– Ты продал жизнь этих людей, – продолжала девушка бесцветным голосом. – Знаешь ли ты, что ждет человека, обвиненного в государственной измене?
Он медленно кивнул и отвернулся.
– Господи Боже, конечно, я знаю… Проклятье! Ну и наворотил же я…
– Это еще легко сказано!
– С кем вы имели дело? – спросил Роб.
Джон повернулся в его сторону, но в глаза собеседнику посмотреть не отважился и обратил взгляд на огонь в камине.
– С сыном герцога Аргайлского. Никого, кроме нас двоих, в комнате не было.
– И он заплатил?
– Да, дал мне векселя.
– Где они?
– В надежном месте.
– Он сказал вам, как намеревается распорядиться документом?
– Он… – Джон закрыл глаза, желая сосредоточиться. – По‑моему, он сказал, что подождет, чем закончится восстание, прежде чем давать делу ход. Наверное, решил подумать.
– По‑вашему? Или он действительно так сказал?
– Это его слова, теперь я точно вспомнил, – с уверенностью ответил Джон, поднимая на кузена глаза.
Роб повернулся к трем своим спутникам, которые до этих пор молчали. К Марион вернулась способность мыслить здраво. Внезапно глаза ее заблестели надеждой.
– Мы можем попытаться выкрасть бумагу! Я хорошо знаю замок, и…
– Ты туда не вернешься, это даже не обсуждается, – отрезал Дункан.
Девушка резко повернулась к нему. Вид у нее был рассерженный.
– По крайней мере, без сопровождения, – добавил он, выдержав ее взгляд.
– Может, лучше выкрасть сына герцога Аргайлского и заставить его вернуть документ? – добродушным тоном предложил Колин.
Роб кивнул и, подумав еще немного, сказал:
– Может, так и сделаем. Это неплохое решение. Но к сыну герцога Аргайлского так просто не подобраться. Он сейчас адъютант при ставке своего отца в Стерлинге. И, если верить последним новостям, людей в армии Аргайла за последние недели прибавилось. Это будет очень рискованное дело.
– Но попробовать стоит, – сказал Колин.
– У меня есть идея получше, – небрежно обронила Марион. – Может, устроим так, чтобы он сам к нам приехал? Джон может под каким‑нибудь предлогом заманить его в Честхилл. Сын Аргайла не заподозрит в злом умысле труса, который с такой легкостью продал своих!
Все посмотрели на Джона, который обвел присутствующих испуганным взглядом. Роб усмехнулся.
– А почему бы и нет?
Глава 18
Приглашение
Дункан в очередной раз перевернулся на матрасе, который для него расстелили на полу пустой комнаты в Честхилле. Сон никак не шел к нему. Взгляд юноши обежал помещение. Занавесок на окне не было, поэтому лунный свет беспрепятственно проникал в комнату и замирал правильными прямоугольными пятнами на голых темных стенах, до половины обшитых деревянными панелями. Когда‑то давно эти стены украшали картины… По обе стороны от полуразвалившегося камина тянулись книжные полки, из чего следовало, что раньше это была библиотека, и в ней, вполне возможно, имелись ценные экземпляры изданий. Марион, конечно, не довелось увидеть комнату в ее первозданном виде. Немногие предметы меблировки, оставшиеся в распоряжении лэрда Гленлайона, не отнятые за долги и не украденные во время рейдов, были размещены в четырех маленьких комнатах на первом этаже дома и в нескольких спальнях на верхних этажах.
