Во время интервью Саид со смехом признался, что больше предпочитает рубить головы, чем руки. Он также выразил свое полное разочарование тем, что процветающая экономика Саудовской Аравии способствует снижению преступности в стране. Слишком мало преступников, а значит, мало работы. Затем последовал его рассказ о нескольких самых запомнившихся ему казнях. Конечно, отрубив более шестисот голов и шестидесяти рук, ему было о чем поведать.
Самая ужасающая из них — мне никогда ее не забыть — повествовала о двух осужденных мужчинах, сообщниках по преступлению, которых должны были казнить вместе. Это было еще до того, как начали завязывать осужденным глаза во время казни. В результате второй преступник наблюдал за казнью: меч Саида вошел в шею его товарища, и отрубленная голова того упала к его ногам. В ужасе второй преступник поднял голову и увидел, что Саид уже готовит меч, чтобы отсечь его голову. Он потерял сознание. Вызвали врача, который, осмотрев его, заявил, что он не дышит. Когда тело его друга унесли, чтобы предать земле, потерявший сознание вдруг очнулся. Снова послали за палачом. Осужденный начал молить о пощаде.
Я никогда не забуду мерзкую улыбку на лице палача, который хихикнул при воспоминании об этих случаях, составляющих, вероятно, лучшие минуты его жизни. Конечно же, Саид не поддался на мольбу, и осужденный тут же лишился головы.
Снова раздался голос Худы:
— Я уверена, что британки виновны в убийстве. И они должны заплатить за преступление против Аллаха.
Сара с ее добрым сердцем, не веря ушам своим, посмотрела на Худу:
— Худа, ты ведь на самом деле так не думаешь.
— Почему же не думаю? Если граждане Саудовской Аравии совершают преступление в Англии или в Америке, разве им не приходится отвечать за свои преступления? — Худа щелкнула пальцами и закончила: — Разве наши мусульманские законы ничего не значат?
Тут, размахивая газетой, заговорила Маиса:
— Худа, ты читала эту статью? Возможно, что эти женщины и невиновны. Здесь написано, что саудовская полиция применяла к ним пытки. И ты прекрасно знаешь, что это правда.
Худа сверкнула своими неприятными глазами:
— Маиса, не будь такой наивной. Конечно, эти женщины — убийцы. Их признал виновными саудовский суд. А что еще преступник-иностранец может заявить кроме того, что полиция жестоко с ним обращается? Это типичный западный трюк, чтобы избежать наказания! — После чего Худа встала и оправила платье. — Этот разговор возбудил во мне аппетит. Думаю, пора попросить повара Султаны приготовить мне блюдо, рецепт которого я узнала в Нью-Йорке.
Вся моя нелюбовь к Худе, которую я до этого старательно скрывала, готова была вырваться наружу. Я довольно громко, чтобы Худа услышала, сказала:
— Кажется, у нашей обжорки ненасытный аппетит не только к крови, но и к еде.
Худа прислонилась к стене, словно от внезапной сердечной боли, но мы видели, что она притворяется. Тем не менее Сара с Маисой подбежали к ней. Когда ее вели к месту, она кричала, что у нее сердечный приступ и что срочно нужно дозвониться до ее мужа и сообщить ему, как она плоха, чтобы он готовился к похоронам.
Наша прислуга встревожилась, но я успокоила их:
— Не волнуйтесь. Хотя Худе и суждено умереть от сердечного приступа, причиной тому будут вовсе не мои слова. Конец Худы произойдет из-за толстого слоя жира, опоясавшего ее сердце.
Наши слуги засмеялись. Несмотря на свою полноту, Худа была самой здоровой женщиной в нашем многочисленном семействе Аль Саудов и славилась своими актерскими талантами. С ранней молодости она регулярно устраивала спектакли с сердечным приступом. Но, как заверила я всех, Худа отведает еще немало вкусных блюд, перед тем как Господь призовет ее к себе.
Все еще улыбаясь, я прошла на кухню и дала указание Джаде, нашей лондонской поварихе и домработнице, приготовить обед.
Я была приятно удивлена, узнав, что Джада уже приготовила для нас маленький пир: салат из баклажан, суп из чечевицы, плов, куфту и шашлык. Я увидела, что эта милая девушка, чтобы сделать нам приятное, испекла даже арабский хлеб.
— Мэм, я очень рада, что вы приехали, — сказала она, ставя блюда на подносы. — Мне иногда было одиноко, — тихо произнесла она.
