Из Лондона я приехал, как говорится, на энтузиазме. Наконец я понял, в чем была наша ошибка - мы не думали о «первоначальном накоплении кадров», а сразу вели себя как большая организация, которая может позволить себя решать стратегические задачи, вести агитацию среди всего населения, пытаться организовать рабочих. К этой ошибке привели нас жажда романтики и догматизм. Мы слишком буквально поняли то, чему учил Ленин в работе «Что делать?». Ленин строил партию большевиков в совсем других условиях – когда была мода на марксизм, когда нужно было отсечь колеблющихся и праздно глаголющих. Тогда, во времена Ленина, рабочие внимали социалистической пропаганде. Сейчас все иначе. Российский рабочий класс находится в деморализации: он унижен, раздавлен, растоптан. Он не готов к борьбе. Марксизм и коммунизм дискредитировала практика сталинизма. Молодежь не хочет вступать в марксистские организации. Поэтому нужно работать со всеми, кто по тем или иным причинам не доволен политикой Ельцина. Чтобы найти таких людей, активисты должны регулярно проводить собрания на общеполитические темы, желательно в университетах. Все эти мысли сумели донести до меня лидеры британской Социалистической рабочей партии.
Они мягко раскритиковали мою статью «Боевой пролетарский авангард или Демократическая партия трудящихся», весной 1992 года Дейв напечатал ее в журнале «Социалистический рабочий», который издавал в Москве. В первой части статьи я спорил со сторонниками идеи создания широкой сетевой партии трудящихся типа ПТ Бразилии. Многие левые интеллигенты, вроде Бориса Кагарлицкого (бывший левый диссидент) и профессора Александра Бузгалина (бывший член ЦК КПСС) носились тогда с этой идеей. Их воодушевлял относительный успех бразильского рабочего вожака Луиса Игнасио да Силвы, который в 1989 году, предлагая масштабные социальные и политические реформы, прошел во второй тур президентских выборов и собрал 47 процентов голосов. Я предлагал нашим «трудовикам» подумать над вопросом: имеет ли рабочее движение в бывшем СССР столь широкий размах, необходимый уровень независимости от идеологии правящего класса, чтобы поддержать и, сверх того, осуществить идею создания массовой Партии трудящихся; партии, которая будет противостоять планам бюрократического буржуазного класса? Конечно, не только я, но и сами «трудовики» понимали, что в России нет и еще долго не появится той почвы, которая в Бразилии породила Партию трудящихся: боевых профсоюзов, объединений крестьян, союзов граждан и, конечного, целого спектра левых революционных организаций. Но все же им очень хотелось побыстрей объявить о создании ПТ. Я считал, что это вредная затея, которая приведет к появлению очередной секты с громким названием. В результате идея ПТ в России будет дискредитирована, и ее нельзя будет использовать в будущем, когда почва для появления такой партии в России нарастет.
|
|
Правда, позиции Кагарлицкого и Бузгалина тогда меня не сильно волновали. Для меня важно было показать истинное лицо бывших соратников по Конфедерации анархо-синдикалистов. «Не удивительно, что Жвания стал троцкистом, он ведь никогда и не был анархистом, по сути, он был нечаевцем, а Нечаев, как известно, является никем иным, как предтечей большевиков», - говорили КАСовцы. Я же доказывал, что «лидеры КАС никогда не отличались особой революционностью и даже радикальностью и, в лучшем случае, во времена оформления оппозиционного движения в годы Перестройки выполняли роль охвостья «демократов». Я высмеивал за их «трансмутацию» – от лозунга «Власть народам, а не партиям!» к идее создания партии «лейбористского типа».
|
|
Досталось от меня и «товарищам-троцкистам» из других организаций за то, что они, желая «легким способом преодолеть дихотомию между пролетарским классом и революционными активистами», «патентовали у заграничных коллег «магические формулы», «старые, как оппортунизм в международной крайне левой»: «с одной стороны, тактика энтризма (работа внутри чужих организационных структур, направленная на использование их в своих целях), понимаемая абстрактно и абсолютно, с другой – тактика создания ПТ, взятая столь же абстрактно и абсолютно».
В редактировании статьи принимал участие Пьер, и он включил в текст следующий абзац: «Представители этих тенденций остро соперничают друг с другом. Мы утверждаем, что их оппортунизм – две стороны одной и той же медали. Ясно, что идеи ПТ и энтризма приняты представителями этих тенденций как спасательные шлюпки, хотя эти горе-моряки, как мы можем понять по их действиям, никуда не собираются плыть».
