Хулио эта теория казалась просто омерзительной. Он полагал, что данная точка зрения вполне успешно опровергалась теорией эволюции. Сам человек, как биологический вид, никогда не смог бы добиться столь высокой степени развития без каких-то базовых, основополагающих ценностей, таких, например, как материнская любовь. Социальный прогресс невозможен без коллективной деятельности, солидарной ответственности и хотя бы базовых представлений о равенстве и справедливости. Вот почему Хулио по-прежнему воспринимал гнусность и подлость не иначе как патологии и аномалии, возникающие на пути эволюционного развития человечества.
Он был уверен в том, что постепенно распутает клубок психологических особенностей поведения Нико, сумеет разобраться, почему мальчик стал таким. Для этого ему было нужно только одно — время.
В качестве следующего этапа терапии психолог наметил подготовку Нико к игре в команде. Мальчику предстояло научиться думать обо всех, добиваться общего успеха, а не только личных побед. Более того, ему следовало обрести привычку смирять свою гордость и действовать не самостоятельно, а в соответствии с указаниями капитана команды — Лауры.
Омедас загодя стал готовить Нико к этому серьезному шагу в его моральном развитии. Ему хотелось, чтобы мальчик научился принимать во внимание мнения и интересы других людей, постепенно становился более гибким и — что было никак не менее важным — учился радоваться успехам товарищей. При этом психолог все время спрашивал себя, готов ли сын Кораль к столь серьезному шагу?
Приближался важный турнир, и Лоренсо взялся лично готовить Николаса к этим состязаниям. Команде нужен был еще один игрок, и ни у кого — ни у членов клуба, ни у самого директора — не возникло ни малейших сомнений в чисто профессиональной готовности Нико занять это место. Его успехи в поединках за шахматной доской не остались в клубе незамеченными. Сам он поначалу принял это предложение без особого энтузиазма, скорее ради того, чтобы сделать приятное Хулио и, разумеется, Лауре, которая также уговаривала его стать членом команды. Этим, сама того не подозревая, она немало поработала на пользу своему дяде.
Тем не менее все пошло не так, как рассчитывал Омедас. Вторым номером в команде, согласно очкам, набранным в классификационных играх, стал Тоньо, тот самый галисиец. Он вовсе не был готов к тому, чтобы это место отдавали кому попало, и уж тем более — человеку, который так унизительно обыграл его, подстроив нечестную ловушку. Лаура попыталась взять на себя роль посредника-миротворца, но Тоньо сделал свой ход. Он вышел из команды.
Тогда в ситуацию вмешался Лоренсо. Директор объявил, что считает право галисийца на участие в турнире приоритетным по отношению к Нико. У Тоньо был больший стаж пребывания в клубе, и это место он заработал по праву. Никакой новичок не смел претендовать на то, чтобы из-за него перекраивали весь состав команды.
Для Хулио участие Нико в этом турнире было принципиально важным. Он даже позволил себе выступить против решения, принятого директором клуба.
Поговорить на эту тему старые друзья решили один на один, без посторонних.
— Речь не идет о том, что Нико принимают в команду вместо Тоньо, — заметил Омедас. — Это галисиец не хочет, чтобы новичок затмил его, оказавшись рядом. В твоем парне бурлит гордыня. Я уж не говорю о том, что на самом деле он вовсе не собирается уходить из команды. Тоньо просто набивает себе цену, повышает ставку своего участия в соревнованиях. Ему нравится, что все о нем говорят, уговаривают не уходить. Вот увидишь, он еще немного поломается и согласится участвовать в турнире в одной команде с Николасом.
— Хулио, уверяю тебя, ты ошибаешься. Я прекрасно знаю Тоньо и готов поспорить, что он говорит все всерьез. Это не тот парень, который стал бы ломаться и разыгрывать комедию. В общем, он уйдет из команды, а на его месте окажется Нико. Такой поворот дела меня не устраивает, потому что, на мой взгляд, это будет несправедливо. Тоньо — парень гордый, такой обиды не стерпит. Он не будет участвовать не только в этом турнире, скорее всего, вообще покинет наш клуб, и мы с тобой останемся с носом.
Хулио прекрасно понимал, что Лоренсо во многом прав, но отчаянно продолжал настаивать на своем:
— Понимаешь, тот факт, что Тоньо не умеет проигрывать, не должен быть проблемой для Нико и его продвижения в шахматной иерархии.
