Некоторое время они молча сидели, глядя друг на друга поверх подносов, заваленных картошкой фри, гамбургерами, заставленных большими стаканами с кока-колой и фантой. Разговор начался так неожиданно, что ни Нико, ни Хулио не успели даже развернуть эти самые гамбургеры, не то что откусить от них хотя бы по кусочку.
— Отец сказал, что ты больше не работаешь со мной как психолог. Поэтому мы теперь можем говорить только про шахматы. Вся эта фигня с психотерапией закончилась.
— Он сказал тебе то, что ему было выгодно. Если уж я начал работу, то хочу довести ее до конца. Твоя мама с этим согласна.
— Да знаю я. Она мне сама об этом сказала. Они с отцом здорово переругались по этому поводу.
Услышав эти слова, Хулио внутренне обрадовался. Такой поворот дела облегчал его задачу.
— Ну так вот, представь себе, что я продолжаю работать с тобой как психолог по двум причинам. Во-первых, это желание твоей мамы, а во-вторых, я действительно хотел бы тебе помочь. Вот только времени у меня совсем не остается. Флажок того и гляди упадет. Так что у тебя есть последняя возможность помочь мне.
Нико недовольно засопел, явно высчитывая, стоит ли предложение Хулио цены, запрошенной за него. Он ясно видел, что психолог не шутил, не пытался попусту запугать. Омедасу ведь ничего не стоило выставить его за дверь клуба и перекрыть ему все пути к любым турнирам. В общем, надежды Нико на то, чтобы стать настоящим шахматистом, были бы похоронены, причем раз и навсегда.
— Ладно, что ты хочешь услышать? — недовольно буркнул он.
— Я уже знаю, что тебе бывает очень нелегко. Мне нужно только одно: чтобы ты разрешил мне помочь тебе, наконец-то поверил мне. Что именно, в конце концов, мешает тебе отнестись ко мне с доверием?
Ему было видно, что Николасу становилось все более неуютно. Мальчик старательно развернул свой гамбургер, но, похоже, аппетит у него совсем пропал.
Он хлебнул кока-колы через соломинку, посмотрел Хулио в глаза и сказал:
— Значит, ты говоришь, что на отца не работаешь и плясать под его дудку не собираешься.
— Как видишь, нет.
Нико не отрывал от него взгляда, словно оценивал степень искренности этих слов.
— Но раньше-то ты за него был. Он ведь тебе платил.
— Да. А теперь попросил меня прекратить заниматься с тобой. Я же, как видишь, здесь. Мы по-прежнему ходим в клуб. Так что до твоего отца, как ты уже и сам имел возможность убедиться, мне особого дела нет. Гораздо важнее для меня ты.
Хулио стал замечать, что Нико стоило все больших усилий сдерживать свой страх и неуверенность. Что ж, торопиться ему было некуда. Он сложил руки на груди, откинулся на спинку стула и попытался расслабиться.
— Поверь, тебе же станет легче, если ты мне все расскажешь, — настойчиво повторил Омедас.
Николас посмотрел на него настороженно, но без враждебности. Он явно не был уверен в том, что поступает правильно, как, впрочем, и сам Хулио.
— Ни к чему замалчивать то, о чем давно хочешь рассказать, — на всякий случай добавил психолог.
Похоже, наступил момент переходить к решительным действиям. Хулио вынул из кармана рисунки и разложил их на столе перед Нико. Тот на время даже потерял дар речи. Омедас воспользовался этим и спросил мальчика о том, кого именно он изобразил в своем творческом порыве.
В следующую секунду лицо Нико исказилось от гнева. Он вскочил со стула и почти закричал:
— Да ты… да как ты смеешь рыться в моих вещах!
