– Марион Кэмпбелл… Но что делает девушка из клана Кэмпбеллов в лагере якобитов?
– Ты же знаешь, что Бредалбэйн переметнулся в другой лагерь. Лэрд Гленлайона сражался на нашей стороне, и хорошо сражался, надо признать.
– Гленлайон? Ты хочешь сказать, что Дункан влюбился в девушку из Гленлайона?
– Да.
Я вздохнула.
– Что же я скажу Элспет?
– Пока ничего не говори. Это их дела, не наши.
– Но она надеется, ждет его! Я не смогу смотреть ей в глаза!
– Тогда скажи, что захочешь.
Я задумалась. Дункан и женщина из Гленлайона… Мне с трудом верилось, что такое возможно. Что он станет делать, когда восстание закончится? Его избраннице в нашей долине никто не обрадуется. И в особенности – Элспет. Но что, если это несерьезно, просто увлечение? Когда любимая женщина далеко, многие находят себе кого‑то, кто согреет и тело, и постель. Подумав немного, я решила, что не стану ничего говорить. Возможно, Дункан вернется домой со свободным сердцем.
– Лэрд Гленлайона эту любовную историю, конечно, не одобряет!
Лиам усмехнулся с явной иронией.
– Сущая правда, a ghràidh, потому что речь идет о его собственной дочке.
– Господи боже!
Лиам провел пальцем по моему лицу. Медленно очертил мои губы, запустил ласковые пальцы мне в волосы, погладил по затылку и снова притянул к себе. Нежный, длинный поцелуй… Он тихонько отстранился. Он смотрел на меня из‑под прикрытых век, и взгляд этот был пронзительным, волнующим. Губы его изогнулись, приоткрылись, но с них не слетело ни звука.
– Ты хочешь рассказать мне о Шерифмуре?
С минуту он не шевелился, потом покачал головой и опустил глаза. Лицо его словно окаменело. Что‑то сломалось в нем. Мне так хотелось, чтобы он поделился своим горем, поговорил со мной! Непосильное бремя тяготило его, я это чувствовала.
|
|
– Лиам, почему?
Он перекатился на спину. Холодный воздух разделил нас, отнял у меня его тепло. Он закрыл лицо своими большими руками. В темноте белела повязка на запястье.
– Твоя рука… Рана болит?
Он уставился на свою перевязанную руку так, словно видел ее впервые.
– Хм… Нет, почти не болит.
– Завтра я перевяжу ее заново, чистой тканью.
Он уронил руки на одеяло. Я прижалась щекой к его плечу. Луч луны осветил пушок у него на груди, поднимавшейся в ритм дыханию.
– Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил со мной.
– Не могу, – ответил он с ожесточением, упрямо глядя на потолочную балку.
– Почему?
Он недовольно хмыкнул.
– Не настаивай, Кейтлин, прошу тебя.
Я прикусила губу.
– Лиам!
Со вздохом раздражения он поднялся, сел на краю постели и обхватил голову руками. Я встала на колени у него за спиной и принялась нежно разминать ему плечи. Тело его было напряжено. Потом он откинул голову и застонал от удовольствия. Прикосновение его непослушных кудрей к груди заставило меня вздрогнуть.
– Я так скучала по тебе, mo rùin, – прошептала я ласково.
– Хм‑м‑м… Я тоже по тебе скучал. Знаешь ли, спать на вереске в одиночку в эту пору года холодновато…
Я усмехнулась и тихонько укусила его за ухо.
– Плут, ты наверняка как‑то обходился без меня, когда хотел согреть себе ложе!
– Знаешь, днем все время чем‑то занят, а вот ночью становится по‑настоящему одиноко.
Мне подумалось, что и я ощущала разлуку так же. Он поймал прядь моих волос и понюхал ее.
|
|
– Я спал, прижимая твою прядь к сердцу, и представлял, что ты рядом.
– Сегодня тебе не придется ничего представлять. Я с тобой.
