– Но сама ваша мать точно так же начинала кривляться и хохотать, когда к ней подходили какие-то пропитухи и бомжи. Это непроизвольно возникает у любой самки, которая видит самца!
Мы опять недоуменно переглянулись. В этот момент мы обе были согласны с Учителем. Мы очень отчетливо вспомнили, как поступали именно так при виде здоровых агрессивных самцов, которые нас возбуждали.
– Ну а теперь вы больше не будете тупыми машинами, механизмами зомби, коими вас воспитали! – резко подскочив со стола, Мудрец взял нас за руки и вывел на середину комнаты. – Теперь вы будете учиться сами управлять собой, чтобы не быть марионетками, которых дергают за ниточки их рефлексы, инстинкты, хуевые предрассудки и вся тупая мышиная мораль, коей пропитаны ваши тупые мозгени.
– А что это значит? – любопытно спросила я.
– А это значит, что вы должны сломать в себе все те стереотипы мамочкиных представлений, которые не дают вам свободно, спонтанно, проявляться и жить как вам нравится, – бесился Мудрец. – Это значит, что вы сами, по своему усмотрению, должны научиться перевоплощаться в любую роль. Захотели – разыгрываете из себя шлюху. Захотели – недоступную. У вас нет жесткого фиксированного образа – вы полностью отстранены от всех них и можете легко переключаться из одного в другой.
– Вот здорово! – закричала я. – Давайте быстрей начнем учиться всему этому!
– Ну вот и ништяк! – забесился Просветленный. – Сейчас вы у меня будете эротично одеваться! Давайте-ка, свою одежонку-то скидавайте стремную и будете учиться одеваться как нормальные сексуальные самки!
Лилит тут же поморщилась при этих словах. Все-таки ей уже было тридцать пять лет, и мамкино воспитание брало свое.
– Ага! Вот видишь, как в тебе сильно мамкино! – злорадно воскликнул Учитель. – Значит, ты у нас первая начнешь наряжаться и краситься!
Лилит неуверенно переминалась, рассматривая себя в зеркало.
– Вот! Полюбуйся на себя! – бесновался Состис, – В кого превратили тебя родители!
Действительно, вид уже немолодой, замученной и затюканной жизнью женщины, убого глядящей из своих вороньих очков, в черном, старившем ее, спортивном костюме, с темными кругами под глазами и опущенными уголками губ, был жалок и отвратителен. К тому же страх погромов придавал ее лицу идиотское выражение. Она невольно отшатнулась от зеркала.
– Не-е-ет! – глумливо произнес Состис. – Ты получше себя разгляди!
И он опять повернул ее к своему отражению, Лилит схватилась за лицо и горько заплакала.
– Вот, кем сделала тебя твоя любимая мамочка своим хуевым внушением! А если не хочешь кончить жизнь, как она, – прогремел он, указывая большим пальцем через плечо в сторону бабкиной «палаты», – то ты должна начинать меняться уже прямо сейчас, сию секунду!
Лилит еще раз окинула себя взглядом, но в этот раз она уже не ревела, а злобно скрежетала вставными зубами.
– Скажи мне! Что нужно делать, чтобы изменить хотя бы мою внешность?! – с вызовом спросила она у Учителя.
– Для этого тебе, прежде всего, понадобятся обтягивающие колготки.
– Ой! У меня же ноги ведь не идеально ровные! – взбесилась дурная Жидовка.
– Все это бред собачий! – парировал Мудрец. – Тебе это специально внушили, чтобы сделать тебя мышью! Хватит дурачиться! Сбрасывай с себя свои вонючие портки! Живо!
Лилит тут же достала из своих запасов колготки светло-серого цвета. (Черных у нее просто не было!) Сняла свой костюм и начала натягивать их на себя.
– Ну вот! Уже неплохо для начала! – хлопнул ей по попке Учитель.
Я ревниво закусила губу, но вида не подала.
– Ой! У меня же там торт на кухне остался! – спохватилась Лилит. – Он, наверное, голодный и уже до него добрался! – и со скоростью метеора прямо в одних колготках и лифчике она понеслась на кухню.
