Актер чувствительный и актер рассудочный.

ПАРАДОКС ОБ АКТЁРЕ.

(отрывки)

I

Природа — вот кто дает личные качества, лицо, голос, силу суждения, тонкость. Изучение великих образцов, знание человеческого сердца, уменье обра­щаться в свете, упорная работа, опыт, привычка к сцене совершенствуют дары природы. Природный актер часто отвратителен, иногда превосходен. Как может природа без искус­ства создать великого актера, когда ничто на сцене не повторяет природы, а все драматические произведения написаны согласно известной системе правил?

Актеры, играющие нутром неровны. Не ждите от них никакой цельности; игра их то сильна, то слаба, то горяча, то холодна, то плоска, то возвышенна. Завтра они провалят место, в котором блистали сегодня, зато они блеснут там, где провалились накануне.

Назвать чувствительностью способность переда­вать все характеры, даже характеры свирепые, значило бы злоупотреблять словами. Если следовать единствен­ному смыслу, принятому по сей день для этого слова, то чувствительность, как мне кажется, есть свойство, сопутствующее слабости всех органов, связанное с по­движностью диафрагмы, живостью воображения, тонкостью нервов, которое делает человека склонным трепетать, со­чувствовать, восхищаться, бояться, волноваться, рыдать, лишаться чувств, спешить на помощь, бежать, кричать, терять разум, преувеличивать, презирать, пренебрегать, не иметь точных представлений об истине, добре, кра­соте, быть несправедливым и безрассудным. Бурные потрясения не для этих слабых душ. Остерегайтесь преподносить им слишком силь­ные образы.
_________________________________________________________________

Меж тем актер, который играет, руководствуясь рассудком, изучением человеческой при­роды, неустанным подражанием идеальному образу, вооб­ражением, памятью, — будет одинаков на всех представле­ниях, всегда равно совершенен: все было измерено, рас­считано, изучено, упорядочено в его голове; нет в его декламации ни однообразия, ни диссонансов. Пылкость имеет свои нарастания, взлеты, снижения, начало, сере­дину и высшую точку. Те же интонация, те же позы, те же движения; если что-нибудь меняется от предста­вления к представлению, то обычно в пользу последнего. Такой актер не переменчив: это зеркало, всегда отражаю­щее предметы, и отражающее с равной точностью, силой и правдивостью. Я хочу, чтобы актер был очень рассудочным; он должен быть холодным, спокойным наблюдателем. Следовательно, я требую от него проницательности, искусства всему подражать или способности передавать любые роли и характеры, но никак не чувствительности.

Никакой чувствительности! Если б актер был чувствителен, скажите, по совести, смог бы он два раза кряду играть одну и ту же роль с равным жаром и равным успехом? Слишком горячий на первом представлении, на третьем — он выдохнется и будет холоден как мрамор. Не то внимательный по­дражатель; после первого появления на сцене под именем какого-либо персонажа, он строго копирует самого себя или изученный им образ, неустанно следит за нашим восприятием; его игра не только не ослабеет, а укре­пится новыми собранными им мыслями; он либо станет еще пламеннее, либо умерит пыл, и вы будете все больше и больше им довольны. Если он будет самим собой во время игры, то как же он перестанет быть самим собой?

Весь талант актера-подражателя состоит не в том, чтобы чувствовать, а в умении так тщательно передать внешние признаки чувства, чтобы вы обманулись. Вопли скорби запечатлены в его слухе, жесты отчаяния он знает наизусть, они разучены перед зеркалом. Он точно знает момент, когда нужно вытащить платок и разразиться слезами; ждите их на определённом слове, на определённом слоге, ни раньше, ни позже. Эта дрожь в голосе, отрывистые фразы, глухие или протяжные стоны, трепещущие руки, подкашивающиеся колени, беспамятство и исступление — чистое подражание, заранее разученный урок, патетиче­ская гримаса, высочайшее кривляние, которое актер помнит долго после того, как затвердил его, и в котором отдает себе отчет во время исполнения; но, к счастью для автора, зрителя и самого актера, оно не лишает его свободы духа и требует лишь, как и другие упражнения, затраты физических сил.
_________________________________________________________________

Как только роль сыграна, актер испытывает величайшую усталость, голос его слабеет, он должен переменить белье или прилечь; но ни следа от волнения, скорби, грусти, изнеможения души. Все эти впечатления уносите с собой вы. Будь по-другому, звание актера было бы несчастнейшим из званий, но он не ге­рой, — он лишь играет его, и играет так хорошо, что кажется вам самим героем: иллюзия существует лишь для вас, он-то отлично знает, что остается самим собой. Итак, я стою на своем и говорю: «Крайняя чувствительность порождает посредственных актеров; посредственная чувствительность порождает толпы скверных актеров; полное отсутствие чувствительности со­здает величайших актеров».

Великий актер наблюдает явления, чувствительный человек служит образцом для актера; последний обду­мывает этот образец и, поразмыслив, находит, что нужно прибавить, что отбросить для большего эффекта. Словом, действие всегда следует за рассуждением. Великий актер это ни фортепиано, ни арфа, ни кла­весин, ни скрипка, ни виолончель; у него нет собственного тембра, но он принимает тембр и тон, нужный для его партии, и умеет применяться ко всем партиям. Великий актер — чудесный паяц, которого автор дергает за веревочку и в каждой строке указывает ему истинную форму, какую тот должен принять. Самим собой человек бывает от природы, другим его делает подражание; сердце, которое себе придумываешь, не то сердце, которое имеешь в действительности. В чём же состоит истинный талант? Величайший актёр — тот, кто лучше изучил и в совершенстве передал внешние признаки высоко задуманного идеального образа.
_________________________________________________________________

Быть чувствительным это одно, а чувствовать — дру­гое. Первое принадлежит душе, второе — рассудку. Можно чувствовать сильно, и не уметь передать это. Можно передать хорошо, когда бываешь один, в обще­стве, у камина, читаешь или играешь для нескольких слушателей, и не создать ничего значительного на сцене. Можно на сцене, с помощью так называемой чувстви­тельности, души, теплоты, передать хорошо одну-две тирады и провалить остальное; но охватить всю ширь большой роли, показать себя равным в местах спокойных и бурных, быть разнообразным в деталях, гармоничным и единым в целом, выработать строгую систему декла­мации, способную сгладить даже срывы поэта, — воз­можно лишь при холодном разуме, глубоком суждении, тонком вкусе, упорной работе, долгом опыте и необычайно острой памяти. Тот, кто выходит из кулис, не зная заранее своей игры и не разметив роли, останется на всю жизнь дебютантом; если же актер этот смел, самонадеян, талантлив и рассчитывает на свою сообразительность и профессиональный навык, — он обманет вас своим жаром и опьянением, и вы будете рукоплескать его игре, как ценитель живописи улыбается при виде смелого наброска, где все намечено и ничего не разрешено. Такого рода чудеса можно уви­деть в балагане на ярмарке.

II