— Тоньо поклялся при всех, что не будет играть ни против него, ни рядом с ним. Между прочим, с того дня они с твоим Нико не разговаривают.
— Слушай, я предлагаю поступить так — пусть Лаура как капитан команды сама решит, с кем ей хочется выступать.
— Хрен тебе! Извини, конечно, за выражение. А то я не понимаю, что Лаура всегда будет на твоей стороне.
— Вот и ошибаешься. У нее по всем вопросам есть свое мнение. Она вовсе не собирается подпевать мне, если будет со мной не согласна. Науськивать ее или же уговаривать поступить так, как мне хочется, я не собираюсь.
— Я уже год готовлю эту команду. Не лезь в мои дела. Что же касается твоего протеже, то, честно говоря, он всех уже достал своим хамством и презрительным отношением к товарищам. Скажи мне честно, тебе что, платят за то, что ты его сюда водишь? Я так понимаю, что его пребывание в стенах клуба ты засчитываешь заказчику как сеанс психотерапии.
— Знаешь, чтобы нам с тобой не поругаться раз и навсегда, давай сделаем вид, что ты этого не говорил, а я не слышал.
— Скажи своему мальчишке, чтобы он перестал трепать нам нервы. Он совсем охренел от собственной наглости.
Хулио предпочел промолчать, не желая превращать спор в ссору.
Нико не было никакого дела до того, допустят его до командного турнира или нет. Гораздо больше мальчишку волновал отборочный тур чемпионата Испании для игроков младше шестнадцати лет, который проходил незадолго до командного турнира.
Эти четыре дня обещали быть чрезвычайно интересными и насыщенными. Этап чемпионата проходил в арендованном холле гостиницы, сплошь заставленном столами с досками. Между рядами игроков прохаживались их родители и родственники, чрезвычайно взволнованные и гордые за своих отпрысков. В помещении было довольно душно. Зрители постоянно пили минеральную воду и обмахивались веерами или чем могли.
Для Лауры это был вполне привычный, даже рутинный ритуал, в жизни Нико эти официальные соревнования были первыми. Он страшно желал одолеть как можно больше соперников. Кораль видела его горящие глаза, испытывала искреннюю гордость за своего сына и по возможности старалась не отходить от него ни на шаг.
Для Хулио этот этап чемпионата стал своего рода моментом истины. Как бы ни опасался он некоторых изменений в характере и поведении Лауры, но по сравнению с сыном Кораль она по-прежнему оставалась сущим ангелом. Тот опять взялся за свое. Его излюбленным тактическим приемом стали подставы, формально не нарушающие правил, но весьма некрасивые с этической точки зрения.
Нет, речь не шла о классических ловушках, таких как несколько вариантов будапештского гамбита или мат в восемь ходов при преодолении голландской защиты. Эти маневры не могли считаться подставой для внимательного, подготовленного игрока. Подставы Нико были куда как более эффективны и губительны для соперника. Мальчишка всякий раз готовил их заново и при этом тщательно прикрывал свою комбинацию так, что в какой-то момент одна из его фигур оказывалась беззащитной под угрозой со стороны сил противника. Все это выглядело как ошибка Нико, причем в искусстве маскировать ловушку под собственную беспечность он достиг поистине невероятных успехов.
Одинокая шахматная фигура, оставленная им на доске, выглядела жалкой и уязвимой, прямо как овечка, отбившаяся от стада, посреди стаи волков. Она дразнила, провоцировала волчий голод, отвлекала на себя внимание. В конце-то концов, ну как же не съесть эту фигуру, столь беззаботно брошенную на произвол судьбы таким забывчивым мальчиком?
Хулио наблюдал за всеми партиями, сыгранными Николасом, с двойным интересом, как шахматист и психолог. По правде говоря, манера игры его подопечного и пациента вызывала у Омедаса стойкое отторжение. При первой же открывавшейся возможности Нико стремился сыграть грязно, нечестно, пренебрегая всеми нормами этического кодекса шахматиста. Он находил какое-то особое удовольствие в том, чтобы подавлять волю соперника, корректировать его стратегию, а еще лучше — управлять ею, так или иначе заставлять противника делать ходы, выгодные для Нико. Он чем-то напоминал паука, который прикидывается мертвым, чтобы успокоившаяся жертва подошла поближе.