– Хм… – Он повернулся и подмял меня под себя. – Я ужасно скучал по тебе, Кейтлин! Ты снилась мне каждую ночь.
Он поднял меня и усадил к себе на колени. Его теплые и влажные губы сомкнулись вокруг моего отвердевшего соска. Я запустила пальцы в его роскошную шевелюру. В голубоватом лунном свете седые волоски блестели ярче обычного, и, как мне показалось, их стало намного больше, чем было до отъезда. Губы его поднялись вверх по моей шее.
– А когда я открывал глаза… тебя рядом не было.
– О Лиам, я не хочу, чтобы ты возвращался в лагерь с тяжелым сердцем!
Он положил руки мне на бедра и одним движением приподнял меня. Я направила его в себя.
– Кейтлин, – выдохнул он мне в волосы, – одно то, что ты рядом, меня успокаивает. Мне этого достаточно.
Я запустила ногти в его напряженные плечи. Дыхание его стало хриплым и участилось – так же, как и наши движения.
– Не отталкивай меня! Я хочу всегда быть с тобой, что бы ни случилось!
– Кейтлин! – простонал он, ускоряя движение.
Взгляд его, блестящий и полный муки, был устремлен на меня. Он стиснул зубы в пароксизме страсти. Звериный крик вырвался из его груди. Он терзал мои бедра пальцами, и они вонзались в мою плоть все глубже, глубже, глубже… Наконец он закрыл глаза и выдохнул воздух, еще остававшийся в легких, а потом в изнеможении повалился на кровать. Дрожа, я прижалась к его груди. Он обнял меня.
– Мне нужно время, Кейтлин.
Эти же самые слова он произнес перед тем, как уехать во Францию двадцать лет назад. Он снова бежал от меня. Я знала его лучше, чем он сам себя знал. Что ж, такой уж у него был характер. «Не оставляй меня снова одну, Лиам!»
|
|
Глава 15
Mea culpa
Прошло четыре дня – долгих, печальных. Франсес вернулась из Дальнесса и теперь вместе с нами оплакивала брата. Лиам закрепил меч Ранальда над входной дверью. Я поначалу воспротивилась, однако он настоял на своем: «Меч будет благословлять всех входящих и защищать нас… Если враг переступит наш порог, он обрушится ему на голову». Я поморщилась, но не стала возражать. Его поведение и без того уже начало меня тревожить.
Несмотря на то что Лиам был здесь, дома, мы очень мало времени проводили вместе. Проглотив завтрак, он надевал кожаную куртку и уходил в горы, откуда возвращался поздно, в иной день даже на закате. Почти всегда он приносил мне жирного зайца или куропатку, которых ему посчастливилось поймать. Иногда это был горностай, с которого он тут же садился сдирать шкурку: выделанная кожа этих зверьков очень ценилась изготовителями спорранов, а значит, могла принести несколько шиллингов.
Что до меня, я вернулась к своим кастрюлям и прядению шерсти. Измученные скорбью, мы по привычке проживали дни в обычном ритме, занимались повседневными делами. Мы тонули в тоске и прятали слезы – потоки слез, источник которых, казалось, никогда не иссякнет. Только тогда я поняла, что горе – это что‑то очень личное. Мы были словно два заблудившихся в урагане корабля в одном беснующемся море, которые, тем не менее, плыли в разные стороны и которым не дано было встретиться. Каждый переживал крушение на своем острове одиночества, повернувшись спиной к другому. Мне нужно было обрести какой‑то ориентир на берегу, какой‑нибудь маяк, который помог бы мне не потерять себя, не пойти ко дну.
Однако время делало свое дело. Понемногу моя растерзанная душа смирялась со смертью Ранальда. Все мои мысли теперь были направлены на поиск нового смысла жизни, на то, чтобы прогнать тоску, ставшую сутью моего существования. И почему‑то вышло так, что я совсем забыла о Лиаме. Он же искал лучик, который рассеял бы его мрачные помыслы, и не находил его.
