РУССКОГО ПОСЛАННИКА
Говорят, что один в поле — не воин. Между тем русский дипломат времён Ивана Грозного Семён Мальцев воевал — и буквально в поле! — не просто один, но ещё и скованный цепями. И заставил повернуть вспять целое вражеское войско...
Великий визирь Мехмет-паша Соколлу глядел с высоты своих палат, вознёсшихся над стенами Царьграда, на бухту Золотой Рог. Подлинный властитель Османской империи[21], он нагонял ужас на пять тысяч дворцовых рабов так же, как и на миллионы подданных султана. Его путь к власти не был лёгким. Он шёл к ней по колено в крови. А как ещё можно было из униженных и бесправных боснийских христиан выбиться сперва в начальники придворной стражи Сулеймана Великолепного, затем стать адмиралом Средиземноморского флота Блистательной Порты, потом — наместником Румелии и наконец великим визирем?
Цели его были грандиозны, и любые средства считал он оправданными. Он мечтал сделать империю столь могущественной, чтобы весь остальной мир склонился перед её величием. Его военные, административные, финансовые и экономические реформы как стальными цепями соединяли расползавшиеся от Багдада до Гибралтара владения Блистательной Порты, и теперь настало время для решительного броска на окрестные «неверные» страны.
Первым делом длинная рука Мехмет-паши Соколлу потянулась к землям Московского государства. Он всё тщательно спланировал. Отборные полки Оттоманской Порты должны соединиться с вассальной конницей Крымского ханства и идти на Астрахань. Мощный гребной флот с артиллерией и припасами поднимется по Дону. В волгодонском междуречье будет прорыт канал — инженеры, рабочие и орудия для этого уже приготовлены. Великий визирь самолично высчитал потребность в телегах и судах, оружии и тягловой силе, в продовольствии и даже в сапогах; он расписал все переходы и остановки в пути. Продуман был и политический аспект броска: объявлялась священная война за освобождение мусульманских святынь, находящихся в стенах Астрахани, — в ответ на обращение представителей черкесов, астраханцев, казанцев и ногайцев к «халифу всех правоверных» султану Сулейману Великолепному, очарованному мечтой о всемирном исламском государстве. Организовать такое обращение было довольно просто.
Но не так-то просто было начать осуществление этого блестящего, любовно выполненного плана. Крымский хан боялся господства Порты в Северном Причерноморье, да и русская разведка умелыми действиями никак не давала сложиться антимосковскому союзу.
Мехмет-паша был терпелив и годами приучал султана к мысли о неизбежности похода на Астрахань. Когда бы удалось прибрать к рукам астраханскую таможню, где взимается в день пошлин на тысячу золотых, Османская империя обошла бы наконец Иран, этого своего старого соперника, нанесла ему ощутимый экономический урон. Так объяснял выгоды похода великий визирь. Он постоянно напоминал султану и о московской опасности, особенно после выхода русских к Кавказу. Когда после смерти Сулеймана в 1568 году на престол взошёл Селим-Мест, вся верхушка Оттоманской Порты просто жаждала поскорее начать войну с Россией.
Нашёл ключ великий визирь и к крымскому хану, внушил ему, что эти военные действия будут первым шагом к восстановлению Золотой Орды под главенством Гиреев. Ему предложено было верховное командование объединёнными турецко-крымскими армиями. И конечно, теперь Девлет-Гирей стал горячим сторонником похода. Соколлу знал, что для успеха дела надо привлечь на сторону Порты и Больших Ногаев, кочевавших вдоль Волги. Великий визирь учёл и недовольных русским царём выходцев из бывшего Казанского ханства, и мелких кавказских беев, опасавшихся продвижения русских на юг, и даже правителей Хивы и Бухары. И вот антимосковская коалиция наконец сложилась, можно было начинать великий поход.
Весной 1569 год прекрасно отлаженная военная машина Османской империи была запущена на полный ход. Могучий Черноморский флот под командой капудан-паши Мир-Серлета пошёл из Золотого Рога к берегам Крыма, где его ждали триста галер, а оттуда — к устью Дона, где была готова к походу Азовская эскадра в двести боевых кораблей...