Хулио был очень разочарован Николасом, о чем ему и сказал, когда они в какой-то момент остались один на один в укромном уголке клуба.
— Я так понимаю, у нас с тобой ничего не изменилось. Как был ты машиной для перемещения фигур по доске, так и остался. Похоже, я просто терял с тобой время.
— Ловушки и подставы не являются нарушением правил.
— Согласен. Но они также не являются и корректной формой ведения игры.
— Это с какой стати?
— Я тебе это уже объяснял. Нико, то, что ты делаешь, называется обманом противника.
— А что в этом плохого?
— Что плохого во лжи? По правде говоря, хотелось бы услышать от тебя ответ на этот вопрос.
— Знаешь, если честно, я считаю, что не бывает плохой лжи. Бывает плохо задуманная или плохо исполненная. Вот это уже никуда не годится.
Разговор, похоже, зашел в тупик. За время занятий в клубе Нико, видимо, успел разработать целую теорию применения в игре всякого рода обманных маневров и подстав.
— Похоже, ты так ничему и не научился. Ничего ты не понимаешь в шахматах, даже того, в чем суть этой великой и прекрасной игры.
— Ничего подобного. Я все понял. Кроме того, ты сам мне это отлично объяснил. Суть игры в том, чтобы убить короля и трахнуть ферзя.
Нико увидел, какой сокрушительный эффект возымели на собеседника его слова, и довольно захихикал.
Хулио схватил его за воротник рубашки и притянул к себе.
— То, что ты сейчас сказал, просто омерзительно.
В ответ мальчишка снисходительно похлопал его по плечу и заявил:
— Что, мастер, въезжаешь, к чему я клоню?
«Убить короля и трахнуть королеву». Эта фраза беспрестанно повторялась в голове Хулио. Он никак не мог избавиться от этого назойливого аккомпанемента. Убить короля — конечно, фигурально выражаясь, а на самом деле устроиться на освободившемся троне — и занять его место в постели королевы.
«Как ни крути, а получается прямо мой портрет, — вынужден был признаться себе Хулио. — Это, конечно, несправедливо. Я вовсе не этого хотел, но деваться некуда. Мальчишка видит ситуацию именно так. Убить короля ради того, чтобы трахнуть королеву».
От столь омерзительного обвинения Омедасу просто становилось плохо. Он лишь повторял про себя как заклинание: «Я не ненавижу, я не имею права его ненавидеть». Ведь мальчишка и в самом деле имел право нанести этот подлый удар ниже пояса. Нико фактически вызвал его на поединок и прижал к стенке аргументами. Он действовал как этакий маленький Гамлет, место отца которого занял самозванец, оккупировавший как трон, так и спальню монарха.
Хулио взял себя в руки и попытался хладнокровно осмыслить ситуацию. По всему выходило, что у Нико были все основания ему не доверять. Началось все с того, что психолог напросился к нему в друзья, предстал в образе советчика и помощника, а затем перевернул ситуацию с ног на голову.
«Трахнуть королеву».
В общем-то, в том, что Николасу не пришлись по душе отношения, установившиеся между его матерью и психологом, не было ничего нелогичного, особенно с учетом того, как мало времени прошло с тех пор, как его родители расстались. Ему уже довелось стать свидетелем сексуальных домогательств и развратных действий в отношении младшей сестры. Затем он пережил распад семьи. Поэтому не следовало ожидать от него всплеска добрых чувств и доверия по отношению к тому человеку, который оказался так или иначе причастен к происходящему.
Такие неожиданные повороты в жизни нелегко осознать даже взрослому человеку, не то что подростку. Новый знакомый, тренер по шахматам и психолог, нанятый отцом, вдруг обернулся новым спутником жизни матери. Мнением же самого Нико на этот счет никто, по правде говоря, и не поинтересовался.
Омедас понял, что теперь ему, и никому другому, придется налаживать отношения с Нико, объяснять, как и почему все так получилось, уверять сына в искренности своих чувств к его матери.
«Что ж, за все приходится платить. Что сделано, то сделано. Мне придется постараться минимизировать неприятные последствия случившегося. Убить короля».