Юноша закрыл глаза и попытался представить себе комнату Марион. Наверняка обстановка в ней скромная, даже строгая. Кровать, комод, один или пара стульев. Письменный стол? Нет, стола там быть не может. Чем она обычно там занимается, когда остается одна? Рассматривает себя в венецианском зеркале? Роется в большом платяном шкафу, полном вышитых юбок из египетского хлопка и тончайших батистовых рубашек с французскими кружевами, какие он видел на нарядных леди в Эдинбурге? Есть ли у нее привезенные с Востока жемчуга и тонкой работы серебряные испанские броши? Нет, ничего такого у Марион нет. И все‑таки это ее комната, в ней все напоминает о хозяйке, там царит ее запах…
Внезапно на душе стало тяжело. Ему не место в этом доме, в этой долине! Нельзя допустить, чтобы ответственность за деяния Кэмпбеллов легла на его клан. Хватит с них и их собственных несчастий! К тому же он ощущал смутное волнение, от которого становилось не по себе.
Казалось бы, здесь Дункан был волком в овчарне, и, в то же самое время, он чувствовал себя овечкой в волчьем логове.
Несчастья и беды, пережитые многими поколениями, накапливались и превращались в тяжкий груз для потомков. Родители учили своих детей ненавидеть с младенчества, как ходить и разговаривать. Дети вырастали и поступали так же со своими собственными сыновьями и дочерьми, не задаваясь никакими вопросами. Ненависть и жажда мести, ею порождаемая, становились единственным смыслом существования.
Эта невеселая мысль посещала Дункана не раз. Здесь, в Хайленде, ненависть витала в воздухе наравне с ароматом цветущего вереска. Все эти распри между кланами… Вместо того чтобы объединиться против врага, их настоящего врага – Англии, они ссорились между собой. Во время последней кампании он не раз становился свидетелем потасовок, чтобы понять: реставрировать монархию в Шотландии такими методами им никогда не удастся. Но что делать? Хайлендеры таковы, каковы они есть, со своими достоинствами и недостатками. И сам он – не исключение.
Но должно же быть в жизни еще что‑нибудь помимо ненависти к соседу! К примеру, не один десяток лет у их клана хорошие отношения с Кэмеронами из Лохила и Макдональдами из Кеппоха. Но хватит одной искорки, чтобы все переменилось. Со Стюартами из Аппина они тоже весьма дружны, но ведь так было не всегда! То же можно было сказать и о Маклинах из Ардгура и Дуарта. Были времена, когда они проливали кровь друг друга. Но что касается Кэмпбеллов…
От размышлений его оторвал скрип. Дункан прислушался. Где‑то скрипнула дверь. Кто и куда может идти ночью? Дункан сел на матрасе. Что, если это Джон? Что ж, если этот прохвост решил потихоньку сбежать… Он поспешно запахнул на себе полы пледа, надел пояс, башмаки, схватил кинжал и пистолет. Одного взгляда на трех мужчин, которые лежали рядом, хватило, чтобы понять: Колин и оба Макгрегора спят. Что ж, он и сам справится с этим слабаком!
Юноша выскользнул из комнаты, бесшумно закрыл за собой дверь, крадучись подошел к входной двери и вышел на улицу. Луна сияла над Крег‑Деаром, отделявшем долину от унылой долины Раннох‑Мор. Ее нежный свет окрашивал пейзаж в переливчатые оттенки опалово‑сиреневого и жемчужно‑голубого, отчего все вокруг казалось неправдоподобным, сказочным. Дункан замер, любуясь этой красотой.
Кто‑то закутанный в накидку сидел на низкой каменной оградке к нему спиной. Дункан повернулся, чтобы уйти. Ему не хотелось нарушать уединение Марион. Но девушка успела обернуться.
– Дункан?
– Да, это я.
Он вышел из тени портика. Ночь выдалась спокойная, и долину окутала безмятежная тишина – такая, какая бывает только зимой. Животные глубоко спали, согретые толстым слоем жира и густым мехом в своих норах под снегом, который заглушал и поглощал все шумы. Дункан спустился по ступенькам и пошел по тропинке, которая вела к ограде. Снег хрустел у него под ногами.
– Третья ступенька лестницы скрипит, – улыбаясь, сказала Марион. – Я несколько раз из‑за этого попадалась, так что точно знаю.
– Что ты тут делаешь среди ночи?
– Когда не получается заснуть, я прихожу посидеть на этой стеночке. А ты? Почему ты вышел?
