В январе 1963 года я закончила школу. Не блестяще, как Крис, но вполне сносно.
Крис был таким умницей, что вполне мог закончить колледж за три года, а не за четыре. Он уже получил несколько стипендий, это снимало часть финансовой ответственности с плеч Пола, хоть тот ни разу не заикался, что ему надо будет вернуть деньги. Подразумевалось, что Крис будет работать с Полом, когда получит диплом. Я восхищалась тем, что Пол столько тратит на нас и никогда не жалуется. Когда я спросила его об этом, он объяс-нил:
— Мне приятно знать, что я помогаю миру получить такого замечательного доктора, который выйдет из Криса, и великую балерину, которой станешь ты. — Говоря это, он выглядел очень грустным. — А Кэрри, я надеюсь, она останется со мной и выйдет замуж за какого-нибудь местного парня, и я буду часто ее видеть.
— Когда я уеду, ты опять вернешься к Тельме Меркель, да? — спросила я с горечью, потому что хотела, чтобы он хранил мне верность несмотря на мили, которые будут нас разделять.
— Возможно, — ответил он.
— Скажи, что ты никого не будешь любить так, как меня.
Он улыбнулся.
— Нет. Как я смогу полюбить кого-нибудь также. Ведь никто другой не смог бы танцем ворваться в мое сердце.
— Пол, не дразни меня. Скажи одно только слово, и я никуда не поеду. Я останусь.
— Как я могу уговаривать тебя остаться, когда ты должна исполнить свое предначертание? Ты рождена танцевать, а не быть женой захолустного врача.
Супружество! Он сказал «женой»! Раньше он никогда об этом не говорил.
Самым трудным было сказать о моем отъезде Кэрри. Она кричала жалобно и оглушительно.
— Ты не можешь уехать! — заливалась она слезами. — Ты обещала, что мы будем вместе, а теперь вы с Крисом уезжаете и оставляете меня. Возьми меня с собой! Возьми!
|
|
Она кидалась на меня с кулачками, пинала ногами, как бы пытаясь причинить мне такую же боль, но во мне и так хватило боли на целый мир от того, что я оставляла ее.
— Ну, пожалуйста, постарайся понять, Кэрри, мы с Крисом будем приезжать, никто тебя не забудет.
— Ненавижу тебя! — крикнула она. — Ненавижу вас обоих! Чтоб ты умерла в Нью-Йорке! Чтоб вы оба провалились и умерли!
Мне на помощь пришел Пол.
— У тебя остаемся мы с Хенни, — сказал он, беря Кэрри на руки. — Мы никуда не уезжаем. Когда уедет Кэти, ты останешься нашей единственной дочкой. Ну же, вытри слезы, улыбнись и порадуйся за сестру. Вспомни, ведь она стремилась к этому все долгие годы, пока вы были заперты.
Внутри у меня все разрывалось, и я думала: действительно ли я так стремлюсь к карьере балерины. Крис бросил на меня долгий грустный взгляд, потом наклонился за моими новыми голубыми чемоданами. Он поспешил к двери, чтобы я не заметила стоявших в его глазах слез. Когда все мы вышли, он стоял около белой машины Пола, расправив плечи и сделав безразличное лицо, он не хотел выдавать своих чувств.
Хенни ехала с нами, она не хотела оставаться дома и плакать в одиночестве. Ее выразительные карие глаза, как будто говорили со мной, желали мне удачи, а руками она утирала слезы Кэрри.
В аэропорту уже ждал Джулиан. Он расхаживал взад-вперед и нетерпеливо посматривал на часы. Он боялся, что я передумаю и не поеду. Он очень неплохо выглядел в новом костюме и явно обрадовался, когда увидел меня.
— Слава Богу! А я уже боялся, что зря прилетел, второй раз я бы на это не пошел.
|
|
Предыдущим вечером я уже попрощалась с Полом с глазу на глаз. Его слова звучали у меня в ушах, когда я садилась в самолет.
— Мы оба знали, что это не продлится долго, Кэтрин. Я тебя с самого начала предупреждал, апрель не пара сентябрю.