Он просиживал целый вечер перед камином, который мы топили торфом, со стаканом виски в руке. Говорил мало и никогда не напивался, хотя запах спиртного витал в комнате до самого утра. А по ночам… Драгоценные часы отдыха превратились в пытку: он то и дело пробуждался от кошмарного сна – с криком, в поту, дрожа всем телом. Придя в себя, он прижимал меня к груди и плакал. Я понимала, как он нуждается в поддержке, однако Лиам упрямо отказывался рассказать мне о том, что его так мучило. Он сошел со своего корабля, и я понимала, что должна бросить ему спасательный круг, если не хочу, чтобы он утонул на моих глазах. Но захочет ли он им воспользоваться?
Франсес тоже пришлось нелегко. Она ощущала напряжение между отцом и мной, а потому приняла мудрое решение уехать в Дальнесс, чтобы обосноваться в хижине Тревора, которая отныне стала и ее домом. Я не пыталась удержать дочь. Она поступила правильно: нам с Лиамом нужно было побыть наедине. Может быть, тогда мне удастся заставить его заговорить, удастся изгнать мучивших его демонов?
Дверь открылась, и вместе с порывом холодного ветра в дом вошел мой муж. В руке у него была тушка зайца.
– Держи, a ghràidh. Сделаешь на ужин рагу. И положи туда побольше лука!
Он перебросил тушку зверька через мое плечо на разделочный стол – огромный, исполосованный ножом дубовый кругляк, и встал так, что я оказалась между его продрогшим телом и этим столом. Он поцеловал меня в щеку и стер муку с моего подбородка.
– Лиам!
– Что?
Он снял куртку, повесил ее на гвоздь в стене, рядом с дверью, и тяжелыми шагами направился к большому буфету, где мы хранили бутылки с виски. Я вздохнула.
– Франсес решила вернуться в Дальнесс.
Он взял с полки початую бутылку, оглянулся, чтобы посмотреть на меня, и потянулся за стаканом. С громким стуком поставил стакан на стол и ногой подтащил к себе лавку.
– Ясно. И когда уезжает?
– Завтра.
Он открыл бутылку и налил себе драм.
– Я еду вместе с ней.
Рука его на мгновение застыла над стаканом.
– Вернусь дня через два‑три.
Он взял стакан и залпом выпил содержимое.
– Если ты так решила, значит, так надо, – серьезно сказал он негромким голосом.
Я вытерла дрожащие от волнения руки о фартук.
– Ты можешь поехать с нами. Я просто хочу помочь ей обустроиться.
Странное дело, но мне почему‑то становилось не по себе при мысли, что придется оставить его наедине с виски и горем.
– Нет. Я прекрасно справлюсь здесь сам. Все нормально. Мне все равно пора возвращаться в лагерь.
И он налил себе еще виски.
– Нет, Лиам! – почти крикнула я в порыве паники. – Нам нужно поговорить! Тебя целыми днями нет дома, и я не знаю, где ты! Ты почти со мной не разговариваешь. Я беспокоюсь! Когда я вернусь…
Он вздрогнул и отвел взгляд. Потом схватил стакан с виски и опустошил его.
– Не о чем беспокоиться. Я ухожу на охоту, и ничего больше.
– Лиам, не увиливай! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Думаю, пришло время рассказать…
Он посмотрел на меня, и в глазах его была такая тоска, что у меня сжалось сердце. Я шагнула было к нему, но остановилась, увидев, как он напрягся.
– Дальше так продолжаться не может. Ранальд умер, и ничто не вернет его назад. Но я не могу позволить тебе уйти вместе с ним!
Он спокойно смотрел на меня, покручивая в пальцах бутылку, которая с надоедливым ритмичным стуком ударялась о стол. Я тряхнула головой, пытаясь сохранить самообладание.
– Mo rùin, пообещай, что дождешься моего возвращения! Знаю, со смертью Ранальда тяжело смириться, но, думаю, мы должны это сделать. И если мы поговорим о том, как он умер, то нам обоим станет легче.