Далеко глядел великий визирь Мехмет-паша Соколлу с высоты своего дворца, вознёсшегося над Царьградом. Проникая мысленным взором земные пространства, видел он неисчислимые орды, стройные ряды конников в железных доспехах, лес янычарских мушкетов, море, вспененное десятками тысяч вёсел, принадлежащих флоту Османской империи. Визирь досконально знал численность всех сил и средств на пути к победе. Но мог ли он знать, что на одном из кораблей Мир-Серлета прикован цепью к каторжному веслу пленный русский дипломат Семён Елизарьевич Мальцев и что именно в нём таится страшная опасность для великой имперской армии? Это был, наверное, единственный из людей, кто до тонкостей знал весь грандиозный план Мехмет-паши, кто проник во все хитросплетения его замыслов, разгадал, какие заготовлены пружины, кому из участников великого Астраханского похода какая уготована роль и кто из них каких целей надеется в нём достичь.
...После семилетнего отсутствия Мальцев весной 1568 года возвратился в Ногайскую Орду, где он и до того был русским посланником и умело удерживал орду Больших Ногаев от походов против России. Теперь в Ногайской Орде предводительствовали хан Дин-Ахмет и его наследник Урус-мирза. Мальцева насторожило, что энергичный Наследник кочевал близ Астрахани. Он чуял — что-то затевалось. Надо было удостовериться.
Как уж ему удалось проникнуть в секретный ханский архив и снять копии важнейших документов, нам неведомо. Но, как мы увидим далее, этому человеку удавалось то, что любому покажется невероятным. Секретные ханские бумаги раскрывали перед Мальцевым крупномасштабный антирусский союз. В грамоте султана Селима крымскому хану Дин-Ахмету объявлялось о походе единых османско-крымских войск на Астрахань; повелителю Больших Ногаев обещалось покровительство Оттоманской Порты. Мальцев отметил для себя, что, судя по грамотам крымского хана Ногаям, Девлет-Гирей хотел бы обойтись без османского посредничества и создать объединение Крымской и Ногайской Орд под главенством Гиреев.
Были среди секретных бумаг Дин-Ахмета и копии грамот к турецкому султану из Хивы, Бухары, из кавказских княжеств — ясно, что Мехмет-паша заручился и их союзом против Москвы. Документы определённо подтверждали и сообщения московских агентов Семёна Елизарьевича о подготовке восстания в бывшем Казанском ханстве, о планах кочующего возле Астрахани Урус-мирзы, о военных столкновениях Больших Ногаев с казахами...
Сделав копии секретных ханских документов, Мальцев немедля переслал их со своей запиской в Посольский приказ, чтобы Москва была своевременно извещена о грядущей опасности. Сам же посол, неспешно завершив официальные переговоры, весной следующего, 1569 года отправился в обратный путь под охраной отряда служилых татар, которыми командовал верный Москве военачальник Крым Таишев. Отправился, но чуяло его сердце, что до дома ему без приключений не добраться.
14 марта отряд, сопровождающий русского посланника, остановился на Переволоке, на Царицыном острове, а рядом с ними разбило свой лагерь «посольство» в Москву от хана Дин-Ахмета и Урус-мирзы. И тут на них на всех налетел отряд ногайцев, подвластных крымскому хану, а не Дин-Ахмету. Нападавших было 170 человек, они отрезали россиянам путь к лодкам, и, хотя воины Таишева сражались самоотверженно, мало кто из них остался жив. В этом бою был тяжело ранен и Семён Елизарьевич, но всё же успел спрятать в дупле дерева важнейшие документы посольства.
Ногайцы доставили Мальцева в Азов. Тамошний турецкий правитель ага Айдар хотел оказать ему почести, достойные посланника Москвы, пусть и пленного, но Семён Елизарьевич скромно объяснил, что Большие Ногаи столь близкие слуги московского царя, что к ним не шлют настоящих послов, а ведут переговоры через незнатных молодых людей, ещё меньших по значению, чем простые гонцы в Крым. Что ж, коли так, Мальцев как простой пленник был брошен в подземную тюрьму, а затем отправлен вместе с другими рабами на продажу в Каффу (Феодосию). За то время, пока их корабль плыл к берегам Крыма, Семёну Елизарьевичу удалось получить ценные разведывательные сведения — выявить турецких сторонников в Астрахани и сообщить о них московским послам в Крыму Нагому и Писемскому.
Турецкие и крымские власти в Каффе, однако, не были столь легковерными, как азовский ага Айдар. Они с пристрастием допрашивали Мальцева, добиваясь признания, что он действительно русский посланник в орде Больших Ногаев. Семён Елизарьевич стоял на своём, что он, мол, простой порученец, но при этом тонко давал понять туркам, что ногайские правители Дин-Ахмет и Урус-мирза могут состоять в истинном союзе только с Крымом, людей же хан Девлет-Гирея убеждал, что ногайцы, их исконные враги, намерены помочь Порте окончательно подчинить Бахчисарай. В то же время Мальцев косвенным образом свидетельствовал о приверженности Больших Ногаев Москве.