Я призывал товарищей открыть глаза и честно признать, что «при сложившейся ситуации в рабочем движения идея спонтанного возникновения широкой Партии трудящихся не имеет под собой реальной почвы». Исходя из этого, «революционерам предстоит работать, а, точнее, бороться, говоря словами Троцкого, «зубами и когтями» за привлечение к себе рабочих, которые уже сегодня задаются вопросом «Что делать?».
|
|
В конце этой программной статьи я утверждал: «чтобы сплотить и организовать рабочий класс, необходимо создать узкую демократически централизованную организацию, которая будет бороться со всей дребеденью эксплуататорского общества самыми боевыми бескомпромиссными методами. Это организация для людей, которые уже сделали свой выбор. Это – организация революционного рабочего авангард; это организация сражающихся коммунистов».
По сути, это был призыв к созданию «Красных бригад». Понимал это Дейв или нет, не знаю. Но статью он напечатал без изменений. Видимо, он не хотел с нами спорить, чтобы не отпугнуть нас от тенденции «Интернациональный социализм».
А вот Тони Клифф пожурил меня за авангардизм, который, как сказал он, может перерасти в элитаризм и сектантство.
Клифф походил больше на еврейского провизора, нежели на лидера радикальной революционной партии – маленький лысый старичок с седой опушкой по бокам черепа, в очках. В руках он держал старый, потертый кожаный портфель, набитый бумагами. Говорил он с жутким еврейским акцентом. Это понимал даже я, когда он произносил что-то типа: «Вери, вери сектариен!». Но когда Клифф выступал перед публикой, он из провизора превращался в ветхозаветного пророка.
Так вот: Клифф и его приближенные объяснили мне, что численность нашей группы, «группы коммунистов-революционеров «Рабочая борьба», не увеличивается, потому что мы в организационном строительстве попытались проскочить этап «первоначального накопления кадров». А для этого нужно работать со студенческой аудиторией. «А ведь - правда! - решил я. - Все это время мы занимаемся не тем, чем надо!».
Затем я написал статью, точнее – открытое письмо «Ко всем товарищам из революционных организаций», где честно признался, что все наши попытки превратить рабочих в активистов закончились ничем, потому что эти попытки были ошибкой, «романтическим увриеризмом» (от французского слова Ouvrie - рабочий). «Еще в АКРС мы заработали неплохой практический опыт распространения газет и листовок у проходных заводов и в университетах, - объяснял я. – Это помогло активистам приучить себя к самоорганизации. Мы могли заставить себя вставать в 5 утра и ехать распространять газеты у заводских проходных; мы могли взять за правило: все свое свободное время «работать на революцию».
Уже тогда мы осознавали необходимость этапа первоначального накопления кадров для ядра будущей организации. Но из кого? Распространять газеты у заводских проходных мы начали с весны 1990 года. В то время в обществе еще не успел пропасть интерес к политике, и рабочие охотно покупали нашу газету с экзотическим названием «Черное знамя»»…
Потом я рассказал о том интересе, которые вызывали наши листовки на Кировском заводе: «Судя по данным, которые нам удалось получить, листовка имела успех: рабочие читали ее, передавали ее друг другу, вывешивали в цехах на стендах информации». Я хотел, чтобы читатели письма поняли, что именно эти «первые успехи» «все более и более укрепляли нас во мнении: ядро организации нужно создавать из рабочих».
«Переход на около-троцкистские позиции ничего не изменил в нашей тактике. Наш романтический увриеризм ничуть не ослаб. По утрам мы продолжали продавать газеты рабочим… Но покупателей с каждым разом становилось все меньше». В общем, «наш опыт доказал: в условиях крайней политической дезориентации «низов» создать ядро будущей революционной организации из промышленных рабочих невозможно». «Действуя методом проб и ошибок, - продолжал я делить наболевшим с товарищами из революционных организаций, - наша группа пришла к выводу: на стадии первоначального накопления кадров необходимо 90% своей деятельности отдавать пропагандистской работе вне заводов. Только студенты и нонконформистски настроенные молодые интеллигенты имеют возможность заниматься активистской работой на этом этапе».
Этап первоначального накопления кадров, я разделил на две части: на период «интеллектуального марксистского накопления», когда активисты осмысляют марксизм, и период собственно первоначального накопления кадров, когда создается «марксистское ядро» будущей организации. Первый период мы уже прошли, и нужно было срочно выковывать ядро. Поэтому наша группа, рассказывал я, чтобы найти кадры, «с мая 1992 года активно работает на историческом и философском факультетах Петербургского университета», где «мы распространили большое количество марксистской литературы и провели ряд открытых собраний».