– Я и так слишком долго откладывал отъезд, Кейтлин. Не беспокойся, со мной все хорошо. Просто мне нужно больше времени, чем тебе.
– Подожди еще два дня, Лиам! Обещай!
Он окинул меня долгим взглядом и вздохнул. А потом улыбнулся.
* * *
Дальнесс – поселок, затерянный в просторах величественной долины Глен‑Этив, раскинулся в тени Биден‑нэм‑Биан. По ту сторону горы находился наш край – долина Гленко. Постороннему глазу вполне могло показаться, что все долины Хайленда похожи между собой. Но для местных жителей ландшафты, образовавшиеся после прохождения в этих краях ледника много тысяч лет назад, были такими же особенными и разными, как лица людей.
Дальнесс находился на южной границе земель Макдональдов и, соответственно, северной границе края Макинтиров из клана Кэмпбелл. Много поколений обитателей поселка платили ренту Макиайну и присягали ему на верность. Однако расположение их долины способствовало некоей изоляции от основного клана. Путь в Дальнесс был неблизок и труден, потому что вел через горы, через перевал Лаириг‑Ейлид.
На лугу между поселком и рекой Этив паслось стадо черных длиннорогих коров, рядом с которыми бродили несколько овец с темными мордами. Оттепель здесь началась на два дня раньше, поэтому снег местами уже успел сойти. Лучшей погоды для путешествия нечего было и желать.
Дверь громко заскрипела. Перепуганная полевка поспешила спрятаться в щели.
– У тебя будет компания, – заметила я с улыбкой.
Домик был маленьким, всего на одну комнату, посредине которой, прямо под отверстием в крыше, располагался очаг. Стены были крепкие, толстые, из камня, глины и соломы. В той, что выходила на улицу, имелось единственное окошко, затянутое по зимнему времени простым куском промасленной коровьей кожи. Я с удовлетворением отметила, что крышу недавно поправили. «По крайней мере в доме будет сухо!»
Разложив на столе пожитки, которые мы привезли с собой, я осмотрела содержимое посудного шкафа и этажерок – хотела убедиться, что моя дочка ни в чем не будет нуждаться. С собой мы привезли немного съестного: кусок вяленой оленины, пряные травы, свежее сливочное масло и яйца. Тревор уехал из дома два месяца назад, поэтому я была уверена, что свежие продукты в доме появятся нескоро. Хоть его родня и признала Франсес своей, она еще долго будет чувствовать себя здесь чужачкой. Однако, похоже, ее это нисколько не заботило. Франсес чувствовала себя в этом доме хозяйкой, и ей это нравилось.
Я помогла дочке разложить продукты и одежду, и мы вместе занялись ужином. После долгого путешествия и уборки мы проголодались, а потому с удовольствием поели говяжьего бульона с репой и капустой и запили его пивом.
Помыв и убрав на место посуду, мы уселись у растопленного торфом очага. В комнате было немного дымно. Франсес уставилась на огонь, лицо у нее было безмятежное. Я смотрела на дочь с гордостью: у нее сильный характер, у моей Франсес! Высокая, сильная и красивая настолько, чтобы заставить любое мужское сердце биться чаще одним только взглядом… У нее было все, чего мог желать хайлендер от женщины.
Почувствовав на себе мой взгляд, она подняла глаза. На мгновение мне показалось, что это Лиам смотрит на меня. «У нее его взгляд». От отца Франсес унаследовала и рыжеватую гриву, отливающую медью в свете очага.
– У меня есть для тебя подарок.
Я отыскала среди складок юбки карман и вынула маленький предмет, завернутый в старинный льняной платок с вышивкой, перевязанный тонкой голубой ленточкой.
– Я хранила это для тебя, – сказала я, протягивая сверток Франсес. – Это твой свадебный подарок.
– Мама! Не нужно было… – начала растроганная Франсес.
Она положила сверток себе на колени и развязала ленточку. Платок раскрылся, и показалась прекрасная брошь – дракон, сплетенный из тонкой серебряной нити. Франсес охнула, прикрыла рот ладошкой и подняла на меня мокрые от слез глаза.
