И тем не менее во всем этом есть нечто восхитительное: это восхищение вызывает он сам, своей персоной. Восхищение мерзостью и грязью.
Джозеф Конрад
«Былого не вернуть, — с грустью повторял он раз за разом, словно пытаясь убедить самого себя в непреложности этой простой и вроде бы очевидной истины. — Мы с нею встретились лишь для того, чтобы закончить то, что когда-то начали и оборвали, не доведя до логического завершения. Вот только почему-то даже это у нас как-то не получается».
Отказаться от Кораль он не мог. Причин тому было множество. Одной из самых весомых являлся тот факт, что она была матерью этого чудовищного создания.
Порой Хулио задавал себе один и тот же вопрос. Можно ли сказать, что ты по-настоящему любишь женщину, если при этом сильнее всего на свете желаешь, чтобы она избавилась от человека, который ей дорог больше всех остальных? Кошмарные комбинации, разыгранные Нико, его не менее страшные и циничные признания отравляли все, к чему прикасался мальчишка. Перед этой ядовитой кислотой, разъедающей все на своем пути, не устояли ни чувства Хулио, ни его мечты о счастье с любимой женщиной.
В итоге их отношения свелись к череде встреч и расставаний. Они вели себя как любовники, устраивающие свидания, цинично согласовывающие их по лунному календарю и старающиеся по возможности более-менее убедительно обосновать свое отсутствие перед законными супругами. Череда этих встреч и расставаний походила на чередование клеток шахматного поля — белые ночи и черные дни. Каждый играл выделенную ему роль в заранее проигранной партии. Оба отчаянно стремились сохранить видимость подлинности той любви, которая на самом деле была лишь симуляцией истинного чувства.
Хулио так погрузился в свои мрачные думы, что в какой-то момент даже причислил детоубийство к тайному списку чудовищных способов достижения своей цели. Применение этого метода, между прочим, помогало вычеркнуть сразу несколько позиций из списка пыток и издевательств, превращавших жизнь любовников в сущий кошмар. При этом он не мог не признаться себе в том, что лживость, изворотливость и цинизм Нико открывали ему новые горизонты, самые глубинные пласты извращенной человеческой психологии, даже наталкивали самого Хулио на мысль о том, что он сам в чем-то он очень похож на этого мальчишку. Их отличия были абсолютно зеркальными, отражающими друг друга. Они с Нико походили на две шахматные ладьи, башни, гордо вознесшиеся над полем битвы и ведущие свой суровый поединок. Две ладьи разного цвета, два ненавидящих друг друга человека, два бойца, обреченных сражаться до победы, значит, до смерти одного из них.
Прошел буквально месяц с начала этой новой и такой странной жизни, и вдруг Хулио осознал, что начал скучать по Нико. Парнишки ему по-настоящему не хватало. Нет, психолог при этом вовсе не изменил своего отношения к нему. Он по-прежнему ненавидел этого малолетнего циника и бездушного манипулятора. Омедас просто понимал, что не сможет жить спокойно, не разгадав эту страшную загадку извращенной детской психологии.
Нико вызывал у него как профессиональное, так и чисто человеческое любопытство. Он всякий раз подбрасывал специалисту повод удостовериться в безграничности человеческой низости и готовности пойти на все ради достижения собственной цели. Мальчишка бросил Хулио вызов, загадал ему сложнейшую загадку. Теперь тот уже удостоверился в том, что излечить это исчадие ада невозможно, но пытался хотя бы познать его, понять суть ужасных изменений, случившихся в психике этого ребенка, проследить причины, по которым вроде бы нормальный малыш к десяти-двенадцати годам превратился в подлинного монстра.
«Итак, на данный момент мы имеем всего один бесспорный и неопровержимый постулат, — думал он. — Настоящие сукины дети существуют. При этом им нравится быть такими, и они не считают себя больными. Кроме того, следует учитывать и тот факт, что ни их отцы, ни матери плохими людьми не являются. Что ж, вызов так вызов».
Хулио не был намерен уходить от этой проблемы, прятаться от нее в кусты хотя бы до поры до времени. Его одолевала болезненная, быть может, даже мазохистская склонность осложнять себе жизнь и ставить перед собой все более сложные, практически неразрешимые задачи. Он хотел проникнуть в мысли Нико, научиться предугадывать его поступки, познать, что творится в голове этого мальчишки, когда он строит свои жуткие планы. При этом Омедас прекрасно сознавал, что все может кончиться для него очень плачевно. Вполне возможно, что рано или поздно этот, извините, подопытный кролик сварит ученого мужа, начитавшегося всяких книжек, в кастрюле себе на ужин. Тем не менее Хулио не мог отказаться от своих планов. Он просто старался действовать благоразумно, обеспечивать каждый свой шаг страховкой и надежной защитой.