Разумеется, это не входило в его первоначальные планы, равно как и вторая часть краткого резюме, сформулированного Нико. Омедас не собирался ни разрушать семью Карлоса, ни уводить у него жену. Тем не менее формулировка Нико в каком-то смысле попала точно в цель. Хулио действительно страстно возжелал ферзя, или, говоря иными словами, королеву — супругу Карлоса. Причем случилось это в тот самый момент, когда они впервые увидели друг друга после долгих лет разлуки. Ему оставалось только утешать себя тем, что король пал жертвой собственных, извините, заслуг. Хулио не прикладывал к этому руку.
Тем не менее острая фраза не оставляла его в покое. «Убить короля». Хулио прекрасно помнил, что сам Нико впервые произнес ее, когда во время одного из первых занятий психолог задал ему вопрос о том, в чем состоит цель шахматного поединка. Почему же теперь мальчишка приписывал ему самому это намерение?
— Я хочу с тобой серьезно поговорить, — сказал Хулио Николасу после очередного занятия в шахматном клубе.
Он отвел мальчика в пустой класс, где обычно анализировались сыгранные партии. Омедаса при этом словно колотило изнутри, а Нико, напротив, будто бы просто наслаждался тем, как развивались события. Хулио понимал, что теряет контроль над ситуацией. Более того, его профессиональный опыт и чутье разом твердили о нависшей над ним опасности.
Хулио уже неплохо знал Николаса, успел привыкнуть к его мимике и интонациям, но был просто потрясен, когда тот, сверкая ледяными глазами и холодно, бездушно улыбаясь, произнес убийственную для собеседника фразу:
— Ладно, дядя Хулио. Научи меня, как быть хорошим мальчиком. Растолкуй, как нужно любить ближнего, не обманывать его и не устраивать ему ловушек.
«Успокойся. Ничего страшного еще не произошло», — повторял про себя Хулио, напряженно ожидая очередного выпада со стороны Николаса.
— Не смей говорить со мной таким тоном. Не забывай: я тебе, между прочим, не дядя.
Нико слишком уж старательно кивнул в ответ и искусственно слащавым голосом уточнил:
— Слушай, неужели ты и вправду думаешь, что сумеешь обойти расставленные мной ловушки и мышеловки? Или ты на самом деле считаешь, что до сих пор не попался на мой крючок?
Вызов был брошен в открытую, и Хулио не оставалось ничего иного, как принять его.
— Что ты хочешь этим сказать?
Циничная улыбка на лице Нико сменилась омерзительной гримасой. Из его горла, булькая и хрипя, вырвался какой-то безумный смех.
— Нет, ты что, и вправду до сих пор не въехал?
— Нет.
— Значит, ты и в самом деле повелся, принял всю эту басню про моего отца за чистую монету? Так вот, дядя Хулио, все это я от начала до конца придумал, срежиссировал и смонтировал.
Омедас был потрясен. У него волосы встали дыбом, он непроизвольно отшатнулся от Нико.
«Монтаж!.. Эти извращения, Карлос и Диана, все было придумано маленьким мерзавцем!»
На лице Николаса по-прежнему блуждала самодовольная до нарциссизма улыбка. Он явно упивался своей победой.
— Ты здорово порадовал меня, когда клюнул на мою удочку и всерьез стал играть в частного сыщика. Молодец, все правильно понял! Рисунки тебе искать долго не пришлось. А дырка в стене? Тоже, наверное, почти сама попалась тебе на глаза. Ты оказался на редкость предсказуемым. Трусики Дианы нашла мама. Они тоже неплохо сработали, хотя я планировал, что и эту «улику» обнаружишь ты.
Хулио вдруг поймал себя на том, насколько беззащитно выглядит эта тонкая, еще почти детская шея, торчащая из воротника рубашки.
«Нет!» — с ужасом подумал Хулио, поймав себя на чудовищной мысли.
Он на мгновение прикрыл глаза и крепко сжал кулаки. Сердце бешено колотилось у него в груди, кровь пульсировала в венах на висках.
— Нет, ты просто монстр! Ты больной! Тебя лечить нужно!
— Не понимаю, тебе-то на что жаловаться? Ты что хотел, то и получил, урвал свой лакомый кусок.
Торжеству Николаса не было предела. Он просто купался в ощущении превосходства над поверженным соперником. Чувство победы почти физически пьянило его.
— Так что веди себя хорошо. Как ты понимаешь, я тебе еще пригожусь.