Я задумалась о жизни Джады. Нужно признаться, что я очень мало о ней знала. Как-то год назад, когда Карим был в Англии один, он узнал, что у нашей домработницы и одного из наших водителей роман, хотя оба имели семьи. Карим уволил их и отослал к законным супругам. Именно тогда он и взял на работу Джаду.
Я теперь вспоминаю, как Карим рассказывал мне, что Джада со слезами просила, чтобы ее взяли на место повара и домработницы. Она поведала ему, что происходит из бедной египетской семьи и должна работать, чтобы помочь оплатить учебу ее брата в колледже. Хотя у нее не было с собой ни одной рекомендации, Карим оценил добрую душу девушки и сразу взял ее на работу.
Я вспомнила, что ее родители эмигрировали из Египта несколько лет назад. Отец не смог найти подходящую работу в Лондоне, и они переехали в Манчестер, в котором было больше возможности найти работу на каком-нибудь производстве. И теперь, поскольку Джада жила в Лондоне, она редко видела родных. Сама она не была замужем. Так как мы с Каримом останавливаемся в нашем лондонском доме не чаще одного-двух раз в году, я знала, что Джада вынуждена проводить в одиночестве долгие и скучные месяцы, не имея возможности как-то развлечься.
Глядя на юное лицо Джады, я поняла, что она не намного старше моей младшей дочери Амани. Однако, в отличие от Амани, которая была еще совсем дитя по своему поведению, Джада вела себя уже как зрелая женщина. Богатство и привилегии часто способствуют развитию дурных качеств, думала я про себя. И должна признаться, это касалось и меня.
Осторожно расспрашивая Джаду, я выяснила, что она в школе училась на отлично и всегда мечтала стать врачом. Ее самой большой целью в жизни было вернуться в Египет и помогать беременным женщинам в маленьких деревнях, чтобы снизить детскую смертность в стране, и бороться против существующей до сих пор традиции женского обрезания.
Недавно по миру прокатилась мощная волна протеста против обычая женского обрезания в Египте, и Джада со всей серьезностью думала о том, чтобы заняться просвещением женщин ее страны и покончить с этим варварским обычаем.
— Замечательные планы, — сказала я Джаде, и мои мысли вновь вернулись в прошлое. — Внучку Фатимы, нашей домработницы в Египте, заставили пройти эту жестокую процедуру. Трудно поверить, но на этом нечеловеческом ритуале настояла мать девочки, Элхам.
Я пошла с Фатимой, с тем чтобы попытаться убедить Элхам не подвергать ее дочь такой опасной операции. Но Элхам искренне верила, что наша религия требует, чтобы женщины были обрезаны, и что ее дочь не может игнорировать законы ислама. — Я вздохнула, с тяжелым сердцем вспоминая все это. — Я согласна, что просвещение женщин — единственный способ, чтобы покончить с этой страшной традицией.
— Женщины должны научиться обращаться к специалистам, — сказала Джада. — Иначе они будут по-прежнему верить всему, что им говорят их отцы и мужья.
— Ты права, — согласилась я.
Узнав о ее планах на будущее, я была удивлена, что Джада нисколько не сожалеет, что вся ее заработная плата идет на учебу брата. Джада оставляла себе лишь несколько фунтов в месяц.
— Как только мой брат закончит учиться, — с улыбкой сказала Джада, — я попрошу его помочь мне получить образование.
Милая девушка была твердо уверена, что ее мечта сбудется и что ее брат тоже сделает все, чтобы это произошло, и так же бескорыстно, как она, будет помогать ей.
Я с восхищением смотрела на Джаду. Я прекрасно знала, что, окажись я в такой же ситуации с моим братом Али, я бы скорее сожгла в костре свою зарплату, чем отдала бы ее ему. К сожалению, я подозревала, что мечты Джады никогда не исполнятся, так как после окончания колледжа ее брат скорее всего женится. Тогда нужды его жены и детей уж точно перевесят планы его сестры.
Возвращаясь из кухни, я снова подумала об Афаф и Хусе. В очередной раз меня поразила мысль о том, насколько же желания и нужды арабских женщин второстепенны по сравнению с желаниями мужчин. Мусульманская культура пронизана одной ужасной истиной, которую мало кто из мусульман вообще признает. В любом мусульманском обществе женщина подобна мягкому воску, с которым мусульманину разрешено делать все: перекручивать, растягивать, мять согласно его собственному пониманию и желанию.