Мальчишка резким движением схватил рисунки и прижал их к себе. Омедас выдержал небольшую паузу и чуть виновато улыбнулся. Он понимал, что сейчас все висело на волоске, причем очень тонком и уже без того достаточно натянутом, поэтому решил чуть сбавить обороты:
— Ты, между прочим, тоже не стал проявлять чудеса деликатности. Кто взял мой блокнот и не только прочитал его, но и оставил в нем свои пометки? Уж поверь, тот дневник — вещь куда более личная, чем твои рисунки. Так что успокойся и, будь добр, сядь обратно за стол. Если ты будешь так вот стоять и кричать, то разговор у нас не пойдет.
Хулио удалось добиться своего. Нико все-таки сел обратно на стул. Несколько секунд они молчали и напряженно глядели друг другу в глаза. Каждый по-своему осмысливал случившееся.
— Попрошу тебя больше так не делать, — сквозь зубы процедил Хулио. Напряженность атмосферы начинала утомлять его. — Поверь, я знаю больше, чем ты думаешь, — сказал он. — Дырку в стене я, кстати, тоже видел.
При этих словах Нико отшатнулся и откинулся на спинку стула.
— Пойдем отсюда, — не то жалобно, не то требовательно произнес он.
Омедас сделал вид, что не расслышал его слов.
— Нужно, чтобы ты объяснил мне, кто эти люди, — сказал он, указывая на рисунки, зажатые в руке мальчика.
Николас сжал челюсти и несколько секунд просидел молча, явно в страшном напряжении.
— Я хочу домой.
— Только скажи мне, кто это и что они делают.
У Нико больше не было сил смотреть Хулио в глаза. Он отвел взгляд в сторону и стал нервно теребить кромку картонного подноса.
— Я так понимаю, ты отца боишься? Нико, скажи мне честно.
— Я его не боюсь, — заявил мальчик и для большей убедительности пнул стол.
Будь в зале ресторана поменьше народу, в этот момент все присутствующие наверняка посмотрели бы в их сторону. От лишнего любопытства Хулио и Нико избавили субботняя толчея и гул множества голосов, висевший в помещении.
Хулио вздохнул с облегчением. Что ж, ему пока удавалось сдержать эмоции Нико. Более того, он явно сумел задеть его гордость и самолюбие. Впрочем, было видно, что мальчишке приходится настолько тяжело, что и сам Хулио почувствовал себя нехорошо. В кафе как будто внезапно стало очень душно. Запах кипящего масла, в котором жарилась картошка фри, показался ему отвратительным, голоса продавцов и посетителей — невыносимо громкими.
Омедас испугался, что, наверное, перегнул палку.
— Вот это я и хотел от тебя услышать. Готов поверить, что ты не боишься отца, но при этом ненавидишь его.
— Много ты понимаешь! Ты понятия не имеешь, какой он — мой отец!
— Это ты точно подметил. Я его практически не знаю. А ты мне о нем почти никогда ничего не рассказывал.
— Да потому, что он мне противен. Начну рассказывать — и меня вырвет.
— Ну что ж, если так случится, скажем, что твоему желудку не пришелся по вкусу сегодняшний гамбургер.
Хулио удалось лишь частично разрядить обстановку этой шуткой-экспромтом. Впрочем, даже такая маленькая передышка пошла им обоим на пользу.
— Ладно, Нико. Давай ближе к делу. Я прекрасно знаю, что ты хочешь помочь сестре. Дело ты затеял благородное, но боюсь, что замалчивание проблемы — не лучший способ ее решения.
Он аккуратно дотянулся до рисунка, взял его из рук мальчика, расправил и снова положил перед ним на стол, давая понять, что разговор начинается сначала.
— Расскажи, что здесь нарисовано. Сосредоточься на этом и постарайся вспомнить все. Ты же шахматист, у тебя отличная память.
Нико смотрел на рисунок, словно загипнотизированный.
— Так что же происходит там, за стенкой?
Нико еще некоторое время молчал. Затем он постепенно, словно через силу, выдавливая из себя буквально по слову, начал говорить. Рисунки понемногу словно оживали, наполнялись все новыми деталями.