Чем дальше он продвигался на пути исследования, тем страшнее ему становилось. Омедас со все большей отчетливостью понимал, что Нико буквально с первых дней их знакомства вел его за собой на веревочке, как неразумного ягненка. В результате они оказались в мрачном темном лабиринте, который мальчишка знал как свои пять пальцев, потому что сам его выстроил. Хулио же практически не ориентировался в этих подземных катакомбах и мог передвигаться по ним лишь ощупью.
Загадка Нико влекла его к себе как магнит. С того места, на котором он сейчас находился, за мальчиком можно было только наблюдать. Для того чтобы понять его, нужно было приблизиться к нему вплотную. Наблюдать этот феномен со стороны было практически бесполезно, не говоря уже о том, чтобы попытаться понять его, не проникая внутрь. Хулио чувствовал, что ему предстоит стать частью судьбы, игры Нико, чтобы понять ход его умозаключений. Образно говоря, ему предстояло сыграть роль подопытного кролика, мишени для упражнений этого чудовища, обернуться Авелем этого Каина.
«Рано или поздно Нико потребуется летописец его побед и свершений, некий регистратор событий, который одним своим существованием будет служить подтверждением тому, что его план действует, работает и развивается, — думал Омедас. — Не зря же он открыл мне часть своих карт, хотя вполне мог этого не делать. Я ввел Николаса в шахматный клуб, он же, судя по всему, взамен принял меня в члены какого-то своего общества».
Хулио неожиданно вспомнил классический рассказ Натаниэля Хоторна, который читал много лет назад. Он назывался «Юный Гудмен Браун». Когда-то это произведение очень понравилось ему. Омедас достал с полки, выделенной под американскую литературу, нужный том и перечитал так кстати вспомнившийся рассказ.
Главный герой, о котором все говорило уже одно его имя — «Гудмен» в переводе с английского значит «хороший человек», — представал в образе идеального, не запятнанного никакими грехами персонажа. Фабула рассказа сводилась к тому, что этот добрейший и душевнейший юноша спешил на встречу с неким загадочным и зловещим типом, чье имя автор утаивал от читателя, но раскрашивал этого отрицательного героя несколькими весьма красноречивыми штрихами. Так, например, у незнакомца в руках был посох в виде змеи.
Испытывая одновременно страх и жажду познания, чувство вины и смутное влечение, юный Гудмен вышел из дома, где его осталась дожидаться молодая жена, дошел до окраины родного Салема и углубился в лес, окружавший город. Там, по словам его спутника, должен был состояться некий странный ночной ритуал, неведомый простым смертным.
Гудмен прекрасно понимал, что ничем хорошим эта ночная прогулка не закончится, но человек с посохом убедил его не возвращаться назад и все-таки рискнуть посмотреть на то, что происходит в чаще леса по ночам. Самое занятное заключалось в том, что формально никто и ничто не заставляло Гудмена пробираться вслед за незнакомцем в лесные дебри. То, что в конце концов они пришли к поляне, на которой происходил шабаш местных ведьм, не особенно удивило догадливого юношу. Куда более сильным потрясением для него оказался тот факт, что среди собравшихся в лесу ведьм он увидел и свою благоверную Фейт — в переводе с английского «веру», которая, как прекрасно помнил читатель, должна была тихо-мирно дожидаться мужа дома.
«Моя история в какой-то мере сродни той, что описана в этом рассказе, — подумал Хулио. — Какая-то странная, неведомая сила тянет меня за собой в самое логово зверя. Она действует как наркотик, притупляет чувство опасности и порой одаряет меня мгновениями бесконечного блаженства».
Неожиданно Омедас вспомнил один из любимых афоризмов своего отца: «Если уж позволяешь дьяволу забрать свою душу, то пусть хотя бы он отвезет ее в ад в лимузине».
Нико бросал камешки в реку и показывал сестре, как сделать это таким образом, чтобы плоская галька не утонула сразу, а попрыгала по поверхности воды. Кораль лежала на траве рядом с Хулио и рассказывала ему, как весело ей жилось в Ла Моралехе.
Оказывается, светская жизнь била там ключом. Кораль то и дело приглашали на какие-то приемы и просто дружеские вечеринки. Порой эти визиты следовали буквально один за другим и благополучно стирались из памяти, не оставляя после себя ровным счетом никаких воспоминаний.
