Кэрри было двадцать, мне двадцать семь, а в ноябре Крису должно было исполниться тридцать. Совершенно невероятный для него возраст. Но поглядев на Джори, я вдруг со всей ясностью осознала, как быстро летит время, отсчитывая годы.
Время, когда-то такое медлительное, стремительно понеслось: наша Кэрри была влюблена в Алекса! Любовь заставляла ее голубые глаза сиять, а ее крохотные ножки весело приплясывать, когда она стирала пыль, пылесосила, мыла посуду, прикидывала меню на следующий день.
— А он красивый, правда, Кэти? — спрашивала она, и я соглашалась.
Но по совести говоря, он был самым обыкновенным, приятным пареньком пяти футов и восьми или девяти дюймов ростом, с мягкими темными волосами, которые легко взлохмачивались, придавая ему вид потешной дворняжки, и от этого он скорее выигрывал, потому что во всем остальном был безукоризненно опрятен. Глаза у него были точно бирюза, а выглядел он так, словно ему никогда не приходило в голову ни одной недостойной, недоброй мысли.
Слыша телефонный звонок, Кэрри вся так и трепетала. Ее переполняло ликование: ведь звонили, как правило, ей. Она писала Алексу длинные, страстные любовные стихи, давала мне их читать и прятала, так и не отправив тому кому они посвящались.
Я была счастлива за нее, да и она за себя тоже, потому что дела со школой шли весьма успешно, и со дня на день мы ожидали возвращения Криса!
— Кэрри, ты можешь этому поверить? Крис уже почти закончил свой дополнительный курс, он вот-вот приедет!
Она рассмеялась, кинулась ко мне и совсем как в детстве радостно бросилась в мои раскрытые объятия.
— Знаю! — воскликнула она. — Скоро мы снова соберемся всей семьей! Совсем как раньше! Кэти, угадай, как я назову своего сынишку, если он будет светленький и голубоглазый?
|
|
Мне не надо было угадывать, я и без того знала ответ: ее голубоглазого блондинчика-первенца будут звать Кори.
Смотреть на влюбленную Кэрри было сплошным умилением. Она перестала говорить о своем росте и даже перестала ощущать свою неполноценность. Впервые в жизни она начала краситься. Волосы у нее были от природы волнистые, но она укоротила их до плеч, и концы завились крутыми кольцами.
— Погляди, Кэти! — закричала она, явившись домой из косметического салона с новой модной прической. — Теперь моя голова не кажется такой большой, да? А ты заметила, как я подросла?
Я засмеялась. У нее на ногах были туфли на трехдюймовых каблуках и двухдюймовой платформе! Но она была права. Более короткая стрижка зрительно уменьшила ее голову.
Ее юность, очарование, радость так меня трогали, что сердце ныло от опасения, как бы что-нибудь не стряслось и не разрушило это счастье.
— Ох, Кэти, — сказала Кэрри, — мне и жить бы не хотелось, если бы Алекс меня не любил! Я буду ему самой лучшей женой. Наведу в доме такую чистоту, что даже пылинки не будет плясать в солнечном свете. И каждый вечер он будет есть изысканные блюда, которые я стану готовить, а не этот мороженый мусор, который по телевизору рекламируют. Я буду шить ему, себе и нашим детям. И разными способами сэкономлю ему кучу денег. Он мало разговаривает, а просто сидит себе и так по-особенному, ласково на меня смотрит. Поэтому я сужу о нем скорее по этим взглядам, а не по словам: он же почти ничего не говорит.
|
|
Я улыбнулась и обняла ее еще крепче. О, как я желала ей счастья.
— Мужчинам труднее рассуждать о любви, чем женщи-нам, Кэрри. Некоторым нравится тебя дразнить, и это явный знак, что ты небезразлична, а может быть и не просто небезразлична. А понять, насколько ты для них привлекательна, можно, если посмотреть в глаза, глаза; еще лгать не научились.
Было совершенно очевидно, что Алекс надышаться не мог на Кэрри. Он все еще подрабатывал в местном магазине электротоваров, одновременно занимаясь на летних курсах при университете, но каждую свободную минуту проводил с Кэрри. Я подозревала, что он уже сделал или вот-вот собирается сделать ей предложение.
Неделю спустя я внезапно проснулась среди ночи и обнаружила Кэрри, сидящей у окна моей спальни и смотрящей на туманные горы. И это Кэрри, у которой в отличие от меня никогда не было бессонницы. Кэрри, которой ничего не стоило проспать бурю с громом и смерчем, пронзительные звонки телефона в футе от ее уха и пожар в доме через улицу. Понятно, я встревожилась, увидев ее у себя. Я встала и подошла к ней.
— Солнышко, с тобой все в порядке? Ты почему не спишь?
— Мне хотелось побыть возле тебя, — прошептала она, по-прежнему не отрывая взгляда от гор, таких темных и таинственных в ночи.
Как и раньше они стояли стеной, замыкая вокруг нас кольцо.