Так как Карим с Асадом вернулись из посольства Саудовской Аравии только поздно вечером, мы, женщины, начали одни пировать за столом, приготовленным Джадой. Худа, все еще оскорбленная моими высказываниями, ела в одиночестве в своей комнате. Поскольку все очень устали от длительного перелета, закончив нашу вечернюю трапезу, мы сразу разошлись по комнатам. На следующее утро мы вернулись в аэропорт, чтобы лететь в Саудовскую Аравию. Нас не было в королевстве всего восемь дней, но мне казалось, прошла вечность.
Наш самолет приземлился в Джидде, поскольку Маиса и Худа жили в этом городе. Остальные через несколько дней планировали полететь дальше, в Рияд. Мне не терпелось обнять Маху и Амани.
В нашем джиддском дворце перед сном, чтобы немного расслабиться, мы с Каримом выпили по коктейлю. Мы недолго поговорили о нынешнем ухудшении отношений между Саудовской Аравии и Англией. Несколько раз я пыталась поменять тему, но Карим кипел от гнева из-за критики в адрес нашей страны, состоявшей в том, что наше законодательство закоснелое.
Весь этот разговор о смертной казни привел меня в еще большее уныние потому, что Карим начал скрупулезно сравнивать варварские методы применения смертной казни в Америке, такие как электрический стул и газовая камера, с быстрым и более гуманным — обезглавливанием.
Не успели мы лечь, как Карим в ту же минуту крепко заснул. Я же ворочалась и металась всю ночь без сна.
Почему-то мне вспомнилась трагическая судьба молодого человека по имени Абдулла аль-Хадхаифа, история, хорошо известная каждому в Саудовской Аравии. В августе 1995 года Абдулле аль-Хадхаифу было всего тридцать три года, когда его казнили по приказу саудовского правительства. Он был отцом шестерых маленьких детей. Вместе со многими другими саудовцами Абдулла, два его брата и его престарелый отец были арестованы за политическое преступление, которое заключалось в их личном поведении, оскорбительном для правительства: их обвиняли в громком разговоре в мечети, распространении листовок и аудиокассет, запрещенных правительством.
Говорили, что престарелый отец Абдуллы был замучен в тюрьме и что пытки над ним были такими жестокими, что он умер от сердечного приступа. Естественно, это привело в ярость сыновей аль-Хадхаифа. И особенно чувствительного Абдуллу. Когда Абдуллу освободили из тюрьмы, он начал искать того тюремщика, который пытал его отца. Найдя наконец этого человека, Абдулла отомстил ему тем, что вылил на него канистру с кислотой. Этот человек получил увечья, но выжил и смог потом опознать своего обидчика.
Абдуллу снова бросили в тюрьму. Вся злоба и ярость саудовских властей против недовольных ими вылилась на этого человека. Друзья и семья Абдуллы говорили, что его жестоко пытали, чтобы добиться признания. В газетах писали, что его опускали в едкое вещество, чтобы отомстить за тюремщика, на которого он напал. Его надували через задний проход, ему угрожали тем, что изнасилуют его мать и любимую жену у него на глазах.
Однако Абдулла отказался подписать признание.
Его упрямство еще больше разожгло ярость его мучителей. Молва говорит, что Абдуллу повесили, как забитого барана. Его так жестоко избивали, что у него парализовало всю нижнюю часть тела.
Должна признать, что мужчины в моей семье могут быть очень бессердечны. Мучения Абдуллы закончились, только когда его обезглавили.
О чем думал этот измученный человек перед смертью, размышляла я. Испытывал ли он страх или печаль, думая о том, что уже не сможет поднять на ноги своих шестерых детей? Или он почувствовал облегчение, что смерть освободит его от страданий последних дней? Только Бог знал ответы на мои вопросы.
На ум мне стали приходить другие ужасные образы. Я была уверена, что малышка Хейди провела многие горькие часы, проливая слезы по маме. Бедная Афаф была так одинока в этом мире. А Хуса по закону принадлежала такому же жестокому человеку, как и Мунира.
Не в состоянии уснуть я тихо встала с постели, чтобы приготовить себе ром с кока-колой. Только немного алкоголя поможет мне забыться, решила я.