Сука мирно спал, свернувшись калачиком на полу возле мусорного ведра.
– Эй! Вставай, бездельник! – заголосил подоспевший Учитель, – пихая пащенка ногой в бок. – Ишь разлегся!
Сука нехотя поднял голову. Увидев перед собой сентиментальную рожу своей мамаши, стал капризничать и канючить:
– Отстань! Я хочу спать!
Лилит не знала, как поднять своего пащенка. Но как только взгляд бедолаги встретился со жгучим взглядом Мудреца, он тут же резко подскочил и, подбежав к плите, начал со всей силы тереть ее обеими руками, впопыхах позабыв о металлической сетке.
– А ну-ка, давай работай, бездельник! – обрушился Мудрец на и так уже до смерти перепуганного Суку. Тот от страха забился в промежуток между плитой и подоконником.
– А ну, давай вылазь! — Мудрец взял скалку и ею начал выживать пащенка из его «убежища». – Выходи, а то хуже будет! – бесился Состис, тыча скалкой в дико вздрагивающего мальца. – Кому говорю, выходи-Ы-ы-ыть!
Сука нехотя начал выбираться из своего «убежища».
– Я больше не буду! – ныл выродок.
– Давай-давай! Работай! – кривя пальцы, прикрикивал Мудрец.
Сука, что есть мочи, начал тереть плиту, в считанные секунды придавая ей чистый вид.
– Ага! Вот так! Хорошо пошло! – радостно потирал руки Состис. – Так держать! Клево получается!
Увидев рвение Суки, Учитель на время успокоился и, обратившись к Жидовке, которая до сих пор стояла в колготках и лифчике, сентиментально наблюдая за всей этой сценой сказал:
– Ну, а ты чяво тут его жалеешь! Здоровый такой лоб, он уже должен тебя сам содержать, а ты все с ним цацкаешься!
Лилит рассмеялась и с недовольством посмотрела на Суку, прикидывая, сколько же еще средств может уйти на его дальнейший прокорм. Лицо ее помрачнело. И тут она вспомнила о своем торте. Как ошпаренная, подбежав к блюду с тортом, она схватила его как великую драгоценность, дабы уберечь ее от дармоеда. В тот же миг с проворностью кошки она взобралась на стол и водрузила торт на самый верх антресоли. И тут же устремила взгляд на пащенка. Тот глядел на нее жалостливым взглядом, ожидая поблажки. На мгновение расслабилась, ее поле стало мягким и сентиментальным. И это резануло всех своим диссонансом. Увидав такое, Мудрец взбесился:
– Чего ты его жалеешь. Это сейчас он при мне такой тихий, все на жалость давит. А только дай ему фору – так он тебя уничтожит!
– Я это как-то подспудно чувствую, а сформулировать не могу: почему так? – удивлялась Лилит.
– Да потому, что ребенок – это тебе не игрушка, не кукла говорящая! – это нечто похуже, – поучал Мудрец. – Прежде чем заводить себе детей, мы должны для начала хотя бы научиться дрессировать собаку, – при этих словах все весело засмеялись, хлопая в ладоши. – Если у нас нет такой силы воли, чтобы мы надрессировали собаку, тогда детей нам рожать противопоказано, и даже опасно!
– А почему так? – с нескрываемым любопытством спросила я.
– Потому, – весело подмигнул Состис, – что сами мы настолько безвольны, что уже не можем справиться с собакой, собака срет везде, где надо и не надо, то и с человеком нам будет справиться уже невозможно. Ребенок – это не кукла: он вырастет и начнет требовать с нас деньги, беситься, бить и уничтожать нас!
