КОНЕЦ «НАРОДНОЙ РАСПРАВЫ» 15 глава

Следов реализации верноподданнического предложения Александровской в архивах не обнаружено, чем-то оно политический сыск не устроило, политический сыск и не собирался спешить с поимкой Нечаева. Но попутчица продолжала доносить, особенно зло писала она о Е. X. Томиловой, видимо, надежда на хоть незначительное облегчение участи с помощью мелких услуг властям не покидала ее. А следствие шло своим чередом, Александровскую причислили к третьей группе сообщников Нечаева и предали суду Особого присутствия С.-Петербургской судебной палаты по обвинению «в причастности к заговору с целью ниспровержения существующего порядка управления в России». За «злоумышленное распространение преступных сочинений» Александровскую приговорили к лишению «всех прав состояния и ссылке в Сибирь на поселение в места не столь отдаленные». За две недели до вынесения судом приговора в тюремном ведомстве и жандармерии разразился неслыханный скандал — вдруг обнаружилось, что после полуторагодично-

го одиночного заключения Александровская оказалась беременной. Такого еще в тюремной практике с государственными преступниками не случалось.

Губернское жандармское управление провело тщательнейшее служебное расследование и 14 августа 1871 года направило в III отделение отчет о досадном происшествии с приложением плана расположения камер Срочной тюрьмы Выборгской части²⁷. Из отчета следовало, что, благодаря «неисправности окошек», выходивших во внутренний коридор, и задвижек, запиравших двери в камеры, попутчица легко проникала в соседнее помещение к нечаевцу Г. А. Свечину. Александровекую перевели в Литовский замок²⁸. 17 марта 1872 года ей объявили окончательный приговор, подтверждавший вынесенный судом, и 4 апреля 1872 года отправили в Тюменский приказ, а оттуда на поселение в Ачинский округ Енисейской губернии. Доносы Александровская писала и по дороге в Сибирь²⁹. В ссылке она занималась «повивальным искусством»³⁰, в 1873 году вышла замуж. На рапорте начальника енисейского Губернского жандармского управления об этом значительном событии глава Третьей (секретной) экспедиции III отделения К. Ф. Филиппеус оставил нам следующую маргиналию: «Замечательная женщина; старая рожа, а всегда находит себе мужика»³¹. Последний раз «замечательная женщина» промелькнула в документах III отделения в 1880 году³².

Сколько же бездельников, любителей поразвлечься вступало в ряды народных заступников! Многие из них даже не умели играть роли занятых серьезным делом. Как не вспомнить В. В. Розанова, говорившего, что революция имеет два измерения — длину и ширину при отсутствии глубины; она ей не нужна и даже вредна. Мыслящие, созидатели, они не способны сокрушать, для этого пригодны недоучки.

 

КОНЕЦ «НАРОДНОЙ РАСПРАВЫ»

 

Из нечаевцев первым арестовали П. Г. Успенского. В Московском жандармском управлении он числился в списке наиболее подозрительных лиц. Сыщики обнаружили, что через книжный магазин А. А. Черкесова осуществлялась рассылка листовок противоправительственного содержания. 26 ноября на квартире Успенских произвели обыск, никак не связанный с убийством в Петровско-Разумовском. Приведу извлечение из донесения, отправленного 27 ноября генералом И. Л. Слезкиным в III отделение:

«В дополнение телеграммы на имя Шефа Жандармов, Вашему Превосходительству имею честь донести, что строгий и тщательный обыск в квартире бывшего студента С.-Петербургского Университета Петра Гаврилова Успенского, заведующего книжным магазином Черкесова, был произведен по обстоятельствам представлявшим возможность к сему только вчерашнего числа.

За студентом Успенским, о коем было донесено мною 3 отделению Собственной Его Императорского Величества Канцелярии 11 июня сего года, имелось со стороны Жандармского управления особое наблюдение и хотя были получены данные для производства у него обыска, но обыск этот признавался по некоторым соображениям преждевременным.

В квартире студента Петра Успенского найдено:

1. В диване: тетрадь синей почтовой бумаги в восьмую долю листа, на каждом листе оттиснуто в виде печати: «Комитет Народной расправы 19-го февраля 1870 гола», а в середине этих слов изображен топор.