В конце концов султанский наместник и воевода Касим-паша хотя и остался, как вскоре выяснилось, при своих подозрениях относительно Мальцева, всё же отправил его на галеры. Так Мальцев оказался на одном из кораблей флота Мир-Серлета, выступавшего, согласно плану великого визиря Мехмет-паши, в поход на Русь.
Турецко-крымская армия и флот, нигде не встретив сопротивления, быстро достигли Переволоки. Через две недели армия была уже на Волге. Тут же султанский наместник Касим-паша объявил великую реку оттоманским владением. Правда, флот Мир-Серлета пока оставался на Дону: Волго-Донской канал оказалось не так быстро и легко прорыть, как предполагал великий визирь. Это был первый сбой в грандиозном плане Мехмет-паши. Впрочем, астраханские мусульмане заверили воеводу Касима, что снабдят его нужным количеством судов на Волге. С сорокадневным запасом продовольствия армия по суше и по воде двинулась к Астрахани.
На Переволоке остались пять тысяч янычар с тяжёлой артиллерией, десять тысяч османских конников, моряки Мир-Серлета и три тысячи землекопов — они продолжали рыть канал и возводили здесь укрепления.
Семён Елизарьевич не мог взять в толк, почему османские войска за всё время своего движения к Переволоке нигде не встретили сопротивления. Ведь в Москве было известно о подготовке большой войны. Эту тайну было невозможно долго хранить. После того как султанский чиновник Касим-бей в 1568 году получил сан паши, должность беклербега Каффы и окончательный план Астраханского похода, он созвал на совет хана и высшие чины Крыма в Бахчисарае. А в каждом дворце, в каждом богатом доме было предостаточно рабов-славян, всяческой обслуги из бесправного армянского, италийского, еврейского и иного населения Крыма — немало в их среде было ценных агентов, работавших на русскую разведку.
Крайне удивлён был свободным проходом вверх по Дону своей армии и воевода Касим-паша. Он высылал вокруг бесчисленные дозоры и с опасением всматривался в просторы Дикого поля, откуда должны были, по его расчётам, налететь московские полки. Чутьё подсказывало Касим-паше что-то неладное. И надо признать, что верное у него было чутьё. Если бы он только знал, как «прокололась» османская контрразведка! Ведь агенты Нагого и Писемского присутствовали непосредственно на тайном совете в Бахчисарае, и русские дипломаты подробно информировали Посольский приказ о количестве и составе неприятельских войск, их командовании, вооружении и снаряжении. И позже доставка разведывательных сведений в Москву не прекращалась, шла информация обо всех изменениях в политических и военных планах неприятеля.
В Каффе талантливый разведчик Иван Григорьев раздобыл составленный Мехмет-пашой Соколлу точнейший, подневный план похода. «Просвечен» до мельчайших деталей был и флот Мир-Серлета — не без помощи Мальцева, который сумел и в рабском своём состоянии наладить на кораблях работу тайных агентов.
Казалось, надо было ожидать в Поволжье больших русских полков. Но не всё просто было при царе Иване Васильевиче Грозном. Он держал в этом опасном гибельном месте, с их немногочисленным войском, тех, кого боялся сам, кому желал позора и смерти. В Нижнем Новгороде стоял со своим полком самый опасный из царских родственников князь Владимир Андреевич Старицкий. Ещё обретался в тех краях так называемый лёгкий Мещёрский полк, предназначенный для сторожевой пограничной службы. В нём служили беднейшие русские дворяне, которые не имели возможности купить тяжёлое вооружение: казаки, татары, мордвины, мари да ещё степные перебежчики. Командовал этим полком опальный боярин, князь Пётр Семёнович Серебряный-Оболенский, воевода, прославившийся в битвах с Казанским ханством, Ливонским орденом и Великим княжеством Литовским.
Это был тот самый мужественный и благородный князь Серебряный, которого сделал героем своей повести А. К. Толстой. Как помнят читатели, она заканчивается отбытием правдолюбивого, несговорчивого, но верного царю и Отечеству князя на сторожевую службу — в тот самый лёгкий Мещёрский полк. Из нашего рассказа станет известно, как встретили летом 1569-го Пётр Серебряный и его люди час новых испытаний.