В первый раз за все это время Хулио отчетливо осознал, с кем имеет дело. Перед ним стоял обезумевший нарцисс, любующийся своим искаженным отражением в черном бездонном колодце.
Глава семнадцатая
Пешка становится ферзем
От операции под кодовым названием «check mate», проведенной Нико, веяло могильным холодом. Оказывается, все это он затеял, чтобы загнать Хулио в ловушку, из которой нет выхода. Омедас с огромным трудом заставил себя поверить в то, что случилось. Вышло так, что он обнаруживал лишь те факты и улики, которые предоставлял Нико, видел лишь то, что ему специально подсунули и оставили на видном месте.
«Убить короля».
Что ж, по крайней мере, противник наконец полностью раскрыл свои карты и степень собственной низости. Теперь он к тому же еще и предлагал Хулио заключить пакт о ненападении и молчать о том, что случилось. В интересах Нико было оставить все как есть. Он нанес страшнейший удар по совести и профессиональной гордости Хулио, поэтому чувствовал себя победителем в этой партии. Мальчишка втягивал Омедаса в свою игру, причем на весьма невыгодных условиях. Стоило Хулио отказаться от участия в ней, как он немедленно — скорее всего, в тот же день — потерял бы Кораль, причем на этот раз действительно навсегда.
Продолжать же игру можно было лишь на условиях и по правилам, предложенным Николасом, что заведомо ставило Омедаса в невыгодное, фактически лакейское положение. Да уж, выбор между плохим и худшим. С чисто технической точки зрения ситуация напоминала такое положение на доске, которое по-немецки называется «цугцванг». При нем любой ход становится проигрышным, хотя минуту назад обстановка и казалась игроку более-менее стабильной.
Николас действительно сумел связать концы с концами и весьма творчески переосмыслить полученную информацию. Он прочитал дневник Хулио, оказавшийся у него в руках, поймал ход мыслей психолога, сумел забежать вперед, поставить капкан и снабдить его вполне убедительной приманкой. Хулио искал внутренний скрытый конфликт в этой вроде бы добропорядочной семье, и он его нашел.
Ему казалось, что странности в поведении Нико являлись проявлением его защитной реакции, стремлением оградить сестру от чего-то странного и неприятного. Что ж, получите то, что вашей душе угодно. Карлос попал под подозрение — ради бога, вот вам главный злодей, не достойный ни сожаления, ни снисхождения.
Весь этот монтаж был тщательно выстроен, безошибочно просчитан и сработал, следовало признать, просто безукоризненно. Хулио увидел и узнал именно то, что хотел. Вершиной же актерского мастерства Николаса можно было считать потрясающий спектакль, разыгранный им в «Макдоналдсе» — с едва сдержанной истерикой, со слезами на глазах и с вырванным у него признанием в верности чудовищных подозрений психолога.
Хулио был не просто унижен, а фактически растоптан, размазан по полу. Больше всего на свете ему теперь хотелось оторвать голову этому маленькому белокурому мерзавцу.
Ошибка, совершенная им, была непростительна. Считается, что психолог сам кого хочешь запутает, умело подведет к нужному ему решению, навяжет свое мнение. На этот же раз Хулио Омедаса, дипломированного специалиста, просто оставили в дураках. Издевательский смех Николаса не переставая звучал у него в ушах. Действуя холодно, расчетливо и цинично, подросток сумел переиграть взрослого человека, вложил Хулио в руки топор и предложил ему нанести разящий удар. Потом, сразу после того, как непоправимое уже произошло, он сообщил, что жертва была невиновна.
Кто бы мог подумать, что именно Карлос окажется прав в оценке сложившейся ситуации, что именно его восприятие странностей в поведении Нико окажется самым близким к истине. Хулио старался даже не думать о том, как он, сам того не желая, поступил по отношению к Карлосу. Если бы кто-нибудь еще совсем недавно сказал ему, что он обманет и предаст человека, который считает его своим другом, то Хулио только рассмеялся бы в ответ на такое предсказание. Теперь выяснилось, что он оказался способен и на такую подлость, хотя и неосознанно.
Там, в баре, Карлос, наверное, почувствовал, что Омедас ему как минимум чего-то недоговаривал, но обо всей глубине предательства, на которое пошел Хулио, он, судя по всему, даже не подозревал. Разумеется, помимо Карлоса пострадавшей стороной во всей этой ситуации была и Диана, которую лишили общения с любящим отцом, по-видимому, без малейших на то разумных оснований.