2. В другом диване: заграничный паспорт, выданный из иностранного Отделения Канцелярии Московского Генерал-губернатора 3 марта сего года за № 168 на имя мещанина Николая Николаева и книжка на иностранном языке с черным мужским галстуком, одинаковой меры с лежавшим на столе галстуком Успенского, который хотя и объяснил, что диван этот куплен им в Апреле или в Мае сего года на Сухаревском рынке, но на заграничном паспорте Николаева значится надпись явки его за границей 10 Августа сего года,

3. В мягком кресле: а) в восьмую долю листа печатная тетрадь под заглавием «Издание общества Народной расправы 1869 года № I, Москва», б) на почтовой синей бумаге с такими же печатями, как выше сказано, рукописи: в 12 пунктах, в двух экземплярах озаглавленная «Изложение общих правил сети для Отделений», другая рукопись в 10 пунктах, в трех экземплярах, озаглавленная — «Обшие Правила Организации», внизу подпись: «Великорусский Отдел Москвы». На одной из этих рукописей под № 1 записаны разные фамилии, против которых сделаны пометы с наименованием городов и местностей»¹.

В тот же день обыск произвели и у квартирантов Успенских — «купеческого сына» В. П. Скипского и «калужской мещанки, девицы» Е. И. Беляевой, но, как показалось жандармам, ничего существенного не нашли. Успенского и Скипского арестовали, у Беляевой и Успенской, «находящейся в последней стадии беременности», взяли подписки о

 

невыезде. 28 ноября Слезкин отправил в III отделение очередное донесение, в котором писал, что владелец книжного магазина и библиотеки «Коллежский Секретарь Александр Александрович Черкесов направления либерального и в политической благонадежности сомнителен»². Учитывая репутацию Черкесова, Слезкин распорядился одновременно с квартирой Успенских обыскать помещение книжного магазина и библиотеки, в которых было обнаружено:

«1. 14 экземпляров революционного воззвания с оттиснутыми словами сбоку, в виде бланка: «Русский Отдел Всемирного революционного союза», в оглавлении написано: «От сплотившихся к разрозненным».

2. Множество писем, запечатанных в двух свертках, разная переписка, в числе которой некоторые бумаги имеют характер революционный.

3. Несколько номеров журналов, издаваемых: в Лондоне — «Правда», в Лейпциге — «Будущность». Объявление Лондонских книгопродавцев — «Трюбнера и Компании» (приложения к «Колоколу»).

4. Разные книги и листы журналов и газет.

5. Обращения студентов к обществу и стихотворения Н. Огарева, озаглавленные «К студентам».

6. Прошение от имени студентов Московского Университета со вложением в середине листа воззвания к студентам — «Братья студенты!». Такое же воззвание, писанное рукою Скипского. Проект устройства студенческой кассы, в двух экземплярах»³.

Жандармы не сразу поняли, что в их руках оказался архив тайного революционного сообщества «Народная расправа»⁴. При первом обыске они нашли далеко не все хранившееся у Успенского, а Нечаев прятал у него практически весь архив «Народной расправы».

Успенский на первых допросах ни в чем не признавался, и его арест некоторое время никак не связывали с убийством Иванова. Слезкин высказал предположение, что его жандармы наткнулись на руководителя кружка, распространявшего воззвание «От сплотившихся к разрозненным». Таких кружков в Москве было несколько, за этим ничего особенного не числилось. «В читальне и библиотеке бывали преимущественно студенты, — писал Слезкин 28 ноября в III отделение, — молодые люди и женщины, вовлеченные в нигилизм; Успенский и Скопский оказывали им особое расположение, старались увеличить число приходящих к ним студентов и молодых людей единственно с тою целью, чтобы расширить круг своего общения»⁵.

Лишь 7 декабря жандармы установили связь между убийством Иванова и «Народной расправой». «Убийство, — писал Слезкин, — судя по следам крови, совершено в некотором расстоянии от того места, где найден труп, близ места совершения преступления найдены хорошая шапка и башлык, не принадлежавший покойному. Общий голос, — что убийство совершено студентами Академии за то, что будто он в чем-то проговорился. Отсутствие признаков ограбления и совпадение убийства со временем арестов придают этому слуху некоторую вероятность; для нас же чрезвычайно важно то обстоятельство, что Иванова в последний раз видели с Кузнецовым и Лау, фамилии которых здесь значатся в известном списке»⁶.