– Услышал, как закрылась входная дверь. Решил, что это твой брат собрался…
– Сбежать? – вставила она решающее слово. – Он – трус, он бы не осмелился.
Она снова принялась смотреть на долину, волнистым покрывалом раскинувшуюся сколько хватало глаз. Потом протяжно вздохнула, отчего изо рта вырвалось облачко пара.
– Красиво, правда?
Дункан тоже присел на ограду, позаботившись о том, чтобы между ними осталось побольше пустого места.
– Да, пожалуй.
– Я люблю тишину. Когда тихо, мне легче думается.
– А о чем ты сейчас думаешь?
Марион какое‑то время молчала, тихонько болтая ногами над землей.
– Никак не могу поверить, что мой брат мог такое сделать!
– Ты сильно на него из‑за этого злишься?
– Злюсь ли я на него? Я никак не могу решить, что с ним сделать сначала – выцарапать глаза или… В общем, заснуть не получается. Я все время прокручиваю в голове эту историю, пытаюсь понять. И от этого становится еще хуже.
– Марион, мы вернем эту бумагу. Еще не все потеряно!
– Я надеюсь на это, Дункан. Я все время думаю о людях, чья жизнь оказалась в опасности из‑за моей беспечности! По правде говоря, все это – по моей вине…
– Ты не могла знать наперед.
Она посмотрела на него растерянно, с сожалением.
– Дункан, он ведь мой родной брат! И он нас предал. Он – враг нашего общего дела. Почему?
– Если я правильно понял, он хотел помочь вашему отцу.
– Помочь сделать что? Выкупить клочок земли? Боже правый, да когда отец узнает, он не переживет позора!
Дункану до смерти хотелось обнять Марион, прижать к себе, запустить пальцы в ее кудри и шептать, шептать ей слова утешения… но ничего подобного он делать не стал. Он уже отказался от надежды быть с ней. Эта девушка не для него. В один миг он поверил, что все возможно. Но теперь все было иначе. Другой, не он, будет обнимать ее, ласкать ее тело…
– В детстве, – глядя на звездное небо, начала рассказывать Марион, – в теплое время года, когда весь дом засыпал, я часто приходила сюда и ложилась у стены на старом пледе. Иногда даже засыпала, и меня будил первый крик петуха. Тогда я прокрадывалась обратно к себе в спальню, чтобы Амелия не переполошилась, когда придет звать меня завтракать. Бедная Амелия… Она так расстроилась, когда узнала насчет Джона!
– Я ей точно не понравился, – с легкой иронией в голосе заметил Дункан.
Марион тихонько засмеялась особым, горловым смехом, похожим на воркование голубки.
– Она не любит людей из Гленко по той простой причине, что ее мужа убил кто‑то из твоего клана во время одного большого рейда на земли Атолла. Так что тут все понятно.
– Вот оно что…
После непродолжительного молчания Марион указала пальцем на мерцавшие в темноте несколько ярких точек.
– Это – Полярная звезда. Я называю ее Душой неба.
– Она находится в созвездии Малой Медведицы.
Девушка посмотрела на него с удивлением.
– Ты такое знаешь?
– Меня научил отец.
Ошарашенный вид Марион позабавил Дункана.
– Я не такой неуч, как можно подумать. Умею читать по‑английски, немного по‑французски и… читаю молитвы на латыни.
– Я не хотела тебя обидеть…
– Ты, наверное, считаешь, что я только и делаю, что дерусь и придумываю, как бы украсть у вас еще десяток коров!
Марион не желала признать его правоту.
– И вовсе нет!
Он засмеялся и указал пальцем на небо, чуть пониже, к востоку от Полярной звезды.
– Это – Большая Медведица, – сказал он. – Медведица‑♣ мать. Ты знаешь историю Большой и Малой Медведиц?
– Нет, – ответила Марион, начиная понемногу сердиться.
– А греческую мифологию?
– Немного, – сказала она уже с явным раздражением.