Крис и Пол проводили нас к трапу, чтобы помочь мне с ручной кладью, которую мне не хотелось сдавать в багаж, и я еще раз обнялась с Полом.
— Спасибо тебе, Кэтрин, — прошептал он так, что не слышали ни Крис, ни Джулиан, — за все. Не смотри на прошлое с сожалением. Забудь обо мне. Забудь о прошлом. Сосредоточься на танцах и жди, пока не влюбишься в кого-нибудь, и пусть он больше подходит тебе по возрасту. Пытаясь подавить вздох, я спросила:
— А ты?
Он выдавил из себя улыбку.
— Не беспокойся обо мне. Со мной мои воспоминания о прекрасной балерине, и этого достаточно.
Я расплакалась. Воспоминания! Что это? Только то, чем мучаешь себя! Не видя ничего вокруг, я повернулась и оказалась в объятиях Криса. Моя кукла Кристофер, шести футов росту, мой благородный и нежный рыцарь. Мне наконец удалось высвободиться, и тогда он взял меня за обе руки, а наши взгляды встретились. У нас тоже были общие воспоминания, и было их больше, чем у меня с Полом. Прощай моя ходячая, говорящая, утешающая и ворчащая энциклопедия, вместе мы были узниками надежды… Не плачь по мне… Плачь по себе… или вообще не плачь. Все кончено. Прими это, Крис, как приняла я, как должен принять ты сам. Ты только брат мне. Я — только сестра, а мир полон прекрасных женщин, которые будут любить тебя лучше, чем умею и умела я.
|
|
Я знала, что он слышит каждое непроизнесенное мной слово, но продолжал смотреть на меня так, будто душа его рвалась через этот взгляд наружу, и сердце мое изнывало от боли.
— Кэти, — хрипло сказал он, и Джулиан мог его слышать, — я не боюсь, что у тебя ничего не получится, все у тебя получится, если только ничего не будешь делать сгоряча. Пожалуйста, не делай ничего, о чем потом пожалеешь. Обещай думать обо всех последствиях заранее. Не увлекайся сексом и любовью. Подожди пока подрастешь настолько, чтобы понять, чего тебе нужно от человека, которого ты выбираешь.
Улыбка у меня вышла кривая, потому что я уже выбрала Пола. Я перевела взгляд с Пола, который был очень серьезен, на Джулиана, который нахмурившись, смотрел то на Криса, то на Пола.
— Ты тоже не увлекайся сексом и любовью, — шутливо сказала я Крису, как можно более беззаботным тоном. — Я еще раз прижалась к нему. — Пиши мне чаще и приезжай в Нью-Йорк с Полом, Кэрри и Хенни, как только сможешь, или приезжай один, обещаешь?
Он обещал. Наши губы встретились на мгновение, и я с тоской отправилась в самолет на свое место у иллюминатора. Это был мой первый полет, поэтому Джулиан благородно уступил мне это место. Как безумная я махала рукой своей семье, которую даже не было видно.
Джулиан, такой опытный и находчивый на сцене, совершенно не знал, что делать с рыдающей у него на плече девушкой, которая уже тосковала по дому и жалела, что улетела, хотя самолет еще не успел набрать высоту.
— Я с тобой, — успокаивал он. — Я же поклялся, что буду о тебе заботиться. И действительно буду, клянусь богом! Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. — Он улыбнулся и поцеловал меня. — И еще, любовь моя, боюсь я чуть-чуть преувеличил очарование мадам Золты, как ты скоро сама убедишься.
Я уставилась на него.
— Что ты имеешь в виду?
Он откашлялся и безо всякого смущения рассказал мне о своей первой встрече с когда-то знаменитой русской танцовщицей.
— Не хочу портить первого впечатления от встречи с этой красавицей, ты сама все увидишь. Но вот о чем хочу предупредить, мадам Золта любит щупать. Ей нравится трогать танцовщиков, проверять, насколько тверды их мускулы. Поверишь, она запустила мне руку в ширинку, чтобы выяснить, какого размера то, что внутри.