Например, через два квартала от них жила некая маркиза Держиморда, как за глаза называла ее соседка Кораль. Эта дама собирала у себя так называемые девичники, побывать на которых считали своим долгом все накрашенные и загоревшие в соляриях куклы Барби из окрестных кварталов.
Хулио просто покатывался со смеху, представляя себе, как уютно чувствовала себя Кораль в таком окружении. Спасалась она обычно хорошим шампанским, а ничего дешевле, чем «Моэт и Шандон», в этом доме не подавали. Несколько бокалов игристого напитка — и лица приглашенных стирались, голоса звучали куда более приглушенно. Теперь Кораль могла спокойно лицезреть яркий блеск их бесконечных ожерелий, серег и колец, отражавших пламя свечей, горевших в бесчисленных канделябрах по стенам салона.
Время от времени на фоне этих безликих пятен возникали безупречно ровные зубы, впивавшиеся в канапе, доставленные из лучших окрестных заведений, располагавшихся, как на подбор, по периметру площади рядом с местной церковью. Иногда в поле ее зрения попадали бокалы с жирными отпечатками губной помады, а то и сами губы, пухлые, накачанные ботоксом, поэтому почти неподвижные, словно неживые.
Среди приглашенных дам сновали девушки в старомодных чепчиках, разносившие на серебряных подносах горки конфет «Ферреро Роше» и «Мон Шери». В общем, по мнению Кораль, ничего более скучного и унылого, чем эти сборища, ей видеть не доводилось. С какого-то времени она вообще перестала появляться на подобных мероприятиях, затем ей постепенно даже перестали посылать приглашения.
Она уже давно стала замечать, что соседи порой не по-доброму перешептывались у нее за спиной, и вскоре выяснила, что заслужила неодобрение местного бомонда своей работой в обычной государственной больнице, этом рассаднике всяких африканских болезней, которые иммигранты, понаехавшие со всего света, лечат за наш счет. «Мы же, как добропорядочные граждане, платим налоги, которые идут, в частности, на медицинское обслуживание подобного сброда». Эти люди чувствовали себя жертвами ужасной несправедливости. С точки зрения многих из них, Кораль выступала в роли вольной или невольной соучастницы в этом грязном деле.
Они провели день, гуляя по великолепному парку Аранхуэс, выдержанному в версальском стиле. Маршрут выходного дня предложил Хулио. У него сохранились самые теплые воспоминания об этом месте, куда отец часто водил их с сестрой. Первую часть дня они обычно проводили в самом парке, а после обеда перебирались на берег Харамы, где брали напрокат лодку и по очереди гребли то вверх, то вниз по течению.
Сейчас, гуляя по тропинке, вившейся вдоль берега, и слушая, как Кораль рассказывала ему и детям про разные породы деревьев, Хулио представлял себя в образе отчаянного рыцаря. Дама сердца завязала ему глаза и вела по мрачным подземельям и коридорам старинного замка. Он попытался было найти то самое любимое место, где они обычно устраивали пикники, но за прошедшие годы территория заметно изменилась. Куда-то пропала старая деревянная пристань, на которой обычно с комфортом располагались местные рыбаки. Даже сама река вроде бы потеряла былую чистоту и тот особый, изумрудный цвет воды, которым славилась в былые годы. Тем не менее они нашли подходящее место неподалеку от прибрежных зарослей камыша, растянулись на траве и наблюдали за тем, как плыли по небу облака, отражающиеся в воде.
Сын Кораль вел себя предельно корректно, хотя это и получалось у него несколько искусственно. Всем своим видом он давал понять, что и мама, и Хулио напрасно беспокоятся и ожидают от него каких-то странных выходок. Мол, новый семейный порядок нравится ему куда больше, чем тот, старый.
Впрочем, все попытки Нико облегчить вживание Хулио в новую семью, сделать его отношения с Кораль более естественными не пошли мальчишке на пользу. Хулио по-прежнему чувствовал себя напряженно и был готов к тому, что Николас в любую минуту мог испортить им всем настроение, вполне возможно — не на один день.
Гуляя по парку, Нико практически не отходил от матери больше чем на несколько шагов. Большую часть времени он молчал и не вынимал из ушей гарнитуру плеера. Во время импровизированного обеда он открывал рот только для того, чтобы что-нибудь съесть или вежливо поблагодарить за очередной бутерброд, предложенный ему.