– Мама, это же бабушкина брошка!
– Да, это она, – подтвердила я с улыбкой. – Тебе не довелось увидеть свою бабку Фиону. Я тоже не очень хорошо ее помню. В памяти остались только туманные картинки… Я не смогу рассказать тебе ничего интересного. Мне было всего семь, когда она умерла. Но все‑таки она твоя бабка, и я решила, что брошь ее должна перейти к тебе.
Брошь в руке у Франсес поблескивала серебром.
– Твой дед Кеннет подарил ее своей невесте в день свадьбы. Он сам ее сделал. Эта брошь – единственное, что у меня осталось от родителей, и я ею очень дорожила. Это твое наследие, доченька. Береги его!
– Ох, мамочка, не знаю, что и сказать! – пробормотала она, утирая слезы.
– Теперь тебе не придется рыться в моих вещах, чтобы ею полюбоваться!
– Так ты знала?
Я улыбнулась.
– Иной раз ты забывала завязать ленточку. А иногда пачкала мои рубашки вареньем.
– Она мне ужасно нравилась! И я только раз видела ее на тебе – в день свадьбы дяди Мэтью и тети Джоанны, в Эдинбурге.
– Я очень боялась ее потерять.
Франсес еще немного полюбовалась брошью, потом приколола ее к корсажу.
– Я буду очень беречь ее, мама. И если у меня родится девочка, в день ее свадьбы я подарю брошку ей и расскажу ее историю.
– И она будет жить долго‑долго!
– А может, даже переплывет через океаны!
– И совершит путешествие вокруг земли!
– Но потом снова вернется в Шотландию.
Мы засмеялись. Я подбросила в огонь кусок торфа, и он сразу стал потрескивать и дымить. Едкий запах повис в воздухе.
– Ты точно хочешь остаться здесь одна?
Она улыбнулась, притянула колени к подбородку и уперлась пятками в край стула.
– Да, мама. Теперь это мой дом. Пришло время обустроиться здесь и стереть все следы той… той, что жила здесь до меня.
– Ты хочешь сказать, что Тревор жил с другой женщиной? В этом доме?
Франсес попыталась улыбнуться и пожала плечами.
– Ну да.
– Он был женат?
– Нет, мама.
– Вот как… И она из местных?
– Нет. Ее зовут Кэтрин Уокер, она родом из долины Глен‑Кринан. Они прожили вместе три года, и однажды она просто взяла и уехала.
– Почему?
– Тревор говорит, что им стало не о чем говорить друг с другом. Они жили вместе по привычке. Никогда не задумывались о том, чтобы пожениться. И она ни разу не забеременела, поэтому…
– И он сам, по своей воле, тебе все это рассказал? Я хочу сказать…
– Тревор не хочет, чтобы между нами были секреты. Он сам завел этот разговор. Хотел, чтобы я все о нем знала. Он говорит, что крепкий брак нельзя строить на лжи и недомолвках.
И она внимательнее, чем обычно, посмотрела на меня.
– И я думаю так же. У супругов не должно быть тайн друг от друга. Это разъедает сердце, и со временем становится только хуже.
Она заправила непослушную прядку за ухо и посмотрела на меня, словно сомневаясь в чем‑то.
– Думаю, это и случилось с папой.
Сердце мое сжалось.
– Да, я тоже так думаю, – ответила я печально. – Твой отец тяжело переживает нашу утрату.
– Речь не только об этом, мама. Я хочу сказать… Нам всем очень больно, что Ран погиб, но у папы есть еще причины…
Слова дочери удивили меня. Франсес явно было известно что‑то, чего не знала я.
– И что же, по‑твоему, заставляет твоего отца страдать сильнее, чем нас?
Сминая в пальцах край корсажа, Франсес прищурилась.
– Папа часто уходит в горы. И однажды я пошла за ним следом.
– Франсес! – выдохнула я в изумлении.
– Я хотела посмотреть, куда он все время ходит и что там делает!