«Выбрав как тактический приоритет вербовку студентов, мы отнюдь не прекратили распространение газет у заводских проходных, - я как будто бы оправдывался за отход от прежнего курса. – Но мы заставили себя осознать: на этапе первоначального накопления кадров распространительская деятельность у заводских проходных преследует цель дисциплинировать группу; воспитать у активистов навыки общения с рабочими. Без постоянного общения активистов с рабочими невозможно выковать и закалить ядро будущей революционной партии Нужно усвоить раз и навсегда: мы вербуем студентов для обращения к рабочим». Я пытался соединить принципы организационного строительства Lutte Ouvriere и SWP. Но это в теории, в статье, в открытом письме… А на практике? На практике все было грустно.
Наша группа сократилась до четырех человек: я, Андрей, Янек и англичанин Дейв. Леша Бер работал в Астрахани по распределению и не собирался возвращаться. Леша Петров отошел от нас, потому что был не согласен с теорией государственного капитализма. Рыбачук просто отошел.
Но мы с Дейвом были уверены, что скоро мы найдем новых товарищей. В сентябре мы действительно начали проводить открытые собрания в университете. Организация их много сил не занимала. На стендах информации мы вывешивали объявления с кратким анонсом доклада (получалась листовка) и предложением собраться в одной из свободных аудиторий. Сейчас бы, конечно, никто не позволил проводить в университетах политические собрания, а тогда – пожалуйста, всем было наплевать - демократия.
Первое собрание прошло 10 сентября на тему «Русский экспансионизм под флагом миротворческих сил». Мы взяли ударный темп – устраивали собрание один раз в неделю. Темы брали как общетеоретические, так и те, что касались злободневной политики: «Марксизм или постиндустриальное общество?», «Марксизм против сталинизма», «Государственный капитализм от Сталина до Ельцина», «Угнетение женщин в России», «Кризис в Югославии», «Рабочая власть: мифы и реальность».
По идее, эти темы должны были привлечь людей, которые любят поспорить, поговорить о политике, о проблемах мироустройства. Правда, в конце каждого доклада мы пытались подвести слушателей к мысли, что нужно бороться против капитализма, против бюрократии. Только вот слушателей было очень мало, ничтожно мало. Перед каждым собранием мы обзванивали знакомых, приглашали их на собрание. Почти все обещали прийти, но не приходили. Доклады слушали мы сами (докладчиками были либо я, либо Дейв), Элизабет, которая приходила в надежде отбить у нас аудиторию, и Оля, девушка с исторического факультета, которая подрабатывала моделью, иногда она приводила с собой подруг. Конечно же, забредали политические сумасшедшие, вроде Саши Богданова, но мы им не давали слова, а то и вовсе – прогоняли. Те поднимали шум, кричали, что мы не имеем права так делать – приходилось угрожать им физической расправой. Лишь одна тема привлекла внимание студентов – «Красные бригады: преступники или революционеры?». Доклад сделал я по материалам своего диплома.
Осенью Янек влюбился. По дороге на «внутреннее собрание», то есть на собрание, которое приходили только мы, активисты «Рабочей борьбы», чтобы подвести итоги работы и наметить, что делать дальше – он доверительно сообщил мне, что он познакомился с девственницей, которая влюбилась в него до безумия. Девственница эта оказалась большой мастерицей по части орального секса и прочего «тяжелого петтинга», а вот на большее она была согласна только после свадьбы. И Янек решил жениться. В 18 лет.
Я, конечно, не стал его отговаривать, но меня беспокоило другое, а именно то, что он, обычно всегда обязательный и надежный, начал нас динамить. Мы продавали книги и газеты в вестибюле исторического и философского факультетов, раза три в неделю. Янек обещал прийти постоять за столиком с книгами - и не приходил. Это жутко злило. Лучше вообще не обещать ничего, чем обещать и не сделать.
Я видел, что группа распадается, вместо «первоначального накопления кадров» мог произойти окончательный распад. Я решил поговорить с Дейвом.
- Слушай, нужно что-то делать, иначе мы потеряем и Андрея.
- Что ты предлагаешь?
- Давай на время возродим распространение газет у заводов, это должно дисциплинировать ребят.
Дейв согласился.
Первым делом мы пошли к проходной завода «Звезда». Это было 11 декабря, сразу после известного скандального выступления Ельцина на VII съезде народных депутатов. Надо сказать, что распространение прошло успешно, мы продали несколько копий газеты, поговорили с рабочими.