Полководец, извещённый о продвижении несметного османского войска к русским границам, без колебаний устремился к Переволоке. По пути его полк пополнялся окрестными казаками, чувашами, татарами. Но как бы ни увеличивалось войско князя, не могло оно сравниться с числом оставленных на Переволоке Касим-пашой янычар, конников и землекопов. И всё же в кровопролитнейшем сражении Мещёрский полк уменьшил это турецкое воинство более чем наполовину. Флот Мир-Серлета спешно снялся с якорей и пустился вниз по Дону. Его преследовали быстроходные казачьи суда — чайки. Множество галер выбрасывались на мель, где оказывались в руках казаков. Мир-Серлет не вступал в бой за эти отставшие от флотилии корабли, но в десяти верстах от Азова казаки всё же навязали ему сражение. С остатками флота он укрылся в крепости и свёз в береговые склады корабельные запасы. Но в Азове учинили диверсию казаки, взорвали склады, разрушили крепостные стены.
Тем временем воевода Серебряный двинул свой полк к Астрахани, широко раскинув его по Дикому полю и выставляя сторожевые заставы по Волге. Не раз случались по дороге бои с отрядами крымчаков, желавшими прорваться к русским в тыл и выяснить реальные их силы.
Касим-паша, подступивший к Астрахани, всё ждал, когда же ему откроют, как было обещано перебежчиками, городские ворота. Напрасно ждал. Видно, среди астраханцев оказалось не слишком много тех, кто хотел прихода турок, горожане мужественно отражали приступы и совершали вылазки в стан врага под командой воеводы Карпова. Турецкому воинству пришлось окопаться, начать осаду.
Осада многолюдного укреплённого города не была занесена в подневный план великого похода, составленный Мехмет-пашой. Войско Касим-паши волновалось.
— Нам нельзя зимовать! — кричали янычары воеводе. — Помрём здесь все с голоду! Султан дал всякий запас на три года, а ты велел взять с собой только на сорок дней, как нам теперь прокормиться?
Отряды, посылаемые за оставленными припасами на Переволоку, никак не возвращались. Касим-паша был в недоумении, пока однажды воины, спасшиеся в битве на Переволоке, не принесли ему весть о разгроме, учинённом Мещёрским полком 15-тысячному корпусу и флоту.
Оставалась у Касим-паши надежда на Ногайскую Орду с её запасами продовольствия. Но она что-то запаздывала. В кочевой коннице, возмущённой тем, что нет ожидавшейся добычи, усилилось дезертирство.
И наконец настала ночь, когда полк князя Серебряного, достигший низовий Волги, ударил по неприятельскому стану и примкнул к защитникам Астрахани. А ведь это, как понимали османы, были ещё не «главные русские силы». Паника охватила войско Касим-паши, и воевода приказал отступать к Азову.
Огромное турецко-крымское воинство, на многие вёрсты сотрясая землю топотом конных полков, вздымая тучи пыли, застилающие небо, скрылось на западе. Лёгкая конница астраханцев и князя Серебряного преследовала неприятеля, побивая отстающие отряды. Но было бы ещё далеко до конца похода, если бы не случились события, причиной которых стал русский посланник у Больших Ногаев, а ныне, как мы помним, галерник-каторжник Семён Мальцев. Это он сумел повлиять на происходящее так, что не более четверти турок вернулось в Стамбул, а Касим-паша и Девлет-Гирей получили от султана приказ принять яд.
Памятливый Касим-паша извлёк Семёна Елизарьевича из корабельного чрева и поместил в своём обозе, который приближался к союзникам-ногайцам. Он решил на месте разобраться в заданных ему загадках. Чтоб не убежал, пленника приковали цепями к медленно волочившемуся орудию вблизи повозок со скарбом Касим-паши.
Бесчисленное воинство двигалось по Дикому полю сквозь клубы пыли. Даже взобравшись на высокой курган, невозможно было увидеть, где его начало, где его конец.
Вскоре на раба, прикованного к пушке, обратили внимание ногайские военачальники Саин-мирза и Теней-мирза. Они узнали дипломата и возгорелись было желанием его зарезать, испросив, разумеется, соизволения на то Девлет-Гирея как главнокомандующего. Но после разговора с Семёном Елизарьевичем «сообразили», что можно использовать его для компрометации своих врагов — других ногайских властителей Дин-Ахмета и Урус-мирзы. Они решили изобразить дело так, что именно они, верные крымскому хану ногаи, захватили московского посланника. А вот властители Больших Ногаев Дин-Ахмет и Урус-мирза направляют, дескать, посольство в Россию «для тайного сговора с царём». А если это не так, пусть они зарежут Мальцева. Так внушил мирзам Саину и Тенею Семён Елизарьевич. И эта мысль достигла Касим-паши. Он весьма обеспокоился «изменой» Больших Ногаев. Те же, в полном соответствии с договорённостью и с планами великого визиря, кочевали в это время вдоль Волги по направлению к Астрахани. «Кто эти конные орды, неотвратимо надвигавшиеся к Волге от самого Яика, друзья или враги?» — мучился сомнениями Касим-паша.