Иногда он чувствовал, что Диана заскучала, и начинал веселить ее, всякий раз придумывая новые забавы. Так, например, он предложил младшей сестре устроить облаву на муравьев и сажать пленников в спичечный коробок, найденный рядом с тропинкой. Дело это оказалось куда более забавным, чем Диана предполагала поначалу. Муравьи не желали томиться в коробке. Стоило приоткрыть его хоть чуть-чуть, чтобы посадить внутрь нового пленника, как пятеро других тотчас же выбирались на свободу. Бессмысленность этого занятия нисколько не обескураживала малышку. Она была готова отлавливать разбегающихся муравьев вновь и вновь.
Хулио наблюдал за игрой девочки и вдруг почувствовал, что он сам, Кораль и Нико образовали нечто вроде странного семейного треугольника, в котором по общему подсознательному согласию для Дианы места не было. Находиться в этом треугольнике было нелегко. Напряженный, заряженный со всех сторон положительной и отрицательной энергией, он будто весь искрился, был готов взорваться и уничтожить при этом одну из своих вершин смертоносной молнией. Внешне же все выглядело вполне благопристойно.
Например, Нико решил обходиться с Хулио так, как если бы тот в какой-то мере был призван заменить ему отца. Омедас вынужден был принять эти правила игры. Он не видел ни единого сколько-нибудь логичного довода, который позволил бы ему упрекнуть Нико в том, что тот вел себя как-то неправильно.
Истинные намерения мальчишки были неведомы ни его матери, ни Хулио. Им обоим приходилось все время быть настороже. Слишком уж настойчиво Николас разыгрывал роль образцового ребенка, чересчур назойливо давал всем понять, что якобы полностью исправился и теперь всегда будет вести себя хорошо.
Все это выглядело довольно искусственно. Пусть Омедас и не знал этого наверняка, но точно предчувствовал, что рано или поздно этот мальчишка еще задаст им всем жару. Впрочем, наказывать или ругать его сейчас было не за что. Оставалось только ждать, когда его тайные планы вновь воплотятся в реальные поступки.
Кораль дождалась, когда дети отойдут подальше и совершенно точно не смогут услышать их разговор, повернулась к Хулио и заявила с мрачным видом:
— Я заходила к Карлосу. — На этом месте она сделала паузу, чтобы посмотреть, как Хулио отреагирует на ее слова. — Вот, хотела тебе сказать. Если честно, нельзя было уходить от него так, как я это сделала. Впрочем, теперь уже поздно что-то менять. Я ведь тоже ошиблась, позволила себя обмануть, увидела то, чего на самом деле не было.
Хулио помолчал и поворошил палочкой примятую траву.
Наконец он нашел в себе силы, посмотрел Кораль в глаза и сказал:
— Поверь, я никогда тебя не обманывал, не скрывал свои намерения.
Кораль перевернулась на живот и положила голову на руку, согнутую в локте. К ее волосам успели пристать несколько травинок.
— Я это знаю и ни в чем не хочу тебя обвинять, — сказала она после паузы. — В любом случае между мной и Карлосом все уже было кончено. Другое дело, что он, конечно, не заслужил того, что досталось ему при расставании. Вот почему я решила поговорить с ним лично. Сначала он, естественно, обрушился на меня с претензиями и упреками, но потом выговорился и успокоился. На следующий день я снова к нему пришла, чтобы спокойно поговорить. Дело пошло хуже, чем накануне, хотя не прозвучало ни слова упрека в мой адрес. Наоборот, Карлос расплакался, стал умолять меня забыть все, что случилось, и начать жизнь заново. Понимаешь, он решил, что мы снова сможем быть вместе, как будто ничего не произошло.
Они опять надолго замолчали. В тишине было слышно, как шлепают по воде «блинчики», запускаемые Нико. Иногда чуть поодаль, ниже по течению, плескалась в прибрежных заводях рыба. Река отражала фиолетовую прозрачность вечернего воздуха, размытые тени деревьев становились все длиннее и словно тянулись к людям с опушки рощи.
— Что с сыном будешь делать?
— У него вся жизнь впереди. Нужно его к этому готовить. Пусть у меня и не все получится, но попытаться я все же должна. Это мой материнский долг, другого выбора у меня нет.
Хулио задумался над тем, как вся эта ситуация выглядела в глазах Карлоса. Этот человек как минимум имел полное право чувствовать себя преданным собственной женой. Впрочем, это уже не имело никакого значения ни для Кораль, ни для Омедаса. Тогда психолог задался тем же вопросом, но посмотрел на него с другой стороны.
«Что все случившееся означает для Кораль? Судя по тому, как она настроена, Карлос скоро узнает от нее всю правду, в том числе и о наших отношениях».
По тропинке мимо них шла молодая пара, прогуливавшая собаку, немецкую овчарку. Диана увидела пса, так похожего на Аргоса, непроизвольно побежала ему навстречу и стала подзывать. Собака не узнала ни ребенка, ни чужую кличку, обошла девочку стороной и побежала к хозяевам.