— Сегодня Алекс попросил меня выйти за него замуж. — Она сообщила это ровным, скучным голосом, а я воскликнула:
— Как чудесно! Я так счастлива и за тебя, и за него!
— Он мне еще кое-что сказал, Кэти. Он все-таки решил стать министром!
— В ее голосе звучали боль и горечь, которым я не видела никаких причин.
|
|
— А ты не хочешь быть женой министра? — спросила я, в душе сильно испугавшись, она казалась такой отстраненной.
— Министрам свойственно искать в людях совершенства, —произнесла она жутким безжизненным тоном, — особенно в собственных женах. Я помню все, что о нас говорила бабушка. Что мы — дьяволово отродье, дрянные и порочные. Я обычно не понимала смысла ее слов, но запомнила слова. А она всегда называла нас отвратительными нечестивцами, которым лучше бы вообще на свет не родиться. И правда, разве стоило нам рождаться, Кэти?
Я поперхнулась, охваченная страхом, и проглотила вставший в горле комок.
— Кэрри, прежде всего, если бы Богу не было угодно наше появление на свет, он бы просто не даровал нам жизнь.
— Но… Кэти, Алексу нужна безупречная женщина, а я не безупречна.
— Так ведь никто не безупречен. Никто. Только покойные.
— Алекс безупречен. Он не совершил ни единого дурного поступка.
— Откуда ты знаешь? Разве он признался бы тебе, если бы такое случилось?
Ее милое юное личико было мрачно. Запинаясь, она стала объяснять:
— Знаешь, можно было подумать, что мы с Алексом знакомы уже целую вечность, хотя до недавнего времени он не очень-то о себе распространялся. Я-то болтала без умолку, но никогда не рассказывала о нашем прошлом. Упомянула только, что мы стали подопечными доктора Пола после того, как наши родители погибли в автокатастрофе. А ведь это ложь, Кэти. Мы не сироты. У нас есть мать.
— Ложь — не смертный грех, Кэрри. Все время от времени понемногу лгут.
— Алекс не лжет. Его всегда влекло к Богу и религии. Когда он был помоложе, то хотел обратиться в католичество и стать священником. Потом повзрослел и узнал, что священники живут в безбрачии, и переменил решение. Он хочет иметь семью и детей. Он сказал мне, что ни разу ни с кем не спал, потому что всю сознательную жизнь искал подходящую девушку, чтобы на ней жениться, безупречную, как я. Благочестивую, как он. Но Кэти-и-й, — жалостно заголосила она, — я не безупречна! Я плохая! Как твердила бабушка, я отвратительная нечестивица! У меня такие гнусные мысли! Я ненавидела этих злобных маленьких девчонок, которые посадили меня на крышу и говорили, что я точно сова! Я желала всем им смерти! И Сисси Тауэре, ее я ненавидела больше других! А ты знаешь, что Сисси Тауэре утонула, когда ей было двенадцать? Я никогда тебе об этом не писала, но чувствовала свою вину за то, что так ее ненавидела! Я ненавидела Джулиана за то, что он увез тебя от Пола, и он тоже умер! Видишь, как же я расскажу Алексу обо всем этом, и еще о том, что наша мать вышла замуж за своего двоюродного дядю? Он возненавидит меня, Кэти. Он откажется от меня, я знаю, что откажется. Он подумает, что я нарожаю ему таких же недоделанных, как я сама, а я ведь так его люблю!
Я опустилась на колени рядом с ее стулом и по-матерински прижала ее к себе. Я не знала, что сказать и как сказать. Мне так не хватало поддержки Криса и присутствия Пола, который всегда умел найти нужные слова. Поэтому вспомнив об этом, я решила позаимствовать его слова, некогда сказанные мне, и повторила их Кэрри, хоть и кипела гневом из-за бабушки, вбившей в голову пятилетнего ребенка весь этот бред.
— Хороший мой, я не знаю, как сказать точнее, но попытаюсь. Я хочу, чтобы ты поняла: то, что кажется добрым одному человеку, другому представляется злом. И нет в этом мире ничего совершенного, нет ни совершенно белого, ни совершенно черного. Люди и все, что с ними связано, сероватого оттенка, Кэрри. Никто из нас не безупречен, никто не лишен недостатков. У меня бывали такие же сомнения на свой счет, как и у тебя.
Услышав это, она вытаращила полные слез глаза, будто считала меня самой что ни на есть совершенной.
— Вразумил меня наш доктор Пол, Кэрри. Уже давно он сказал мне, что если наши родители поженились и зачали детей во грехе, то это был их грех, а не наш. Он говорил, что Бог не желал, чтобы мы расплачивались за содеянное нашими родителями. А ведь они были не такими уж близкими родственниками, Кэрри. Ты знаешь, ведь в Древнем Египте дети фараонов могли вступать в брак только с родными братьями и сестрами. Так что сама видишь, законы устанавливает общество, и не забывай — у наших родителей было четверо детей, и среди нас нет уродов.