– Каллисто была любимой нимфой богини‑охотницы Дианы. Она была очень красивая…
Дункан выдержал паузу, которая длилась ровно столько, чтобы успеть окинуть девушку красноречивым взглядом, и продолжил рассказ:
– Бог Юпитер приметил ее и захотел соблазнить. Чтобы добиться цели, он перенял облик Дианы. Но Диана быстро разгадала его хитрость. Терзаясь ревностью и гневом, она запретила прекрасной Каллисто приходить в свои сады, хотя та и уверяла, что пыталась противиться натиску сладострастного бога. Через несколько месяцев Каллисто родила сына и назвала его Аркас. Но оказалось, что несчастья ее только начались. Едва супруга Юпитера узнала о случившемся, как ее гнев обрушился на бедную Каллисто. Диана превратила соперницу в медведицу, и та укрылась в лесу. Аркаса она пощадила, и он вырос вдали от матери. Когда ему шел пятнадцатый год, на охоте юноша случайно увидел медведицу, которой стала его мать. Он долго гнался за ней и наконец настиг. К счастью, Юпитер, который по‑прежнему любил Каллисто, не дал Аркасу ее убить. Случившееся так огорчило его, что он превратил Каллисто и Аркаса в созвездия. С тех пор Большая Медведица и ее дитя украшают собой небесный свод.
Марион улыбнулась.
– Грустная история, но очень красивая. Я ее раньше не слышала.
– Вот придешь сюда ночью в следующий раз и вспомнишь ее. – Дункан погладил ее по руке, лежавшей на шерстяной ткани накидки. – И, может статься, вспомнишь и обо мне.
На мгновение их взгляды встретились, и Марион первой опустила глаза.
– И много таких историй ты знаешь?
– Сколько‑то знаю, – ответил он, спрыгивая с ограды. – Но на сегодня хватит и одной. Возвращайся в постель, Марион. – Он подал ей руку, помогая спуститься на землю. – Смотри, ты вся дрожишь от холода!
Она резким движением сдернула накидку, и Дункан ощутил аромат розовой воды, который моментально пробудил в нем острое желание. Марион между тем вошла в отцовский кабинет, где в камине догорали остатки дров. Дункан остановился в дверном проеме.
– Хочешь выпить? – робко спросила девушка.
– Марион, уже очень поздно. Ты не думаешь, что тебе пора лечь спать?
Она тихо засмеялась.
– Ты говоришь совсем как мой отец!
Красные угли, своим слабым светом освещавшие комнату, словно подчеркивали огненный цвет ее шевелюры.
– В библиотеке наверняка холодно…
– Я привык. Я… Доброй ночи, Марион!
Он отступил в коридор и почти тут же ощутил прикосновение руки к своей рубашке.
– Дункан! Я хочу с тобой поговорить.
– Не думаю, что это хорошая мысль.
– Несколько минут, ну пожалуйста!
Он последовал за ней в кабинет. Марион попросила его побыть с ней! Как он может отказаться? И все же для Дункана каждая лишняя минута, проведенная наедине с девушкой, становилась мукой, которая, как ему казалось, длилась вечно.
– Договорились! Несколько минут!
Сделав пару шагов, он повернулся было к Марион, но невольно встретился взглядом со светлоглазым пятым лэрдом Гленлайона, который, казалось, смотрел на него поверх плеча своей внучки. Дункан стиснул зубы. Марион проследила за его взглядом.
– Это Роберт Кэмпбелл… в молодости. Портрет написан после его первого военного похода, вскоре после начала Реставрации.
Дункан всмотрелся в бледноватое лицо со ртом слишком маленьким в сравнении с объемной нижней челюстью. В чертах Роберта было что‑то женское. Однако, глядя на него, невозможно было предсказать, что через несколько лет он станет палачом, организует побоище в Гленко. Дункан настолько погрузился в свои мысли, что не заметил, как Марион подошла ближе. Когда она провела пальчиком по его щеке, он вздрогнул.
– Еще болит?