С лёгкой руки Семёна Елизарьевича ногайские княжата, желающие быть единственными представителями Ногаев при крымском хане и владеть всеми Ногаями сами, раздували подозрения Девлет-Гирея относительно Больших Ногаев. А тут ещё послы Больших Ногаев, прибывшие с поручением Дин-Ахмета и Урус-мирзы, вели длительные разговоры со странным русским, прикованным к пушке. Среди них было немало старых товарищей Мальцева, и они отвергли предложение зарезать дипломата. Турки и крымчаки утвердились в своих подозрениях о предательстве Больших Ногаев. Касим-паша и Девлет-Гирей были уверены, что те и в самом деле дожидаются огромного русского воинства, чтобы присоединиться к нему.
А Мальцев, знавший не только ногайский, но и турецкий и другие восточные языки, вёл постоянные разговоры с многочисленными участниками похода, постоянно толпившимися возле его пушки. Тут у него были большие возможности, и он ими искусно пользовался. Да, московское войско неисчислимо, оно на подходе, если приложить ухо к земле, можно услышать топот настигающей Касим-пашу русской конницы. Скоро все узнают, сколько у русского царя было тайных союзников; знаете, бывает часто: вчера враг, а сегодня союзник. Бывает и так, конечно, что вчера союзник, а завтра окажется, что враг. Так вслух рассуждал ежечасно ожидавший убиения подданный русского царя разведчик и дипломат Семён Мальцев, ежечасно усиливая брожение и панику среди османского воинства.
Как-то вечером к пушке Мальцева приковали ещё одного пленника — Инку, служку игумена Никольского монастыря. Ему ещё предстояли ужасы турецкого допроса. А Семён Елизарьевич научил его, что надо говорить. «Слышал-де он, Инка, у своего хозяина игумена Кирилла тайные речи, что сего часа идёт Астрахани в помощь князь Пётр Серебряный, а с ним на судах ратников 30 тысяч (в самые лучшие времена в Мещёрском полку служило не более 15 тысяч. — Авт.). А за ним идёт к Астрахани полем сам большой московский воевода князь Иван Дмитриевич Бельский, с ним храбрых воинов 100 тысяч, и Большие Ногаи с ним же под Астрахань будут. Станет российское воинство всех турецких и крымских людей истреблять без остатка!»
Ещё учил Мальцев Инку сказать, что «присылал кызылбашский шах (персидский шах Тахмаси, воевавший с Оттоманской Портой, — Авт.) к великому государю московскому послов, что турецкого султана люди через Астрахань дороги на государства ищут и им бы, владыкам московскому и кызылбашскому, вместе на турок наступать. А в помощь себе просил шах 100 пушек и 500 пищалей да просил прислать к нему посла Алексея Хозникова для договора». Что тут было правдой, что «домыслил» Семён Елизарьевич в рассуждении пользы для своего Отечества? Документы говорят о том, что того и другого было в нужной пропорции.
Спустя сутки Инка умер под жестокими пытками. Однако сказал всё, что велел ему говорить Мальцев. А командиры и рядовые воины окончательно впали в панику перед надвигающейся со всех сторон опасностью.
Семён же Елизарьевич продолжал воздействовать на ход событий, и весьма существенно. От людей из посольства Больших Ногаев он узнал, что Дин-Ахмет и Урус-мирза в грамотах к Касим-паше изъявили желание быть в союзе с Оттоманской Портой, но отнюдь не с Крымской Ордой. Ещё того пуще — в грамотах говорилось о старинной родовой вражде между Ногаями и крымчаками и превозносились победы Ногаев над Гиреями. Надобно ли такие грамоты передавать Касим-паше? — удивлённо говорил послам Мальцев, ведь ему, паше этому, приказано от султана «во всём быть в воле» Девлет-Гирея, потому что как раз хан-крымчак и есть глава всего этого похода. Вот так султан отдаёт своих союзников, Ногаев, во власть старых врагов, пояснял для непонимающих Семён Елизарьевич.