Она неотрывно смотрела мне в лицо огромными голубыми глазами, отчаянно пытаясь поверить. И ни за что, ни за что я не должна была употреблять слово «урод».
— Кэти, наверное, меня Бог все-таки покарал. Я ведь не расту — это и есть кара.
Я расхохоталась и еще ближе привлекла ее к себе.
— Ты оглянись вокруг, Кэрри. Вокруг полным-полно людей, которые еще ниже тебя. Ты не карлица, не лилипутка, сама понимаешь. Да и если бы было так, то ты смогла бы принять это как данность, и жить — не тужить, как многие люди, которые сами себе кажутся слишком высокими, слишком толстыми, слишком тощими или слишком еще какими-нибудь. У тебя прелестное личико, великолепные волосы, чудный цвет кожи, восхитительная фигурка: все где надо и сколько надо. У тебя прекрасный голос, острый ум; ты только вспомни, как быстро ты печатаешь, как замечательно стенографируешь, как ведешь у Пола документацию, а уж готовишь вовсе вдвое вкуснее моего. И дом ты ведешь лучше, чем я, и погляди на платья, которые ты шьешь. Да то, что продается в магазинах, ни в какое сравнение с ними не идет! Сложи все это вместе, Кэрри, и скажи, неужели ты не годишься в жены Алексу или кому бы то ни было другому?
— Но Кэти, — протянула она, упрямо не поддаваясь на мои увещевания, — ты не знаешь его так, как знаю я. Мы проходили мимо кинотеатра, где шли фильмы «до шестнадцати», и он сказал, что те, кто делает такие вещи, порочны и развращены! А вы с доктором Полом говорили мне, что секс и зачатие — естественная, исполненная любви часть существования человека. И я — дрянь, Кэти. Однажды я сделала что-то ужасно мерзкое.
Я воззрилась на нее, остолбенев от изумления. С кем? Можно было подумать, что она прочла мои мысли, потому что отрицательно затрясла головой. По щекам ее текли слезы.
— Нет… У меня никогда не было… не было ни с кем близости. Но я делала другие гадкие вещи, Алекс посчитал бы их гадкими, да и мне следовало бы самой это знать.
— Так что же такое ужасное ты совершила, милый мой? Она судорожно вздохнула и потупилась от стыда.
— Это из-за Джулиана. Как-то раз, когда я у вас гостила, и тебя не было дома, он захотел… захотел кое-чем со мной заняться. Он сказал, что это будет здорово, и что это не настоящий секс, от которого бывают дети. Поэтому я сделала, как он просил, а он меня поцеловал и сказал, что после тебя больше всех любит меня. Я не знала, что так поступать мерзко.
Я проглотила громадный, болезненный комок в горле, откинула ее шелковистые волосы с горящего лба и вытерла ей слезы.
— Не плачь и не стыдись, солнышко. Есть разные способы любить и выразить любовь. Твоя любовь к доктору Полу, Джори и Крису — три разных чувства, твоя любовь ко мне — опять-таки уже нечто другое, а если Джулиан убедил тебя сделать что-то, что теперь представляется дурным, то это его грех, а не твой. Его и мой, потому что я должна была предупредить тебя, чего он может захотеть. Он обещал мне не прикасаться к тебе, не позволять себе с тобой ничего предосудительного, и я ему верила. Но если ты это делала, не мучайся больше, а Алексу это знать необязательно. Никто ему не расскажет.
Она очень медленно подняла голову, и в ее глазах, полных самообвинения, отразился свет луны, вдруг выглянувшей из-за черных туч.
— Но я-то буду знать. — Она разразилась бурными, истерическими рыданиями.
— Это еще не самое худшее, Кэти, — кричала она. — Мне нравилось этим заниматься! Мне было приятно, что он хочет от меня этого, я старалась, чтобы по моему лицу не было видно, как мне хорошо, ведь Бог все увидел бы. Видишь теперь, почему Алекс не поймет? Он возненавидит меня, возненавидит, я знаю! И даже если он никогда не узнает, я все равно буду сама себя ненавидеть за то, что делала это и любила это делать.
— Пожалуйста, не плачь. Право же, твой поступок не так уж ужасен. Забудь нашу бабушку, которая твердила о нашей порочной породе. Она одержимая, узколобая лицемерка, не способная отличить хорошее от дурного. Она творила страшные вещи во имя праведности, но ничего — во имя любви. Ты вовсе не плохая, Кэрри. Ты хотела, чтобы Джулиан любил тебя, и если то, что ты делала, доставляло радость и ему и тебе, то это вполне нормально. Люди созданы для чувственных удовольствий, для полового удовлетворения. Джулиан поступил дурно, он не должен был тебя просить, но это его грех, а не твой.