Омедас обдумывал случившееся и мысленно расписывался в том, что натворил много совершенно непростительных вещей. С другой стороны, еще большей глупостью было бы продолжать жить как ни в чем не бывало, продолжать играть в ту же игру, но уже по чужим правилам. С каждым шагом, с каждым ходом он только попадал бы во все более полную зависимость от мальчишки, переигравшего его по всем статьям.
Нико удалось то, о чем он давно мечтал, — стать маленьким омерзительным божком, управляющим как видимой, так и невидимой стороной этого мира. Он с полным основанием мог рассчитывать, что Хулио не решится развенчать этот языческий культ. Ведь психологу было что терять в этом случае. Нико явно был уверен в том, что отрезал противнику все пути к отступлению угрозой возможного разрыва столь дорогой для него связи с Кораль Арсе.
«Трахнуть королеву».
Хулио заперся у себя в квартире с твердым намерением не выходить на улицу до тех пор, пока ему не удастся что-то придумать, принять для себя какое-то решение. Положа руку на сердце, он признался себе, что его отношения с Кораль дурно пахли с самого начала. Какие бы глубокие и искренние чувства он ни испытывал к этой женщине, уважать себя самого в сложившемся положении ему было не за что. Не за что хвалить так называемого психотерапевта, который вознамерился спасти несчастного ребенка от издевательств отца-извращенца, для чего устроил настоящую клоунаду, этакую пародию на интеллектуальный детектив.
Вся эта история с подброшенными уликами чем-то напоминала американский триллер из тех, что «основаны на реальных событиях, имена героев изменены». В какой-то момент Омедас даже предположил, что Нико, вполне возможно, использовал сюжет когда-то просмотренного фильма для разработки собственного сценария, который затем сам же и срежиссировал, надо сказать, вполне успешно.
Хулио чувствовал себя разбитым и измученным. Он не знал, что делать. Попытка проанализировать ситуацию с точки зрения Кораль тоже не дала сколько-нибудь полезных результатов. Да, конечно, ее обманули, но в основном по той простой причине, что она с превеликой готовностью позволила это сделать. Все происходящее вполне ее устраивало.
Образ извращенца Карлоса пришелся как нельзя кстати. Кораль все равно уже давно жила с ним просто по инерции. Ни о какой любви с ее стороны уже долгие годы не было и речи. Рядом с этим мужчиной ее удерживало лишь одно желание, вполне оправданное с житейской точки зрения. Женщина хотела сохранить видимость семьи ради поддержания стабильности в этой сложной и достаточно жесткой жизни.
Ловушка, хитро подстроенная Николасом, парадоксальным образом позволила Кораль и Хулио пойти на поводу у собственных чувств и желаний. В результате семья была разрушена, а влюбленные воссоединились после долгих лет разлуки.
Хулио размышлял над тем, как выйти из столь неприятной ситуации, не потеряв того, что стало для него едва ли не самым важным в жизни. Отношениями с Кораль он не готов был жертвовать ни при каких обстоятельствах. По всему выходило, что в какой-то момент жизнь рассчиталась с ним за его труды фальшивым чеком.
Больше всего на свете Омедас ненавидел ситуации, когда он оказывался ведомым, пешкой или пусть даже значимой фигурой, но в чужой игре. Сейчас он мог лишь заявить маленькому мерзавцу, что тому не удастся разрушить столь светлые и искренние отношения, которые связали с его матерью психолога, жестоко подставленного им.
Вот только, судя по всему, Хулио и Кораль в дальнейшем придется мириться с присутствием в их жизни этого чудовища с ангелоподобным лицом, на котором так отвратительно выглядела циничная, жестокая ухмылка. Более того, Омедас с ужасом понял, что ему придется делать вид, будто все хорошо, мальчик явно идет на поправку. Все ради того, чтобы Кораль ничего не заподозрила и не обвинила его в том, что он предвзято относится к ее сыну, прижитому от бывшего мужа.
Хулио ходил по квартире из комнаты в комнату, не в силах найти выход из сложившейся ситуации. Адреналин уже почти сочился через поры его кожи и пропитал воздух во всем доме. В какой-то момент Омедас непроизвольно подметил, что старается тщательно обходить все имевшиеся в квартире зеркала и не заглядывать в них.