— Аргос, вернись! — кричала Диана ей вслед.
Потом она подбежала к матери, упала рядом с ней на землю и расплакалась. Кораль стала утешать ее, ласково гладить по голове.
Диана грязной ладошкой растерла слезы по щекам, всхлипнула и спросила:
— А почему мы не можем взять другую собаку?
— Потому что у нас нет места, милая. Мы ведь теперь живем не в «Римской вилле», а в другом доме.
— А я хочу обратно.
Нико подошел к Хулио со спины, панибратски пихнул его локтем в бок и издевательским тоном поинтересовался:
— Что, тоже любишь собачек?
От этой дурацкой, хотя и ничего не значащей шутки Хулио стало не по себе. Омедасу казалось, что Нико предлагал ему стать членом новой семьи, заново пройти весь тот кошмарный круг, который начался со смерти Аргоса, разыграть ту же пьесу с частично обновленным актерским составом. У Хулио не было ни малейшего желания участвовать в этом спектакле в какой бы то ни было роли.
Начался отборочный этап регионального турнира — чемпионата Большого Мадрида. Нико стремительно набирал очки. В его послужном списке было гораздо больше побед, чем партий, закончившихся вничью. Поражений на этом турнире он пока что не знал.
При этом Хулио прекрасно понимал, что мальчишке зачастую удавалось одолеть соперников, чей рейтинг намного превышал его собственный. Своими успехами он в какой-то мере был обязан Лауре. В перерывах между соревнованиями она успевала подготовить для Нико стенограммы и хотя бы краткий анализ партий, сыгранных его предстоящими соперниками. Таким образом девочка помогала ему заранее узнать тактику будущих противников. При этом она совершенно не заботилась о том, что на этих соревнованиях выступала не в качестве партнера Николаса по команде, а как его соперница в индивидуальном первенстве. В какой-то момент им, вполне возможно, предстояло встретиться за одной доской.
Хулио уже давно жалел о том, что привел Нико в клуб и познакомил его со своей племянницей. Ничего хорошего от этого мальчишки он уже не ждал и опасался, как бы тот не подстроил открытой, искренней и явно симпатизирующей ему Лауре какую-нибудь гадость.
Николас уже несколько месяцев просил Хулио сыграть с ним хотя бы один раз. После того, первого поражения он много занимался, сыграл бессчетное количество партий в клубе и теперь был уверен в том, что сумеет как минимум свести партию с Хулио вничью.
Пока их общение проходило в рамках психотерапии, Омедас категорически отказывался от всех просьб провести матч-реванш, справедливо полагая, что провоцировать соперническое отношение к себе будет непродуктивно. Наоборот, он тратил все свои силы на то, чтобы Нико стал воспринимать его не как противника, а как старшего друга, опытного советчика и, быть может, даже сообщника.
Теперь ситуация резко изменилась. Хулио больше не участвовал в судьбе Нико в роли психотерапевта. Более того, они действительно успели стать настоящими противниками, соперниками в куда более серьезной игре, называемой жизнью. В общем, когда Нико в очередной раз заикнулся, что неплохо было бы сыграть с дядей Хулио партию-другую, тот не стал долго отказываться.
Впервые за длительное время они остались за шахматной доской один на один. Обычно у них не было возможности ни толком проанализировать партию, ни поговорить по душам. Рядом постоянно находились какие-то люди — мать Нико, его младшая сестра или же просто подростки из шахматного клуба. С того неприятного разговора в «Макдоналдсе» прошло уже несколько недель, а Хулио все не находил возможности хорошенько потолковать с Нико и, откровенно говоря, свести с ним кое-какие счеты хотя бы на словах.
Они расставили фигуры и выставили электронные часы на шестьдесят минут. Белые по жребию достались Хулио. Он начал партию классическим французским дебютом.
Все шло понятно и предсказуемо, пока Нико сам не начал разговор. Его дебют разительно отличался от того, который привычно разыгрывался на доске.
Слова мальчишки просто огорошили его соперника:
— Я извиниться перед тобой хотел.
Хулио оторвал взгляд от доски и удивленно посмотрел на Нико.
— Что ты сказал?
— Я же понимаю, что был неправ. Нельзя было тебя обманывать. Ты из-за этого столько переживал.
Хулио чуть было не повелся на проникновенные речи мальчишки, но вспомнил о его дьявольском умении напускать на себя самый невинный вид и вполне резонно предположил, что тот завел этот разговор, например, чтобы просто отвлечь соперника от игры. Это было бы вполне в его духе. Он формально не нарушал правил, но добивался желаемого результата всеми возможными способами.