— Я много чего помню, ты и не подозреваешь, как много, — прошептала она. — Помню странный язык, который изобрели мы с Кори, чтобы вы с Крисом нас не понимали. Мы знали, что мы — дьяволово племя. Мы слышали, что говорила бабушка. И сами говорили об этом. Мы знали: нас заперли, потому что мы были недостойны жить вместе с людьми, которые лучше нас.
— Хватит, — закричала я. — Не надо это помнить! Забудь! Мы ведь выбрались оттуда, правда? Мы — четверо детей, не отвечающих за поступки своих родителей. Эта отвратительная старуха пыталась лишить нас уверенности в себе и чувства собственного достоинства, не позволяй ей Добиться своего! Посмотри на Криса, неужели ты им не гордишься? А мной ты разве не гордилась, когда я танцевала? В один прекрасный день после вашей свадьбы Алекс переменит мнение о том, что есть разврат, а что нет, как случилось со мной. Он повзрослеет и перестанет быть чрезмерным праведником. Он еще не ведает, какие наслаждения может дарить любовь.
Кэрри вырвалась от меня и, подойдя к окну, стала глядеть на черные далекие горы и молодую луну, плывшую, словно задравший нос корабль викингов, по темным небесным бурунам.
— Алекс не изменится, — подавленно проговорила она. — Он станет министром. Религиозным людям всегда все не так, как бабушке. Когда он сказал мне, что отказался от мысли стать инженером-электриком, я поняла, что между нами все кончено.
— Неправда, все меняются! Ты оглянись вокруг, Кэрри! Журналы, фильмы, которые с удовольствием смотрят вполне приличные люди, театральные пьесы, где все сплошь голые. А книги какие издаются. Не знаю, к лучшему ли это, но уверена, что люди не стоят на месте. Все мы меняемся день ото дня. Может быть через двадцать лет наши дети будут шокированы, оглядываясь на нас, а может быть улыбнутся нашей невинности. Никто не знает, как будет меняться мир, так что если уж весь белый свет меняется, то уж человек по имени Алекс и подавно.
— Алекс не изменится. Он осуждает нынешнее падение нравов, терпеть не может книги, которые теперь печатают, все эти грязные фильмы и журналы с фотографиями парочек, неизвестно что вытворяющих. Я даже сомневаюсь, одобрил бы он то, как ты танцевала с Джулианом.
Я чуть не рявкнула: «К черту Алекса с его фальшивой скромностью!» Но не могла же я так обругать любимого Кэрри.
— Кэрри, золото мое, иди спать. Ложись себе, а утром вспомни, что на свете полно мужчин, которые были бы счастливы полюбить такую хорошенькую, милую, хозяйственную девушку, как ты. Подумай о том, что нам все время говорит Крис: «Все, что ни делается — к лучшему». И если это окажется неверно по отношению к вам с Алексом, то уж точно оправдается по отношению к тебе и кому-то еще.
Она бросила на меня взгляд, полный глубокого отчаяния.
— Как же все к лучшему, если Бог допустил, чтобы Кори умер?
Господи Боже, ну как ответить на такой вопрос?
— Разве к лучшему, что папу убили тогда на шоссе?
— Ты не можешь помнить тот день.
— Нет, я помню. У меня хорошая память.
— Керри, никто не безупречен, ни я, ни ты, ни Крис, ни Алекс, никто.Знаю, -сказала она, забираясь в постель, будто послушная маленькая девочка. — Люди совершают дурные поступки, Бог все замечает и их наказывает. Иногда розгой, которой бабушка секла вас с Крисом. Я ведь не дурочка, Кэти. Вижу, что вы двое глядите друг на друга так же, как мы с Алексом. Я думаю, что и с доктором Полом вы тоже любовники; возможно, поэтому тебе в наказание умер Джулиан. Но ты из тех женщин, которые нравятся мужчинам, а я нет. Я не умею танцевать, не знаю, как сделать так, чтобы все меня любили. Меня любят только родные и Алек. А когда я все ему расскажу, он перестанет меня любить, я не буду больше ему нужна.
— Ничего ты ему не скажешь! — жестко отрубила я.
Она лежала, уставившись в потолок, пока, наконец, ее не сморил сон, а для меня настал черед ледать, не смыкая глаз, мучиться и снова поражаться тому, как одной старухе удалось отравить жезнь сразу стольким людям. Я ненавидела маму за то, что она привезла нас в Фоксворт Холл. Ей было хорошо известно, что представляет собой ее мать, и все-таки она привезла нас туда. Она лучше, чем кто бы то ни было, знала своих родителей, она все-таки вышла хамуж во второй раз и обрекла нас на страдания. Мы продолжали страдать и по сей день, а она по-прежнему жила припеваючи!
Впрочем ее сладкая жизнь подходила к концу, потому что я была здесь. Барт был здесь, и рано или поздно мы должны были встретиться. Но лишь позднее я выяснила, как ему удавалось так долго меня избегать.