— Сначала там темно, — сказал он. — Потом голоса. Я просверлил дырочку и стал подсматривать. — Мальчик говорил тихо, словно задыхаясь. — Заходит отец вместе с Дианой. Он укладывает ее спать, поет ей колыбельные, рассказывает сказки. Потом они играют в эту игру. Диана смеется. Отец говорит ей, что в этой игре смеяться нужно тихо. Она иногда почти икает, чтобы не рассмеяться во весь голос. Говорят они тоже очень тихо. Карлос сует руки под одеяло. Диана зажимает себе рот, чтобы не смеяться очень громко. На лице Карлоса появляется какое-то странное выражение. Он что-то делает под одеялом и при этом пускает слюни от удовольствия.
На этом голос Нико окончательно стих. Мальчик не мог больше говорить. В его глазах застыли страх и ярость. Он даже побледнел как полотно. Хулио положил ладонь на его руку и сказал:
— Успокойся, все будет хорошо. Я с тобой, я помогу тебе.
Глава пятнадцатая
Король в изгнании
— Похоже, мне удалось выяснить то, что явно не предназначалось для посторонних, — сказал Хулио, когда они с Кораль сидели на террасе клуба. — Боюсь, то, что я узнал, тебе очень не понравится.
Он начал говорить, наблюдая за тем, с каким выражением лица Кораль рассматривала рисунки Николаса. Она внимательно слушала пересказ признания сына. Ее глаза наливались яростью. Растерянность на лице матери сменилась ужасом, а затем — суровой решительностью.
Нико тем временем играл очередную партию в главном зале клуба. На этот раз его соперником был Лоренсо, который готовил его к районному турниру.
Рассказ Хулио занял примерно минут тридцать, хотя ему самому показалось, что говорил он как минимум несколько часов без перерыва. Все это время Кораль слушала его, не проронив ни звука. Ее словно парализовало. Лишь тонкие пальцы, будто жившие своей жизнью, продолжали нервно теребить застежку сумочки. То, о чем поведал Хулио, нанесло сильнейший удар в сердце матери, оставило страшные шрамы в ее душе и почти лишило способности дышать.
Наконец Омедас замолчал. Теперь ему оставалось только ждать. Некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к гулу голосов, доносившемуся из окон клуба, и к шелесту ветра, ласково шевелящего зеленый навес над террасой. Облака бежали по небу довольно быстро, отчего на тротуаре то появлялись, то исчезали их расплывчатые тени.
Кораль услышала пронзительный возглас, донесшийся из помещения, вздрогнула и посмотрела в ту сторону. Хулио успокоил ее. Он прекрасно знал этот голос. Герман обычно именно так выражал свой восторг, когда видел, как кто-то из игроков делал неожиданный и красивый ход.
Кораль больше не шевелилась. В эти минуты она была похожа на дикое животное, недавно пойманное и посаженное в клетку. Женщина словно понимала, что деваться ей уже некуда, но при этом все еще не могла примириться с потерей того, что составляло ее жизнь еще совсем недавно. Она осмысливала осторожные формулировки Хулио. Постепенно они начинали приобретать для нее все более четкий и прозрачный смысл.
«Наконец все встало на свои места. К сожалению, правда оказалась очень горькой. Что ж, в конце концов, я могла бы что-то предположить, о чем-то догадаться».
Кораль упрекала себя в том, что не выяснила все сама, причем давно, когда этот кошмар только начинался. В этом она видела свою вину, потому что считала себя ответственной за все, что происходило в ее семье.
По щеке женщины медленно скатилась слеза. Она поняла, что больше не может оставаться здесь, в этом водовороте дурных вестей и кошмарных впечатлений, готова была уйти куда глаза глядят.