– Только если смеюсь.
Пальцы Марион задержались у него на щеке, пробежали по выпуклому шраму. Ему внезапно показалось, что в комнате стало жарко. Он сделал глубокий вдох, надеясь, что это поможет совладать с волнением.
– Я хотела попросить у тебя прощения за ту выходку… ну, в «Черном дубе». Я знаю, что ты не причинил бы мне вреда, Дункан. Просто… Понимаешь, я очень перепугалась. Конечно, глупо с моей стороны было говорить такое…
– Давай забудем об этом.
Она уставилась на него своими голубыми глазами. «Такие глаза бывают у диких кошек», – подумалось Дункану. Все движения девушки были исполнены кошачьей грации – томной, чувственной. Марион улыбнулась одними уголками губ. О‑о, эта ее улыбка… Сердце Дункана забилось быстрее.
– Дункан… я хочу кое‑что знать…
Тонкие брови ее сошлись, во взгляде появилась неуверенность. Он решил подождать, что будет дальше.
– Я хочу знать, ищешь ли ты мести…
Он в изумлении вскинул брови.
– О чем ты?
Марион, взволнованная как никогда прежде, обошла вокруг него. Похоже, чтобы сказать то, что она хотела, потребовалась вся ее смелость.
– Если бы в ту ночь, в Киллине, в «Серой сове», я позволила тебе сделать то, что ты хотел, что бы случилось потом?
Вопрос настолько озадачил Дункана, что он на время лишился дара речи. Девушка внимательно смотрела на него, ожидая ответа.
– Марион, я не знаю. Я…
Она нахмурилась и отвернулась. Судя по всему, это был не тот ответ, который она рассчитывала получить. Но что именно она хотела узнать?
– Марион, – тихим голосом продолжал Дункан, молясь про себя, чтобы на этот раз все не испортить, – у меня не было намерения обесчестить тебя и оставить, как ты подумала. Но я не знаю, что бы с нами случилось потом. Прошу, верь мне! И то, что ты… что ты – дочка Гленлайона, тут совсем ни при чем.
Марион повернулась к нему, но выражение ее лица было непроницаемым. Она подошла так близко, что тела их соприкоснулись. Дункан закрыл глаза. Ее аромат окутал его – тот самый аромат, который околдовал его там, на лугу, когда они впервые встретились три месяца назад. Неужели прошло уже три месяца?
– А я… я об этом думала. И часто.
Она приложила ладонь к его груди в том месте, где в сумасшедшем темпе стучало сердце. Боже, что она делает? Он призвал на помощь всю свою выдержку. Надо пожелать ей доброй ночи и уйти! Однако ноги отказывались ему повиноваться.
– Дункан, я… Той ночью мне хотелось… Но я испугалась.
Он открыл глаза. Марион была в нескольких сантиметрах и смотрела на него снизу вверх. «Поцелуй меня!» – казалось, кричали ее глаза и приоткрытые дрожащие губы.
«Это сон!» – подумал Дункан. Однако рука, которая поднималась у него по спине к затылку, была вполне реальной.
– О Марион!
Его тело перехватило инициативу. Дункан понял, что теряет над собой контроль. Сперва его пальцы обхватили ее тонкую талию, и он притянул ее к себе. Потом его губы соприкоснулись с губами Марион, и он ощутил аромат ее дыхания. Что происходит? Тело его словно вспыхнуло огнем. Он жадно припал к ее рту, пробуя на вкус ее губы и язык. Руки его заскользили по ее спине, с каждым следующим мгновением становясь все более ласковыми, настойчивыми.
– О Марион!
Он вздрогнул, ощутив ласковое прикосновение ее рук – белых, с длинными пальчиками, которые казались такими же нетерпеливыми, как и его собственные. Каждое касание, словно огонь, жгло его плечи и спину. Девушка исследовала его тело, и жесты ее были неуверенными и неловкими. Она была неофитом в науке плотской любви, теперь он был в этом уверен. Однако это только радовало его, усиливало желание.