Я утешала себя мыслью о том, что вскоре мама будет страдать не меньше нашего. Мука за муку; отныне она поймет, каково нам приходилось: теперь она останется брошенной и нелюбимой. Она не сможет оправиться… на этот раз не сможет. Этот удар сломит ее. Почему-то я предчувствовала, что будет именно так. Может быть оттого, что мы с ней были так похожи.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила я Кэрри несколько дней спустя. — Ты что-то ничего не ешь. Куда делся твой аппетит?
— Все нормально. Просто не тянет на еду. Знаешь, не забирай сегодня Джори с собой на занятия. Я побуду с ним целый день, а то я скучаю, когда он едет с тобой, — спокойно произнесла она с непроницаемым лицом.
Мне было тревожно оставлять ее на весь день одну с Джори, с которым хлопот иной раз не оберешься, да и выглядела она неважно.
— Кэрри, пожалуйста, скажи мне все как есть. Если ты не в своей тарелке, давай я отвезу тебя к врачу.
— Нет, просто мое число подходит, — ответила она, глядя в пол. — У меня всегда живот побаливает дня за три, за четыре.
Значит всего лишь ежемесячная хандра, а в ее возрасте живот ноет куда чаще, чем в моем. Я поцеловала на прощание сынишку, и он немедленно устроил жуткий концерт, требуя, чтобы я взяла его с собой посмотреть на танцоров.
— Хочу слушать музыку! — вопил Джори, который обычно очень хорошо знал, чего хочет, а чего нет. — Хочу смотреть, как танцуют!
— Мы с тобой пойдем в парк, будем качаться на качелях и играть в песочек, — торопливо заговорила Кэрри, поднимая его на руки и прижимая к себе. — Останься со мной, Джори. Я тебя так люблю, наглядеться не могу… Разве ты не любишь тетю Кэрри?
Он просиял и обхватил ее шею руками: в самом деле Джори любил всех и вся.
День тянулся нестерпимо долго, Я несколько раз звонила домой, проверяя, все ли в порядке с Кэрри.
— Все хорошо, Кэти. Мы с Джори так чудно погуляли в парке. Сейчас я собираюсь вздремнуть, так что ты не звони больше, а то разбудишь.
Было четыре часа, шел последний урок, и мои шести-и семилетки выстроились посреди класса. Я считала под музыку:
— Un, deux, plies, un deux, plies, а теперь un, deux, tendu, исходное положение, un, deux, tendu, исходное положение. — Повторяя это, я вдруг почувствовала, что по спине у меня колко пробежали мурашки, как бывало, если кто-то внимательно на меня смотрел.
Я резко обернулась и увидела в глубине класса мужчину — Барта Уинслоу, мужа моей матери!
Увидев, что я его узнала, он зашагал в мою сторону.
— Вы сногсшибательно смотритесь в красном трико, мисс Дал. Не уделите ли мне минутку вашего времени?
— Я занята! — отрезала я, раздосадованная тем, что он задает мне вопрос в тот момент, когда я не могу оторвать взгляд от двенадцати маленьких танцоров. — Я заканчиваю в пять. Если угодно, присядьте вон там и подождите.
— Мисс Дал, я потерял уйму времени разыскивая вас, а вы, оказывается, все время были у меня под носом.
— Мистер Уинслоу, — холодно сказала я, — если я послала вам несоответствующий гонорар, вы могли бы отправить мне письмо и известить меня.
Он насупил свои темные, густые брови:
— Я пришел не по поводу гонорара, хотя вы и не заплатили мне той суммы, на которую я рассчитывал.
Улыбающийся и уверенный в себе, он сунул руку в нагрудный карман и извлек оттуда письмо. Я так и поперхнулась, узнав свой собственный почерк, увидев все эти марки и пометки «адресат выбыл» на конверте, путешествовавшем за моей матерью по всей Европе!
— Насколько я могу судить, письмо вам знакомо, — проговорил он, следя за мной проницательными карими глазами, от которых не укрылось мое замешательство.
— Послушайте, мистер Уинслоу, — начала я довольно суетливо, — моя сестра себя плохо сегодня чувствует и сидит с моим сыном, почти совсем малышом. И сами видите, здесь у меня тоже работы невпроворот. Мы можем побеседовать об этом как-нибудь в другой раз?
— Когда вам будет удобно, мисс Дал, в любое время. — Он поклонился и вручил маленькую визитную карточку. — Постарайтесь, однако, поскорее. У меня к вам множество вопросов, даже и не пытайтесь увильнуть. Не думаете же вы, что того ужина было достаточно?
Я так расстроилась из-за письма, что как только он ушел, распустила учеников и прошла к себе в кабинет. Там я уселась поразмыслить над гроссбухом в зеленой обложке, сложила столбец цифр и удостоверилась, что я все еще в убытке. Меня уверяли, что учеников в школе — сорок человек, но не предупредили, что большинство из них на лето уезжает и раньше осени не возвращается. Так что зимой я имела полный набор испорченных отпрысков богатых семейств, а летом — детишек из среднего класса, которые могли ходить только раз или два в неделю. Как ни старалась я тратить по возможности меньше, заработка не хватало на то, чтобы заново отделать длинный брус станка и установить за ним зеркала.