Вот так я начала долгую запойную ночь. Я так опьянела, что, когда пошла в свой гардероб, чтобы спрятать пустую бутылку, запуталась в длинном пеньюаре и задела стеклянную вазу. Я подалась вперед, чтобы поймать ее, но ноги не слушались меня. В тиши ночи грохот от разбивающейся вазы был оглушительным.
Когда встревоженный Карим вскочил с постели, я уже не в состоянии была управлять ни собой, ни языком, чтобы что-то сказать в свою защиту.
Карим сразу понял, что его жена настолько пьяна, что еле ворочает языком.
В шоке он закричал:
— Султана!
«О, Аллах! — пробормотала я про себя. — Мои грехи вышли наружу!»
Я больше ничего не помню, так как полностью отключилась, наконец-то отделавшись от ужасных образов, которые пыталась утопить в вине.
Глава двенадцатая
МОЯ ТАЙНА РАСКРЫТА
В течение многих часов я пребывала в этом таинственном царстве тьмы, когда мозг отключен, никакая информация, ни новая, ни старая, не поступает в него и не обрабатывается. Ни печали, ни сладкие сны не обременяли меня. Я находилась в приятном состоянии полного отрешения от действительности, без сновидений и дум, пока звуки внешнего мира не пробудили меня на следующее утро. Мой краткий побег от реальности не мог длиться вечно.
Когда я наконец открыла глаза, первое, что я увидела в невыносимо ярком свете, — лицо Карима. Внезапно воспоминания о том, как он проснулся и обнаружил свою жену в стельку пьяной, вспыхнули во мне. Надеясь на чудо, которое каким-то образом развеет ночной кошмар, я снова крепко закрыла глаза и стала истово молить Бога, чтобы он сделал так, будто вчера вечером вообще ничего не произошло, а все это было только страшным сном.
Когда снова взглянула на Карима, я поняла, что Господь не внял моим молитвам. Печальные, все знающие глаза Карима разбивали мою надежду, что ему ничего не известно о моем тайном пристрастии к алкоголю. Слова были лишними, выражение лица Карима говорило мне, что он в курсе моих серьезных проблем с алкоголем.
Голос мужа был обманчиво спокоен:
— Султана, как ты себя чувствуешь?
Я прекрасно понимала, что моя дальнейшая жизнь кардинально изменится, так как теперь, без вариантов, я перехожу в разряд презренных и разведенных жен. Ужас от этой мысли сковал меня так, что я не могла выговорить ни одного слова.
— Султана?
Я с трудом выдавила:
— Со мной все в порядке, муж.
Карим кивнул.
Мы долго смотрели друг на друга, не проронив ни слова. Ни у одного из нас не хватало мужества продолжить разговор.
Во время этой паузы присутствие духа медленно начало возвращаться ко мне. Я быстро напомнила себе, что еще неизвестно, насколько Карим осведомлен о моих запоях, что, возможно, мне стоит следовать мудрой арабской поговорке: «Язык твой — лошадь твоя, и, если ты ослабишь поводья, она понесет тебя».
Я уцепилась за надежду, что Карим, вероятно, думает, что мое вчерашнее состояние — это лишь случайность. В конце концов, в течение нашего брака мы с Каримом с удовольствием позволяли себе немного выпить, и Карим никогда не выражал своего неудовольствия по этому поводу.
— Султана, нам надо поговорить.
Я молчала.
Опустив взгляд, Карим потер глаза и, набрав в легкие воздуха, сказал:
— Я всю ночь не спал. — С тяжелым вздохом он снова посмотрел на меня. — Я не мог понять, как же тебе удавалось так долго скрывать от меня свое пристрастие к алкоголю.
— Пристрастие к алкоголю? — с трудом выдавила я из себя.
Не обращая внимания на мой вопрос, Карим продолжал, не спуская с меня глаз, тихо произнося слова, слышать которые я совсем не хотела:
— Пожалуйста, давай не будем тратить наше время на твои попытки доказать, будто ты невинна, когда ясно, что ты виновна. Я уже поговорил с Сарой. И теперь я знаю, что ты часто напиваешься во время моих отъездов.
Бессмысленно было это отрицать. По его страдальческому выражению лица я понимала, что Карим узнал всю правду. От этой страшной мысли мне сдавило грудь.
Я заплакала.
— Этого больше никогда не повторится, — ломая руки, в слезах выкрикнула я. Я уже живо представляла себе злобные сплетни, которые поползут обо мне по всей нашей большой семье Аль Саудов. Моя репутация навсегда испорчена.