— Нет! Не верю!
Он весело рассмеялся и обнял меня.
— О, Кэти, какая жизнь у нас с тобой будет! Это будет райская жизнь, когда ты поймешь, что значит иметь единоличные права на самого красивого, самого стройного и самого талантливого танцовщика из всех живущих на Земле. — Он прижал меня еще ближе и прошептал мне на ухо: — А я еще не сказал ни слова о том, какой я замечательный любовник.
Я тоже рассмеялась и оттолкнула его.
— Никогда не встречала такого наглеца и пройдоху! Подозреваю, ты можешь быть очень жестоким, когда тебе нужно что-то получить.
— Именно так! — воскликнул он со смешком. — Я такой и даже еще хуже, как ты скоро увидишь. В конце концов разве я не был безжалостен, когда добивался, чтобы ты была там, где надо мне?
НЬЮ-ЙОРК, НЬЮ-ЙОРК
Когда мы приземлились в Нью-Йорке, вовсю шел снег. Холод забирался даже в ноздри. Я забыла, что бывают такие суровые зимы. Ветер с завыванием носился по глубоким, как каньоны улочкам, и, казалось, сдирал с лица кожу. Легкие мои были будто забиты льдом. Задыхаясь, я попробовала рассмеяться, обернулась на Джулиана, который расплачивался с таксистом, и вытащила из кармана пальто красный шарф, связанный мне Хенни. Джулиан взял его, замотал мне шею и голову так, что он почти закрывал мне лицо. Тогда я к его удивлению вытащила из другого кармана шарф, который связала ему.
— Боже, спасибо! Не ожидал такой заботы.
Он с довольным видом обмотал шарф вокруг шеи.
Мороз сделал его щеки почти такими же алыми, как губы, а иссиня-черные волосы и сияющие глаза настолько подчеркивали его красоту, что дух захватывало.
— Отлично, — сказал он. — Соберись и приготовься встретиться с балетом в лице моей милой и очаровательной наставницы, которую, я уверен, ты полюбишь всем сердцем.
То, что я была здесь, привело меня в такое волнение, что я прижалась к Джулиану как можно ближе и удивленно рассматривала прохожих, у которых хватало смелости бороться с таким жутким холодом.
Багаж мы оставили в вестибюле, и, едва поспевая за Джулианом, я не замечала ничего вокруг себя, пока мы не оказались в кабинете нашей наставницы, мадам Золты Коровенсковой. Ее высокомерная манера держаться тут же напомнила мне о мадам Марише. Но если пересчитать все морщинки на ее лице, по ним, как по древесным кольцам, можно было понять, что эта женщина гораздо старше.
По-королевски прямая она поднялась из-за широченного стола. По-деловому сдержанно она подошла к нам и оглядела черными глазами-бусинами, маленькими, как у мышки. Все оставшиеся у нее волосы были зачесаны назад и белым мхом обрамляли ее сухонькое личико. Росту в ней не было и пяти футов, но властной уверенности, исходившей от нее, хватило бы и на шесть. Ее полукруглые очки балансировали на самом кончике длинного тонкого носа. Она прищурившись смотрела на нас поверх очков, так что в кружеве морщин почти не видно было глаз. Джулиану не повезло, он первым попал под ее въедливый взгляд.
Ее сморщенный узкий рот вытянулся, как затянутый на тесемку кошелек. Я смотрела на нее и ждала, когда же ее пергаментная кожа растянется от улыбки. Я ожидала, что она заговорит дребезжащим голосом колдуньи.
— Итак! — выплюнула она в лицо Джулиану. — Вы исчезаете, когда вам захочется, возвращаетесь, когда вам захочется, и ждете от меня восторгов по поводу вашего появления. Если это повторится еще раз, вас здесь больше не будет! Что это за девушка с вами?
Джулиан одарил старую ведьму очаровательной улыбкой и обнял ее.