Потом я взглянула на часы, обнаружила, что уже почти шесть, переоделась в обычную одежду и побежала через два квартала в свой маленький домик. Кэрри должна была готовить обед на кухне, пока Джори играл в огороженном дворике.Но его там не было, да и Кэрри в кухне я тоже не нашла!
— Кэрри! — позвала я. — Я пришла! Где вы тут прячетесь с Джори?
— Здесь, — слабым шепотом отозвалась она.
Я побежала к ней в комнату и нашла ее по-прежнему в постели. Еле слышно она объяснила мне, что Джори у соседки.
— Кэти… Мне и правда нехорошо. Меня вырвало то ли четыре, то ли пять раз, не помню, сколько… И живот так болит. Мне неможется, очень неможется…
Я потрогала ее лоб и обнаружила, что он странно холоден, хотя день был довольно жарким.
— Я вызову врача.
Не успела я это произнести, как тут же горько посмеялась над собой: в нашем городишке никто из врачей не выезжал по вызовам. Кинувшись обратно к Кэрри, я сунула ей в рот градусник, и у меня перехватило дыхание, когда я увидела, сколько он показывает.
— Кэрри, я заберу Джори и немедленно отвезу тебя в ближайшую больницу. У тебя температура сто три и шесть!
Она безучастно кивнула и заснула. Я ринулась к соседям и увидела своего сына, с удовольствием игравшего с девочкой на месяц постарше.
— Послушайте, миссис Маркет, — сказала миссис Таунсенд, симпатичная, по-матерински мягкая женщина лет сорока с небольшим присматривавшая за внучкой, — если Кэрри заболела, давайте Джори побудет у меня до вашего возвращения. Я очень надеюсь, что с Кэрри ничего серьезного. Она такая лапочка. Но я обратила внимание, что вот уже день или около того она такая бледненькая и заморенная.
Я тоже это заметила, но приписала все ее переживаниям из-за Алекса.
Как я ошибалась!
Уже на следующий день я позвонила Полу.
— Кэтрин, что стряслось? — спросил он, услышав панику в моем голосе.
Я вывалила на него все разом; рассказала, что Кэрри больна и лежит в больнице, где провели несколько обследований, но причина болезни не выяснена.
— Пол, она выглядит кошмарно! И быстро теряет в весе, невероятно быстро! У нее рвота, в желудке просто ничего не удерживается, а еще понос. Она все время просит, чтобы вызвали тебя и Криса.
— Я попрошу, чтобы меня заменил другой врач, и сразу же вылечу, — сказал он, не задумываясь. — Подожди связываться с Крисом. Симптомы, которые ты перечислила, весьма типичны для целого ряда неопасных недомоганий.
Я поверила ему на слово и не стала пытаться отыскать Криса, отправившегося перед возвращением к практике по месту жительства в двухнедельное путешествие по Западному побережью. Через три часа Пол уже стоял рядом со мной в палате, глядя на Кэрри. При виде его она слабо улыбнулась и протянула к нему тонкие руки.
— Привет, — едва шепнула она. — Могу поспорить, ты не ожидал увидеть меня на больничной койке, правда?
Он обнял ее и принялся расспрашивать. Когда она стала замечать первые признаки болезни?
— С неделю назад я стала чувствовать ужасную усталость. Кэти я ничего не сказала, а то она так за меня волнуется. Потом появились головные боли, мне постоянно хотелось спать, и ни с того ни с сего у меня выступили здоровенные синяки, не знаю, откуда они взялись. Потом стали выпадать волосы, когда я расчесывалась, все больше и больше. А потом меня стало рвать и… началось еще кое-что, доктора меня уже спрашивали, я им все рассказала.
Ее тоненький шепоток делался все тише и тише.
— Повидать бы Криса, —пробормотала она, и тут же глаза ее закрылись, и она задремала.
Пол уже смотрел карточку Кэрри и говорил с ее врачами. Теперь он повернулся ко мне с таким непроницаемым выражением, что я похолодела… за непроницаемостью крылся вполне определенный смысл.
— Пожалуй, тебе стоит послать за Крисом.
— Пол! Ты считаешь…
— Нет, не считаю. Но если она хочет, чтобы он был здесь, то лучше, если он к ней приедет.
Пока врачи делали какие-то еще обследования, я была в холле. Меня выставили из палаты. Расхаживая туда-сюда перед закрытой дверью и еще не видя его, я ощутила его появление. Резко обернувшись, я так и задохнулась при виде Криса, который во всей своей ослепительности шагал по длинному коридору мимо медсестер, спешивших кто с судном, кто с лекарствами в лотке, и просто разевавших на него рты.