Мальцев говорил правду, выдавая хитроумные замыслы великого визиря, и как только ногайские послы убедились в этом, рухнули все сложные расчёты Мехмет-паши Соколлу. Османско-крымские войска не получили от Больших Ногаев ни военной помощи, ни продовольствия. Да ещё и послы Дин-Ахмета и Урус-мирзы потребовали от Касим-паши возмещения убытков, нанесённых на Волге их посольству в Москву, а также освобождения незаконно тогда же захваченного русского посланника Мальцева. Но это был вызов, на который турки не обратили внимания.
Да Семён Елизарьевич и не рассчитывал пока избавиться от своей пушки. Его миссия продолжалась, и он был вознаграждён уже тем, что видел, как развалился военно-политический союз, угрожающий Москве, наблюдал, как позорно отступала перед немногочисленными русскими силами османская армия.
Девлет-Гирей, видимо, решил погубить союзников, возжелавших быть его повелителями, и повёл отступающее войско по труднопроходимым и безводным, совершенно выгоревшим к осени кавказским предгорьям.
Уже на третий день турки побросали повозки, потому что лошади-тягачи дохли без воды и корма, а следом начался падеж и боевых коней. Касим-паша пытался спасти остатки своей армии.
А крымские военачальники между тем расковали Мальцева, пушку бросили в степи, а бывшему пленнику вместо неё дали коня и приняли в свои шатры. Крымский хан сам лично уверял московского посланника, что он, Девлет-Гирей, — друг и союзник московского царя. И, как бы подтверждая это, отряды крымчаков загоняли османов в глухие места, где те гибли от голода и жажды, а то и истребляли их в засадах или обезоруживали и продавали кочевникам в рабство. Ногаи тоже налетали на отступающих; добавляли туркам беды и спускавшиеся с гор черкесы. В шатре у Семёна Елизарьевича не переводились посетители: военачальники, местная знать. Все спешили уверить Москву в своей преданности. Как-то пожаловал и сын Девлет-Гирея, царевич Мухамед, которого отец отправил жить в кызыевы ногайские улусы.
«Как на Руси будешь, — просил он посланника, — скажи про меня царю и великому князю, чтоб меня и моих братьев не обошёл своим жалованием», — «Много вас, царевичей, у отца, — ответствовал Семён Елизарьевич, — вот и роздал вас по людям. Живёшь ты здесь, волочась, — ни сыт, ни голоден. Поедь к государю нашему — и государь тебя пожалует великим своим жалованием, так что не только твои братья, но и отец твой станет тебе завидовать!»
Как не постараться ввиду подобных перспектив доказать московскому царю свою готовность быть отныне его верным союзником! Доставалось воинству Касим-паши, не знали турки, как ноги унести из этих мест, где все оказались их врагами... Если бы не нашлось и среди крымчаков османских доброжелателей, снабжавших их провизией и водой, подвозивших на своих конях раненых и обессиленных, то потерявшее треть людей, всю артиллерию, обозы и коней воинство Касим-паши не добралось бы до Азова. В крепости этой они увидели сильные разрушения, произведённые казачьей диверсией, и вовсе пришли в отчаяние. «Турские люди меж собой говорили: однолично-де московские люди, пришед, Азов и Кафу возьмут!» — так записал об этом Мальцев.
Не дожидаясь, пока установится погода, турки бросились на корабли Мир-Серлета, плохо подготовленные к плаванию. Вблизи береговых скал на османский флот обрушился шторм, погубивший значительную его часть.
Поход на Астрахань, который должен был, по плану великого визиря, устрашить весь остальной мир и вынудить его склониться перед Османской империей, окончился поражением, какого давно не знала Блистательная Порта. «Более мы на Русь не пойдём! — заявили султану семьсот спасшихся янычар. — Лучше всех нас казнить на родине, чем посылать в такой поход!»
На сто лет хватило Оттоманской Порте этого урока, преподанного ей Москвой не без участия, как мы видели, Семёна Елизарьевича Мальцева. Век целый не поднимала она оружия на своего северного соседа. Но меняются времена, обстоятельства, соотношение сил, забываются уроки. История знает ещё не одну русско-турецкую войну. И во все времена, особенно когда на страну зарится неприятель, сколь необходимы ей умные патриоты, такие, как герой этого рассказа.