Такая дерзость ошеломила меня, однако я, сгорая от любопытства, ожидала продолжения рассказа.
– И что же?
– Он ходил в одну пещеру, к югу от Мил‑Мора. И там разговаривал сам с собой.
– Ты уверена, что там больше никого не было?
– Конечно! Я спряталась за большим камнем и еще долго сидела не шевелясь, когда он вошел в пещеру. Больше туда никто не пришел. И тогда я тоже вошла. В пещере было пусто, на стенах были какие‑то надписи. Имена. И рядом с каждым именем – крест.
– Та самая пещера, где прятались выжившие после побоища! Ты слышала, что он говорил?
– Совсем немного. По‑моему, он молился и просил прощения за свои грехи.
– За грехи?
– Он говорил, что не смог защитить тех, кого любил.
– Но это же смешно! Твой отец не виноват ни в смерти Ранальда, ни Анны с Коллом, ни Саймона!
– Знаю, мама! Но папа считает, что это из‑за него они умерли. Особенно Ранальд. Он сказал, что…
Дочь замолчала, и было видно, что слова даются ей с трудом.
– Что он сказал, Франсес? Я хочу знать!
– Мамочка! Он думает, что ты ненавидишь его за то, что он не сумел защитить Ранальда! Говорит, что это он должен был умереть от меча проклятых sassannachs!
– Господи!
Земля ушла у меня из‑под ног. И как такое только могло прийти ему в голову? Это же глупо! Я никогда бы и не подумала упрекнуть его в смерти сына! И вдруг резкая боль пронзила мне сердце.
– Теперь я припоминаю… – прошептала я угасшим голосом.
– Мама?
Я удрученно смотрела на дочку и качала головой.
– Я… О Лиам! Мне так стыдно…
– Мама! – заволновалась Франсес. – О чем ты? Ты что‑то ему сказала?
Я молча кивнула.
– Мама!
– Я не понимала, что говорю, Франсес. Я чуть не умерла от горя. Я только‑только узнала… о Ранальде и, по‑моему, обвинила твоего отца в том, что он недостаточно сделал, чтобы защитить сына!
Я прижала руки к груди, чтобы удержать сердце, которое готово было разорваться. Даже если бы я вонзила Лиаму нож в сердце, боль была бы слабее, чем та, что причинили мои слова. И как только у меня язык повернулся! Я обвинила его в смерти Ранальда! И он нес на себе это бремя, день за днем, вспоминал об этом каждый раз, когда я на него смотрела. Поэтому он старался как можно реже со мной видеться. Лишь в ночной темноте он решался прикоснуться ко мне, потому что не видел моего взгляда. Страдание его было невыносимым. И только виски было под силу его уменьшить. Теперь мне все стало ясно. «Лиам, любовь моя! Прости меня!» Ну почему я не решилась поговорить с ним обо всем этом раньше?
Ощутив прикосновение к своей руке, я открыла глаза. Франсес стояла на коленях рядом со мной и протягивала мне вышитый носовой платок тети Нелли.
– Завтра ты вернешься в Карнох, мам.
– Конечно, – рыдая, согласилась я. – Простит ли он меня когда‑нибудь за то, что я усомнилась в нем?
– Папа тебя любит, а разве любить – не значит прощать?
– Франсес! Временами простить так трудно.
– Он поймет, что ты сказала раньше, чем подумала.
Я вытерла глаза и высморкалась. Погладила по щеке дочку, которая смотрела на меня с состраданием.
– Я не знаю. Его рана так глубока… Но я всем сердцем хочу, чтобы он меня простил!
* * *
На нашу долину уже давно опустилась ночь, когда показались первые дома Карноха. Я спешила, терзаясь мыслью, что Лиам уедет назад, в лагерь якобитов, невзирая на то, что я умоляла его дождаться моего возвращения. Из Дальнесса я рассчитывала уехать утром, но пришлось задержаться: родители Тревора настояли на том, чтобы мы с Франсес с ними пообедали. Я не смогла отказаться от приглашения. Зато мне дали провожатых до самого Гленко – двух мужчин, слишком старых, чтобы отправиться вместе со всеми на Шерифмур, зато вооруженных до зубов и вполне крепких на вид. В путь мы отправились уже в сумерках.