— Ты плачешь как ребенок, оттого что не можешь отвечать за себя как женщина?
Слова Карима были для меня как нож в сердце, но я не могла остановиться и продолжала плакать. Самое худшее случилось. Моя сильная зависимость от алкоголя раскрыта, и я не знала, что мне делать. Карим, конечно же, разведется со мной. Этот скандал ужасно отразится на детях. Мой ненавистный брат, Али, будет счастлив, что моя жизнь закончится у разбитого корыта. А мой номинальный отец получит еще большее оправдание своей нелюбви к младшей дочери, рожденной от первой жены Фиделы. Мои рыдания стали еще горше.
Мои искренние слезы смягчили сердце Карима. Он поднялся и подошел ко мне. Сев на край кровати, он стал убирать волосы с моего лица.
— Дорогая, я не сержусь на тебя, — сказал он. — Я сержусь на себя.
Я в недоумении посмотрела на Карима.
— Почему ты сердишься на себя? — поинтересовалась я.
— Я не видел того, что происходит у меня под носом. — Он ласково вытер слезы с моего лица. — Если бы я не был постоянно занят делами, я бы давно узнал о твоей проблеме. Султана, прости меня, пожалуйста.
Я почувствовала страшное облегчение. Карим был готов взять груз ответственности за мои проблемы на себя. Он винил себя, а не меня. Я снова спасена!
От мысли, что в очередной раз, без всяких усилий с моей стороны смертный приговор отсрочен, мне стало легко и беззаботно, и я готова была уже во всем согласиться с Каримом и сказать: да, конечно, это все из-за того, что ты занимался только своими делами. Забыл обо мне, своей жене. И только я открыла рот, чтобы все это произнести с самодовольством победительницы, как ощутила в комнате присутствие духа мамы. С трудом дыша, я посмотрела вокруг. Хотя я не видела матери, но я инстинктивно чувствовала, что она здесь и наблюдает за нашей беседой.
— Султана, с тобой все в порядке? — С озабоченным видом он нежно погладил меня по лицу.
Я кивнула, поскольку все еще не могла произнести ни звука. Присутствие мамы ощущалось все сильнее. Я не в состоянии выразить словами охвативший меня ужас, когда вдруг со всей ясностью поняла, что прохожу основательное испытание, какому еще никогда не подвергалась, и что от меня ожидают не моего обычного инфантильного поведения, а чего-то гораздо более серьезного. И чуть различимый, почти беззвучный голос сказал мне, что, если хочу снова познать истинный покой и радость, я должна измениться.
Прошло несколько долгих минут, перед тем как я снова смогла заговорить. Глядя мужу прямо в глаза, я сказала:
— Карим, я не буду больше искать позорных оправданий. Моя слабость, а не твоя повинна в этой ситуации. Ты ни в чем не виноват. Поэтому, муж, не мучайся больше из-за своей вины. Я одна несу ответственность за свое пристрастие к алкоголю.
Вот! Я произнесла это! Впервые в жизни я не пошла по простейшему пути — не признаваться в своих ошибках. Карим был поражен, как, впрочем, и я сама от моих взрослых, полных ответственности слов.
Я улыбнулась мужу:
— Обещаю, что приложу все усилия, чтобы преодолеть свою слабость.
Карим обнял меня.
— Дорогая, вместе мы победим этот недуг.
Каким утешением было находиться в любящих объятиях Карима. А я так хотела победить свою болезненную привязанность к алкоголю ложью и молчанием. Надежда и оптимизм вернулись ко мне, и мне стало невероятно радостно.
После этого Карим пошел искать Асада: они с Сарой остановились в нашем дворце в Джидде.
Я сгорала от нетерпения обсудить все с сестрой и позвонила в гостевые апартаменты по внутреннему телефону. Мы договорились встретиться в женском саду.
Обняв сестру, я с ходу рассказала ей все, что произошло между мной и Каримом. Сара искренне была счастлива за меня и расхваливала мое мужество.
Она сказала:
— Тебе надо было сразу поделиться своими проблемами с мужем, при первом же намеке на них. Я была уверена, что Карим не станет себя вести так, как ты предполагала. — Она помолчала немного и продолжила: — Султана, ты бы видела его вчера вечером. Он был совершенно убит, услышав, что больше всего ты боялась, что он бросит тебя в трудную минуту твоей жизни.
Я пыталась вытянуть из сестры что-нибудь из того, что Карим говорил обо мне и нашем браке, но Сара отказалась говорить на эту тему. Беседа с моим мужем была конфиденциальной.