Время как бы обратилось вспять, я будто смотрела на папу, на папу, каким я его лучше всего помнила — одетым в белый теннисный костюм. Я не смогла вымолвить ни слова, когда Крис обнял меня и зарылся загорелым лицом в мои волосы. Мне было слышно, как сильно и ровно стучит его сердце. Я всхлипнула, готовая разразиться потоком слез:
— Быстро же ты добрался!
Он не поднял головы, и его голос прозвучал хрипло.
— Кэти, — произнес он и только теперь поглядел мне прямо в глаза, — что с Кэрри?
Его вопрос поразил меня: разве он сам уже не понял?
— Неужели ты не догадываешься? Это опять треклятый мышьяк, я наверняка знаю! Чему тут еще быть? Неделю назад все было хорошо, и вдруг она свалилась, — здесь я не выдержала и разрыдалась. — Она хочет тебя видеть.
Но перед тем, как проводить его в маленькую палату Кэрри, я вложила ему в руку листок, найденный мной в дневнике, который она завела в тот день, когда встретила Алекса.
— Крис, она давно чувствовала неладное, но держала все при себе. Прочти это и скажи, что ты думаешь. — Он читал, а я неотрывно смотрела ему в лицо.
«Дорогие Кэти и Крис!
Иногда мне кажется, что вы и есть мои родители, но потом я вспоминаю настоящих маму, папу, и мама видится мне как во сне, который никогда не был явью, а папу я даже не могу себе представить без фотографии, хотя Кори помню, как живого.
Я кое-что от вас скрывала. И если бы я не написала этого письма, вы стали бы винить себя. У меня давно такое ощущение, что я скоро умру, и сейчас я уже не боюсь, как раньше. Мне не бывать женой министра. Я и до сегодняшнего дня не дожила бы, если бы вы оба, Джори, доктор Пол и Хенни не любили меня так сильно. Я давным-давно отправилась бы вслед за Кори, если бы вы не удерживали меня здесь. Ведь у всех, кроме меня, есть кто-то, кого можно любить. У всех, кроме меня, есть свое дело в жизни. Я всегда понимала, что никогда не выйду замуж. Всегда знала, что обманываю себя сказками о будущих детях: бедра у меня слишком узкие, чтобы рожать, да и маловата я для нормальной жены. Мне не стать никем особенным, не то что ты, Кэти, — ты можешь танцевать и рожать детей… И доктором, как Крис, мне не стать, была бы я ни то ни се, только путалась бы под ногами и всех огорчала тем, что несчастлива.
Поэтому прямо сейчас, еще до того, как вы начнете читать дальше, пообещайте не требовать от врачей, чтобы они как-нибудь попытались меня спасти. Просто дайте мне умереть и не плачьте. После того, как Кори ушел и оставил меня, все в моей жизни было не так, или по крайней мере у меня было чувство, что все не так. Не горюйте и не тоскуйте по мне. Единственное, о чем я жалею — мне не придется увидеть Джори танцующим на сцене, как Джулиана. Теперь я могу сознаться, что любила Джулиана так же, как Алекса. Джулиан не считал меня слишком маленькой, к он один дал мне на короткое время ощутить себя полноценной женщиной. Хотя это было грешно, я знаю, Кэти, было, что бы ты ни говорила.
С прошлой недели я все думаю о бабушке, вспоминаю, как она постоянно звала нас дьяволовым отродьем. Чем больше я думала, тем больше понимала, что она права: мне не следовало появляться на свет! Я порочна! Мне тоже надо было умереть, когда Кори умер от мышьяка на отравленных пончиках, которые нам дала бабушка! Вы и не предполагали, что я все знаю, да? Вам казалось, что пока я сидела на полу в уголке, я ничего не слушала и не замечала, а я и слышала, и замечала, просто тогда мне не верилось. А сейчас я верю.
Спасибо тебе, Кэти, за то, что ты была мне матерью и самой лучшей сестрой на свете. Спасибо, Крис, за то, что ты заменил мне отца и был моим самым лучшим братом после Кори, и спасибо Вам, доктор Пол, за то, что любили меня, хоть я и не росла. Спасибо вам всем за то, что вы не стыдились появляться со мной на людях, и скажите Хенни, что я ее люблю. Боюсь только, что и Господь меня не примет, раз я не вышла ростом, но вспоминаю об Алексе, он считает, что Бог любит всех, даже невысоких».
Она подписалась огромными каракулями, как бы компенсируя свой малый рост.
— Боже милосердный, — воскликнул Крис. — Кэти, что это значит?
Только теперь я открыла ридикюль и вытащила оттуда то, что обнаружила спрятанным в дальнем темном углу стенного шкафа в комнате Кэрри. Стоило ему прочесть название крысиного яда на пузырьке и увидеть пакет из-под пончиков, как его голубые глаза расширились, и он побелел. В пакете оставался всего один пончик. Лишь один. Слегка надкушенный. По его щекам покатились слезы, и теперь он уже неудержимо рыдал к меня на плече.
— О Господи… значит она посыпала пончики мышьяком, чтобы умереть той же смертью, что и Кори?