Я отвела свою кобылку в конюшню и нетвердым шагом направилась к дому. В большой комнате было темно и тихо, и на мгновение меня охватила паника.
Я нашла огарок свечи и зажгла его. На столе было полно грязных тарелок. Увидев их, я чуть успокоилась. Возможно, Лиам просто ушел к Джону Макиайну… Я смахнула со стола крошки хлеба, собрала куриные кости и со вздохом спрятала пустую бутыль из‑под виски. Из спальни донесся шорох. Я застыла на месте. Лиам дома! Я прислушалась. Что мне делать? Пойти и разбудить его? Но, может, он и не спит вовсе? Я решила войти в комнату и поставить свечку на комод. Тиканье часов гулко разносилось по дому. Лиам перевернулся, отчего сетка кровати скрипнула, и его рука мягко упала на кровать. Он засопел во сне. Я улыбнулась.
Несколько минут я стояла и смотрела на спящего. Здесь, в спальне, отчетливо пахло виски. Но спал он так мирно, что я решила его не будить. Я присела на корточки у кровати и погладила его кончиками пальцев по шее, по небритой несколько дней щеке. Он приоткрыл один глаз, закрыл его, а потом снова открыл. Теперь он смотрел на меня с таким ужасом, словно я была привидением.
– Лиам, я…
Кровать снова заскрипела. За спиной у Лиама появилась какая‑то тень. Но нет, это не тень… Обнаженное белокожее тело, черные растрепанные волосы… У меня замерло сердце. Я не могла пошевельнуться. Только теперь я заметила на полу женскую рубашку и юбки, по которым прошлась ногами. Мне показалось, что еще мгновение – и я упаду в обморок. Кричать не было мóчи, поэтому я застонала. Женщина повернулась ко мне лицом. Маргарет! Лиам и Маргарет! Имена скакали у меня в голове, молотками стучали в черепную коробку. Я распрямилась и отступила на шаг. Я едва держалась на ногах – они меня попросту не слушались. Пришлось схватиться рукой за комод и прислониться спиной к стене. Только теперь я нашла в себе силы заговорить:
– Господи! Господи! Я сплю! Сделай так, чтобы это был сон! Это неправда, Лиам! Разбуди меня и скажи, что это просто гадкий сон!
Мои ноги подогнулись, и я с криком сползла по стене на пол. Лиам, который уже совершенно пришел в себя, спрыгнул с постели, собрал с пола вещи и швырнул их Маргарет, которая, похоже, до сих пор не понимала, что происходит.
– Одевайся скорее! – приказал он низким, хриплым голосом.
– У‑у‑уже…
Она стала поспешно натягивать на себя одежду, испуганными глазами поглядывая на меня. И вдруг заговорила:
– Кейтлин! Кейтлин, это не то, что ты… Только не думай, что…
«Только не думай…» Эти слова обрушились на меня, словно пощечина. Мой затуманенный рассудок в мгновение прояснился, и меня накрыло волной гнева. Я зло усмехнулась и смеряла ее ненавидящим взглядом.
– Чего мне не думать? Ну, говори! Или вы тут с моим мужем в шахматы играли? Да тебе плевать на меня и на то, что я подумаю! Вы оба… Вы…
Из глаз моих хлынули слезы. Я даже удивилась этому, ведь считала, что они уже иссякли. Лиам надел рубашку и протянул ко мне руку. Я так стремительно отшатнулась, что он замер на месте.
– Не прикасайся ко мне! – прошипела я с ненавистью. – Мерзавец!
Маргарет уже оделась. Она остановилась напротив меня, и по лицу ее было видно, что ей стыдно.
– Прости, Кейтлин. Ты должна понять, мы не хотели…
На эти слова я ответила нервным смешком. Если бы мой взгляд убивал, она бы уже была покойницей.