«Впрочем, нет, — мелькнуло в голове у Кораль. — Сначала я должна увидеться с Дианой, поговорить с ней, а заодно и с Николасом. Кроме того, мне нужно будет о многом подумать. От меня требуется срочно принять решение, пожалуй самое важное за всю мою жизнь».
Диана наконец забралась в кровать. Почему-то сегодня ее укладывала мама, к тому же раньше, чем обычно. На самом деле Кораль хотела, чтобы девочка уже уснула к тому времени, когда Карлос вернется домой. Даже в слабом свете ночника было видно, как изменилось за последние часы ее лицо. Материнские руки дрожали, поправляя сбившуюся простыню на детской кроватке.
— Мама, а можно попозже?
— Нет. Завтра придется рано вставать. Не забывай, нам с утра еще в детский сад ехать.
— Но ведь папа укладывает меня в десять. Он должен скоро прийти.
— Нет, дочурка, ты ляжешь спать пораньше. Сегодня особенный день, не такой, как все другие.
Кораль открыла ящик комода и стала собирать дочери одежду на следующий день. Почему-то в стопке нижнего белья она не нашла красные трусики, недавно купленные для Дианы. Кораль покопалась в других ящиках. Мать предположила, что Арасели могла в спешке перепутать, когда раскладывала поглаженное постельное и нательное белье по разным стопкам. Вдруг она с ужасом вспомнила, что это происходило уже не в первый раз. Время от времени маленькие детские трусики куда-то пропадали. Эта догадка словно оглушила ее. Кораль замерла на месте и даже оперлась о комод, чтобы не упасть на пол.
Из оцепенения ее вывел голос дочери:
— Мамочка, что с тобой?
Кораль резким движением задвинула ящик и постаралась сделать вид, что с нею все в порядке.
— Ничего, доченька, все хорошо.
— А папа когда придет?
— Скоро. Ты ложись и засыпай, а когда проснешься, он уже будет здесь.
Она наклонилась над кроваткой, поцеловала Диану в щеку и вышла из комнаты. Догадки, мучившие ее, требовали подтверждения или же опровержения, причем убедительного.
Женщина решительным шагом направилась в кабинет Карлоса, намереваясь обыскать его от пола до потолка. При этом ее тошнило от отвращения. Кораль стала один за другим открывать ящики, дверцы стеллажей, боксы для папок с бумагами. Она обыскала весь кабинет в поисках тайников, переворачивала вещи, переставляла их с места на место, но детского белья нигде не было видно.
«Нет, так легко я не сдамся», — подумала Кораль и сама ужаснулась тому, что все это происходило с ней на самом деле.
Она испытывала даже что-то вроде азарта, стремясь найти то, чего лучше было бы не искать. Ее взгляд еще раз пробежал по всем шкафам и стеллажам и вдруг остановился на антресоли высокого модульного шкафа для книг и бумаг. Кораль придвинула к нему банкетку и открыла верхнюю дверцу. За ней, в самой глубине ящика, виднелась старая обувная коробка. Мать сняла с нее картонную крышку и с ужасом обнаружила то, что искала, — несколько пар детских трусиков. Кораль в страхе поняла, что некоторые из них пропали и уже больше года назад. Ей снова стало плохо, у нее закружилась голова. Она с ужасом представила себе, какую страшную психологическую травму получила Диана, сама того не осознавая. Эта мысль переполнила чашу материнского терпения, и она тихо заплакала.
Кораль долго сидела на банкетке с обувной коробкой на коленях и детскими трусиками в руках. Встать и что-то сделать было выше ее сил. При этом больше всего на свете ей хотелось вскочить, забрать с собой детей, убежать из этого дома и спрятаться с ними в каком-нибудь укромном месте, где муж никогда не сможет разыскать их.
Примерно через полчаса домой вернулся Карлос. После работы ему пришлось заехать к врачу, известному нейрохирургу из больницы, имя которой дал Рамон-и-Кахаль.[20]Результаты обследования не оставляли сомнений. Диск между позвонками С3 и С4 был смещен, вследствие этого давил на спинномозговой канал, что, в свою очередь, отдавалось болью в плече и по всей руке.