Слезкин писал о списке членов «Народной расправы», найденном при обыске 26 ноября. Стареющий жандармский генерал почувствовал, что на него свалилась нежданная удача — раскрытие конспиративного сообщества крупного масштаба с листовками и убийствами. Опасаясь нежелательных поступков столичных коллег, имевших обыкновение отбирать у провинциалов дела, сулившие внеочередные чины и ордена, Слезкин с особым рвением принялся за расследование. «Пока мы еще занимаемся рассмотрением бумаг, взятых при обыске, — рапортовал Слезкин 7 декабря, — без чего при настоящем положении дел нет никакой возможности производить дознание и допросы, нельзя этих бумаг и в Петербург отправлять, так как действующие лица оказываются здесь»⁷.

Ранее других московские жандармы поймали одного из первых членов «Народной расправы» Н. С. Долгова. Он почти месяц упирался, изворачивался, наконец 23 декабря дал подробные откровенные показания. Благодаря ему в руках полиции оказались князь В. А. Черкезов, Н. Н. Римский-Корсаков, В. К. Ланге, Г. А. Свечин, В.К.Попов, К.П.Лебедев и Е. И. Беляева⁸.

Получив из Москвы телеграмму о первых результатах обыска у Успенских⁹, III отделение тут же включилось в расследование. 30 ноября обыскали петербургский книжный магазин А. А. Черкесова. Владельца магазина отправили в Екатерининскую куртину Петропавловской крепости¹⁰. Не понимая, «за кем Черкесова следует числить арестованным»¹¹, комендант крепости три дня не объявлял ему, за что тот сидит. После нескольких допросов и резких протестов 15 февраля 1870 года его выпустили на свободу, взяв подписку о невыезде и обязательной явке к следователю¹². За укрывательство Нечаева 5 декабря 1869 года был арестован

 

В. И. Ковалевский. Узнав от него, что А. К. Кузнецов 23 ноября приехал в Петербург, III отделение запросило столичное градоначальство о его местонахождении и вскоре получило телеграмму:

«Колышкин — Филиппеусу. Телеграмма № 100. 2 Декабря 1869 г. отправлена 9.33 ч., получена 9.36 ч. пополудни. А. Кузнецов живет Невский 75 кв. 21»¹³. Кузнецова арестовали 7 декабря, до этого за ним пытались следить, но он ни с кем не встречался и почти не выходил из дома¹⁴. В Москве срочно произвели обыск в квартире Кузнецова и его хозяйки¹⁵. Первым из арестованных Слезкин отправил в Петербург Скипского¹⁶«Все, чего я ищу. — заявил Скипский. — это приобрести деньги своим личным трудом для окончания курса в Московском Императорском Университете»¹⁷, далее он рассказал все, что знал. Протокол его допроса предъявили М.О.Антоновой (Волховской), сидевшей с весны 1869 года и давшей еще тогда откровенные показания. Антонова подтвердила все рассказанное Скипским¹⁸, и в благодарность полицейские власти выпустили ее на свободу. После допросов Скипского в III отделении еще раз рассмотрели документы, обнаруженные при обысках у Успенских, и на их основании составили список из 62 человек, подлежащих срочному аресту¹⁹. М. Ф. Негрескула арестовали 5 декабря 1869 года²⁰. В крепости у него развилась скоротечная чахотка, 10 мая распоряжением министра юстиции его освободили по болезни под домашний арест²¹. 12 февраля 1871 гола М. Ф. Негрескул скончался у себя дома. 9 декабря 1869 года произвели обыск у Колачевского²², в тот же день арестовали братьев Лихутиных. Первым заболел старший брат Иван. У него обнаружили «раздражение мозга» и «устранили от всякого рода умственных занятий»²³. Министр юстиции потребовал от коменданта крепости дать арестанту «надлежащие медицинские пособия»²⁴. Иван поправился, а младший брат, Владимир, скончался в крепости 3 марта 1871 года от «скоротечной чахотки»²⁵. 29 декабря арестовали В. И. Лунина и отправили в Полицейский дом Адмиралтейской части»²⁶.