В этот момент мне вспомнилось, как пьяный шестидесятилетний отец требовал деньги у своей девяностолетней мамаши. «Вставай! Старая мразь! – забасил пропитой голос отца. – Мне деньги нужны!» Отец зажег свет в три часа ночи и подступился к мирно спящей старушке. «Деньги? – заохала та. – Да где ж я тебе их возьму?» – «А ну, не ври, прошмандовка!» – еще сильнее, еще громче завопил «сыночек», стаскивая одеяло со своей мамаши. – «Да где ж их взять-то?» – запричитала старушка, вставая с постели. Бабушка встала и пошла на кухню, якобы искать деньги. Она думала, что отвлечет придурка, что он забудет обо всем и заснет. Но не тут-то было. Поняв, в чем тут дело, пьяная скотина заломилась на кухню и вновь напала на нее. Вид у отца был страшный: неделю не брился, обросший и худой. С ввалившимися глазами, трясущейся головой и руками. Одет он был в старую дурдомовскую полосатую пижаму, волосы на голове торчали седыми лохмотьями в разные стороны. Из беззубого рта несло перегаром и чесноком. – «А! Старая вобла! Знаю – хочешь обмануть меня!» – выл на всю квартиру пьяный вурдалак. – «А ну, давай мне деньги!» И с этими словами отец начал тузить бабку табуреткой. – «Получай, получай, старая пакость!» – рычал он. Бабуся с перепугу ретировалась в свободный угол кухни. Отец подался за ней, освободив проход кухни. Девяностолетняя старуха ловко увернулась от надвигающейся на нее табуретки и юркнула на выход. Многолетний опыт побоищ с отцом научил ее многому, в том числе и тому, как уворачиваться от ударов и убегать. Бабуля переметнулась в комнату и спряталась за стол. Но это ей не помогло. Пьяный выродок выскочил из кухни и начал прямо столом давить несчастную старуху. Та завопила, что было сил, но было уже поздно: вырваться было неуда, ноги уже оказались в «капкане». Вдобавок ублюдок кромкой стола навалился бабке на шею и надавил всем своим худосочным телом. Бабушка, пережившая революцию, нэп, две войны, 37-й и 53-й, застой, из Ленинграда уехавшая за мужем в ссылку, в Сибирь и дожившая до перестройки, теперь на старости лет вместо уважения и опеки получала пиздюли от своего сынка-алкаша. «Ой! Подожди! Не дави! – прохрипела она, не на шутку испугавшись. – У меня где-то, кажется, завалялось пять рублей!» – «Десять!» – не унимался деспот, не отпуская стола. «Ну, хорошо! Пусть будет десять! Только отпусти!» – стонала бабуся. – «Ну, давай-давай! Шуруй!» – с издевкой сказал ей сынок, отпуская стол.
Как испуганная птица бабушка бросилась к своей шубе, где под подкладкой у нее была спрятана заначка «на черный день». И не успел ублюдок догнать ее, как она с ловкостью фокусника вытащила червонец и сунула его ему в лицо со словами: «На! Подавись, паршивец!» – «Но-но! Поосторожнее!» – сказал пьяный отец, хватая объект своего вожделения. – «А еще говорила, что у тебя нет, сука!» – «Да как ты посмел! На собственную мать руку поднял?» – кричала в истерике бабушка срывающимся голоском. – «Заткнись, дешевка!» – вот и все, что услышала она в ответ.
Сынуля напялил на себя пальто и без шапки, прямо в тапках вышел на улицу за пойлом, громко хлопнув дверью. Бабушка схватилась руками за лицо и горько заплакала: «Кого же я вырастила себе на голову?»
В тот момент, когда она рожала этого ребенка, некому было сказать, что это делать очень опасно. И вот теперь она расплачивается за необдуманно сделанный шаг. Слишком дорогой ценой. И ее жизнь стала такой же жалкой и безобразной, как ее искаженное гримасой старушечье лицо. Лицо человека, который не знал, зачем он прожил жизнь, как быть в старости, обреченной на одинокое вымирание.
Я рассказала об этом всем, Учителю и Лилит. Они радостно смеялись, слушая мой рассказ. Вдруг смех замер на устах Учителя и мгновенно сменился волчьим оскалом. Глаза его метнули молнии. Он повернулся к Лилит и в упор спросил ее:
– Ты тоже себе такого выродка родила?