- Особенно противно смотреть на Ельцина, - заявил один ИТР лет 50-ти. – Меня просто взбесило, когда он за поддержкой обратился к рабочим АЗЛК. Я сам инженер, но всегда буду вместе с рабочими.
- Ельцин идет к рабочим только тогда, когда ему это надо. Ни Ельцин, ни съезд ничего хорошего не сделают. Референдум ни к чему не приведет, - сказал работяга лет 45-ти.
Его поддержала работница, тоже лет за сорок:
- Все они друг друга стоят! Они дерутся за власть, а нам что с этого? Все они против рабочих, а рабочие – самые бедные. Платят мало, никакой социальной защиты. Ельцин тоже против рабочих. Начинал он, вроде, хорошо. Вера в него была. Но потом он доверие потерял.
Все эти высказывания записал на диктофон, а потом напечатал их в следующем номере газеты «Рабочая борьба». Андрей был на этом распространении, его оно воодушевило, а вот Янек не пришел.
В декабре 1992 года в обществе произошел небольшой всплеск интереса к политике, благодаря обострению противостояния между Ельциным и большинством Съезда народных депутатов. Перепуганный Ельцин тогда приехал на съезд то ли с похмелья, то ли прямо из бани, а потом обратился к населению за поддержкой, но население почти не откликнулось, это уже был не август 1991 года. Лишь на Васильевском спуске в Москве собралась толпа демшизы.
В те дни мы провели еще собрание в университете на тему: «Почему рыночные реформы потерпели крах?». Но нас опять постигла неудача – пришли все те же люди. Может, от нас отпугнул лозунг, который Дейв, наряду с другими лозунгами («Нет Ельцину!», «Нет съезду!», «Рабочей власти – да!») написал в объявлении – «Нет патриотам!»… Лучше было написать «Нет националистам!». В России понятие «патриот» имеет положительный смысл, и это надо учитывать.
Я настаивал на продолжении распространений у заводов, Дейв не возражал, Андрей никогда не подводил, а Янек продолжал динамить. А это очень злит, когда ты договариваешься с человеком встретиться в 6 утра, чтобы идти продавать газеты, приходишь, ждешь человека полчаса, рабочая смена проходит мимо тебя, а человек, твой товарищ, так и не появляется. В итоге ты не выспался, зря потратил время, газеты не распространил.
Однажды я еле сдержался, чтобы не ударить Янека, когда он после очередного срыва распространения, произошедшего по его вине, рассказывал, как его невеста сладострастно глотает…
- Янека нужно исключить из организации! Иначе мы потерям и Андрея, поведение Яна плохо на него влияет. Как мы можем требовать от Андрея выполнять все наши решения, если Ян будет их игнорировать?
Дейв согласился.
На ближайшем собрании мы попросили Яна объяснить, почему он не приходит на распространение газеты и вообще – не выполняет наши общие решения, принятые на собрании.
Ян отвечал невнятно, я внес предложение его исключить, Андрей и Дейв меня поддержали. Мы поступили жестоко? Может быть. Сейчас бы я просто стал игнорировать человека, делал вид, что его нет, не давал бы ему поручений, не обсуждал бы с ним организационные вопросы. Но тогда все было как будто против нас.
Ян просил перевести его в кандидаты в члены группы, но мы проявили непреклонность.
Потом мне позвонила мама Яна.
- Дима, не отгоняйте его от себя, Янек очень переживает, у него ведь нет друзей, кроме вас, - ее голос дрожал, я не преувеличиваю.
- Мы не можем поступить иначе, он нас подвел и не один раз, мы не компания друзей, мы – пусть маленькая, но организация, - мне было непросто сказать маме Яна эти слова.
Вскоре на историческом факультете мы познакомились с парнем по имени Алексей, студентом первого курса, который заинтересовался нашей деятельностью и нашими идеями. Мы его прозвали Леша-3 (Леша-1 – это Бер, а Леша-2 – Леша Петров). Леша-3 выглядел как типичный любитель хэвви-металл: длинноволосый, с бородой, с намечающимся пузиком. Он и действительно был поклонником группы Sepultura. Его отец был преподавателем, если не профессором, истории в каком-то ВУЗе.
«Вот он и заменит Янека!» - обрадовались мы. Казалось, наша тактика, наконец, начала приносить результаты. И действительно Леша-3 быстро включился в организацию, вместе со мной в январе ходил с газетами к проходной Кировского завода. Но говорил он явно что-то не то, что мы хотели слышать. Ладно бы, если бы он оправдывал Сталина, так он еще вдобавок оказался антисемитом. И мы отказались от его услуг.