— Султана, нам с тобой повезло, — напомнила она мне ласково. — Нам обеим повезло с замужеством — у нас замечательные мужья. — Она помолчала немного и печально добавила: — В нашей стране это такая же редкость, как чистой воды бриллианты.
Я задумалась над словами Сары. Это была правда. Конечно, Асад был уникальным мужем — таких не найти. Он обожал мою сестру. С первого момента, как он ее увидел, никакой другой женщины для этого бывшего плейбоя больше не существовало. Сара была счастливейшей женщиной на свете.
Что касается Карима, то он не единожды огорчал меня, но те тяжелые для меня переживания остались в далеком прошлом. С годами Карим превратился в преданного и любящего мужа и отца. Мне тоже очень повезло.
Еще раз крепко обняв сестру, я вернулась к себе. Через несколько минут в комнату, радостно улыбаясь, вошел Карим. Он сказал, что ему пришла в голову хорошая идея, которая должна мне понравиться.
Я бросилась навстречу мужу и крепко его обняла. От неожиданности и силы моих объятий Карим потерял равновесие, и мы оба свалились на кровать.
Карим пытался что-то сказать, но я все время целовала его в губы, глаза, нос.
— Султана, я…
Получив еще один шанс исправить свою жизнь, я вела себя словно вор, которому должны были отрубить руку, а он вдруг узнает, что палач умер и у него есть еще шанс. Чувства облегчения и радости переполняли меня, и я продолжала целовать Карима, пока он не забыл, что за идея его осенила. И вскоре мы слились в безумной страсти.
Позже, когда Карим закурил сигарету, передовая ее мне время от времени, чтобы я тоже могла затянуться, он спросил:
— Что это было?
— Разве я не могу показать своему мужу, как страстно я его люблю? — заигрывая, спросила я.
Улыбаясь, он ответил:
— Дорогая, конечно можешь. Как только тебя охватывает любовный порыв, сразу зови меня.
Я засмеялась:
— А кого же мне еще звать?
Карим высоко поднимал сигарету в руке, так как все время наклонялся, чтобы поцеловать меня.
— Милая, я тоже люблю тебя.
Карим поднес сигарету к моим губам и после того, как я затянулась, сам сделал затяжку.
— А что это за идея, о которой ты говорил?
— Ах да. Я сегодня подумал, что мы очень давно всей семьей не путешествовали по пустыне. — Он внимательно смотрел на меня, ожидая моей реакции. — Мне кажется, Султана, что особенно тебе поездка в пустыню, в наше прошлое, будет очень полезна.
Так оно и было. Карим и Абдулла часто ездили в пустыню вместе с другими монаршими родственниками, чтобы поохотиться, иногда даже на соколиную охоту, но я и наши дочери редко участвовали в таких поездках. Думая об этом, я вдруг осознала, что последний раз мы были в пустыне всей семьей несколько лет назад. В прошлом такие путешествия в мир простой жизни, не управляемой ни часами, ни календарями, приносили мне большое душевное отдохновение.
Я не могла больше сдерживать своих чувств.
— Да, Карим, — сказала я, — мне очень этого хочется.
Хотя мы, саудовские арабы, живем сейчас в роскошных дворцах и в современных городах, мы не забываем, что наши ближайшие предки были кочевниками и жили в шатрах. Сегодня уже осталось очень мало племен, которые мигрируют по огромной Аравийской пустыне. За последние двадцать лет, или чуть больше, саудовское правительство делает все, чтобы убедить бедуинов, до сих пор ведущих кочевой образ жизни, переселиться из своих шатров в города. Однако у всех арабов Саудовской Аравии в крови живет память об их кочевых предках. И хотя семейство Аль Саудов давно покинуло пустыню, еще раньше других наших соотечественников, мы отличаемся от остальных саудовцев своей безграничной любовью к пустыне.
В 1448 году нашей эры далекие предки клана Аль Саудов ушли из суровых пустынь и начали обрабатывать земли вокруг поселения, известного сегодня как Дерийя. Мужчины нашей семьи стали превосходными фермерами и торговцами; со временем они превратились в то, что называют городскими арабами. Поэтому Аль Сауды не считают себя кочевниками, однако нас необъяснимо сильно, как магнитом, притягивает к себе море бесконечных сыпучих песков.
Карим прервал мои приятные размышления.