— Сосредоточься лучше на игре.
Нико занес было руку, чтобы сделать очередной ход, затем убрал ее и вновь посмотрел в глаза Хулио. Время шло, но это его будто бы совсем не волновало.
— Ты пойми, я ведь серьезно. Я знаю, ты мне не веришь. Думаешь, я пытаюсь как-то обмануть тебя, подставить. Уверяю, ты ошибаешься. Я готов поддерживать тебя буквально во всем.
Хулио решил дать мальчишке возможность выговориться при том условии, что болтать тот будет, пока идет его собственное время. Он не должен был отвлекать самого Хулио от обдумывания очередного хода. Кроме того, Омедас подозревал, что Нико что-то задумал и завел этот разговор не только для того, чтобы одержать победу в шахматной партии.
— Ну и что ты на этот раз надумал? — издевательским тоном поинтересовался Хулио.
— Ничего, я просто не хочу, чтобы из-за меня у вас с мамой что-то не сложилось. Она ведь тебя так любит.
— А вот это тебя совсем не касается. Давай-ка лучше ходи, а то время тает.
Нико посмотрел на доску и вздохнул. Сосредоточиться на игре ему явно было тяжело.
Дебютную часть партии они закончили несколькими ходами, проделанными почти механически, и Хулио решил, что настал момент перевести игру в не столь классический вариант, чтобы наконец заставить соперника начать думать. Нико среагировал мгновенно и самым правильным образом. Буквально двумя ходами он заблокировал продвижение вперед пешек противника практически по всему фронту. Омедас сосредоточился на прорыве его обороны, при этом отказался идти на размен равноценных фигур. В итоге ситуация на доске очень быстро стала более чем запутанной и абсолютно нестандартной.
Как по оставшемуся времени, так и по позиции на доске настала примерно середина партии. Нико выглядел окончательно сбитым с толку, сомневающимся в каждом ходе и усталым. Судя по всему, по-настоящему сосредоточиться на игре ему так и не удалось.
Он опять посмотрел в глаза Хулио, словно подыскивая нужные слова.
— Ты играть собираешься или нет? Смотри, время идет.
— Я прекрасно понимаю, что стал проблемой для вас обоих.
— С каких это пор ты задумываешься о таких вещах?
— Мама очень переживает. Она так скучает по тебе. Если бы ты знал, как нужен ей, как она тебя любит.
Хулио внимательно посмотрел на Нико. Было видно, что мальчишке нелегко говорить о столь личных, даже интимных вещах. Судя по всему, за Кораль он переживал абсолютно искренне. Тем не менее Хулио понимал, что расслабляться нельзя. Этот юнец в любой момент мог подловить его на малейшем проявлении слабости.
— С чего это вдруг ты озаботился мамиными переживаниями и чувствами?
— А я вовсе не такой циник, каким ты меня себе представляешь.
— На данный момент я представляю себе только одно. Ты пытаешься любым способом отвлечь меня от игры и ради этого готов даже изобразить на словах заботу о маме.
Нико с оскорбленным видом уткнулся глазами в стол.
— Ходи давай, — почти скомандовал ему Омедас.
Мальчик послушно склонился над доской и задумался над своим следующим ходом. Угроза его фигурам исходила с трех направлений — от открывшегося белого ферзя, пешки, выдвинувшейся вперед, и одного из слонов. Первая опасность явно была всего лишь отвлекающим маневром, призванным оттянуть на себя часть сил обороны Нико и его внимание. Второе направление не представляло особой опасности в силу ограниченности маневра пешки, вышедшей в атаку без прикрытия.
Настоящая угроза крылась в третьем варианте наступления белых. Этот слон вовсе не нацеливался на своего визави, так соблазнительно подставившегося ему на нужной диагонали, а стремился занять ключевую по своей важности клетку d6 — вершину треугольника, в противоположных углах которого на линии огня оказывались обе черные ладьи. Нико неминуемо пришлось бы выводить их из-под удара, разрушая при этом всю систему своей обороны.
Мальчишка действовал скорее интуитивно, чем на основании твердого расчета. Он рискнул отвести своего коня с центра доски на злополучную клетку d6, чтобы помешать слону противника занять этот важный рубеж.
— Помнишь, как ты сфотографировал маму у себя на чердаке? Это было давно, в августе девяносто второго года.
Хулио явно не ожидал такого поворота разговора и с удивлением посмотрел на собеседника.
«Странно, — подумал он. — Я уверен, что Кораль никогда не рассказывала сыну о тех далеких временах».