Дольше других не удавалось поймать Н. Н. Николаева. Он жил в Москве по чужому паспорту²⁷, 15 февраля его арестовали и посадили в секретную камеру Московского тюремного замка²⁸. Зная об особой роли Николаева при Нечаеве, охрану камеры, где он содержался, организовали с особой тщательностью.

Аресты производились не только по спискам, составленным на основании документов архива «Народной расправы»

 

и показаний ее участников. К Слезкину шел поток анонимок²⁹. Весной 1870 года распространился слух, будто Нечаев скрывается в Иванове, и его бросились искать в родительском доме³⁰. Московские жандармы не отставали от столичных, к 1 января 1870 года почти всех участников «Народной расправы» удалось арестовать. 11 января по распоряжению Слезкина прапорщик Соколов произвел в библиотеке Черкесова новый обыск, но почти ничего не нашел. В первых числах февраля Успенский дал откровенные показания. В связи с этим в Москву прибыл судебный следователь при С.-Петербургском окружном суде для производства следствий по особо важным делам П. К. Гераков. Во главе группы полицейских чиновников он явился 10 февраля в книжный магазин Черкесова и по указанию привезенного туда Успенского, в присутствии понятых изъял из потайных мест:

«1. Письмо на полулисте почтовой бумаги, начинающееся словами: "Любезный друг, я уже послал Вам некоторые предостережения <...>". Письмо это без означения времени и писано, по объяснению Успенского, Михаилом Негрескулом.

2. Описание на четвертушке простой бумаги мест города Москвы, где, по объяснению Успенского, собирается преступная часть общества; бумага эта писана, по словам его, Прыжовым; <...>»³¹. Далее следователь извлек конверт с мандатом, привезенным Нечаевым из Женевы, ключ к шифру (не «Катехизиса»), печатку овальную медную с изображением «секиры и надписью кругом: Комитет народной расправы 19 февраля 1870 года»³². Жандармы обнаружили печать несуществующего Комитета, и оказалась она в их руках за девять дней до провозглашенной Нечаевым даты всенародного бунта. Не очень-то крупный улов от обыска получил следователь Гераков, но нам это чрезвычайно важно: если печать Комитета хранилась у Успенского, то он наверняка знал, что Комитет состоял из одного Нечаева. Следовательно, Успенский, являясь доверенным лицом руководителя «Народной расправы», был посвящен во все мерзости, творимые Нечаевым, и ловко ему подыгрывал. Наверное, все это не представляло тайны и для А. И. Успенской. Успенские были ближе других к Нечаеву. А. И. Успенская не утратила верности вождю «Народной расправы» даже после «Процесса нечаевцев», что подтверждается на каждой странице ее уникальных воспоминаний³³.

И. Г, Прыжова арестовали 3 декабря 1869 года, он находился в таком состоянии, что жандармы отправили его в тюремный лазарет. При обыске у Прыжова ничего найдено не

 

было. Узнав об аресте Успенского, он успел хорошо подготовиться к визиту жандармов³⁴. Но Слезкин, осведомленный о дружбе Прыжова с Успенским, о его близости к Ишутинскому кружку и кружку Волховского, счел возможным произвести этот арест.

Среди нечаевцев Прыжов — фигура весьма странная, резко выделяющаяся возрастом, — он был вдвое старше других участников "Народной расправы", ему шел сорок четвертый год. Когда после лихорадки он пришел в себя, то, в отличие от многих нечаевцев, сразу или почти сразу давших откровенные показания, Прыжов от всего отказывался и лишь постепенно, под давлением предъявляемых доказательств, делал одно признание за другим. 27 декабря 1869 года московские жандармы сообщали в Петербург: «Коллежский секретарь Прыжов, оправившись от болезни, заявил желание быть вызванным к допросу, что немедленно и было исполнено. Несмотря, однако ж, на то, что это было собственное желание его, Прыжов очень долго уклонялся от надлежащего объяснения и только тогда начал рассказ об убийстве Иванова, когда поставлен был к тому в необходимость последовательно и систематически веденным опросом его. Он сознался наконец в участии в преступлении, хотя рассказ его под влиянием видимого внутреннего влияния и не имеет определенной последовательности»³⁵.