— Мадам Золта Коровенскова, позвольте мне представить вас мисс Кэтрин Долл, удивительной балерине, о которой я столько вам рассказывал. Она была причиной тому, что я уезжал без вашего разрешения.
Она бросила на меня пытливый заинтересованный взгляд.
— Вы тоже приехали откуда-то ниоткуда? — резко спросила она. — У вас вид такой же, как у этого черноволосого чертенка. Он очень хороший танцовщик, правда, не настолько, насколько это ему кажется. Могу ли я доверять его мнению о вас?
— Полагаю, мадам, вам достаточно будет посмотреть, как я танцую, чтобы составить собственное мнение.
— Вы умеете танцевать?
— Как я уже сказала, мадам, подождите, и вы сможете судить сами.
— Видите, мадам, — страстно воскликнул Джулиан, — в Кэти есть огонь! Вы бы видели, как она отбрасывает ногу, когда делает фуэте. Она кружится, как вихрь!
— Ха! — презрительно фыркнула она, потом подошла ко мне, обхватила меня за талию и так пристально принялась меня разглядывать, что я залилась краской.
Она ощупала мои руки, торс, даже грудь, потом положила свои костлявые руки мне на шею и прощупала связки. Эти нахальные руки ползали по всему моему телу, а мне хотелось закричать, что я не рабыня, которую продают на рынке. Спасибо еще, что она не запустила руку мне в промежность, как она сделала с Джулианом. Я стояла, не шевелясь, и выдержала весь досмотр, чувствуя все время, что покраснела, как рак. Она подняла на меня глаза и саркастически ухмыльнулась.
Когда она закончила, и мои физические данные были оценены и одобрены, она уставилась мне прямо в глаза, чтобы вытянуть суть. Мне казалось, что она хочет высосать из меня мою юность. Потом она пощупала мои волосы.
— Когда вы собираетесь выйти замуж? — неожиданно выпалила она.
— Лет в тридцать, наверное, а может быть никогда, — неохотно ответила я. — Но почти наверняка я подожду, пока не стану богатой и знаменитой, первой балериной мира.
— Ха! Вы полны иллюзий на свой счет. Из красоток обычно не выходит великих балерин. Красота считает, что не нуждается в таланте, что ей достаточно самой себя, и поэтому скоро умирает. Когда-то я была молода и очень красива. И что вы видите сейчас?
Она была отвратительна. Никогда она не могла быть красивой, иначе осталось бы какое-то подтверждение этому.
Почувствовав, что я не слишком-то ей поверила, она
надменным жестом указала на фотографии на стенах, на столе, на полках. На всех была изображена прелестная юная балерина.
— Это я, — гордо сообщила она.
Я не могла этому поверить. Это были старые фотографии, пожелтевшие от времени, и все же на них она была восхитительна. Она широко улыбнулась, потрепала меня по плечу и сказала:
— Хорошо. Возраст приходит ко всем, и все перед ним равны. С кем вы занимались до Мариши Розенковой?
— С мисс Дениз Дэниэль, — я боялась рассказывать ей о тех годах, когда я танцевала одна и была сама себе учительницей.
— А-а, — грустно выдохнула она. — Я много раз видела Дениз Дэниэль на сцене, она была великолепной танцовщицей, но потом она допустила извечную ошибку — влюбилась. Карьере конец. Теперь она только учит. — Голос ее поднимался и падал, начинал дрожать и опять обретал уверенность. Она произнесла «влюбилась» через «у», и слово прозвучало со смешным иностранным акцентом. — Джулиан, большой знаток, считает, что вы великая танцовщица, но я поверю в это лишь когда увижу, как вы танцуете, и тогда я решу, оправдывает ли красота себя только тем, что существует.
— Она еще раз вздохнула. — Вы пьете?
— Нет.
— Почему у вас такая бледная кожа? Вы что, никогда не бываете на солнце?
— На солнце я быстро обгораю.
— Ага… вы и ваш любовничек боитесь солнца.
— Джулиан мне не любовник! — сказала я сквозь зубы, бросив на Джулиана гневный взгляд, наверняка это он сказал ей такое.