– Нет! Что ты! – замахала она руками.
– Ну как нет! – еще больше разъярился Учитель. – Я же вижу по его физиономии, кем он будет в будущем.
– Кем?! – встревожилась Жидовка.
– Это – будущий уголовник, – спокойно и холодно произнес он, глядя на глумливую рожу Суки. Тот смотрел на мать и злобно ухмылялся. – Ты что, и дальше собираешься его кормить?! – напал на нее Состис.
– Но ведь он же у меня еще маленький! – оправдывалась Жидовка.
– Маленький! – глумливо сказал мудрец. – Ты должна приучать его к труду с малолетства, чтобы ему, когда он вырастет, уже так трудно не было. С самого начала ты должна заставлять его мыть машины, продавать раков, выпрашивать деньги, скорняжничать, продавать наркотики и все в таком духе.
– Но как же можно! – не унималась Лилит. – Как я буду его так мучить!
– А тебе никто и не говорит, что ты должна его мучить. Тебе говорят, что ты должна приучать его к труду. Вот теперь ты как раз этим и займешься! – весело сказал Состис, ища взглядом, чем бы еще занять дармоеда. Неожиданно его взгляд упал на каракули, нарисованные Сукой на моющихся обоях. – Та-а-ак! – воскликнул Мудрец. – Сука, иди-ка сюда!
Чуя что-то неладное, малец осторожно подошел к нему, семеня на полусогнутых ногах.
– Это что такое? – спросил Состис, хватая дармоеда за ухо.
– Это я лисовал – прогундосил Сука.
– А! Лисовал – передразнил его Состис. – Ну вот теперь давай, оттирай! – и видя, что Сука не собирается ничего оттирать, он схватил его за уши и начал носом тереть по стене так, что Сука взвыл от боли.
– Ага! – закричал Состис, злорадно потирая руки, – вот видишь, как ты должен тереть, чтобы оттереть все это!
Сука зачуханно стал тереть пальцем стену, стараясь загладить свою вину.
– На вот! – Состис дал ему тряпку с пастой и Сука со скоростью пулемета начал оттирать злополучные каракули.
– Вот как мы должны воспитывать своих детей, – торжествующе сказал Состис, – если мы не хотим, чтобы, когда они вырастут, гоняли нас в семьдесят лет по шкафам ножом!
Мы все радостно расхохотались этой «шутке». Лилит испуганно посмотрела на Суку.
– Как так! Не может такого быть! – взволнованно вскричала она.
– Может-может, – уверенно произнес он. – Именно так и будет! – говорил он кривящейся от ужаса Лилит. – Я как сейчас вижу твое будущее. Ты будешь уже очень старая, больная, семидесятилетняя старуха с клюкой. Твой здоровенный сынуля завалится в квартиру в дрезину пьяный, обосранный. Прицепится к какой-нибудь мелочи и начнет тебя материть почем зря. А затем, когда хорошенечко разбесится, то начнет за тобой гоняться по квартире с ножом. А ты, блядь, будешь бегать от него, не зная, куда же спрятаться. И в конце концов заскочишь на какой-нибудь шкаф, сталкивая с подоконника оконные цветы и обрывая шторы, на хуй. Залезешь, с горем пополам, на шкаф, чтобы ножом тебя твой же сынуля не зарезал. А он, выродок ебучий, будет этот шкаф трясти и наклонять, чтобы тебя с него сбросить. И ты, как мандавошка, поскачешь на другой шкаф, прямо по воздуху, а затем на третий. Вот тебе весело-то будет! – ухохатывался Состис, бдительно наблюдая, не мухлюет ли Сука. Тот был в напряжении и исправно оттирал каракули.
– Нет, нет, нет! – замахала руками Лилит. – Этого не может быть!
– От тюрьмы, да от сумы не зарекайся! – философски изрек Учитель.
– Что это значит? – испуганная до полусмерти спрашивала Лилит.