Откровенные показания дали А. И. Успенская, Ф. Ф. Рипман, А. К. Кузнецов, Н. Н. Николаев. Очень упорствовал П. В. Прокопенко, он все отрицал, ругал Нечаева³⁶ и благодаря этому избежал не только наказания, но и суда. Оказавшись на свободе, он сразу же постарался скрыться от полиции. Всего в Москве, Петербурге и других городах полиция арестовала около двухсот человек, в разной степени причастных к нечаевской истории. Не следует забывать, что первые задержания власти произвели в конце марта 1869 года в связи со студенческими волнениями в Петербурге. Правительство не знало, что делать с арестованными, в чем их обвинять, какой процесс организовать, не удавалось установить взаимосвязь между деяниями преступников. У правительства отсутствовал опыт. Заключенные протестовали, но их голоса, раздававшиеся за толстыми стенами Петропавловской крепости, не были услышаны³⁷. Когда же появилась новая группа заключенных, Министерство юстиции решило не устраивать отдельно процессы о студенческих волнениях и «Народной расправе», а объединить их в одно крупное дело — дело нечаевцев. Правительство понимало, что объединение это искусственное, но почему-то пошло на него.

 

В первых числах января 1870 года император Александр II назначил сенатора Я. Я. Чемадурова и прокурора А. А. Стадольского для производства расследования «по делу об обнаруженных в разных местах империи признаках злоумышления, направленного против установленного порядка правления». Материалы дознания, собранные в подразделениях Корпуса жандармов и III отделения, перешли к Чемадурову, в его ведение поступили все арестованные. Те из них, кто находился в других городах империи, были отправлены в Петербург. Нелегкий труд въедливого, добросовестного сенатора по расследованию нечаевской истории продолжался более года. По утверждению Кузнецова, в кружках состояло 400 человек, арестовали — 310³⁸. Цифры эти существенно завышены. Допрошено было всего около двухсот человек, после кропотливого анализа материалов следствия Чемадуров отобрал 152 человека, которым были предъявлены обвинения разной степени тяжести. Их показания, протоколы обысков, допросов свидетелей и прочие материалы составили десять томов. Неполный реестр вещественных доказательств записан на восемнадцати листах³⁹. При подготовке судебного процесса из общего числа находившихся под следствием было отобрано 87 обвиняемых. В зависимости от тяжести преступления всех их разбили на двенадцать разрядов (групп).

Ознакомившись с материалами следствия, представленными сенатором Чемадуровым в Министерство юстиции, высшие царские администраторы поняли, что судебные заседания могут быть открытыми, а процесс проходить с участием сословных представителей. Правительство решило впервые в России показать обществу открытый политический процесс. Представился удобнейший случай, когда обвиняемые — участники преступного сообщества и примыкавшие к ним лица — выглядели крайне неприглядно и не могли вызвать сочувствия даже у наиболее радикально настроенной части русского общества. Правительство пожелало «Процесс нечаевцев» превратить в образцовую пропагандистскую кампанию, направленную против революционеров.

Судебная реформа 1864 года опередила самодержавный способ управления империей. Реформа и монархия никак не соответствовали друг другу. Высочайшим указом от 24 ноября 1864 года Александр II ввел в действие Уставы уголовного и гражданского судопроизводства, в основе которых заложены отделение судебной власти от административной и обвинительной, независимость судей и невозможность их смещения, состязательный порядок судопроизводства, суд

присяжных и институт присяжных, публичность и гласность процесса.

Примирить монархию с независимым судопроизводством чрезвычайно просто — достаточно оставить лазейки, позволяющие обходить прогрессивные законодательные установления. Так с помощью Особого совещания при Министерстве внутренних дел оправданных судом можно было сослать в любое место империи сроком до пяти лет с продлением, в случае необходимости, этого срока сколько угодно раз. Кроме Особою совещания у царя имелись закрытые военные и статские судебные учреждения, где ни о каких присяжных заседателях и гласности судопроизводства не могло быть и речи, а судьи назначались с согласия монарха.