– Уйди! Уходи, Маргарет Макдональд! Я все поняла! Не думай, что я такая дура! Как ты могла? Ты, моя лучшая подруга!
Она разразилась рыданиями и выбежала из комнаты. Я слушала, как затихают ее шаги, потом хлопнула входная дверь, и я вздрогнула. В доме было тихо, и только громкое дыхание Лиама нарушало тишину. Я медленно подняла глаза и с бесконечным презрением посмотрела на мужчину, который меня предал.
– Кейтлин!
Глаза у него были красные, лицо – бледное, словно у мертвеца, и страшное. Взгляд затравленный, жалкий. Я поднялась, цепляясь то за комод, то за стену, чтобы не упасть снова.
– Мерзавец, как ты мог сделать такое?
– Я не хотел, Кейтлин, клянусь тебе! Ты должна мне поверить!
– Ты не хотел? Теперь ясно, что вы оба считаете меня глупой гусыней! Хотя, может, она тебя принудила? Вот это точно бы меня удивило! Я уехала на день, всего на один день! Решила вернуться пораньше, чтобы побыть с тобой, и что же я вижу? Мой муж с моей лучшей подругой в моей постели!
Я сорвалась на крик. Лиам схватил меня за запястья. Я стала яростно вырываться, но он держал крепко.
– Послушай меня, я могу объяснить…
– Объяснить? Ты занимался любовью с Маргарет! Что тут еще объяснять? Что ты можешь мне сказать? Если собираешься разложить по полочкам, как у вас все случилось, можешь не утруждаться!
– Это случайность, этого никогда не должно было произойти!
– Ты мне это говоришь? Но для угрызений совести слишком поздно! Зло уже сделано!
– Я хочу объяснить тебе, почему это случилось!
Я снова попыталась вырвать руки, которые он сжал так сильно, что у меня кости заныли. Он не отпускал. Я переменила тактику – принялась бить его ногой.
– Отпусти меня, скотина! Отпусти, мерзавец!
– Не раньше, чем ты меня выслушаешь!
Он прижал меня к стене, чтобы я перестала вырываться, но это только усилило мою ярость.
– Она принесла мне поесть. Знала, что я остался один…
– Надо же какая заботливая! Ну конечно! Бедная вдовица и покинутый муж! И ты решил ее отблагодарить, да?
– Кейтлин, перестань! – выкрикнул он с перекошенным гневом и тоской лицом. – Не юродствуй! Маргарет места себе не находит от горя после смерти Саймона, как и я – после смерти Ранальда. Ты ведь знаешь, как она его любила!
Я закусила губу, чтобы сдержать колкость, но гнев и душевная боль возобладали над разумом.
– Она предала меня, и ты тоже! Вы оба… О господи!
– Ей нужно было с кем‑то поговорить о Саймоне. Мы много пили, а потом… потом это случилось – вот и все! Я сам не знаю как, но мы не хотели этого, клянусь тебе!
– Ты сам не знаешь как? – зло поинтересовалась я, пронзая его взглядом.
Он продолжил, словно не услышал насмешки в моих словах:
– Мы говорили о Саймоне, о битве, о Ранальде, о нашем горе…
– И ты открылся перед ней? Не захотел ничего рассказывать мне, своей жене, матери твоего сына! Ты разделил свою боль с другой? Ушам своим не верю!
– Тебе не понять…
– Это мне не понять? Откуда ты знаешь? С тех пор, как ты вернулся, ты все время молчишь, прячешься от меня, убегаешь в лес! Я пробовала поговорить, Лиам. Господь не даст соврать! Но мне ты не захотел ничего рассказать. Ты не захотел мне довериться!
От него несло перегаром. Я на мгновение закрыла глаза, чтобы не видеть этих умоляющих, виноватых глаз. Я почувствовала, что Лиам подошел совсем близко, и губы его легко коснулись моей щеки. Я призвала на помощь всю свою выдержку.