— Откуда ты это знаешь?
— Мама всегда подписывает фотографии на обороте. Тот снимок я хорошо запомнил. Она на нем такая красивая! Так вот, когда я в первый раз пришел к тебе на чердак, то сразу понял, что фотография была сделана именно там. Особенно хорошо я запомнил окно со сломанной рамой. Другого такого точно быть не может. В общем, фотографию я, конечно, вспомнил и узнал это место. Окно, облупившаяся штукатурка на стене и мама перед мольбертом. Кто еще мог сделать этот снимок? Конечно, ты сидел тогда на кровати и фотографировал ее.
Хулио украдкой бросил взгляд на часы. В его распоряжении оставалось еще достаточно много времени, по крайней мере гораздо больше, чем у Нико. Он мог не торопиться с очередным ходом, потратить пару минут на то, чтобы выяснить, к чему тот клонит.
— Хорошо. Но к чему весь этот разговор?
— Понимаешь, меня вдруг просто осенило. Я взял и сопоставил кое-какие цифры. Итак, судя по фотографии, в августе девяносто второго года вы с мамой встречались. Прибавь к этой дате мой возраст и не забудь еще учесть девять месяцев — срок беременности. Так что получается?
— Что ж, все сосчитано верно, — согласился Хулио. — Ты не учел только один фактор. В то время Кораль встречалась не только со мной, но и с твоим отцом. Слушай, может быть, поговорим об этом после того, как доиграем?
Нико, похоже, не ожидал, что его математические выкладки не произведут на собеседника нужного эффекта. Несколько сбитый с толку, он был вынужден сосредоточиться на игре, тем более что ход, сделанный Хулио, заставил его всерьез задуматься над судьбой партии.
Буквально в два молниеносных хода Омедас заставил Нико разменять своего ферзя на белую пешку, после чего тому пришлось перегруппировать оставшиеся силы, а сам Хулио получил возможность сосредоточиться на том, что ему рассказали минуту назад.
Понимая, что судьба партии практически решена, он позволил себе слегка расслабиться и через несколько минут как бы невзначай сказал:
— Думаешь, я не в курсе того, что твоя мама в то время воевала на два фронта? Можешь мне поверить. Именно поэтому мы с ней и расстались.
— Хулио, можно, я тебе еще кое-что скажу? Только обещай, что выслушаешь меня до конца.
— Ладно, договорились.
— Еще до того, как ты появился у нас в доме, я уже не знал, куда мне деваться. Естественно, я не понимал, что со мной происходит, осознавал только, что всей душой непонятно почему ненавижу Карлоса.
Нико практически забыл об игре и сосредоточился на разговоре. Хулио внимательно следил за выражением его ангельского лица, которое в эти минуты прорезали не по возрасту глубокие морщины.
— Не буду скрывать, с первого дня, когда мне довелось увидеть тебя и маму вместе, я понял, что вас связывает нечто большее, чем это недавнее знакомство. Вы старательно избегали друг друга, но почему-то все время сталкивались лицом к лицу. Если бы ты только знал, какие мысли в те дни крутились у меня в голове. Потом я вдруг почувствовал, что мне стало лучше. Знаешь почему? Потому что я понял — маме с тобой хорошо, она тебя любит.
— Не понимаю, чем это могло пойти тебе на пользу. Скорее уж наоборот.
Нико покачал головой и посмотрел куда-то в сторону. С минуту они сидели молча.
— Знаешь, почему я его ненавижу? Он никогда не относился ко мне как к родному сыну. Я был для него будто приемным или незаконнорожденным. — Голос мальчика дрожал, в его глазах стояли слезы. — Я ощущал это каждый день, в любую минуту. Мама все равно его уже не любила. Вся наша семейная жизнь была сплошным фарсом. Ты и сам прекрасно это знаешь.
— Ну-ну, понятно. Так ты, значит, решил воссоединить подлинную семью, людей, достойных друг друга? Ты чувствовал себя вправе не только решать за других, как и с кем им оставаться, но и устраивать их личную жизнь, подталкивать к тем или иным поступкам.
Нико кивнул и сказал:
— Я знаю, что обвинил Карлоса в том, чего он не совершал. Но пойми и меня. Мне никто не поверил бы, если бы я обвинил его просто-напросто в том, что он меня презирает и не считает своим сыном.
Хулио был готов закипеть от злости, боялся сорваться, наговорить глупостей и предпочел излить всю полноту эмоций в игре. В несколько ходов он буквально разметал оборонительные порядки черных, оставив короля Нико едва ли не в полном одиночестве.