Ничто не укрывалось от этих проницательных глаз-бусинок.
— Джулиан, разве ты не говорил мне, что влюблен в эту девушку?
Он покраснел, опустил глаза и впервые смутился.
— Мадам, мне стыдно признаться, но любовь есть только с моей стороны. Кэти не испытывает ко мне нежных чувств, но рано или поздно я добьюсь этого.
— Отлично, — сказала старая ведьма, по-птичьи кивнув. — Ты сгораешь от страсти, она к тебе холодна, поэтому ты будешь танцевать фантастически! В кассах выстроятся очереди. Я это предчувствую!
Конечно, именно поэтому она меня и взяла, зная, что Джулиана подстегивает неудовлетворенная страсть, а во мне тлеет желание найти кого-то вне сцены. На сцене он был любовником моей мечты: нежным, прекрасным, романтичным. Если бы мы могли танцевать дни и ночи напролет, мы бы перевернули мир. Но когда он был самим собой, болтливым и зачастую развязным, я убегала от него. Каждый вечер ложась спать, я думала о Поле, бродящем в одиночестве по своему саду, и не позволяла себе даже во сне видеть Криса.
Я довольно скоро устроилась в маленькой квартирке в нескольких кварталах от балетной школы. В трехкомнатной квартире со мной жили еще две балерины. Двумя этажами выше в такой же квартире жил с двумя танцовщиками Джулиан. Его соседями были Алексис Тэррел и Майкл Мишель, юноши лет по двадцать, оба, как и Джулиан, исполненные решимости стать лучшими танцовщиками эпохи. Я была поражена, узнав, что мадам Золта считает Алексиса лучшим, Майкла вторым, а Джулиана третьим. Вскоре я поняла, почему она отводит ему третье место — он не выказывал ей должного уважения. Он хотел делать все по-своему, и за это она его наказывала.
Мои соседки отличались, как день и ночь. Иоланда Ланж была наполовину англичанкой, наполовину арабкой и была красива странной экзотической красотой. Она была высокого для балерины роста — пять футов восемь дюймов, как моя мать. У нее были маленькие твердые груди, в основном состоявшие из огромных темных сосков, но она нисколько не стыдилась их размера. Она обожала разгуливать голой по квартире, и я быстро поня-
ла, что и натура у нее была такая же, как ее груди — мелкая, настырная и злобная. Меньше, чем за час она задала мне тысячу вопросов и еще успела рассказать собственную историю. Ее отец был английским дипломатом, женившимся на исполнительнице танца живота. Она везде бывала, все испробовала. Я сразу невзлюбила Иоланду Ланж.
Эйприл Саммерс была из Канзас-сити, Миссури. У нее были мягкие каштановые волосы и сине-зеленые глаза. Мы с ней были одного роста — пять футов, четыре с половиной дюйма. Она была очень застенчивой и говорила чуть ли не шепотом. Когда рядом была шумная громкоголосая Иоланда, Эйприл вообще не было слышно. Иоланда обожала шум; проигрыватель или телевизор были включены постоянно. Эйприл говорила о своей семье с любовью, уважением и гордостью, а Иоланда не скрывала ненависти к родителям, которые отдавали ее в интернаты и оставляли на каникулы одну.
Мы с Эйприл подружились в первый же день. Ей было восемнадцать, и она была достаточно хорошенькой, чтобы привлечь к себе внимание любого мужчины, но ребята из академии по какой-то непонятной причине не обращали на нее ни малейшего внимания. Их заводила Иоланда, и я скоро узнала почему: она не была недотрогой.
Что до меня, то молодые люди замечали меня, назначали свидания, но Джулиан дал всем понять, что я не про них, что я его. Он всем говорил, что мы любовники. Хоть я упорно это отрицала, Джулиан говорил им об этом наедине, объясняя, что я старомодна и стыжусь признаться, что мы «живем в грехе». Он ворчливо говорил прямо при мне:
— Так уж повелось на юге. Тамошним девушкам нравится, когда парни думают, что они милые, тихие, скромные, но под этой строгой оболочкой вихрь страсти, все до одной. Конечно верили ему, а не мне. Зачем им было верить правде, когда ложь интереснее?