Со временем это смешение могло вызвать еще более серьезные осложнения в силу того, что ненормальное положение позвонков воздействовало на целый пучок крупных нервов, проходивших через эту зону. Врач почти в категорической форме настаивал на операции. Консультация затянулась дольше предполагаемого.
Нейрохирург подробнейше обрисовал Карлосу невеселые перспективы, связанные с его здоровьем, если тот не согласится на оперативное вмешательство с целью ликвидации последствий перенесенной травмы. При этом, судя по предположениям медика, операция должна была полностью избавить пациента от болевых синдромов.
Из врачебного кабинета Карлос вышел с назначением на операцию в руках. При этом он дрожал с ног до головы. Ему становилось плохо от одной мысли о том, что его загривок будут сверлить дрелью. В этом подавленном состоянии он вернулся домой, открыл дверь и с порога наткнулся на то, что просто добило его. Ему показалось, что операция уже началась, причем проводить ее решили без наркоза.
Этот удар нанес ему не кто-нибудь, а собственный сын.
— Эй, ты что делаешь? — воскликнул Карлос, поставил портфель на пол и с суровым видом шагнул в сторону Николаса.
Кораль по-прежнему сидела в кабинете с детским бельем в руках, тихонько плакала и вдруг услышала внизу, в гостиной, крик Нико. Он вывел ее из состояния унылой прострации. Так кричать сын мог только от сильной боли.
Мать стремительно сбежала вниз по лестнице. Вскоре Диана проснулась от крика и топота и выглянула из своей комнаты.
В гостиной Кораль Арсе увидела сына, лежащего на полу. Из разбитого носа Нико текла кровь. Карлос стоял перед ним и потирал ладонью кисть руки, которой был нанесен этот сильный мужской удар. Николас смотрел на отца снизу вверх.
Кораль подбежала к сыну, помогла ему встать на ноги, после этого резко обернулась к мужу и гневно спросила:
— Ты его ударил?
Карлос молча кивнул. Было похоже, что он уже жалел о том, что сделал. Муж хотел объяснить жене, почему так поступил, но она была в ярости, а потому не дала ему и рта раскрыть.
— Ты чудовище! Не хочу больше тебя видеть!
Мать отодвинула сына от отца так, словно само физическое соседство с Карлосом могло стать для ребенка причиной всяческих болезней и напастей.
В этот момент по лестнице спустилась Диана, босиком, в одной ночной рубашке.
Бледная, явно напуганная девочка тихонько спросила:
— Что случилось?
Кораль Арсе стоило огромных трудов хотя бы частично скрыть от малышки эмоции, обуревавшие ее в тот момент.
— Ничего, дочурка, просто мы уезжаем. Сегодня переночуем у бабушки с дедушкой.
Диана увидела отца, сидящего на стуле, закрыв лицо руками, и сразу погрустнела.
— Папа?.. — обратилась она к Карлосу, но не получила ответа.
Было похоже, что он действительно страшно переживал из-за того, что натворил.
Кораль быстро собрала самые нужные вещи. Ярость и отчаяние на какой-то момент вернули ей способность к действиям, внешне осмысленным и логичным. Впрочем, одежду она складывала в сумки и чемоданы как-то чересчур уж быстро, не слишком разбирала, что берет и зачем, многие вещи просто скомкала и даже не попыталась расправить их. Ее и детские комнаты остались после сборов в полном беспорядке.
Черный «фольксваген поло» взревел, вырулил из гаража и остановился перед калиткой, где Кораль уже ждали дети. Пока створка отъезжала в сторону, Кораль усадила сына и дочь в машину и села за руль. Как только ворота открылись достаточно широко, мать выехала на улицу. Она уже молча решила, что к родителям не поедет, а спрячется сама и укроет детей в другом месте, там, где Карлос не сможет их найти.