«Она моя! Только моя!» Его сердце билось с такой силой, что болело в груди и было трудно дышать. Дункан тихонько подтолкнул Марион к письменному столу, приподнял и усадил на столешницу. Бедра девушки сами собой раздвинулись, и он встал между ними. Пользуясь этим мгновением отсрочки, он окинул пламенным взглядом отдающееся его ласкам девичье тело и принялся развязывать шнурок корсажа.
В проникавшем в комнату через окно лунном свете кожа Марион казалась голубоватой. Боже, она была нежнее шелка! Великолепная сильфида, достойная того, чтобы Эрос воспел ее в своих стихах… Корсаж распахнулся, открывая его взгляду трепещущее полукружие груди, вздымавшейся и опускавшейся в бешеном ритме. Он потянул за ткань платья, и одна ее грудь, небольшая и круглая, обнажилась совсем. Маленький розовый сосок встал торчком. Он прикоснулся к нему пальцами. Сладостный звук сорвался с губ Марион, когда она закрыла глаза и запрокинула голову назад.
Все происходило слишком быстро. Нужно замедлить темп, насладиться, налюбоваться… но его тело, которое и так дожидалось слишком долго, хотело получить все и сразу. Он так мечтал об этом мгновении! Ценой огромного усилия он заставил себя сдержаться. Марион заслуживает большего. Ее нельзя пугать… Она должна получить удовольствие от того, что он с ней делает. Она должна захотеть еще, потребовать большего…
Он медленно приподнял ее юбку, выждал несколько секунд и провел рукой сначала по икре, а потом и по бедру. Один раз он уже получил отказ, второго он просто не переживет! Она обняла его ногой. Пальцы его замерли на округлой и упругой ягодице, и он прижался низом живота к ее животу. «Я сейчас займусь любовью с дочкой Гленлайона в его кабинете, на его письменном столе!» Спиной он чувствовал осуждающий взгляд Роберта Кэмпбелла. «А не пошел бы ты к черту!»
– Нет! – вдруг взмолилась Марион.
Рука Дункана повисла в воздухе. Сердце его, казалось, остановилось.
– Марион! Проклятье… – выругался он, слегка отстраняясь от девушки.
Она поймала его за воротник, притянула к себе и поцеловала.
– Только не тут! – пояснила она с лукавой улыбкой.
– Господи, а я уже думал…
– Нет, Дункан. На этот раз я твоя. На одну ночь, если хочешь…
– На одну ночь? Но мне ни за что не хватит одной ночи, mo aingeal [80]. Я так тебя хочу… А Mhórag … Ты сводишь меня с ума…
Она ласково оттолкнула его, взяла за руку и повела за собой вверх по лестнице. Они вошли в маленькую, приятно теплую комнату. Дункан остановился в центре и окинул ее взглядом. Он ощущал ее запах, этот женский запах, от которого кружилась голова. В камине из тесаного камня горели брикеты торфа, золотистым светом освещая комод. Над камином висел пейзаж – вне всяких сомнений, нарисованный с натуры здесь, в долине. У противоположной стены стоял маленький, украшенный изящной резьбой в виде виноградной лозы платяной шкаф. Много ли в нем хлопчатобумажного белья и льняных сорочек с тончайшими кружевами? Вряд ли. Марион не из тех, кого тешат такие финтифлюшки. Единственным предметом роскоши была бело‑голубая фарфоровая ваза с букетом засушенных цветов. Еще в комнате было кресло с наброшенным поверх тартаном Кэмпбеллов и… кровать, узковатая для двоих, если на ней спать, но для другого дела вполне подходящая. Дункан улыбнулся.
– Что тебя рассмешило? – спросила девушка с легким удивлением.
– Вечером, когда лег спать, я представлял себе твою комнату.
– Правда? И что же?