Но я была довольно-таки счастлива. Я свыклась с Нью-Йорком, как будто в нем родилась, носилась, как все по городу: скорее, скорее, нельзя терять ни секунды, нужно утвердиться, пока какая-нибудь другая хорошенькая девушка не сбросила тебя за борт. Но пока я вела в этой игре, это была жизнь на износ, дикая и изнурительная. Как я была благодарна Полу за то, что каждую неделю он присылал мне чек; денег, которые я зарабатывала в труппе, не хватило бы даже на косметику.
Нам троим, проживавшим в квартире 416, нужен был хотя бы десятичасовой сон. Мы вставали на рассвете, чтобы перед завтраком размяться у станка. Завтрак, так же, как и ланч, должен был быть очень легким. Только вечером, после представления мы могли утолить наши аппетиты. Мне казалось, что я постоянно хочу есть, что мне все время не хватает еды. Только за один спектакль, работая в кордебалете, я теряла пять-шесть фунтов.
Джулиан был со мной постоянно, не отпускал меня ни на шаг, не давал встречаться ни с кем другим. В зависимости от того, какое у меня было настроение, и насколько я была вымотана, я то раздражалась на это, то радовалась, что рядом есть кто-то близкий.
Как-то в июле мадам Золта сказала:
— Какое у вас глупое имя! Смените его! Кэтрин Долл — разве это имя для балерины? Пустое, безразличное имя, совсем вам не подходит.
— Позвольте, мадам! — бросила я в ответ, забыв об уважении. — Я выбрала это имя, когда мне было семь лет, и моему отцу оно нравилось. Он считал, что оно мне подходит, и я буду носить его, дурацкое оно или нет!
— Я умирала от желания сказать, что нежным имя Наварена Золта Коровенскова я бы тоже не назвала.
— Не спорь со мной, девочка, лучше смени его! — Она стукнула своей костяной тростью об пол.
Но если я сменю имя, как моя мать узнает, что я Достигла вершины? А она должна была узнать! И все же эта мерзкая старая ведьма в старомодном костюме злобно сощурилась, подняла свою клюку и так мне погрозила, что я была вынуждена подчиниться.
Я согласилась изменить написание моей фамилии на Дал.
— Чуть лучше, — кисло сказала она.
Мадам Золта вконец меня заездила. Она придиралась. Она критиковала. Она возмущалась, когда я импровизировала, и когда я этого не делала. Ей не нравилась моя прическа, и она сказала, что у меня слишком много волос.
— Обрежьте волосы! — велела она, но я отказалась подрезать их хоть на сантиметр, надеясь, что длинные волосы помогут мне получить роль Спящей Красавицы, Она хмыкнула, когда я ей об этом сказала. (Это был излюбленный способ выражать свои чувства.) Если бы она не была такой талантливой наставницей, мы бы все ненавидели. Зная ее суровый характер, мы пытались изо всех сил заставить ее улыбнуться. Она была также нашим хореографом, но у нас был и другой хореограф, который то приезжал, то уезжал и появлялся, когда не был Голливуде, в Европе или еще где-нибудь.
Как-то днем после занятий мы все дурачились, и я стала: танцевать под какую-то популярную песенку. Вошла мадам, застала меня за этим занятием и взорвалась:
— Мы здесь танцуем классику! Здесь не место совре-менным танцам! — Ее сухонькое личико сморщилось еще, больше. — Дал, объясните разницу между классическим и современным.
Джулиан подмигнул мне, откинулся на спинку стула, перебросил ногу за ногу и стал наслаждаться неловкостью: моего положения.
— Если говорить кратко, мадам, — начала я с интонациями моей матери,
— в современном балете в основном ползают по полу и принимают различные позы, в классическом — стоят на пуантах, кружатся, прыгают. Классический балет не бывает слишком откровенным или непристойным. Кроме того в нем есть сюжет.