Он отомстил противнику хотя бы на шахматной доске и решил, что может вновь вернуться к разговору:
— Теперь послушай меня внимательно. Из того, что ты мне сейчас наговорил, я могу сделать лишь один вывод. Ты действительно сумел испортить мои отношения с твоей мамой, да так, что нам, пожалуй, уже не удастся восстановить их, снова сделать такими, какими они были раньше. Все, Николас, шутки в сторону, хватит прикидываться. Посмотри на себя. Думаешь, мы не видим, что ты считаешь нас людьми второго сорта по сравнению с собой, таким гениальным и непревзойденным? Ты решил, что можешь играть нашими судьбами, управлять нами, как марионетками. Презрение к окружающим просто переполняет тебя, ты купаешься в ощущении собственного превосходства. Тебе наплевать на друзей, семью, на всех вокруг. Ты думаешь, что один такой. Мол, тебе никто не нужен, ты вполне способен общаться с собственным отражением в воде, как тот самый Нарцисс. Вот только позволь тебе напомнить кое о чем. Ты уже отравился собственным ядом и никому не нужен, даже себе самому. Рано или поздно ты останешься совсем один.
Нико посмотрел на него. В какой-то момент Хулио почувствовал, что не знает, как отреагирует подросток на его жесткие слова. Он ничуть не удивился бы, если бы тот выскочил сейчас из-за стола, раскидал фигуры по всей комнате и устроил настоящую истерику. Ничего подобного не произошло.
Нико просто смотрел на него с нежностью, как и подобало искренне любящему сыну. От этого взгляда Хулио чуть не стошнило.
Доигрывать партию до конца Нико не стал и объявил, что сдается. После этого он выбрался из-за стола, подошел к ничего не подозревавшему Омедасу и столь же омерзительно ласково поцеловал его в щеку.
«Психопат хренов», — подумал в этот момент Хулио.
Больше всего на свете ему сейчас хотелось, чтобы Лаура победила Нико в ближайшем туре, еще до того, как начнутся полуфиналы регионального турнира. К игре с Николасом он готовил племянницу с особым пристрастием, прекрасно понимая, что никакое другое поражение не будет для того столь болезненным. Ведь за последние месяцы Нико привык воспринимать Лауру в качестве союзницы, а не соперницы. Кроме того, Омедас с удовольствием предупредил бы Лауру об опасности дружеских отношений с этим мальчишкой, но прекрасно понимал, что если начнет продвигать свою мысль слишком настойчиво, то племянница почувствует, что он сознательно настраивает ее против Нико. Тогда все его усилия могут не просто пойти прахом, но дать абсолютно противоположный результат.
Вечером, после четвертого тура, Хулио зашел к сестре. Они с Лаурой сели анализировать ее последнюю партию и общую турнирную ситуацию. В какой-то момент Хулио как бы невзначай доверительно сообщил племяннице, что считает Нико гораздо более опасным соперником, чем она предполагает.
— Нет, дядя, я так не думаю, — отмахнулась она. — Он ведь еще ни разу у меня не выиграл.
— Это верно, но вполне возможно, что свои лучшие ходы и комбинации Николас придерживает для решающих партий.
— Скажешь тоже! Неужели ты думаешь, что он играет со мной не в полную силу? Брось, в это я ни за что не поверю. Ты же знаешь, что этот мальчик хочет выигрывать всегда, везде и у всех.
— Вот увидишь, он действительно держит что-то в запасе. Я внимательно анализировал сыгранные им партии, в которых Нико неплохо разделался с гораздо более опытными и старшими по возрасту соперниками.
— Согласна. В дебютах он стал разбираться гораздо лучше, чем раньше, но все равно опыта ему не хватает, многие варианты еще просто незнакомы. Вот я и предложу ему что-нибудь такое, чего Нико пока не знает и знать не может.
— Неплохо задумано, но все равно учти, играть он может сильнее, чем ты думаешь.
— Сильнее, говоришь? А насколько?
— Этого я не знаю. По крайней мере настолько, чтобы стать для тебя достаточно неприятным и трудным соперником.
— Можно подумать, я не знаю его слабых сторон. Он частенько увлекается атакой и совершенно забывает о защите. Бросается вперед сломя голову и совершенно неожиданно обнаруживает крупные вражеские силы у себя в тылу. Все это мы с ним уже проходили.
— Смотри не попадись в какую-нибудь ловушку, подстроенную им. Он по этой части большой мастер.
— Перестань, дядя. Это же не шахматы, а цирк — фокусы для новичков. Если мне предложат что-то, не потребовав взамен ничего как минимум равноценного, неужел