Он стоял в дверях и обреченно наблюдал, как уезжала от него жена, забравшая с собой детей. Он понимал, что сейчас не сможет помешать ей сделать это. Боль в основании черепа становилась все сильнее. У Карлоса потемнело в глазах. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание.
Всю дорогу Кораль вела машину одной рукой, а во второй держала мобильник. Когда они приехали, Хулио уже ждал их у подъезда. Мужчина и женщина не задали друг другу никаких вопросов, лишь на мгновение обнялись так, словно и не расставались на долгие годы.
Хулио прикрыл глаза и ощутил запах волос Кораль. Он почувствовал, как она прижалась к нему. Ни один из них не смог бы сейчас ответить на вопрос, сколько продолжалось это прекрасное мгновение.
В квартире Хулио Омедаса было две комнаты для гостей. Брату и сестре отвели одну, а Кораль другую, ту, что находилась рядом со спальней хозяина дома. Пока мать распаковывала чемоданы, а Нико помогал ей разложить вещи хотя бы в каком-то подобии порядка, Диана бегала по всей квартире, исследуя каждый уголок нового для нее дома.
Все эти странные события и пребывание в новом, незнакомом помещении подействовали на нее возбуждающе. Девочке совсем не хотелось спать, хотя в любой другой день она в это время уже несколько часов была бы в кровати. Кораль даже пришлось одернуть дочь и строго сказать, чтобы та шла в комнату, выделенную детям, и оставалась там.
Это скромное жилище сразу же пришлось Кораль по душе. Она почувствовала себя здесь своей. В этой квартире ей нравилось все — стены, оклеенные обоями с текстурой под пальмовый лист, льняные занавески, да и вообще мягкая, пастельная гамма, напоминающая загрунтованные холсты или голубовато-сизый дым.
Главным предметом мебели в гостиной был огромный книжный шкаф, в котором, как ей показалось, не было ни единого свободного места. Рядом со стеллажом висела репродукция какой-то картины, заключенная в рамку. Кораль сразу же обратила на нее внимание.
На холсте была изображена сцена из жизни при дворе короля Филиппа Второго. Персонажи щеголяли в ярких костюмах, все детали интерьера были прописаны тщательно, до мельчайших подробностей. С такой точностью мог бы прорабатывать эти мелочи, например, Веласкес.
Кораль пыталась успокоиться, привести в порядок свои мысли и чувства. Она с трудом приходила в себя, оказавшись в чужом доме с двумя детьми и грузом страшных нерешенных проблем. Женщина не хотела говорить о своих трудностях, но была готова вести беседу на любую другую тему, лишь бы не молчать и не возвращаться мыслями к собственным кошмарам. Картина, висевшая в гостиной у Хулио, показалась ей идеально подходящей для начала разговора.
Омедас, в свою очередь, с удовольствием поддержал беседу:
— Это репродукция одной из картин Луиджи Муссино, итальянского художника конца девятнадцатого века. Купил я ее в музее Монте деи Паски, в Сиене. Если присмотришься, то увидишь, что на столике, там, в глубине, в левом углу, стоит шахматная доска.
Кораль подошла к репродукции вплотную. Хулио подал ей лупу. Женщина присмотрелась и действительно увидела изображение шахматной доски с расставленными фигурами.
Николас услышал, что разговор зашел о шахматах, и присоединился к взрослым. Он тихо подошел к ним и стал слушать. Все, что касалось шахмат, было ему безумно интересно.
— Это историческая партия. Ее сыграли при дворе Филиппа Второго лучшие шахматисты той эпохи, Джованни Леонардо — это тот, что в коротких шароварах, — и Руй Лопес.
— Руй Лопес?.. Это он разработал испанский дебют? — не сдержавшись, влез в разговор взрослых Нико.