— Мы превратим это путешествие в большой семейный праздник, — сказал он, глядя на меня. — И пригласим всех наших.
Точно зная, что Карим имеет в виду, я жалобно произнесла:
— Только не Али, пожалуйста.
Карим погладил меня:
— Дорогая, тебе не кажется, что давно настало время вам с братом забыть о старых распрях? Какая польза вам обоим от этих бесконечных оскорблений в адрес друг друга?
— Как я могу дружить с таким человеком, как Али? Брат он или не брат, но это низкий человек, и поэтому я не хочу с ним общаться! — упрямо заявила я.
— Послушай, мы не можем пригласить одних, не пригласив других.
Я знала, что Карим прав. Если мы пригласим всех наших близких поехать с нами в пустыню, кроме Али и его семьи, это будет страшным оскорблением, непростительным пренебрежением к традициям арабского гостеприимства. И если только такое случилось бы, скандал о расколе в нашей семье бурно обсуждал бы весь Рияд.
Пойманная в капкан наших традиций, я лишь вздохнула и сказала:
— Ладно, если хочешь, приглашай. Но мне лично чуждо это лицемерие арабов, когда нельзя открыто выражать свои чувства, — проворчала я.
— Султана, ты по рождению арабская принцесса, — сказал Карим с улыбкой. — Так какой смысл противиться судьбе?
Что на это скажешь?
Несмотря на воспоминание о моем ненавистном брате, я давно не чувствовала себя такой умиротворенной, как теперь. Я нежно обняла Карима за пояс и прижалась к нему.
— Предлагаю немного поспать, — сказала я.
Хотя Карим редко спит в дневное время, он тоже чувствовал усталость после перелета через океан.
— Небольшой отдых не помешает, — согласился он.
Погружаясь в сон, я слушала, как мой муж тихо читал наизусть старую бедуинскую молитву, которой его научил отец. Меня охватило чувство ностальгии и грусти по той жизни, которая навсегда исчезла.
Бескрайняя земля, что исходить так трудно,
Покрытая травой, прекрасною для пастбищ,
С колодцами, наполненными сладкою водою,
Шатер, достаточный вместить семью большую,
Красавица жена с нежнейшим нравом,
Число сынов и дочерей довольно,
Чтобы держать верблюдов караваны,
Чтоб честь иметь быть в племени достойном,
И Мекку лицезреть,
И жизнь прожить в почете,
И избежать страданий ада,
И получить в награду рай!
Убаюканная милыми картинами безыскусной жизни, которую проживали некогда наши предки, я погрузилась в сон.
И хотя муж раскрыл мою постыдную тайну, я спала крепким сном человека, который может смотреть в будущее с надеждой и радостью.
Если бы я только знала, что завтрашний день принесет еще одну семейную драму, в результате которой мне придется пережить самые тревожные моменты моей жизни, мой дневной сон наверняка не был бы таким покойным.
Глава тринадцатая
УГРОЗА ТРОНУ
Пока Карим принимал утренний душ, я еще лежала в постели, беспокойно ворочаясь под простыней. Я страшно скучала по дочерям и очень хотела быстрее выехать из Джидды в Рияд.
Как только шум воды в душевой смолк, я встала с постели и направилась на балкон нашей спальни. Отодвинув штору, я взглянула в окно. Снаружи оказалось то, что я и ожидала: типичный день в Саудовской Аравии — яркий и солнечный.
Через несколько минут Карим вышел из душа и подошел ко мне. Он попытался погладить мою грудь.
Несколько лет назад я ездила в Швейцарию на операцию по имплантации груди, которую потеряла в результате перенесенного рака в начале нашего брака. Мне сказали, что для лучшей реабилитации необходим ежедневный массаж, чтобы жидкие ингредиенты, наполняющие мою новую грудь, оставались мягкими и эластичными. Карим сразу же взял на себя ответственность за мою терапию.
На его лице заиграла соблазнительная улыбка:
— Султана, не хочешь снова лечь в постель?
Я улыбнулась в ответ, но сказала:
— Нет, дорогой. Если честно, то я больше всего на свете хочу увидеть любимые лица дочерей.
Улыбка на лице мужа погасла, но он понял меня:
— Да, конечно. Я тоже скучаю по ним. — Помолчав немного, он добавил: — Позвони Нуре и скажи ей, что мы прибудем в Рияд во второй половине дня. Пусть ее водители привезут детей из школы прямо домой.