Его первым безотчетным порывом было высказать Кораль в лицо все как есть, признаться во всех своих невольных грехах и ошибках, а затем уйти, скрыться раз и навсегда. Он прекрасно понимал, что при таком раскладе ему останется только смириться с окончательной потерей любимой женщины.
Но самое смешное заключалось в том, что в глубине души Омедас прекрасно знал, что он ни в коем разе не заставит себя рассказать Кораль всю правду. Ну разве возможно признаться ей, что мальчишка переиграл его и все они уже давно пляшут под чужую дудку? Хулио просто представить себе не мог, как он придет к Кораль и скажет ей, что во всех несчастьях виноват ее собственный сын — хитрое, изворотливое чудовище. Как можно бросить это в лицо женщине, любящей матери?
Нет, такая правда была бы для Кораль неприемлема, она оказалась бы страшнее любой лжи, которой Хулио мог бы постараться прикрыть ее. Такую вот истину она ни за что не признала бы. Если бы Омедас рассказал ей все начистоту, то он только раз и навсегда подорвал бы всякое доверие Кораль к себе. Она на всю жизнь разуверилась бы в нем, не только в мужчине, но и в человеке, который мог бы стать для нее зашитой и опорой в жизни. Кроме того, расписаться в том, что его так хитро и вместе с тем примитивно обвел вокруг пальца тринадцатилетний подросток, было равносильно признанию полной собственной профессиональной и личностной несостоятельности.
«Если я расскажу ей всю правду, открою глаза на то, что происходит на самом деле, то она все равно не поверит мне и будет инстинктивно защищать своего ребенка, — рассуждал он. — Убеждать мать в том, что ее сын мерзавец, задача неблагодарная, особенно с учетом того, что Нико тоже не станет сидеть сложа руки. Он предпримет все необходимые шаги, чтобы выглядеть в глазах Кораль этаким ангелом, несправедливо обвиненным во всех смертных грехах. Нет, Кораль явно не поверит мне ни как психологу, ни как любимому мужчине. Она не согласится с тем, что ее сын вырос нечистоплотным манипулятором, у которого в сознании абсолютно стерта граница между добром и злом. В общем, рассчитывать на ее поддержку при таком раскладе не приходится».
Хулио в очередной раз пришел к выводу, что если он не хочет разрушить то, что было выстроено в его жизни собственными руками, то до поры до времени сообщать Кораль о том, что происходит, было бы неразумно. В этих невеселых раздумьях он провел практически всю ночь.
На следующее утро Омедас съездил в университет. В кабинете его ждали две увесистые стопки экзаменационных работ, написанных его студентами, в большинстве своем совершенно безграмотными, не умеющими излагать свои мысли. Хулио с огромным трудом удалось сосредоточиться на проверке этой писанины. Он то и дело ловил себя на том, что опять думает не о студентах и экзаменах, а вновь и вновь возвращается к своим личным проблемам — «убить короля, трахнуть королеву», check mate.
Он наскоро пообедал, вернулся домой с пачкой все тех же экзаменационных работ и потрудился еще пару часов. Затем Омедас принял душ, открыл бутылку виски и вышел на террасу. Здесь он немного посидел в шезлонге, созерцая дом напротив и поток машин, разбегавшихся в обе стороны по улице.
Позвонила Патрисия и поинтересовалась, как у него дела. О своих личных проблемах Хулио говорить не стал, сославшись на то, что должен срочно закончить проверку студенческих работ.
Отвязавшись от неприятного семейного разговора, он вернулся в комнату, устроился поудобнее на диванчике и зачем-то включил телевизор без звука. Алкоголь, усталость и отчаяние делали свое дело. Мысли Хулио становились все более запутанными и беспорядочными. Голова у него просто раскалывалась, и в какой-то момент он решил прибегнуть к проверенному и вместе с тем весьма жесткому средству.
Омедас дотянулся до музыкального центра, надел наушники и включил на полную громкость Шестую симфонию Малера. Прекрасная музыка, знакомая с детства, на время заглушила чувство отчаяния, притупила душевную боль. Через некоторое время Хулио, истерзанный за последние два дня мрачными мыслями и переживаниями, сумел наконец уснуть.