— Как вы правы, — ледяным тоном сказала она. — Теперь отправляйтесь домой, ползайте, вставайте в позы, если чувствуете необходимость выражать себя подобным образом. Но никогда не попадайтесь мне на глаза за этим занятием!
Современное и классическое могут смыкаться, и это может быть прекрасно! Упертость старой ведьмы взбесила меня, и я не сдержалась:
— Я ненавижу вас, мадам! Терпеть не могу ваших пропахших мышами нарядов, которые надо было выкинуть тридцать лет назад! Ненавижу ваше лицо, голос, ваши манеры! Ищите себе других балерин. Я уезжаю домой! — И я кинулась в раздевалку, а остальные стояли и разинув рты смотрели мне вслед.
Я сорвала с себя рабочий костюм и стала натягивать белье. В раздевалку вошла помрачневшая старая ведьма, злобный взгляд, поджатые губы.
— Если вы сейчас уедете, назад вы не вернетесь!
— Я и не собираюсь возвращаться!
— Тогда вы зачахнете с тоски и умрете.
— Да не мелите вы чушь! — бросила я, забыв про уважение к ее возрасту и таланту. — Я могу прожить и без танцев, да еще и счастливо, так что идите к чертям, мадам Золта!
И тут как будто развеялись чары, и старая карга улыбнулась, да еще и нежно.
— Ага… у вас есть характер. Я все думала, где же он. Посылайте меня к чертям, приятно это слышать. К чертям лучше, чем на небеса. Теперь серьезно, Кэтрин, — продолжала она самым ласковым голосом, который я от нее когда-нибудь слышала, — ты очень одаренная балерина, лучшая из всех, кто у меня есть, но ты слишком импуль-синна, ты можешь забросить классику и заняться чем угодно. Я только стараюсь тебя учить. Выдумывай, что хочешь, но пусть это будет изящно и красиво. — В глазах ее стояли слезы. — Ты — моя радость, ты хоть догадываешься об этом? Я считаю тебя дочерью, которой у меня никогда не было; ты напоминаешь мне о времени, когда я была молода и думала, что жизнь — это прекрасное романтическое приключение. Я так боюсь, что жизнь отберет у тебя эту очарованность миром, этот детский восторг. Если тебе удастся их сохранить, весь мир будет у твоих ног.
Это она говорила о моем лице с чердака. То самое очарованное выражение, которое так завораживало Криса.
— Извините меня, мадам, — тихо сказала я. — Я была очень груба. Я не должна была так кричать, но вы ко мне придираетесь, а я устала и тоскую по дому.
— Я все-все понимаю, — она обняла меня нежно, как ребенка. — Трудно юной девушке в чужом городе. Но помни, мне надо было только понять, из чего ты сделана. Балерина, в которой нет огня, не балерина.
Я прожила в Нью-Йорке уже семь месяцев, работала даже по выходным, вечерами замертво валилась в постель, пока наконец мадам Золта не решила доверить мне танцевать главную партию в паре с Джулианом. В правилах мадам было давать ведущие роли разным балеринам, чтобы в труппе не было звезд, и хоть она намекала, что хочет дать мне Клару из «Щелкунчика», я думала, что она просто дразнит меня этим, как конфеткой, которую мне никогда не получить. И вдруг сон стал явью. Наша труппа конкурировала с другими более известными труппами, и поэтому то, что ей удалось продать наш спектакль на телевидение, объясняя это тем, что так спектакль посмотрят те, у кого нет денег на билет, было подарком судьбы.
Я по междугородней позвонила Полу, чтобы сообщить ему эту великую новость.
— Пол, меня покажут по телевидению в «Щелкунчике». Я танцую Клару!
Он засмеялся и поздравил меня.
— Боюсь, это значит, что ты не появишься дома этим летом, — добавил он грустно. — Кэрри очень по тебе скучает, Кэти. Ты приезжала к нам только один раз, да и то ненадолго.
— Мне самой обидно, я очень хочу приехать, но это такая возможность! Пожалуйста, объясни все Кэрри и скажи, чтобы она не обижалась. Она здесь?