Затем на нас вышел еще один студент-историк, маленький такой, наверное, не выше 162 см., с русыми волосами, с плохой кожей лица. Не помню, как его звали. Общался он с нами, общался, уверял, что читает наши брошюры, мы уже решили, что он созрел для чтения книги самого Тони Клиффа. Я позвонил ему, мы договорились встретиться на выходе из станции метро «Ладожская».
Встретились. Я стал его убеждать, что активистом быть здорово, интересно, словом, круто. Он слушал как-то растеряно, в глаза не смотрел.
- Ты знаешь, наверное, я больше не буду с вами встречаться… - наконец-то выдавил он из себя.
- А почему? – я, по правде сказать, не ожидал такого поворота.
- Ты понимаешь, я недавно познакомился с девушкой, она высокая, красивая, блондинка. Но она правая, националистка, она не любит вас, левых, коммунистов. Она мне сказала, что если я буду продолжать общаться с вами, она меня бросит… А я не хочу, чтобы она меня бросала, у меня никогда не было такой красивой девушки… Ты понимаешь, мне трудно познакомиться с девушкой, я маленького роста, застенчивый, а тут такая удача… Она красивая… У меня это в первый раз…
Он чуть было не распустил нюни. Я очень разозлился. Конечно, человек, который ради высокой блондинки готов из левого превратиться в правого, нашей организации и задарма не нужен. Но я потерял время! Чтобы узнать, что до какого-то задрота снизошла неизвестная высокая блондинка, вовсе не обязательно ехать через весь город!
Так или иначе, мы остались втроем – я, Дейв и Андрей.
И тогда – в начале 1993 года – я пришел к мысли создать марксистский кружок, и приглашать на его заседания только тех, кого мы хорошо знаем. На наши приглашения откликался только Леша-2 (Петров), и то не всегда.
Я не понимал, что произошло, почему мы оказались в такой изоляции. Я посвящался нашей деятельность всего себя, тратил все свое время на дела организации. А работал я учителем истории в школе, заканчивал часа в три, на неделе у меня было три выходных. Столько усилий – и никакого эффекта! Нет, эффект был. Но не деморализация, как следовала ожидать, а озлобление на все и вся.
В школе я оказался случайно. Я надеялся, что поступлю в аспирантуру, но оппонент моей дипломной работы о «Красных бригадах», пожилая дама из семьи репрессированных, которая читала курс новейшей истории Запада, поставила вопрос о моей профнепригодности.
- Человек с такими экстремистскими взглядами не должен заниматься преподавательской деятельностью! В своей дипломной работе он оправдывает террористов, «Красные бригады» и РАФ! – заявила она на заседании кафедры.
- У нас пока нет запрета на профессии, как когда-то в Германии, - ответили ей коллеги, но направления в аспирантуру я от них не получил, они решили не рисковать. Так я оказался в школе.
Я искал место в аспирантуре самостоятельно, и в итоге по рекомендации профессора Виталия Ивановича Старцева поступил на кафедру Российской истории в Аграрном университете. Я хотел стать аспирантом не только для того чтобы заниматься научной работой, но и для того чтобы быть ближе к студентам. В школе от студентов я был отрезан. Но студенты-аграрии - абсолютно неподходящая аудитория. Правда, в Аграрном университете я оказался уже после разрыва с Дейвом и его партией, который произошел в конце лета 1993 года.
А в начале 1993 года мы втроем, я, Дейв и Андрей, собирались раз в неделю на квартире Дейва, чтобы обсудить книги Маркса, Ленина и Троцкого: «Гражданская война во Франции», «Государство и революция», «Пролетарская революция и ренегат Каутский» и другие. Мы с Дейвом регулярно появлялись с книгами и газетами в вестибюле истфака и филфака, но нас почти никто не обращал внимание.
Все кончилось тем, что в апреле я слег с гепатитом, попал в Боткинские бараки. Вот где и когда я узнал, что Дейв – это не просто эмиссар английской Социалистической рабочей партии, не просто мой единомышленник, а мой друг, близкий друг, искренний. Он навещал меня каждый день, приносил яблоки, другие фрукты. А ведь я лежал в инфекционной больнице, и Дейв рисковал заразиться какой-нибудь заразой. Однажды, в начале мая, меня навестил и Пьер, который заезжал в Питер. Я извинился, что не успел его предупредить о своей болезни, и он зря потратил время на поездку в Петербург.
- Это ничего, - ответил Пьер. – Главное, чтобы ты выздоровел.