Андрей Богданов
«ОКО ВСЕЙ ВЕЛИКОЙ РОССИИ»
В лучшем случае он удостаивался такой аттестации: «Идеалист, вознёсшийся над действительностью на крыльях мечты». Да, «несть пророка в своём отечестве», и историкам последних десятилетий потребовалось немало труда, чтобы очистить дела «канцлера допетровской поры» князя Василия Васильевича Голицына от нагромождений лжи. На самом деле это был выдающийся организатор и управленец, как сказали бы мы сегодня. Сферой применения его удивительного таланта стала внешняя политика России. Именно ей посвятил себя князь. Множество разрозненных факторов, определяющих эффективность внешней политики, он стремился объединить в единую систему, единый механизм, работающий на благо державы. И преуспел в этом немало.
...Князь Василий родился в 1643 году, когда страна возрождала свои силы после Великого разорения при Иване Грозном и Смутного времени. Его семья занимала видное, хотя и не первое место в государстве. Голицыны вели свой род от великого князя литовского Гедиминаса через знаменитого московского боярина и воеводу Михаила Патрикеева (от Патрикеевых пошли также Хованские и другие знатные фамилии). По выслуге лет ему почти наверняка было обеспечено место в высшем государственном совете — Боярской думе, он с детства готовился к ответственной деятельности, равно военной, административной и дипломатической.
Князь Василий читал и свободно говорил на латинском, греческом, польском и немецком языках. Латынь открывала Голицыну доступ к современной научной литературе: это был язык общеевропейской культуры и, что не менее важно, международных отношений; греческий передавал в распоряжение князя богатейшее наследие античности, служил ключом к литературе Востока, к богословию, философии, астрономии, медицине; польский и немецкий были языками важнейших политических партнёров России на Западе — Речи Посполитой и Священной Римской империи германской нации. В то же время польская книжность служила культурным мостом между Западной и Восточной Европой, а на немецком князь мог знакомиться с современными политическими, военными и техническими сочинениями.
Внутренняя культура князя Василия помогала ему вести переговоры так, что представители разных народов видели в нём родственного по духу человека; с французами он был французом, с немцами — немцем, с послом Нидерландов — голландцем и т. д.
Карьера его не была ни быстрой, ни лёгкой. Начав службу в пятнадцатилетием возрасте, он восемнадцать лет (1658—1676 гг.) занимал низшее в роду Голицыных положение царского стольника. Он прислуживал за государевым столом, сопровождал царя в поездках, участвовал в придворных церемониях и выполнял другие незначительные поручения. Менялись правительства, «в верхах» шла тихая, но свирепая борьба за власть, а князь Василий оставался в тени.
Жизнь его круто изменилась с приходом к власти молодого царя Фёдора Алексеевича (1676 г.). Василий Васильевич немедленно получил чин боярина, вошёл в царскую Думу, возглавил Пушкарский приказ и вторую южную армию, прикрывавшую от османского нашествия Киев и Правобережье Украины. Разумная и последовательная политика Голицына позволила России, брошенной союзниками, с успехом выйти из войны один на один с Османской империей.
НА ПУТИ К ЗОЛОТОМУ ВЕКУ
В 1678 году Василий Васильевич возглавил Владимирский судный приказ и принял активное участие во внутренних преобразованиях. Правый суд, справедливое налогообложение и полностью регулярная армия — вот основные направления деятельности Голицына, поддерживаемой и одобряемой царём Фёдором, при котором сравнительно молодой и не самый знатный политический деятель занимает первое место в боярском списке (важнейшем документе Государева двора).
Сведения о реформаторских замыслах Василия Васильевича, изложенные в книге, изданной под именем французского эмиссара де ла Невилля[22], были весьма вольно интерпретированы историками, приписавшими князю намерение... освободить крестьян от крепостной зависимости! В действительности в приведённой там беседе с князем речь шла о том, что мобилизованные в армию необученные даточные люди представляют собой бесполезную в военном отношении массу, как и полки дворянского ополчения. По мысли Голицына, было бы значительно лучше, если бы крестьяне продолжали мирно обрабатывать землю, внося умеренную подать и укрепляя государственную казну, на которую можно содержать профессиональную армию. Дворяне же, вместо того чтобы прозябать в своих поместьях и являться на службу совершенно неспособными к войне, должны постоянно нести воинскую повинность в регулярных частях, получая дополнительное денежное жалованье. «Намерением Голицына, — заключает автор, — было поставить Московию на одну ступень с другими государствами. Он собрал точные сведения о состоянии европейских государств и их управлении».