Я вырвалась от него и немного отступила назад, чувствуя себя совершенно обескровленной.
— Крис! Прочти письмо еще раз! Ты заметил, она написала, что сначала ей не верилось. А потом это — «теперь я верю». Почему же тогда она не верила, но поверила сейчас? Что-то произошло! Что-то произошло и заставило ее поверить, что наша мать была способна нас отравить!
Он недоуменно покачал головой. Слезы все текли у него из глаз.
— Но если все это время она знала, что еще могло случиться, чтобы убедить ее, ведь раньше она не верила, даже слыша наши разговоры, даже увидев, как погиб Мики!
— Что я могу тебе ответить? — закричала я в отчаянии. — Пончики были обильно посыпаны мышьяком! Пол отдал оставшийся на анализ. Кэрри их съела, зная, что это ее убьет. Неужели ты не понимаешь, что наша мать совершила очередное убийство?
— Кэрри еще жива! — громыхнул вдруг Крис. — Мы спасем ее! Мы не дадим ей умереть. Мы поговорим с ней, убедим, что надо держаться!
Я бросилась ему на шею, страшась, что уже слишком поздно, и со всеми силами души надеясь на обратное. Мы стояли в обнимку, общим страданием вновь превращенные в родителей, когда из палаты Кэрри вышел Пол. Суровое выражение его застывшего лица сказало мне все без слов.
— Крис, — спокойно произнес Пол, — как замечательно, что ты приехал. Жаль, обстоятельства столь прискорбны.
— Но ведь есть еще какая-то надежда? — воскликнул Крис.
— Надежда есть всегда. Мы делаем все, что в наших силах. Ты такой загорелый, прямо пышешь здоровьем. Иди скорее к сестренке и поделись с ней жизненной силой. Мы с Кэтрин чего только ей не говорили, чтобы заставить ее бороться и снова обрести волю к жизни. Но она сдалась. Алекс стоит на коленях у ее кровати и молится, чтобы она выжила, но Кэрри отвернулась и смотрит в окно. Думаю, она вряд ли осознает, что ей говорят и что с ней делают. Она уже так далеко, что не слышит нас.
Мы с Полом пошли вслед за Крисом, который вбежал в палату. Худая, как спичка, Кэрри лежала под несколькими тяжелыми одеялами, а ведь стояло лето. Казалось невозможным, что она так мгновенно постарела! Исчезла свежая, упругая, молодая округлость некогда румяных щек, а маленькое личико выглядело изможденным и осунувшимся. Ее глаза глубоко запали, из-за чего резко обозначились скулы. Она даже вроде бы стала еще меньше. Увидев ее состояние, Крис подавил крик. Он наклонился к ней, обнял и несколько раз позвал, гладя по волосам. К его ужасу сотни золотых прядей остались у него в руках.
— Боже милостивый, что же с ней сталось?
Когда он распутал волосы, обвившие его пальцы, я торопливо забрала их у него и аккуратно сложила в пластиковую коробочку. Статическое электричество притягивало их к пластмассовому дну и стенкам. Идиотская мысль, но я бы не смогла смотреть, как ее чудесные волосы сметают в кучу и выбрасывают. Это волосы блестели на подушках, покрывале, на белых кружевах ее пижамной куртки. Будто в оцепенении бесконечного кошмара я собирала их и тщательно укладывала в коробочку, а Алекс все молился и молился. Даже когда его знакомили с Крисом, он прервался лишь, чтобы коротко кивнуть.
— Пол! Что делается для спасения Кэрри?
— Все мыслимое и немыслимое, — ответил Пол тихим мягким голосом, каким разговаривают, когда смерть стоит у порога. — Бригада квалифицированных врачей работает двадцать четыре часа в сутки, чтобы ей помочь. Но ее красные кровяные тельца разрушаются быстрее, чем мы успеваем восстанавливать их количество переливанием.
Три дня и три ночи мы не отходили от постели Кэрри. Джори был у соседки. Все, кто любил ее, молились, чтобы она осталась в живых. Я позвонила Хенни и велела ей со всеми домашними и прихожанами ее церкви тоже молиться за нее. В ответ она отстучала на телефонной трубке свой сигнал: «Да! Да!»
Каждый день приносили цветы, заполнившие всю палату. Я не смотрела от кого они. Сидя рядом с Крисом или Полом, или между ними, я держала их за руки и беззвучно молилась. На Алекса я смотрела с неприязнью, полагая его во многом виноватым в том, что приключилось с Кэрри. Наконец я почувствовала, что не могу не задать ему главный вопрос. Улучив момент, я отвела его в уголок.
— Алекс, почему Кэрри решила умереть в самые счастливые дни своей жизни? Что она тебе сказала, и что ты ей сказал?
Убитый горем, он повернул ко мне растерянное, небритое лицо.
— Что я сказал? — переспросил он, моргая покрасневшими от недосыпания глазами.