Приближался референдум, на котором население должно было ответить, кому оно больше доверяет – Ельцину или Съезду народных депутатов. Дейв предложил организовать открытое собрание на тему «Против Ельцина – против Съезда!». Он показал мне макет листовки-объявления карикатурой – на урне для бюллетеней написано «Будьте культурны – плюйте в урны!». Я согласился с Дейвом: пора возвращаться в «свет», а то мы слишком засиделись в своем марксистском кружке. И собрание прошло удачно. Без меня. Пришло человек пять студентов! Это был настоящий успех! Он воодушевил Дейва и Андрея. И они организовали еще два собрания – «Против фашизма» и «Война войне!» (против войн в бывшей Югославии, Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье и о причинах, их породивших). Тексты листовок-объявлений написал я, хоть как-то помог товарищам. На собрание против фашизма пришло еще больше людей, чем на предыдущее – против Съезда и Ельцина. Дейв взлетел от счастья на седьмое небо! Я, конечно, радовался тоже, но и злился жутко, переживал, что выпал из обоймы. На антивоенное собрание, правда, пришло совсем мало студентов, человека два, не больше, но было бы странно, если бы перед сессией мы собрали аншлаг.
В общем, наши организационные дела шли на поправку, а я вот никак не мог выздороветь - моя кожа была желтой как кожура абхазского мандарина. Подъем на четвертый этаж, где находилась моя палата, для меня был восхождением на Эверест, после которого я валился на кровать и не мог подняться минут сорок после этого. Мое дерьмо было белого, точнее - кремового цвета, и никак не коричневело, значит, желчь еще плескалась во мне. Врачи не говорили мне точный диагноз – гепатит и гепатит, но я понимал, что у меня какое-то осложнение. Диагноз они доверили только сестре моей жены, Кето, и то только потому, что она профессиональный врач, но Кето молчала тоже. Потом выяснилось, что я перенес не просто гепатит, а гепатит А (обычный), осложненный гепатит Б и каким-то редким - куоровским - антигеном. Каким образом я мог все это подхватить – до сих пор мне неясно. Врачи решили пропустить мою кровь через ультрафиолет, я прошел несколько процедур, и мне заметно полегчало, и я даже стал обращать внимание на медсестер.
Моя очередная поездка в Лондон на конференцию «Марксизм-93» срывалась. У меня закончилось действие заграничного паспорта, нужно было делать новый. А внутренний паспорт нужно было вклеить новое фото, поскольку мне уже давно исполнилось 25. Дейв принес мне одежду и отвел меня в ближайшее фотоателье на Староневском. Я еле-еле вернулся обратно! Упал на кровать и как мертвый проспал до утра. На фото я не узнал себя – узник концлагеря: впалые щеки, провалившиеся глаза… Интересно, что потом фото в паспорте пожелтело, а когда я набрал вес, мне не верили, что это - мой паспорт. Например, когда я улетал на Кубу, меня притормозили пограничники. Они пожелали мне счастливого полета только после того, как связались с петербургской милицией и выяснили, что Дмитрий Жвания паспорт не терял.
И все же я улетел в Лондон благодаря неимоверным усилиям Дейва и моей мамы. Они сумели даже договориться с паспортисткой, чтобы она приехала ко мне в Боткинские бараки, и я поставил подпись под анкетой.
В Лондон мы летели вместе с Андреем, а Дейв отправился в Англию наземным транспортом, прошлогодним маршрутом. Мы прилетели в какой-то заштатный лондонский аэропорт, не в Хитроу. Нас Дейв предупредил, что нас будет встречать активистка СРП с табличкой, на которой будет написано «Marxism-93». В зале ожидания наше с Андреем внимание привлекла толстая бесформенная женщина в очках. Мы еще поиронизировали в ее адрес. И именно эта дама нас и встречала! В автомобиле нас ждал ее муж, его звали Мартин, он и довез нас до Лондона.
Некоторое время мы провели в их доме, помылись. На первый взгляд, это была немного странная семья. Младший ребенок был черным – темнокожая девочка. Старший ребенок, белый, был очень похож на Мартина. Затем в дом пришел какой-то африканец, он играл с черной девочкой, которая называла его papi, а женщину, которая нас встречала – mami. В жизни всякое бывает, решили мы с Андреем, но, правде сказать, удивились, что такая внешне мало привлекательная женщина пользуется такой популярностью.
Вечером Мартин отвез нас куда-то на юг Лондона, в типичный английский многоквартирный дом, где, чтобы попасть в свою квартиру, нужно пройти по общей террасе. Хозяевами квартиры был парень лет 27 по имени Риган, он жил с девушкой – довольно приятной блондинкой по имени Сьюзанн, она была небольшого роста, но с большой грудью. Тяжесть преодоления языкового барьера легла на меня, поскольку Андрей не знал даже, как по-английски «спасибо» - он объяснял это тем, что учил в школе французский.