Эти планы не остались, вопреки мнению В. О. Ключевского, в мечтах князя, но последовательно проводились им и другими государственными деятелями в жизнь. Первым шагом реформ стало валовое описание всех земель Российского государства, и не только земель, но и дворов. Эта огромная работа была выполнена в кратчайший срок — за 1678—1679 годы. Переписные книги давали возможность привести раскладку налогов в соответствие с количеством тяглого населения.
Следующим шагом стала налоговая реформа. Указом от 5 сентября 1679 года вместо множества разнообразных поборов вводился единый налог — стрелецкие деньги, — который отныне должен был собираться не по сошному (поземельному) окладу, а с количества дворов. Целью реформы указ объявлял облегчение положения налогоплательщиков. В результате оклад в целом был понижен, а старые недоимки правительство простило должникам.
За налоговой последовала военно-окружная реформа. С середины XVII века на наиболее опасных границах появилась сеть военных округов (разрядов), управлявшихся единым воеводой с товарищами. Под командой воеводы находилось несколько полков постоянной службы — рейтарских, драгунских, солдатских и стрелецких, которые всё более заменяли собой полки дворянского ополчения. Уже в 60-х годах XVII века русское правительство стремилось сократить это малополезное ополчение, записывая дворян в рейтары и солдаты.
Реформа 1680 года стала важным шагом к новой организации дворянской службы и соответственно к избавлению от даточного войска. К пограничным разрядам были добавлены Московский, Владимирский, Тамбовский и Рязанский, военные силы которых должны были не собираться в сотни и полки дворянского ополчения, а служить для комплектования регулярных войск пограничных округов. Отныне и в центральных районах страны дворяне должны были служить самолично, а их даточные люди направлялись на постоянную службу в другие регулярные части. Результатом целенаправленной политики правительства стало сокращение дворянского ополчения в 1651 — 1680 годах с 37,5 приблизительно до 16 тысяч. В то же время число рейтар возросло с 1,5 до 30,5 тысяч. Военно-окружная и налоговая реформы позволили без казённого дефицита содержать около 55 тысяч стрельцов и 61 тысячу солдат (не считая драгун, гусар, пушкарей и солдат гарнизонной службы). На новый строй было переведено уже 5/4 русской армии, причём «регуляторство» охватило и часть казацких полков.
Завершению военной реформы мешало сохранение старой организации службы сравнительно небольшой по численности, но влиятельнейшей корпорации — Государева двора. Приступить к этой твердыне было чрезвычайно сложно, и Голицын сделал это со свойственной ему основательностью. 24 ноября 1681 г. царским указом боярину князю В. В. Голицыну «с товарищи» было поручено «ведать ратныя дела для лучшаго своих государевых ратей устроения и управления».
В комиссию Голицына вошли знатоки военного дела разных рангов. От имени царя им было сказано, что в прошедших войнах неприятели показали различные организационные и тактические новшества, которые требуют тщательного изучения для совершенствования русского военного устроения. Исходя из своего военного опыта членам комиссии предлагалось «прежде бывшие военного устроение, которое показалося в боях не прибыльно, переменить на лучшее; в которые и прежняго устроения дела на боях с неприятели имеются пристойны, и тем быти без применения». Вывод комиссии в пользу новой организации был неизбежен. В результате совещания члены комиссии предложили повсеместно заменить сотенную организацию дворянского ополчения более жёсткой ротной, со стабильным числом рот в полках (по шесть рот). Тогда встал вопрос о соотношении новых чинов с иерархией Государева двора, и царь повелел комиссии обсудить вместе с боярами, кому давать новые должности в регулярной армии. Выборные так и сделали, бестрепетно расписав представителей знатнейших родов по новым чинам, а чтобы служба в полках нового строя не считалась зазорной, порешили, что и представители тех родов, где «ныне молодёжи не сыскано», также должны будут начинать службу в поручиках и ротмистрах.
Новой системе противоречил старый обычай местничества; ведь в регулярном полку молодой представитель знатнейшего рода мог попасть под команду менее знатного военачальника. По местническим правилам это означало «поруху чести» одного рода и возвышение другого, представители которого могли, ссылаясь на прецедент, впредь требовать более высокой должности. Неизбежность отмены местничества стала очевидной. В соборном постановлении 1682 года о его отмене говорилось, что местничество разрушительно в дипломатических и военных делах, что оно порождает противную христианскому духу вражду благородных родов. Постановление отмечало, что ограничение местничества было начато при царе Михаиле Фёдоровиче и продолжено при Алексее Михай<