Омедас кивнул и продолжил:
— В то время шахматы были игрой чести. Надо заметить, что церковь не одобряла эту забаву, считая ее греховной. В общем-то, святые отцы были не так уж и неправы.
— Почему? — изумленно спросила Кораль.
— Общеизвестным является тот факт, что эту игру придумал дьявол, самый одаренный и способный из ангелов.
— Поэтому Бог с тех пор недолюбливает шахматы? — спросил Нико теперь уже с улыбкой.
— Именно поэтому. Он никак не может простить падшему ангелу, что тому первому пришла в голову эта блестящая идея.
Нико рассмеялся, а Хулио вдруг подумал, что, наверное, говорит слишком много.
Он хлопнул себя ладонью по лбу и спросил у Кораль:
— Может быть, ты хочешь чего-нибудь выпить? Извини, что я сразу не предложил. Так переволновался, что все позабыл. Тоже мне, гостеприимный хозяин.
Кораль постепенно начинала расслабляться. Она очень боялась, что ее семья станет обузой для Хулио, и несколько раз повторила, что завтра же начнет подыскивать съемную квартиру. Омедас, в свою очередь, утверждал, что они могут оставаться здесь сколько угодно. Их присутствие в доме ему ничуть не помешает.
Хулио говорил это абсолютно искренне. Он чувствовал себя во многом ответственным за то, в каком состоянии находилась теперь Кораль, хотя и нисколько не был виноват в том, что произошло.
Этот спавший вулкан рано или поздно должен был проснуться. Так уж получилось, что он оказался в курсе страшной тайны и теперь всей душой хотел облегчить страдания женщины, утереть слезы с ее щек, сделать более счастливой ее долю. Омедас прекрасно понимал, что Кораль по-прежнему осмысливала случившееся и продолжала винить себя за то, что вовремя не распознала опасность, грозившую ее детям.
Он видел перед собой не просто женщину, а мать, которая, подобно волчице, была готова защищать свое потомство любой ценой, даже отдать за него собственную жизнь. Ему было не по себе. В то же время Омедас был счастлив оттого, что любимая женщина оказалась рядом с ним, пусть и в силу странного, даже чудовищного стечения обстоятельств.
«Все же… она здесь, рядом, совсем близко».
Кораль искала убежища не столько в этом доме, сколько в человеке. Никто, кроме Хулио, не смог бы понять, что с ней происходит, только ему одному не нужно было ничего сейчас объяснять. Перед самым близким человеком нет необходимости держать ответ, вот почему она не могла представить себя рядом с кем-нибудь другим. Они с Хулио понимали друг друга с полуслова, порой даже просто по глазам. Для Кораль это было очень важно, когда она с огромным трудом восстанавливала в себе способность связно мыслить, заново выстраивала в мозгу последовательность событий, встреч и происшествий.
Эти переживания вконец измотали женщину. Она была вынуждена признаться сама себе, что сегодня ей не удастся толком ничего продумать или принять сколько-нибудь здравое решение.
«Хорошо еще, что дети пока не доставляют мне никаких хлопот», — подумала мать.
Нико и в самом деле полностью взял на себя заботу о Диане, которую позвали ужинать. Чтобы развлечь сестру, брат стал строить ей смешные рожицы. Это получалось у него на редкость хорошо и необычно в основном благодаря разбитому, все еще красному носу, из которого торчали ватные тампоны. Диана в притворном ужасе закрывала ладошками лицо, сквозь пальчики смотрела на гримасы брата и весело смеялась.
Хулио приготовил на ужин салат, в который порезал авокадо и высыпал горсть свежих гранатовых зерен. Блюдо получилось если не изысканным, то хотя бы исполненным в эффектной цветовой гамме. Кроме того, у него в холодильнике со вчерашнего дня оставался томатный суп гаспачо.