– Это значит, что с нами в жизни может случиться все что угодно, в том числе и тюрьма, и психушка, и все что угодно. А тебя твой разлюбезный сынуля в конце концов придушит во сне подушкой. Вот какая счастливая у тебя будет старость! – спокойно и бесстрастно закончил он.
Лилит стояла ни жива, ни мертва, бессмысленно пялясь в зеркало в трюмо, как бы пытаясь в нем увидеть свое будущее. Подбородок у нее дрожал, губы нервно тряслись.
– Что же мне делать?! – рыдая выдавила из себя Лилит.
– Ты должна стать независимой и отрешенной и сдать его в детский дом, или держать его постоянно «в ежовых рукавицах». Только тогда ты сможешь избежать свой участи.
Лилит молча опустила голову. Мы прошли в комнату. После всех выкинутых книг она смотрелась более просторной и светлой. Мы сели на диван. Лилит включила своего любимого Иосифа Кобзона.
– Что ты врубила! – в ужасе вскричала я.
– Это же самый знаменитый певец! – произнесла она шаблонную фразу.
– Да это же лысый пидор! – расхохоталась я и сняла пластинку с патефона. Порывшись в ее «коллекции», я не нашла ничего более лучшего, чем Джо Дассен. Поставив его на проигрыватель, я сказала:
– Ну и сентиментальщину же он поет. Прямо романсы для гомосеков! – и злобно расхохоталась.
Состис одобрительно посмотрел на меня и потянувшись, как огромный леопард, сказал:
– Мы состоим из тех впечатлений, которые мы получаем. Если мы слушаем сентиментальную, склизскую музыку, читаем хуевые бульварные романы, то мы и сами становимся такими же отвратительными склизнями! И чтобы нам с вами не быть таким членом, – сказал он, садясь и ударяя кулаком по подлокотнику, – мы должны слушать нормальную музыку – ритмичную, динамичную, агрессивную, с сильными зажигательными эмоциями, тогда и мы сами станем такими же, как и эта музыка, как все остальные впечатления, которые мы получаем.
Тут я не выдержала и спросила:
– Учитель! А как мне поступать с моими воспоминаниями?
Состис сделал небольшую паузу и сказал:
– Это тоже своего рода впечатления, смотря какого они качества!
– Вот то-то и оно! – вздохнула я. – Как в той песне: «Идет вакханалия воспоминаний: не пожелать и врагу!» Постоянно вспоминаются тусовки, трасса и те дураки и пидоры, которые все это время окружали меня.
– И что ты при этом ощущаешь? – бесстрастно, но внимательно спросил меня Учитель. Казалось, он в этот момент изучает меня.
– Я чувствую, что как будто какое-то болото затягивает меня и вырваться из него становится очень трудно. Я вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю и мои эмоции как бы втягиваются во все это, и я уже не могу полноценно реагировать на окружающий мир, становлюсь вялая и аморфная.
– Хо-хо-хо! – злорадно расхохотался Состис, потирая руки и делая вид, что греет их над огнем. – Да ты не только в жизни, но еще и в астрале честная-безотказная девочка-давалка! Вон оно что!
– Не поняла! – удивленно спросила я.
– А что тут понимать! – сказал Состис, внимательно наблюдая за реакцией нас обеих. – Просто раньше ты подставляла им свою сраку и они все ею бесплатно пользовались. А теперь ты отдаешь им свою личную силу, а сама обесточиваешься!
– Но что же мне делать? – в отчаянии спросила я.
– Прежде чем что-то делать, ты должна понять, как ты делаешь то или иное действие.
– Ну, как – просто беру и делаю! – наивно ответила я.
– А чем ты это делаешь?
– Ну руками, ногами, своим телом! – глупо талдычила я.
– Ерунда! – жестко смеялся Состис. – Ты делаешь это своим внутренним телом, в частности, ты раздаешь свою энергию Свадхистаной. А точнее было бы сказать – своей маткой.
– Как?! – еще больше опешила я.