Кое-как мы познакомились с Риганом и его девушкой, я объяснил, что «май инглиш – вери бедли», а Андрей немного говорит по-французски.
- О! Риели?! Ду и спик френч? – обратилась Сьюзанн к Андрею, и спросила его о чем-то по-французски. В ответ Андрей пробурчал что-то невнятное, что очень насмешило подругу Ригана. Мы тоже все посмеялись.
- Будет лучше, если мы будем общаться по-английски, - резюмировала девушка. Потом мы все поехали на берег Темзы в паб. Мы неплохо провели время, я, правда, не мог пить пиво после гепатита, зато Андрей выдул несколько пинт, мы общались, причем довольно бойко, главной темой нашего разговора был working class.
На следующий день нас отвели на собрание, которое проходило в бильярдной другого паба. Мне сказали, что доклад о развитии капитализма после второй мировой войны будет делать мой старый знакомый Ноуэл. Я ждал, что наша встреча с Ноуэлом будет теплой встречей старых друзей. Но нет, Ноуэл поздоровался со мной так, будто видел меня не далее, чем вчера.
Я, конечно, пытался уяснить суть его доклада, и даже перевести что-то Андрею, но получалось у меня плохо. В итоге я запутался и бросил играть в переводчика. Потребность постоянно вникать в речь на малознакомом языке меня очень выматывала.
Активней всего на собрании вела себя чернявая девица, угловатая, толстозадая, на ногах - «Доктор Мартинс». Она очень экспансивно доказывала, что капитализм ущемляет «гей энд лесбиян прайд», в общем - сплошной опрешн агаинст гомосекшинал пипл.
Наконец приехал Дейв. Он очень злился, что Риган не подготовился к тому, чтобы принять товарищей, которые приедут на конференцию Marxism.
- Почему в холодильнике пусто? Ведь партия ему выделила деньги на продукты для нас!
- Но мы с Риганом совершили шоппинг позавчера, - пытался я защитить хозяина нашего жилья.
- Пустой холодильник, - не унимался Дейв, - это не шоппинг, это жопинг! Что вы ели на завтрак?
- Кексики и чай пили… с молоком.
- И все?
- Все. Европейский завтрак… - я не хотел, чтобы Риган подумал, что мы пожаловались на него, парень произвел приятное впечатление.
- Типичная английская расхлябанность! - Дейв не мог успокоиться.
В итоге мы втроем, я, Дейв и Андрей, отправились в ближайший супер-маркет. По дороге мы встретили девицу, лесбиянку, которая зажигала на вчерашнем собрании.
- Это активисты из России, - представил нас Дейв.
- Ай кноу, ай кноу, - сказала она, и тут же спросила меня, проходят ли в России манифестации геев и лесбиянок.
- Ес, оф коз, - ответил я, хотя не знал ни об одной манифестации такого рода.
Девица стала что-то говорить о страгл фор прайд оф гомосекшнал пипл, я кивал головой. Дейв – тоже. Наконец девица ушла бодрой походкой, за ее спиной висел увесистый рюкзак, наверное, он был набит партийной литературой.
- Она слишком выпячивает проблемы геев и лесбиянок, они, конечно, - угнетенные меньшинства, но борьба против капитализма не исчерпывается борьбой за их права, - резюмировал Дейв.
В супер-маркете мы закупили продуктов на неделю вперед, еле дотащили сумки до дома, где нас уже ждали Риган и Сьюзанн.
- О, Андрэй! – заулыбалась Сьюзанн. – Парле франсе?
Девушке хотелось пошутить, развеселить окружающих. И она рассказала Дейву, как Андрей оконфузился с французским языком. Мы все посмеялись.
Потом мы убедились, что Сьюзанн способна на бурные негативные эмоции. Как-то мы сидели дома, пили чай с молоком. Врывается Сьюзанн. Она что-то кричала, произнося через слово Fuck. Сперва я решил, что Риган переспал с другой девицей, и вот - наступил час расплаты. Но нет! Оказалось, что Сьюзанн возвращалась домой на такси и в разговоре с таксистом выяснила, что он – расист! Вот сволочь, он посмел сказать, что в английской премьер-лиге играет слишком много чернокожих футболистов! Сьюзанн бросила ему в лицо смятые банкноты и вышла из такси, громко хлопнув дверью. Остаток пути она проделала на автобусе. Мы пообещали ей, что Антинацистская лига обязательно накажет этого таксиста! Сьюзанн успокоилась не раньше, чем через час.