Она прислонилась спиной к двери и теперь смотрела на него, прикрыв глаза, отчего они стали еще больше похожи на кошачьи. Дункан в одно мгновение преодолел расстояние в несколько шагов, их разделявшее, и прижал ее к двери, испытав острое наслаждение, когда по ее телу пробежала дрожь желания.
– Единственное, о чем я не подумал, – это ваза с цветами, – ласково прошептал он, проводя губами по ее подбородку.
Марион засмеялась мелодичным тихим смехом.
– Я всегда оставляю себе на зиму последний осенний букет. Даже сухой, он напоминает мне о том, что после долгой зимы придет новая весна. А когда в долине снова зацветают гиацинты, штокрозы и вереск, я ставлю в вазу новый букет.
Дункан обхватил рукой затылок Марион и притянул ее к себе, чтобы поцеловать.
– Я очень хочу тебя, Марион…
– И я хочу тебя, Дункан.
– Скажи это снова! Я хочу знать точно. Я не хочу, чтобы…
– Я очень хочу… чтобы ты занялся со мной любовью, Дункан Колл Макдональд!
Потрясенный до глубины души, он пылко поцеловал Марион. Пальцы его утонули в рыжих завитках ее волос, вдруг показавшихся обжигающе горячими. Наконец он, задыхаясь, оторвался от нее и заглянул в голубые глаза.
– Но не слишком ли это опасно… здесь? Твои братья…
– Дэвид спит так, что его и пушкой не разбудишь, а комната Джона в другом конце коридора. И на всякий случай я заперла дверь на задвижку.
Он снова поцеловал ее, упиваясь дыханием, срывавшимся с алых губ.
– Марион, ты уверена, что правда хочешь? Я хочу сказать… Ну, чтобы мы с тобой…
– Да, Дункан. Я бы сделала это с тобой и в «Серой сове», и в «Черном дубе», если бы не…
– Если бы не твой ядовитый язык?
Он овладел ее ртом. Сейчас ее язык показался ему сладким, бархатистым. Расшнуровав корсаж, он помог Марион снять платье. Когда это произошло, она смутилась. Дункан посмотрел на нее и улыбнулся. То был не первый раз, когда она оказывалась перед ним в сорочке и в нижней юбке. Он бережно вывел ее на середину комнаты, поближе к камину.
– Я хочу видеть тебя, Марион Кэмпбелл!
Она провела пальцем по броши, скреплявшей полы его пледа.
– Per mare, per terras, – тихо прочитала Марион.
Она сняла брошь и приколола ее к его сорочке.
– Это мой девиз. Не забывай, я Макдональд из Гленко.
Она украдкой посмотрела на него, и губы ее тронула легкая улыбка.
– Хм… Ты забыл, что девиз Кэмпбеллов – «No obliviscaris »?
– Разве могу я это забыть, mo aingeal?
Неуверенные пальцы Марион принялись расстегивать пряжку у него на ремне, и вскоре он упал, а вслед за ним и плед. Ее руки погладили Дункана по спине, ощупали его плечи, скользнули по рукам вниз, к самому краю рубашки. Прикосновение ее теплых пальцев к бедрам заставило его вздрогнуть. С губ Марион сорвался воркующий звук. Да, Аллан прав: настоящая колдунья! Он снял башмаки, стащил через голову рубашку и швырнул ее на пол к пледу.
Марион покраснела как маков цвет и отступила на шаг. Дункан посмотрел вниз, на свое возбужденное мужское естество, и улыбнулся. Было забавно наблюдать, как Марион рассматривает его. Он протянул ей руку.
– Нет, подожди…
Она медленно обошла вокруг, юбкой задевая его по ногам. Палец очертил изгиб его бедра, потом округлость бицепса. Губами она прошлась по его плечу, потом осыпала поцелуями его шею.
– Прости, я не побрился…
– Мне это даже нравится…
Ее пальцы медленно, томно спустились по его торсу вниз, к дорожке из волос внизу живота, который вздрогнул при прикосновении. Он закрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям, и застонал, когда ее любопытная рука прикоснулась к вздутому шраму. Марион тотчас же отдернула руку, но юноша успел поймать ее и вернул на прежнее место.
– Я сделала тебе больно?
– О нет, Mhórag! Просто моему сердцу невмоготу больше ждать. Продолжай, мне очень приятно…
Прикосновения стали легче, но смелее. Они пробежали по длинному шраму, протянувшемуся от лобка над эрегированным членом, которого она не стала касаться, до бедра и замерли там.
Потом Марион отняла руку, встала перед Дунканом и положила руки ему на грудь.
– Ты очень красивый.
Он растерянно улыбнулся, почувствовав себя неловко. Дункан знал, что нравится женщинам, но это в первый раз женщина открыто говорила, что считает его красивым. Дрожащей рукой он погладил Марион по щеке, потом спустился пальцами к приоткрытому вороту сорочки.
– Можно?
Веки ее дрогнули и опустились. Сорочка соскользнула с плеч, обнажая грудь, которая виднелась меж длинными огненными прядями. Он мягко сжал ее ладонями и почувствовал, как твердеют соски. Тело ее напряглось, по нему пробежала дрожь. Он ощутил, как в низу живота нарастает боль. Он провел ладонями по ребрам Марион, ощущая каждое, хрупкое и выступающее, под трепещущей полупрозрачной кожей, и остановился на округлости ягодиц, потом вновь поднялся к тонкой талии. На то, чтобы развязать шнурок на юбке, ушло несколько секунд. С мягким шелестом она упала, и это прикосновение ткани к обнаженной коже доставило удовольствие обоим. За юбкой последовала и нижняя сорочка. Ослепленный, Дункан любовался обнаженной Марион, которая красотой не уступала Венере кисти Боттичелли, появляющейся из своей раковины.
Взглядом он ласкал это прекрасное белое тело, некогда явившееся ему из вод озера, воспоминание о котором так долго питало его ночные мечтания. И наконец оно перед ним – доступное, ищущее самых изысканных удовольствий плоти!
– Ты еще красивее, чем в моих мечтах, а Mhórag. И только Богу известно, как я мечтал о тебе!
Он присел перед Марион на корточки, обхватил ее бедра руками и прижался щекой к животу, упиваясь ее теплом и ее запахом. Она дрожала.
– И это было как сейчас?
– М‑м‑м…
Он поцеловал ее в пупок, потом его губы опустились ниже. Она попыталась было отстраниться, но Дункан удержал ее. Все пути к бегству были отрезаны. Слишком поздно…
– Нет!
Пальцы Марион погрузились в его шевелюру и тихонько потянули, запрокидывая голову. Во взгляде девушки он прочел и страх, и желание.
– В моих мечтах я не мог прикоснуться к тебе, почувствовать тебя. А Mhórag, это намного лучше, чем мечты!
Медленно, ощущая на вкус ее кожу, в то время как руки его, чувственные и возбужденные, ласкали тело, он поднялся и обхватил ее лицо ладонями.
Округлые груди прижались к его торсу. Дункан подумал, что Марион очень трогательна в своей неискушенности и наивности. Он нежно поцеловал ее, запуская пальцы в копну кудрей, щекотавших ему щеки и плечи. «Господи, возможно ли это? Марион, обнаженная, в моих объятиях! И я слышу, как ее сердце бьется рядом с моим!» По его телу пробежала дрожь, это ее рука опустилась ему на член. Он застонал, и она отдернула руку.
– Не останавливайся, прошу тебя…
Подчиняясь, Марион принялась кончиками пальцев исследовать его тело, и Дункан почувствовал, что она постепенно расслабляется. Прикосновения ее рук и губ становились все увереннее. Уже через несколько минут они оказались на перине. Запах Марион окутал Дункана, от него голова шла кругом. Его тело хотело большего. Он скользнул рукой меж ее стройных бедер, и они, не сопротивляясь, распахнулись, открыв его взору золотистый треугольник волос. В этом местечке шерстка была такой же пламенно‑рыжей, как и ее шевелюра.