поэтому перестань хмуриться и подавай на стол. Я буду готов через десять минут.
За десять минут он принял душ, побрился и переоделся. Мы сели за длинный обеденный стол, освещенный четырьмя свечами. Я сидела слева от него. Я устроила все так, что мне не нужно было вскакивать то за тем, то за этим. Все необходимое стояло на тележке рядом. Блюда, которые надо было подавать горячими, стояли «а морми-тах, а шампанское остужалось в ведерке со льдом.
— Шампанское — от Криса, — объяснила я. — В последнее время он его полюбил.
Он взял со льда бутылку и взглянул на этикетку.
— Хорошего года. Должно быть, дорогое. Твой брат становится гурманом.
Мы ели медленно, и мне казалось, что каждый раз, когда я поднимаю глаза, я встречаю его взгляд. Он появился такой усталый, замученный, а теперь он заметно посвежел. Его не было две недели, две долгих недели. Пустые недели, в которые так не хватало его присутствия У двери в мою комнату, где я занималась у станка, разминаясь перед завтраком под прекрасную музыку, от которой у меня ныла душа.
Когда ужин закончился, я бросилась в кухню и торжественно внесла великолепный кокосовый торт с крохотными зелеными свечками, вставленными в розочки из алой глазури. Поверху я выписала кремом, как могла аккуратно «С днем рождения, Пол!».