– Очень просто, – сказал он, принимая удобное положение на диванных подушках. – С самого рождения у каждой женщины имеется определенный запас сексуальной энергии, который обусловлен ее планетами в космограмме: у кого-то этот запас больше, у кого-то меньше. Пока девушка не узнала ни одного мужчины, ее энергия является нереализованной и целостной. Недаром в детстве все очень активны и жизнерадостны.
– А-а-а! – протянула я. – Да, действительно, когда я была девственницей, то мне казалось, что я смогу горы свернуть, даже взлететь! Весь мир казался каким-то ярким и удивительным!
– Да, – продолжал Мудрец. – Но как только женщина начинает жить половой жизнью, она начинает растрачивать свою энергию, отдавая ее тем пачкунам, с которыми она трахалась. И чем большее количество партнеров она поменяет, тем больше энергии она «раздарит» налево и направо, всякому говну, дуракам, мрази.
– Ха-ха-ха! – рассмеялась Лилит. – Недаром говорим про шлюх: заебанная вусмерть!
Я тут же вставила свою реплику:
– А я знала одну прошмандовку, про которую говорили, что от нее формалином несет за версту.
– Да, это от того, – заключил Состис, – что большое количество сексуальных партнеров ведет нас к опустошенности, деградации, особенно, если они были тупым и безмозглым быдлом, дураками и свиньями.
– Да уж тут не до хорошего, – с отвращением и презрением изрекла Лилит.
По ее внешности, манерам и поведению было видно, что она не будет трахаться с кем попало. Природная избирательность не давала ей даже и думать о всякой мрази.
– А что же делать, если эти связи установились и мучают тебя? – сгорая от нетерпения, спросила я.
– Тогда необходимо их разорвать, чтобы отток энергии не сделал нас полными идиотами, – поучительно произнес Мудрец.
– Научи, великий! – с отчаянием взмолилась я.
– Это необходимо делать постоянно, всякий раз, как только к тебе приходят воспоминания прошлого.
– А почему? – с нескрываемым любопытством спросила я.
– Потому что, если воспоминание приходит, значит сансконтакт с дураком включается автоматически, без нашего ведома. И если мы не начнем с ним сами работать, значит, будем собой подпитывать ебаря-вампира и его вонючую жизнь.
– А как! – радостно воскликнула я. – А как надо работать?
– Во-первых, ты должна отстраниться от тех образов, которые темяшатся в твоей тупой башкене. Просто понять, что это с тобой никак не связано, ты – просто тело, не личность, ни какая-то там выдуманная персона, блядь, дама, ожидающая своего благородного рыцаря, а кусок мяса.
– Боже! Какой ужас! – вмешалась в наш разговор Лилит. – Как же можно о себе так думать?!
– Хо-хо-хо! – весело рассмеялся Состис. – Да ты же просто мышь! Ты раба своего образа! – глумился Просветленный над своей тупоголовой ученицей. – Мы должны быть вне всех этих образов и выдуманных представлений о себе. Тогда мы сможем творить, делать все, что мы захотим, если мы не будем потакать всей намешанной в нас ереси.
– Ну, а все-таки, как же отцепиться от всей этой херни? – нетерпеливо встряла я в разговор.
Мудрец одобрительно посмотрел на меня.
– Ощутить себя просто куском мяса – это уже пятьдесят процентов успеха, – назидательно продолжил он. – Это во-первых. Во-вторых, нужно ощутить, какую часть тела все эти образы разбудоражили. Если ты будешь правильно все ощущать, то поймешь, что все эти проклятые вампиры высасывают твою энергию через матку.
– Каким образом?! – в ужасе вскричала я.
– Дело в том, – продолжил Мудрец в том же тоне, – что на верхней внутренней стенке матки находится точка, из которой женская энергия переходит к мужчине.
– Это не одно и то же, что и детское место? – выдавила сквозь зубы Лилит.
– Совершенно верно, – парировал Мудрец. – Через это место нас могут высасывать еще и наши детки, но об этом потом. Во время физического контакта с мужчиной женщина раскрывает себя и позволяет его дурной энергии проникнуть в себя, но не надолго...