— Нет, у нее наконец-то появилась подружка, и она ночует у нее. Позвони завтра и сама скажи ей.
— А Крис, у него как дела? — спросила я.
— Прекрасно. Он получает только отличные оценки, если так пойдет дальше, ему разрешат заниматься по ускоренной программе, и он будет заканчивать колледж уже на первом курсе медицинской школы.
— Одновременно? — спросила я, поражаясь тому, что можно добиться так многого.
— Ну да, это возможно.
— Пол, а как ты? С тобой все в порядке? Ты не слишком много работаешь?
— Я здоров и действительно много работаю, как любой врач. И раз уж ты не можешь приехать, я думаю, мы с Кэрри сами приедем к тебе.
Это была самая прекрасная новость за последние месяцы.
— И Криса с собой возьмите, — сказала я. — Он будет в восторге от знакомства с таким количеством хорошеньких балерин. Но ты, Пол, лучше не смотри на кого-нибудь, кроме меня.
Он странно закашлялся.
— Не волнуйся зря, Кэти. И дня не проходит, чтобы я не думал о тебе, не видел перед собой твоего лица.
В начале августа на телевидении прошли съемки «Щелкунчика». Показать его должны были на Рождество. Джулиан и я сидели рядом, просматривая запись, потом Джулиан повернулся ко мне, обнял меня и сказал искренне, как никогда:
— Я люблю тебя, Кэти, не думай, что это просто глупости.
Не успели мы передохнуть после «Щелкунчика», как Иолли упала и растянула лодыжку, а Эйприл уехала домой, к родителям, и вот у меня появилась возможность станцевать «Спящую Красавицу»! Поскольку Джулиан танцевал две партии для телевидения, Алексис и Майкл Думали, что пришла их очередь быть моими партнерами. Мадам Золта, нахмурившись, посмотрела на Джулиана, а потом на меня.
— Алексис, Майкл, я обещаю, что две следующие главные партии будут ваши, но пусть с Кэтрин танцу Джулиан. Между ними есть какая-то магическая связь. Я хочу посмотреть, как они справятся со «Спящей Красавицей».
Какие мысли переполняли меня, когда я лежала неподвижно на алом бархатном постаменте и ждала прихода своего возлюбленного, который должен был разбудить меня животворным поцелуем. Под звуки волшебной музыки я чувствовала себя на постаменте гораздо естественнее, чем за сценой, где во мне не было ни капли королевской крови. Я тихо и грациозно лежала, сложив руки на груди, сердце мое билось в такт музыки, и я купалась в обволакивающей меня ауре прекрасного. В темноте зала сидели Пол, Крис, Кэрри и Хенни, впервые попавшие на нью-йоркский спектакль. Я на самом деле ощущала себя заколдованной средневековой принцессой.
Сквозь полуприкрытые веки я видела его, своего сказочного принца. Он танцевал у моего ложа, потом он опустился на одно колено и нежно заглянул мне в лицо, прежде чем осмелился запечатлеть на моих устах робкий поцелуй. Я пробудилась, растерянно протерла глаза. Изо-бразила любовь с первого взгляда, но была такой напуганной, такой по-девичьи добродетельной, что он продолжал танцем умолять меня, уговаривать станцевать с ним, и в вихре страстного па-де-де я наконец поддалась его очарованию: он победно поднял меня вверх на вытянутой руке, которая так хорошо знала, как именно удержать меня, а затем унес со сцены.
Закончился последний акт, раздался шквал аплодисментов, занавес поднимался и опускался. Нас с Джулиа-ном вызывали восемь раз! Алые розы летели ко мне в руки, вся сцена была усеяна цветами. Я увидела одинокий лютик, к которому была приколота записка. Нагнулась, чтобы подобрать его, и даже не читая записки, я уже знала, что это от Криса. Четыре папиных лютика, и вот передо мной был один, замороженный, чтобы он оставался свежим до тех пор, пока не пришло время преподнести его мне в память о том, чем мы были раньше.