Вскоре все сели за стол. Ужин получился тихим и спокойным. Только Диана, уже клевавшая носом, время от времени развлекала всех своими простодушными вопросами, порой задаваемыми совершенно не к месту. Хулио украдкой поглядывал на Кораль и никак не мог поверить, что все это происходит на самом деле.
Наконец дети уснули. Впервые за долгое время Нико перед тем, как лечь в постель, поцеловал мать в щеку. Кораль едва не покраснела от удовольствия.
«Вот уж действительно — день ярких эмоций и потрясений», — подумала она.
Наконец они остались с Хулио вдвоем.
— Поскольку вся ваша компания явилась ко мне сегодня без приглашения и предварительного уведомления, нам придется довольствоваться весьма скромным десертом. В нашем распоряжении имеется только шербет из ямайской груши с киви и чиримойей, немного черники с нектаром из гуайявы, что отлично подходит в качестве закуски к предлагаемому куантро, и некоторое количество глазированных китайских яблок.
Кораль слабо усмехнулась.
— Я думаю, куантро без закуски меня более чем устроит.
Хулио подал ей бокал с ликером, в который добавил колечко апельсина и несколько кубиков льда. Все это действительно не только устраивало гостью, но и нравилось ей. Кораль всегда была готова довольствоваться малым, лишь бы не расходовать слишком много сил на обладание чем бы то ни было. Хулио налил того же ликера и себе, чтобы поддержать гостью.
Они потягивали куантро и время от времени бросали друг на друга пытливые, напряженные взгляды, порой как бы случайно, поверх бокалов, иногда — откровенно и неприкрыто.
Они сидели в креслах, стоявших под прямым углом друг к другу. Ноги их почти соприкасались. Омедас видел рядом с собой красивую женщину, немного растрепанную, испуганную и очень уставшую. Она казалась ему далекой, отстраненной и словно навсегда потерянной. Почти такой Кораль запомнилась ему тогда, после их встречи в кафе «Ван Гог». Она точно так же сидела за столиком, держала кофейную чашку на ладони и не знала, что сказать.
В этот момент у гостьи зазвонил мобильник. Она посмотрела на дисплей и тотчас же выключила телефон. Это был Карлос.
— Не хочу его ни видеть, ни слышать. Стоит только подумать!..
Кораль просто передернуло от отвращения. Хулио Омедас продолжал молча смотреть на нее. Она заставила себя выпрямиться и высоко поднять голову. При этом женщина по-прежнему не понимала, как могло получиться, что она прожила столько лет рядом с таким чудовищем, ни о чем не догадываясь. От одной этой мысли ей становилось плохо.
Хулио не знал, как поступить, подсесть к Кораль поближе, положить ей руку на плечо и нежно прижать к себе или же просто поцеловать ее прямо в губы. Ему очень хотелось быть еще ближе к ней. Он мечтал сдуть ей прядь волос со лба, убрать ее волосы за ухо, погладить Кораль по щеке, поцеловать в глаза, осушить губами слезы.
Все же Омедас предпочел остаться там, где сидел. Слишком острыми оказались переживания, чересчур много событий произошло за один день. Сейчас Хулио, истерзанный и измученный, наверное, не меньше, чем Кораль, боялся все испортить. Ему оставалось только прикрыть глаза и наслаждаться ощущением близости Кораль, возможностью ничего не предпринимать и самим процессом ожидания.
Как ни странно, спокойствие Хулио, пусть даже не совсем естественное, частично передалось и Кораль. Она воспринимала Омедаса как того самого единственного верного и надежного друга, который мог дать ей все и не требовать взамен ничего, внимательного и нежного, готового прийти на помощь в любую минуту. Он понимает тебя без слов, принимает такой, какая ты есть. В данный момент ей было нужно именно это.
Хулио прекрасно понимал ее, хотя мысленно продолжал задавать себе один и тот же вопрос: «Любит ли она меня? Если нет, то почему в самый трудный момент приехала именно ко мне и попросила помощи?»