Учитель сделал небольшую паузу и строго посмотрел на нас, оценивая нашу реакцию. Мы напряженно слушали, стараясь запомнить каждое его слово.
– А затем, – продолжил он с сатанинским блеском в глазах, – он включает ее энергетику на свою систему и забывает об этом. Канал установлен, и ему уже больше не о чем беспокоиться. Он начинает искать новую самку, чтобы и ее включить в свое поле.
– А! – радостно засмеялась я. – Это что-то вроде того, что эти придурки составляют целые списки проебанных ими баб?
– Ха-ха! – жеманно рассмеялась Лилит. – У нас на работе был один начальничек, у которого в таком списке было почти двести баб!
– В каком-то смысле это верно, – заметил Состис. – Но в тантре имеет значение не это, а энергетическое число мужчины.
– А это что такое? – спросила Лилит и стала надевать на себя импровизированное одеяние из имеющихся у нее газовых шарфиков.
– Число это – энергетический потенциал мужчины, его личная сила, с помощью которой он может удерживать вокруг себя какое-то количество самок одновременно, – спокойно изрек Мудрец, внимательно наблюдая за действиями Лилит.
– О! А так они друг друга не перебьют? – спросила я, ревниво оглядывая свою соперницу.
– Перебить они могут только тогда, когда тантрик слабый и их совместная энергия превышает его личную силу. В древности была очень интересная традиция. Человек, который мог обеспечивать сразу несколько жен, мог иметь их ровно столько, скольких он мог прокормить. Две – значит, две, пять – значит, пять, сорок – значит, сорок. А у султана был огромный гарем, в котором могли находиться несколько сотен женщин. Эти женщины образовывали совместное психополе. С помощью него поддерживали энергетически мужчину, были как бы его энергобатареей. Тот же, кто не мог содержать вообще никого, мог находиться только с козами или коровами. Такие мужчины были слабыми, и с ними женщине было находиться позорно. То же самое касалось и евнухов. В евнухи попадали именно люди со слабой энергетикой.
– А что же получается, с одноженством все это стало забыто? – сделала вывод Лилит.
– Естественно! – непринужденно ответил Мудрец. – И теперь каждый засранец, каждый прощелыга, пьянчуга и даже бомж может заводить себе семью и кормит не он свою жену, а она его.
Все весело засмеялись этой шутке. Лилит кокетливо поправляла свою прическу перед зеркалом.
– И вот так этот засранец женится то на одной, то на другой, и потихонечку тянет со всех по очереди энергию, а тупые дуры, завнушенные мамкой, рады, ища в нем принца, все для него делать, в том числе и везти за ним говно. А клопу хорошо и радостно от этого, – весело приговаривал Состис, внимательно наблюдая, что же происходит в наших душах. Как мы воспринимаем его слова. Он каким-то непостижимым образом мог читать все мысли людей, ощущать все их состояния, знал, что они хотят сказать или сделать.
– А как же быть, если уже по неосторожности ты вляпался в говно? – с нетерпением спросила я.
– Тогда нужно от него срочно очищаться, пока совсем плохо не стало.
– Но как? – с той же настойчивостью продолжала спрашивать я.
– Тебе необходимо ощутить, как к твоей матке прикрепилось множество нитей, каждая из которых в свою сторону утягивает энергию к себе, то есть к тому бомжу, кто ее у тебя запустил.
Я стала прислушиваться к себе и пытаться почувствовать все это в себе. В этот момент я почувствовала, как что-то тяжелое и гнетущее давит на меня, растаскивая в разные стороны. Как будто несколько веревок было прикреплено к моей матке. Одни из них были толстыми и тянулись к тем, кто был со мной недавно. Другие же были ветхими, исхудавшими, готовыми вот-вот оборваться. От этого ощущения казалось, что я сама перестала существовать, а моей энергией питались чужие люди. Они жили, веселились, наслаждались всеми радостями жизни, а для меня весь мир померк и превратился в хаотичное месиво хуевых впечатлений. Образы прошлого постоянно маячили перед моим внутренним взором и не давали покоя. Мое размышление прервал голос Учителя:
– Э-э-эх, да я вижу, ты слишком сильно увлеклась своими связями.