Сама конференция проходила по тому же сценарию, что и год назад – семинары на различные темы. Аплодисменты, правда, срывала уже не польская делегация, а чешская. Поляки ходили с понурым видом, оно и понятно – им было стыдно, группа развалилась, точнее, большинство тех, кто приезжал в Лондон год назад, исчезли, как только вернулись обратно. И всем стало ясно, что поляки пустили им пыль в глаза, обманули, выдали желаемое за действительное. Особенно неприятно поразило товарищей известие, что поляк Петр, который год назад не слезал с трибуны, в одночасье из революционного активиста превратился в социал-демократа, помощника депутата сейма.
- Он нас предал, опозорил нас, - искренне, с горечью сказал мне один из поляков, с которым я познакомился по дороге на Marxism-92.
На конференции, обсуждая вопросы организационного строительства, часто указывали на негативный опыт поляков, их английский куратор, кстати сказать, получил партийный выговор, и его должны были заменить на другого куратора от Интернационала.
Но чехи были не лучше. Один из их лидеров признался в разговоре с нами:
- Еще вчера эти ребята распевали «Харе Кришна!», а сегодня они защищают марксизм!
Все это отдавало фарсом, приколом. Но почему-то руководители Интернационала и партии не хотели этого замечать. Они теперь всем приводили в пример чехов.
За оценку нашей работы я особенно не волновался: понимал, конечно, что особенно хвалить не будут, не за что хвалить, но и ругать тоже, ибо всем же очевидно, что мы работаем в условиях антикоммунистической истерии.
Неизгладимое впечатление производила группа из Южной Кореи. Она состояла из девушек, а руководил ими упитанный, как Будда, парень. Девушки беспрекословно выполняли все его распоряжения. Мы попросили корейцев поделиться с нами опытом, как им удалось собрать такой приятный коллектив.
Мы расположились в фойе отеля, где остановились корейцы.
«Будда» говорил по-корейски, его переводила на английский одна из его подчиненных.
- Вам нужно издавать газету, потому что газета – это коллективный организатор и пропагандист, - глубокомысленно произнес «Будда». Общаться дальше не было смысла.
Вот с турецкими активистками общение оказалось очень полезным. Турчанки, кривоногие маленькие девицы, работали в подполье, потому что в их стране, чтобы не говорили, установлена диктатура, они дали нам много полезных советов, как действовать, когда тебя преследует полиция. Тогда мне эти советы казались абстрактными для нас, русских, но вот пришло время этими советами воспользоваться.
Наступил день отчета нашей группы – русской секции тенденции Интернациональный социализм. В президиуме сидели Тони Клифф, Крис Харман, Алекс Каллиникос - еще один теоретик Интернационала и, кажется, Крис Бамбери, зал заполнили руководители национальных секций Интернационала. Доклад делал, естественно, Дейв, он написал его за день до выступления, и мы не успели его толком обсудить. В ходе доклада я не раз ловил на себе удивленные взгляды иностранных товарищей. Потом удивление сменилось изумлением, некоторые сокрушенно качали головой. Я никак не мог понять, что их так поразило. Не успел Дейв закончить, как на трибуну выскочил Крис Бамбери.
- Наша русская секция развивается не в русле традиций нашего Интернационала! – начал он. – Они – типичные сектанты! Я занимаюсь сексом с 15 лет, но никто меня пока не исключил ни из партии, ни из Интернационала.
Бамбери всем своим видом показывал, что его остроумное замечание должно рассмешить всех собравшихся.
- О чем это он? – спросил я Дейва. – Причем тут секс?
Дейв сидел красный, как запыхавшийся лыжник, он пожал плечами.
Каллиникос бросал на нас высокомерные взгляды.
Слово взял Харман. Он завил, что у нашей группы крайне неудачное название – «Рабочая борьба», и мы зря себя называем себя коммунистами, ибо это понятие -коммунизм - опорочено в годы сталинизма.
- Почему бы вам не назвать себя группой интернациональных социалистов? - посоветовал нам Харман.
Каллиникос заявил, что мы напоминает ему сторонников Амадео Бордиги – такие же самовлюбленные сектанты, которые презирают всех, кто с ними не согласен.
Наконец взял слово патриарх – Тони Клифф. Он начал с шутки-прибаутки.
- Когда мы отправляли Крауча в Россию, он был мягким говном. Из России он вернулся твердым говном.
Большинство засмеялись, некоторые умиленно заулыбались. Клифф продолжал: