Норе и девочкам, а так же Петру и Филиппу,
с благодарностью и любовью
Первое приближение
— Привет, Эля, рад слышать.
— Я тоже.
— По делу или по делу?
— Соскучилась по общению.
— Спасибо, очень приятно.
— Только мне неприятно, когда называешь Элей. Я Хельга.
— Хочешь об этом поговорить?
— Саша, ты свободен?
— Конечно!
— Через полчаса у метро.
— У какого?
— Встретишь?
— Время пошло.
Вообще-то в последнее время я стал непозволительно «недорасторопен», — позволяю себе опоздания по неуважительным для мужчины причинам. В особенности, если учесть, что предстояла встреча с единственным лично знакомым читателем, поддерживающим меня во всех моих литературных вывертах.
«Почту посмотрю потом», — это уже поглядывая на часы. «А на обратном пути зайти в булочную».
— …Есть две новости.
— Закончил жизнеописание моего любимого Антона?
— Хуже. Отложил.
— Что-нибудь случилось?… со здоровьем?
— Придётся вернуться к «Погоне…»
— Ну опять… Почему сейчас? Осталось-то всего–ничего.
— Сам удивляюсь. Несколько глав есть, и наброски делаю, чего раньше не было принципиально.
— А почему?…
— Вспомни, как я начал писать историю «Наследников Битцзы».
— Какую–какую?!…
— Название повести прежнее, «В погоне за собственным Эхом», а материал теперь стал первой частью — «Наследники Битцзы».
— Ну ничего себе, творческий подход! Мне нравился первый вариант.
— Вспомнила?
— А что было? Я успела забыть.
— Эля, ну не будь ты блондинкой!
— Хельга… Моему папе нравилось моё имя, и мне приятно напоминание об этом.
— Любитель экзотики был твой папа.
— Для тебя экзотика, для него — культура жизни.
— Извини… А что тебе не нравится?… По-французски Эля «звезда».
— И напиток эль.
— Вовремя про напиток напомнила.
— Я за рулём. Что будешь?
— А ничего, из вредности.
— Сказал бы «для солидарности», из приличия.
— Из солидарности… Ирландский кофе с виски.
— А мне нельзя…
— Да кому нужно блондинку за рулём проверять на алкоголь после двух чашек кофе!
Мне нравится не только называть её так, но ещё и немного подразнивать. Должно же быть у меня какое-то преимущество перед женщиной, про которую я даже не знаю — замужем она или нет! В конце концов, — имею право на маленькую прихоть в качестве творческой личности. На большее ведь не претендую.
Но блондинкой стараюсь обзывать не чаще двух раз в одну встречу. На всякий случай.
— Рассказывай.
— Что рассказывать?… А-а… Началось так же. Только в прошлый раз не спал шестнадцать суток, а теперича сдался через неделю.
— Почему?
— Тогда было страшновато, а сейчас я просто в состоянии ужаса.
— От чего?
— Ощущение, что схожу с ума и ничего не могу с этим поделать.
— Зато тебя не называют блондинкой.
— Я же шутя!
— Продолжай.
— Сейчас дошло до того, что, когда упускаю сознательный контроль над телом, останавливается дыхание. Ты знаешь, ну совсем никакого удовольствия.
— А что ты хотел! За аренду Музы приходится платить.
— Слушай, я просил?… Писал скетчи для удовольствия и размышлений, рассказики. Всё устраивало.
— Видно, её не устроило. Не пробовал договориться?
— С кем!
— С Музой. Она особа женского пола, ей нужно внимание, ласка. А ты даже знакомую с Новым Годом не поздравил.
— Извини, никого не поздравлял.
— Все остальные меня не интересуют.
— Эля, я извинился. Мне ещё и от кофе отказаться?
— Ладно, пей свой кофе… Что будешь делать?
— А что делать! Я так понял, что выбора мне не оставили. Придётся писать.
— Уже что-нибудь есть?… полглавы хотя бы.
— Это уже не важно. Нормального сна не будет, пока пару–тройку глав не напишу.
— Почитать дашь?
— Тебе первой… Да, ещё… будет сюрприз.
— Дорогой?
— Как сказать… Решил сделать тебя персонажем. То есть прототипом.
— Не выдумывай глупости!
— Вот женщина! Хотел преподнести в качестве презента, а ты чуть ли не истерику устраиваешь.
— Ничего себе презент! Даже не спросил, — хочу я этого или нет.
— Потом спасибо скажешь… У Довлатова никто не жаловался, кроме фотографа.
— Авторитетом, значит, решил придавить?… Справился с бедной женщиной.
— Иногда приходится. На меня тоже ведь надавили.
— Муза?
— В этот раз не она… Ладно, сюжет пересказывать не буду, сама всё увидишь. Намекну только — это действительно продолжение истории и действительно неожиданное.
— Читатели народ искушённый…
— А вот фиг им всем. Я сам не знал, как повернётся.
— Всё, дальше сама. Название придумал?
— «Пять лепестков».
— Что-то про лотос?… почему пять?
— Не скажу.
— Ну хоть не огорчил своей ленью.
— Да не лень это!… держит сильней, чем я мог предполагать…
— Не извиняйся.
— Я не извиняюсь.
— Извиняешься.
— Вот ещё, выдумала.
— Только пиши быстрей.
— Дней через десять–двенадцать выложу на сайте, если ничего не случится.
— Ох, бедный Антон…
— Да не бедный он, просто невезучий по жизни.
— Прям как ты.
— Ему досталось больше.
— А как ты определяешь, кому больше, а кому меньше?
— Когда вспоминаю свою жизнь, мне редко бывает себя жаль. Ну карта легла так!… Антона жаль всегда.
— Сила художественного слова.
— Да какие там слова… А вот жизнь он прожил необыкновенную, это точно.
— Значит, всё-таки дождёмся завершения?
— Обещаю. Да и знакомый собирался у себя опубликовать. Не хочу его подводить.
Вот за что себя люблю, так за то, что мне нравится быть искренним. Не потому, что я правильный или высокоморальный человек. Иногда мой эгоцентризм помогает избегать неловких ситуаций. Я, как выяснилось, большой специалист по их формированию.
Старые знакомые
— Ты кто такая?…
— Лежи… тихо, ты ещё не в полном порядке.
— Нора?!…
— Память возвращается… Здравствуй, Сашенька, как я рада, что ты жив.
— Где я?
— Не всё сразу… Поседел… новые морщины…
— Ты не изменилась.
— Саша, мы меняемся мало.
— Забыл… я всё забыл… Я думал, — ты просто сон.
— И Филиппа?
— Филипп?… Подожди… Помню… учил его рисовать. Что с ним?
— Пока жив.
— Ничего не понимаю.
— Оставим, тебе надо в душ и поесть… Девочки, помогите Александру… Саша, это Лилит, та, что постарше — Рамина. Будут помогать, пока не окрепнешь.
— Можно, оденусь сам!
— Не торопи события, не стесняйся. Сколько раз я видела тебя голым?… Девочки, за дело!… Саша, за обедом поговорим.
— Филипп жив?
— Да жив он, жив. Будет твоим куратором, пока не освоишься.
— Глазам своим не верю.
— Я тоже. Для нас огромная удача, что ты вернулся.
Пока девочки помогали мне облачаться, я смотрел на Нору, и в памяти один за другим всплывали эпизоды нашей первой встречи. Двенадцать с половиной лет… От моего внимания не ускользнуло, как она перемещается по комнате. «Моя школа», — отметил я про себя. Тогда Нора недоуменно поинтересовалась, — как мне удаётся двигаться в маленьком помещении, не задевая острых углов и не роняя посуду на пол. А с учётом того, что я пришлый, это сразу бросается в глаза. В несколько приёмов я обучил Нору технике ходьбы, а заодно продемонстрировал ей разницу и преимущества вращения с противоположными спинами. Уроки не прошли даром. Сейчас она легко могла бы дать мне фору.
Обе девочки выглядят лет на… от пятнадцати до двадцати. Но с равным успехом они могут быть и моими сверстницами. Лилит — невысокая, коренастая, с широкими скулами и миндалевидными глазами. Впрочем, глаза у сестёр похожи. Это единственное, что выдаёт их родство. Во всём остальном они являют собой полную противоположность. У Лилит волосы собраны в жёсткий хвост на затылке, что ещё больше делает её похожей на подростка. Но обманчивое впечатление сразу пропадает, как только она отпускает волосы на свободу. Одно незаметное движение превращает её в женщину, в которой трудно узнать угловатую веселушку, стоявшую перед вами мгновение назад.
Рамина — среднего как и Нора роста, более стройная, чем Лилит, с углублённым вглубь себя взором. Что не мешает ей всегда контролировать ситуацию. Немаловажное качество, когда имеешь дело с увальнем вроде меня. Волосы так же собраны сзади, но легко, незатянутые локоны ложатся на плечи ровной волной, на голове изящная серебряная диадема, с которой она расстаётся только перед сном.
Нора кажется ниже Рамины, — она светловолосая и чуть шире в плечах. Про её глаза можно сказать, что они обладают почти вещественным вниманием. Я, во всяком случае, всегда чувствовал, когда она смотрит. Однако в этот раз она не производила на меня волнующего впечатления, которое, помнится, заставляло сердце биться так, что казалось, будто в ритме его биения дрожит оконное стекло. Выручало только моё положение — находясь в двух мирах одновременно легко принимать решения и, самое главное, легко им следовать, на обдумывание не остаётся ни внимания, ни времени. К тому же я подозревал, что связь с женщиной может навсегда меня там задержать, что не входило в мои планы тогда, не входит и сейчас.
— Двенадцать лет о тебе не было никаких известий. Пока ты не написал историю про наследников Битцзы.
— Откуда ты узнала?!…
— Кристиан, Алориссия.
— Нора, но я ведь… ну… выдумал всё.
— Выдумал?… ты Господь Бог?!… Выдумщик выискался. А не приходило в голову, каких усилий стоило до тебя достучаться?… нам…
— Почему я? Пишущих много.
— Сколько из них освоили практику «Алмаза сознания»? Сто?… десять?… двое?… А ещё вы непозволительно быстро умираете. Пора сказать во весь голос.
— О чём?
— О нас, о нашем мире, о том, что связывает нас и разделяет. Мы устали в бесконечной борьбе за своё существование. Но это ничто в сравнении с будущим, которое нам готовят бирки… Ешь, набирайся сил. Мы не знаем, как долго ты пробудешь с нами в этот раз.
— Нора… Элеонора?
— Или мама Нора, как называют мои девочки.
— Хочу увидеть дорогу… Я называл её Васильевским островом.
— Помню, помню. Я не рискну отправляться по ней без Филиппа, с ним переговорим.
— Спасибо… Вкусно… Что это?
— Тебе пока лучше не знать. Освоишься с местной фауной — поймёшь.
— Что-то я уж и расхотел.
— О, у Кларенса просыпается чувство юмора. Девочки, держитесь от него на расстоянии, скоро проснётся остальное.
— Нора!… Ну за что…
— Шутку не понял?… Мои девочки без указаний могут за себя постоять. Гаррисона помнишь?… Ну, планета Пирр!…
— И он ваш?!…
— Не совсем. Это была первая ласточка, неудачная. С тобой, кажется, повезло больше.
— Теперь просыпается мания величия.
— Лучше вспоминай быстрей, как с небес на землю опускали.
— Постараюсь.
— Да уж постарайся… Поел?… Выйдем на балкон… Вот возьми… Бирки шалят.
— Что это?
— Убить трудно, напугает сильно.
— …Мне нравится облачение.
— Это не только одежда, но и твой текущий статус.
— Не понимаю.
— Бирки согласились на переговоры. А ты мой главный козырь… Шатает?
— Воздух…
— Прости, родной, другого здесь не будет долго. Наше проклятие, которое может стать и вашим, если ничего не сделаем.
Смысл до меня дошёл не сразу, потому что лёгкость, с которой Нора произнесла «родной», задела моё мужское самолюбие. «А как же?…» То, что я сам её оттолкнул, вдруг перестало иметь значение. Но я тут же взял себя в руки. Нужно было разобраться, что я делаю здесь в этот раз.
— Саша, почему долго не писал?… Я помню, — хотел рассказать историю своей любви.
— Да…
— Что-то голос невесёлый.
— История получилась грустной.
— Расстались?
— Пять лет назад.
— Мне так жаль…
— А ты?
— Одна как всегда. Кому нужна женщина старше на шестьдесят лет…
— Ты не в моём вкусе. И у меня была семья.
— Значит, вкус на первом месте, а семья на главном… Может, останешься?… Подыщем тебе невесту. Наши девушки ценят чувство больше ваших.
— Ну да, здорово. А потом проснуться однажды в своём холостяцком питерском жилье. Ты предлагаешь это?
— Угроза поправимая.
— Уже?… Кажется, это было проблемой.
— Не было. Ты сохранял верность, я не настаивала. Я ведь не только свои чувства умею ценить… Не жалеешь?
— Нельзя жалеть о любви, даже если она в прошлом.
— Всё такой же. Филипп старается на тебя походить.
— У Фила есть отец.
— Саша, он не любит, когда его называют Филом.
— Постараюсь не опростоволоситься… Так что с Петром?
— У бирков… Ездит на сыновнем мотоцикле.
— Старый рокер…
— Двенадцать лет этого слова не слышала.
— А как же ваше чувство времени?
— Хорошо, ты вспоминаешь кое-что. А вот и Филипп!… Филипп, поприветствуй дорогого гостя!
«Дорогой гость» с трудом сбросил сковавшее вдруг тело напряжение. Перед внутренним взором стояло бледное без кровинки лицо Филиппа, грудью закрывшего меня от выстрела в упор. Сердце сжалось от смеси горькой боли и непередаваемой радости, — он всё-таки выжил!
— Саша, как я рад… Седина украшает.
— Надо же, Нора не сказала.
— Такая мама Нора!… Я не верил, что смогу тебя дождаться. Только мама Нора говорила, что мы должны верить. Ты обещал, что вернёшься.
— Я?!… Вот это я дал… А звёзд вам небесных не обещал, случайно?
— Про звёзды надо спросить маму Нору… Где обручальное кольцо?… остаёшься насовсем?
— Нет, там дом, — здесь беда. За этим и вернулся.
— Саш, я научился делать сангину.
— Оставил бы ты дохлое дело. Не для вашего мира.
— Не всегда он был таким, не всегда будет. А дорогие гости надолго не задерживаются.
— Может и к лучшему… Как отец?
— Уже знает, что ты вернулся. Хочет встретиться один на один.
— Кто организует?
— Я, конечно.
— В прошлый раз Нора устраивала.
— Мы тоже меняемся. В прошлый раз мама Нора их сильно разозлила.
— Хорошо, пусть так… Ну, в дорогу?
— Саш, тебе не рано?
— Я очень люблю это место.
— Потому что напоминает твой город?
— Не только. Что-то там есть. И я в этом хочу разобраться.
Я совершенно не понимал, зачем так поступаю, но в глубине души зрело убеждение, — все подсказки будут. А если повезёт, то будут вовремя.
Васильевский
— Боковые зеркала так и не приучились использовать.
— Саша, у нас волновое чувство времени. Мы к этому ещё много раз будем возвращаться.
— Ну и как ты хотела меня адаптировать? Я всегда останусь чужаком.
— Помудрел, однако! В прошлый раз таких вопросов не возникало.
— Маленькая военная хитрость?
— Совсем никакой. Боковушки тебе нужны по привычке. Перестань обращать внимание, и привычка пропадёт.
— Да уж… Хорошо, что в Питере не езжу на водительском кресле.
— …Посмотри, как мы убрали.
— К моему прибытию готовились?
— Мы с Филиппом… Остальным сказали, что так будет красиво.
— Надолго ли красота задержится…
— Всё в руках человеческих… Сейчас — сюрприз. Закрой глаза… теперь открой.
— Боже… что это?!…
— Я назвала Аллеей Любви, в твою честь.
— Нет слов…
— Саша, тебя здесь помнят и любят. Многим ли у себя дома ты принёс радость и надежду?… Мы такое не забываем никогда. До самой смерти.
— И молчала?… Ну хитра, девка.
— Девке в обед сотня лет… Филипп, сверни направо.
— Мама Нора, там дорога…
— Я знаю… Любимые места помогают освежать память. Для Саши… Саш, ты вспоминал нас за двенадцать лет?
— Да… как сон.
— Потрогай, я настоящая.
— Нет уж, нет уж, от соблазнов подальше.
— Ну вот, и эта память проснулась. Будем жить, ребята… А сейчас — подарок за терпение, настойчивость и решительность. Саш, с кем бы ты хотел встретиться?
— Любопытно было бы посмотреть на своих литературных персонажей, хоть издалека.
— Желание гостя закон. Филипп, следующая остановка — дом Аламейды!
В прошлое посещение Васильевского острова, как я его назвал, мы путешествовали в чём-то похожем на трамвай. Разница была в отсутствии электросети — двигатель трамвая был независим (по представлениям гуманитария). Сейчас рельсы заржавели и обросли чахлой травой со всех сторон. Видно, что дорогой давно не пользовались. И хотя езда на машине не доставляла особенного беспокойства, я отметил эту деталь с некоторым неудовольствием. Сходство с моим Васильевским понемногу пропадало. Дальнейшее лишь укрепило мои впечатления.
— Мама Нора, у нас проблемы.
— Вижу.
— …Сколько ж они этих тварей наплодили…
— Я вызвала подмогу, а ты, мой дорогой, засунь своё геройство в орфографический словарь. Понял? Иначе я тебе сама голову откушу… Филипп, между скалами.
— Не будет возможности для манёвра.
— У них тоже. Зато я потренируюсь в стрельбе… Ричард уже выехал навстречу.
— …Он справится?
— Ричард?… Бедный Саша, если бы ты знал, с кого пишешь своего О’Нила!
— Я вообще не знал, что и с кого пишу.
— Точно не знал?
— Да уж куда точней.
— …Призовая игра мне сегодня полагается?… Полагается… Филипп, крыша выдержит?
— Вчера проверил каждую щелочку.
— …Что выдержит?
— О, Саш, этого ты не видел. Новый выводок расплавляет металл… Вот что им не сидится! Лишь бы нагадить. Одно слово — бирки.
— И ты предлагаешь мне управиться с этим злом?
— Они не зло, в том-то всё и дело. Искажённая природа сознания… как было у Алорис.
— Так, давай ещё раз. Мою повесть нормальные люди воспринимают как фантастику. Я сам…
— …и ты сам, я знаю. Но эта «фантастика» часть нашей жизни. И хочет переползти в твою.
— Что?!…
— Ой, проснулся, дорогой! А зачем, спрашивается, я с Аламейда долбила в твою глупую голову, чтобы ты вернулся! Корень проблемы здесь.
— Я окончательно запутался. Это мне что, спасать мир?… У меня сдохшая мускулатура, полтора пуда лишнего веса! Какой из меня герой! Двенадцать лет назад я мог с места подпрыгнуть на метровую высоту, а сейчас — извини, спёкся.
— Мускулы не помогли раньше — не помогут и сейчас. Придётся задействовать то, что у наших женщин в избытке, а у мужчин недобор.
— Эстрогены что ли?
— Тьфу на тебя… мыслитель. Вот это… чуть ниже мечевидного отростка.
— А что там?
— Чувства, мой дорогой, чувства. На вашем Востоке это называют лотосом о пяти лепестках.
— Поэтому название… ясненько–понятненько.
— …Мужчине нужно направить его в правильное русло. Тебе не казалось иногда, что умираешь?
— Последние года полтора.
— Умрёшь, и внука своего будущего не увидишь, дурачок. Может ещё чего… Сашенька, сейчас на первом месте общее дело. И не дай Бог!… Уж я постараюсь, чтобы твой внук узнал про тебя всё.
— Смогу?
— Я знаю?… Должен… Только не умри от своих подвигов. А я что-нибудь придумаю про лишние килограммы. Как тебе Рамина, к примеру?
— Совсем вы тут с ума без меня посходили.
— Только не говори, что не в твоём вкусе, — девочка обидится. Они конкурс на тебя проходили.
«Наши мужчины не умеют любить. То есть не умеют как ты», — сказала Нора, когда я поинтересовался, почему она выбрала меня. Её не смущало, что женат, что совсем скоро навсегда уйду из её жизни. И она не в моём вкусе. Но если мои приоритеты в отношениях мало поменялись за прошедшее время, то в остальном она оказалась провидицей. Я почти с ужасом представил, как Нора вернётся к теме наших отношений. Сейчас это было моё «слабое звено». Не хотелось быть источником её разочарований.
Пять лепестков… Я чувствовал свою незащищённость, предвидя испытания и трудности, ожидающие меня впереди. К тому же не давал покоя один вопрос — что было бы, если бы я не дал согласия на перемещение сюда!… И не хотел ли я этого сам последние двенадцать лет, боясь признаться самому себе.
Технологии и люди
— Всё-таки сделал… свин ты, Сашенька.
— Хельга, я ведь как ребёнок, — трудно отказаться от такого соблазна.
— О, какой прогресс! Влияние Норы?… Быстро же она тебя в оборот взяла.
— И она тоже. Её полное имя Элеонора. Так что временно побудешь Хельгой.
— Я помню… Три главы?… всего?!
— Слушай, совесть должна быть! Я в шесть утра угомонился.
— Что с тебя взять… Кофе будешь?
— Лучше коньяка.
— Получишь свой коньяк.
Получил кофе с коньяком. Тоже ничего, вполне мужской напиток.
— Расскажи про Аламейду.
— Что?
— Какой он?
— Она не интересует?
— Как ты мог!…
— В самом деле! Мы здесь — они там.
— Ну?…
— Про таких говорят — порода!… Я видел испанцев, но это уже не испанцы, а европейцы. Кристиан, а в особенности Алориссия — вот они настоящие.
— Я думаю, все нации перерождаются.
— Скорей вырождаются. Почему от предков берут не то, чем восхищались, а за что бывает стыдно…
— У тебя есть ответ?
— Как это Кларенс да без ответа! Людям бы самим себе ответить.
— Она действительно так красива?
— Не поверишь — таких даже любить нельзя, им поклоняются. Разные доны, кихоты и прочие идальго.
— Для поклонения нужно самому быть идальго.
— Наверно.
— Что-то большое на бирже сдохло, — согласился с блондинкой.
— А что спорить, если права.
— Ты писал, что этих событий у нас не было. Впрочем, я и не сомневалась, что это красивая сказка.
— Красивая?
— Мне понравилась… А где они были?… И вообще, — Испания, идальги?… Что здесь правда и вымысел?
— Это очень долгая история.
— С их технологиями и способностями — зачем ты?
— Нора кое-что объяснила, а потом до меня добрался Крис, патриарх рода… И просто патриарх.
Легко говорить, но описать его трудно. Не только характер, но и внешность не поддаётся анализу, утекая водой мимо твоего внимания. Порой казалось, что его интересы давно за пределами этого мира. Во всяком случае, нельзя сказать, что он находит с людьми общий язык. Общение происходит на уровне указаний и удовлетворения взаимных потребностей. Интересно, а каков бы я был, проживи столько лет?… Молю Бога, чтоб не позволил мне превратить своё существование в нечто подобное.
— Они заинтересовались некоторыми особенностями моей психики, которые я развил за последние десять лет. Знаешь, если человек долго ходит по грани, у него открываются многие таланты.
— Означает ли это, что есть такие, про которые я не слышала?
— Ну… в общем… да.
— Ничего себе… Я слушаю.
— Вот посмотри название главы. Ничего необычного?
— Непривычно. Я бы, не задумываясь, написала «Люди и технологии».
— Я тоже. Но я изучал орфоэпию. Твой вариант — простой перевод. Не важно, с какого языка. Причём парадигма работает, как пишется — не по-русски. Главное слово стоит вторым, на нём и делается акцент.
— Почему?
— По законам орфоэпии русского языка. Это один момент… Второе… Любой мало–мальски тренированный человек может с ходу запомнить до восьми разнородных элементов… образов, используя собственный алгоритм. Хорошо тренированный запомнит те же восемь в любом порядке воспроизведения. Но не больше. От девяти и дальше придётся использовать специфические алгоритмы.
— Какие?
— Ну вот опять! Моё главное слово «люди»… Специалист в орфоэпии должен уметь создать группу из восьми элементов, которую обыватель запомнит просто так. Потом ещё и удивляться будет сам себе, — зачем оно сидит в голове.
— Типа НЛП?
— Похоже, но не совсем.
— Ты можешь создавать такие группы?
— Кажется, могу… Впрочем, у меня другие задачи.
— А для чего им такие группы?
— Представь территорию, на две трети занятую сушей, девяносто процентов которой непригодны для проживания человека вообще. Даже оазисов нет.
— А люди?… народы?
— Один, народ один. Но очень сильное различие по социальным и другим параметрам. Причём большая часть населения занята законопослушанием, выживанием и производством благ. Самое убийственное — их это устраивает. Можно такое представить в России?
— Только не в России.
— Есть так называемые… выродки, что ли. Я так называю. Эти с генетическими нарушениями, которые, к счастью, не передаются по наследству.
— Ну хоть что-то.
— …по причине отсутствия такового. Низкая рождаемость во всех слоях населения.
— А третья?… четвёртая?
— Нора, Крис и другие, — их сторонники. Немногочисленны, держатся на технологиях и своей вере в будущее. Бирков больше, частью это безмозглые разрушители, которым лишь бы что-нибудь сломать. Нора говорила о деформации сознания. Она верит, что это можно исправить.
— Ты сам веришь?
— Говорят, что получится…
— Филипп учится работать сангиной?
— Я отговаривал — сильные перепады температуры, влажности. По этой причине плохо развита письменность, искусство вообще.
— А как же технологии!
— Технологи хорошие. Интернет и сотовая связь отсутствует как класс, однако в остальном!… Нам таких высот не видать как своих ушей.
— А в зеркале?
— Только представь — вся микроэлектроника на золоте и редкоземельных. Там золото валяется под ногами. И совсем эти земельные не редкость… Золото, кстати, их и выручает. Не поддаётся коррозии.
Люди там тоже «плохо поддаются коррозии». Я пока не понял, какое свойство делает их долгожителями. И не просто долгожителями — стариков, а тем более дряхлых, невозможно встретить. Нора старше меня в два раза, но выглядит на двадцать пять или чуть больше. Про Кристиана я уже говорил. Заманчивая могла бы оказаться перспектива, если бы ради неё не пришлось отказываться от всего, что дорого. Поневоле начинаешь задумываться — какая чаша перевесит.
— Технологии… технологии. А про людей?… Ты говорил, что Филипп рисует сангиной. Почему ей?
— Проще в изготовлении. Придумал, как сохранять свои нетленнки для потомков. Заливает изделие расплавленной глазурью с подмешанной золотой пылью. Очень красиво… Ну и самый главный там я. На правах музейной редкости.
— Ещё одна способность?
— Ну да… Про беспроводной Интернет знаешь?
— Обидеть решил?… Сама пользуюсь.
— А бескомпьютерный?
— Сейчас придумал?
— Нет. Голова только от него раскалывается. Алориссия нашла гениальный приём, как обойти эту неприятность хотя бы там. И, кажется, за этим они меня и вытаскивают.
«Гениальный приём» Алориссии оказался блефом чистой воды. Моё комфортное состояние не входило в её интересы, что позволяло ей отчасти сохранять контроль над ситуацией. Но об этом я узнал чуть позже.
Авторский вечер
— Приветствуем тебя, Александр.
— Здравствуйте… Сеньора, моё почтение.
— Времени у нас как всегда мало, поэтому лирику оставим твоим читателям.
— Если будут.
— Извини, в этом помочь не в силах… Итак, на повестке дня следующие вопросы: все твои телодвижения расписаны по минутам, поэтому никакой самодеятельности, только импровизация в заданном рисунке.
— Я постараюсь.
— Не надо стараться, сделай. Я готовился к встрече больше десяти лет, ещё одно фиаско мне ни к чему. Третьего шанса может не оказаться… Далее… Филипп куратор и телохранитель, любое твоё слово для него как приказ от меня лично. Запомни раз и навсегда — это не удовлетворение твоих извращённых фантазий, а вопрос выживания вида, и я как никто другой отдаю себе в этом отчёт… Лирический нюанс… Женщины — это их личное дело. Однако больше трёх пугать своей харизмой не рекомендую, утомляют.
— …Брат, по тебе не скажешь.
— Алориссия, заткнись, моя дорогая. Присматривай за муженьком, я человек свободный… С вопросами по времени, если появятся, — к Элеоноре, техническая сторона и личное оружие на Филиппе… Лилит и Рамина оберегают тебя от мелких неприятностей вроде домашних насекомых и шальных бирков… до поры до времени… Во время переделок свою задницу зарывать как можно глубже в землю и дожидаться полной тишины. Если заболеешь так, что мы ничем не сможем помочь — миссия прервётся до твоего возвращения сюда. Если тебя прикончат как сонную муху — твоей дочери придётся тебя хоронить. А ей сейчас волноваться нельзя… И последнее… Да, с последнего и начнём… Что молчишь? — спрашивай.
— Спрашивать?… что?
— Нора, девочка моя, рот закрой… У тебя нет вопросов?
— История с наследниками Битцзы… Насколько она украшена вымыслом?
— Вернёмся к истории.
Не в последний раз меня покоробило отношение Кристиана ко всем, кто «не он». Особенно больно стало за Нору. Ведь это её усилия и молитвы вернули меня сюда, её память и любовь ко мне сделали возможной толику моего участия в их проблемах. Аламейда по-прежнему оставался чужим и далёким человеком. Порой я задавался вопросом — человеком ли…
— В тысяча восемьсот девяносто восьмом, кажется, бывший моряк Морган Робертсон решил заделаться писателем. Писатель он был никакой, да и заделаться решил чуть раньше… В общем, сел, как говорится, за стол и описал гибель «Титаника». Мелкие недостатки в описании на совести автора, несовпадения спишем на издержки проектировщиков. Что с тупых взять… У них в запасе было четырнадцать лет, чтобы призадуматься, — а что же они, собственно, строят! И что?… Списали на еврея по имени Айсберг… В целом, в двадцатом веке начали сбываться технические предвиденья Жюля Верна, и не только его. Список длинный, всего не перечислишь.
— Как наша ситуация коррелируется этими пророчествами?
— Для психологической математики конечно важно, какой коэффициент мы применяем, — Пирсона или ранговый Кэнделла, но тут уже не до математики. Первое… написано огромное количество книг о пересечении разных миров. Бред о путешествиях в космосе отбрасываем… Помню две с благополучным окончанием. Остальные — либо антиутопия, либо ожидание краха. И второе: семьсот лет назад произошло проникновение колодцев с паутиной в этот мир, чуть более двухсот — в твой. Процесс идёт, это уже исторический факт. Но в таком виде допускать проникновения нельзя, а по-другому пока не получается. Есть возражения?
— Ты действительно смог понять природу паутины?
— Да, ты описал близко к истине.
— Откуда она пришла сюда?
— Правильней было бы спросить — а зачем?… Она пришла в поисках разума. Животная природа, домашнее животное. Остальное не имеет значения.
— Я здесь второй раз за двенадцать лет, и лучше не стало. Почему в моём мире нет столь видимых изменений?
— Вот теперь в точку, браво!… Нора, налей Александру вина… Тебе плохо?
— Головные боли, мало сплю, да и с перерывами. Тут ещё праздник выбил из колеи.
— Напился что ли по привычке?
— Во дворе такую канонаду устроили!… До пяти утра никакого сна. Сам не праздную уже лет десять–двенадцать… Надо же, совпадение…
— До сих пор веришь в совпадения?… Бедненький. Налить ещё?
— Спасибо… Ты-то веришь в бородатого Санту?
— Я католик. В отличие от моей сестрёнки, перешедшей в православие после замужества… А как она кричала: «Аламейда!… Аламейда!»… Что глазки опустила, дорогая?… Продолжим.
— Так почему?
— Другая временная структура, поэтому она, паутина то есть, не приживается. Колодцы не выдерживают поступательного движения времени и разрушаются, а паутине без них никак. Уразумел?
— Как объяснить ваше долгожительство?
— Не знаю. Может просто повезло?… Мы с Алорис перед разрушением колодцев прожили долго, остальные подтянулись вместе с нами.
— Сейчас происходит что-нибудь подобное?
— Не-а. Я даже не вмешиваюсь, — Алориссия контролирует ситуацию, а бирки слишком для этого тупы. Но недостаточно тупы, к сожалению. Понимаешь, о чём я толкую?
— Кажется, да… Тебя называют патриархом. В каком смысле?
— Да самый старый я тут. И самый умный. Да ещё… дети наверно есть…
— Наверно?…
— Ну какой мужчина может знать наверняка!
— Я могу.
— Ой, только не рисуйся передо мной… Сестра?…
— Надоели ваши разговоры, прилягу в комнате.
Алориссия закрыла для себя тему разговора, как только удовлетворила своё любопытство, — её проницательность не осталась мной незамеченной. Не хотелось бы получить противника в лице этой женщины.
— Она больна?
— Ты дурак или красишься?… Видно же, — ребёнка ждет. Поэтому и дёргаюсь… Обленился уже, брюшко скоро как у тебя будет. Вот уйду на пенсию и заделаюсь прозаиком наподобие тебя, мемуары буду писать в пятидесяти томах.
— А сейчас?
— Сейчас на заслуженном отдыхе. Да сколько можно семье вкалывать! Зятья в разъездах, и племянница с ними. А я в доме командую. Знаешь, как здорово командовать, когда жены нет!
— Накомандовался уже.
— Раньше надо было, остался бы здесь.
— …Тут бы я его и пристегнула.
— Хм… могла бы… Филипп, ты вино пил?
— Мне не предлагали.
— Не дуйся, за рулём… Вези Кларенса в резиденцию, заждались, поди.
— …Кого-то ждёшь?
— Кого-то… Ладно, ребятушки, вам хозяин уже надоел… Да ещё… Александр, записи ведёшь?
— Что могу вспомнить.
— А что не вспомнишь — приври слегка для красного словца. Ну, тебе не привыкать.
— Хорошо, я хотел спросить…
— Пиши, пиши, тот случай, когда нужна огласка.
— Счастливо оставаться.
— До встречи.
Странное ощущение… Разговоры… разговоры… А что было сказано?… Больше походило на смотрины. Вино, конечно, отменное. Но сердце согревало плохо, — несмотря на послеполуденный зной, в покоях Аламейды меня трясло от озноба. Заметив моё состояние, Нора по обыкновению прикусила нижнюю губу и склонила голову — то ли в знак сожаления, то ли в размышлениях о прошедшей аудиенции.
Есть идеи
— Нора… Нора!…
— Что случилось, Саш?
— Ничего… Что ты устроила?
— Тоже ничего… Девочки хотели сделать приятное. Да и для здоровья полезно, — не мальчик ведь даже по нашим меркам.
— Просыпаюсь — тут такое!… Поворачиваю голову — ещё краше!
— Понравилось?… Вот видишь, а ты отказывался.
— Жил бы здесь — женился бы на обеих.
— Оставайся.
— Ты прям как старшая жена в гареме падишаха… Что смотришь!
— Чувство юмора у тебя… поубавилось.
— Жена остаточки подъела.
— Оно и видно… Завтрак через пятнадцать минут.
— Чувство юмора будет?
— Посмотрю на твоё поведение.
— Спасибо… Какое расписание на сегодня?
— Скоро приедет Филипп, он знает. Я уезжаю по делам.
— Хорошо, умоюсь и поговорим. Есть вопросы.
— Буду ждать.
Я был неправ. Ночью у меня разыгралась лихорадка, и девочки сделали всё возможное, чтобы я выскочил из неё как можно быстрей. Но когда я пришёл в себя, мой ответ на их присутствие рядом был слишком асимметричным. Остаётся лишь благодарить девочек не только за помощь, но и за реакцию на моё возмущение. Вместо того, чтобы обидеться или сделать вид, что обиделись, они молча переглянулись, а потом дружно рассмеялись мелким заливистым смехом.
Проснувшись утром, я обнаружил себя в одиночестве, заботливо укрытым лёгким одеялом.
— Прости, не хотел обидеть.
— Не вспоминай, и я не буду.
— Скажи… Кристиан всегда был таким?
— То есть!…
— Я другим его представлял… человечней, что ли.
— Ты помнишь, когда он родился?
— Всё равно.
— Не всё равно.
— А как быть с уверенностью в собственной правоте?
— Ты о чём?
— Спрошу по-другому… Откуда бирки узнали о возможности перехода?
— Случайность. Паутина забросила.
— Ещё… Так ли был неправ Гаррисон?
— Он много лет не выходит на контакт.
— Только поэтому ты назвала его неудачей?
— Аламейда…
— Та-ак… кое-что проясняется… Что сами бирки гов<