– А что мне с этим делать? Мне и самой не радостно от всего этого!
– Ты должна разорвать эти контакты, чтобы забрать себе назад свою энергию и восстановить вновь свою целостность, – бескомпромиссно произнес он.
– Каким образом?
– Ты должна по очереди брать одну из них и представлять того человека, с которым она установилась. А затем вызвать внутри себя огромную ярость, смертельную ненависть к этому проходимцу и ко всему, что с ним связано: ко всем сентиментальным чувствишкам, идиотским переживаниям, мечтаньицам и прочей ахинее, опустошающей тебя.
– Но как же можно ненавидеть того, кого я идеализировала, с кем у меня так много связано?! – взбалмошно спросила я.
– Все это чушь собачья! – отрезал Мудрец. – С помощью этого тебя зазомбировали, чтобы ты стала дурой! В детстве все прекрасно жили без этого, и никто не нуждался в такой ахинее. Но как только в башку долбанул гормон, все стали дураками, особенно бабы!
– Согласна! – сказал я, – но почему именно женщины более склонны к этому?
– Во-первых, женщину природа сделала более эмоциональной и сентиментальной, чтобы самка не могла сожрать детеныша и все бы для него делала. Добывала бы ему пищу. Но это еще полбеды. Вдобавок ее еще и завнушало общество, что, мол, счастье женщины в том, что она кому-то нужна: мужу-засранцу, ребенку-дебилу или еще какой-нибудь нечисти. И она рада-радешенька срабатываться до костей!
Мне стало весело от этих слов, и я тут же вспомнила, как часто, глядя на себя в зеркало, погань говорила:
– Старая! Выпали зубы. Свиток годов на рогах!
Я рассказала об этом Учителю. Он весело покатывался со смеху. Лилит злобно усмехнулась и сказала:
– Старая корова!
Все засмеялись еще больше. Когда смех утих, Мудрец продолжил:
– И так ты должна перебирать по очереди все старые связи и уничтожать их.
– И все! – радостно воскликнула я.
– Это все, но это сделать не так просто, – лаконично отрезал Состис. – Тебе придется так делать каждый раз, как только к тебе придут старые воспоминания. И чем больше ты будешь злиться, тем меньше и меньше дурости будет в тебе.
– Ясно, – кивнула я головой.
– Но запомни: если хотя бы раз ты не сделаешь этого и вновь начнешь потакать херне, ты опять погрузишься в болото, и все усилия будут насмарку.
– А! – разочарованно сказала я. – А я и не думала, что все так сложно.
– А что же ты хочешь! Вляпаться в говно гораздо легче, чем отмыться от него! – спокойно произнес он.
– А знаете, что мне ваш разговор напоминает? – спросила «начитанная» Лилит. – Я вот читала «Таис Афинскую» Ефремова и там была некая Эрис – жрица храма, которая трахалась с одним художником.
– А-а! Точно, помню такую! – вставила я. Она ему еще строила «драконовы глазки» и не подпускала к себе.
– Вот истинный пример, которому мы должны подражать, – радостно воскликнул Учитель, потирая руки.
– А в чем конкретно? – уточнила я, постоянно пристально наблюдая за тем, как себя ведет Лилит.
– В том, что она была очень жесткая, целостная и сильная. В том храме, где она воспитывалась, ей нужно было убивать слабых мужчин. Они должны были уметь совокупляться с мужчинами и не искать в этом чувствишек. А для этого надо было обладать большой внутренней силой.
– Да! – удрученно вздохнула Лилит, разглядывая в зеркало свое лицо, в котором, несмотря на работу, все еще оставались сентиментальность и слабость.
– Ну, вот сейчас мы с вами начнем вырабатывать в себе это качество – непримиримость и жесткость, отсутствие всякой сентиментальности, – авторитарно заявил Учитель.