Подготовка «Процесса нечаевцев» длилась около полутора лет, 26 апреля 1871 года в закрытом заседании Гражданского кассационного департамента Правительствующего сената собрались главный начальник III отделения граф П.А.Шувалов и крупнейшие сенаторы-юристы. Присутствовавшие рассмотрели дела арестованных нечаевцев и обсудили порядок их прохождения в суде, а также состав Особого присутствия С.-Петербургской судебной палаты, присяжных заседателей и защитников обвиняемых. Собравшиеся, понимая выгодность для правительства гласного суда над нечаевцами, сочли все же необходимым тщательно к нему подготовиться. Один из наиболее любопытных документов появился незадолго до начала судебных заседаний. Приведу фрагмент записи конфиденциального совещания, состоявшегося 19 июня 1871 года:

«При личных переговорах Министра Юстиции с Товарищем Шефа Жандармов, первый, признавая неудобным ввести какую-либо цензуру при напечатании в газетах прений по предстоящему судебному разбирательству дела Нечаева, полагал, что самое откровенное и полное изложение в печати фактов этого дела должно будет нанести самый большой удар партии сочувствующих обвиненным. Граф Пален опасается только, что в изложении прений некоторые газеты могут позволить себе умолчать именно о таких фактах, которые преимущественно способны возбудить общественное мнение против лиц, подвергающихся суду, и ввиду этого находит необходимым, чтобы стенографические отчеты судебных заседаний, которые будут печатаемы в "Правительственном Вестнике", служили мерилом точности и руководством для других газет.

К достижению этого представляется два средства: во-первых, допустить к присутствию на суде только стенографов

"Правительственного Вестника", и больше никаких, пользуясь тем, что закон не обязывает допускать всех стенографистов, которые пожелали бы присутствовать; или же, во-вторых, обязать редакции газет печатать отчеты заседаний Судебной Палаты лишь после появления отчетов в "Правительственном Вестнике".

Первое средство менее удобно второго по той причине, что недопущением частных стенографов могли бы воспользоваться люди недоброжелательные и распространить молву, будто бы официальный отчет "Правительственного Вестника" не полон и подвергся цензуре или изменениям.

На основании сих соображений испрашивается Высочайшее разрешение применить второе средство, то есть заблаговременно обязать редакторов всех газет не печатать отчетов о судебном разбирательстве по делу Нечаева прежде, чем отчеты эти будут напечатаны в "Правительственном Вестнике". Министр Внутренних Дел совершенно разделяет мнение Министра Юстиции и Товарища Шефа Жандармов о пользе этой меры»⁴⁰.

На первой странице цитируемого документа начальственной рукой графа Шувалова начертано: «Имея в виду соглашение трех лиц, поименованных в докладе, ВЫСОЧАЙШЕ поведено исполнить согласно соображения». Записка получила одобрение монарха, но это еще не все. Министр юстиции граф К. И. Пален по просьбе главноуправляющего III отделением графа П. А. Шувалова отправил на «Процесс нечаевцев» «особого чиновника Казем-Бека для совместного с редактором "Правительственного Вестника" предварительного рассмотрения присылаемых для печатания стенографических отчетов»⁴¹. Таким образом, расшифрованные записи стенографов «Правительственного вестника» ложились на стол «особого чиновника» Министерства юстиции, он их правил, и лишь после этой операции материалы процесса отправлялись в набор. Кое-что из трудов А. А. Казем-Бека, державшихся в строжайшей тайне, иногда замечалось. Например, защитник Успенского князь А. И. Урусов заявил на одном из судебных заседаний: «Между тем "Правительственный Вестник" не только не напечатал всего, что говорил в Суде Успенский и что занесено стенографами, но даже остальное его показание представил в искаженном виде; апотому он, Урусов, имея в виду, что неточное изложение в газетах обстоятельств дела может вредить Успенскому в общественном мнении, просил о составлении протокола Судебного заседания на основании 839 статьи Устава Уголовного судопроизводства»⁴².

 

Ничего не сообщалось в газетах о том, что касалось недоносительства⁴³, были закрытые судебные заседания, например, на одном из них зачитывался первый номер «Народной расправы». «Эта прокламация ("Народная расправа". — Ф. Л.) была прочитана при закрытых дверях, — писал К. К. Арсеньев, — и не вошла в состав стенографического отчета; но общий характер ее достаточно известен из показаний подсудимых, из речей обвинителя и защитников. Скажем только, что она проповедует, в самой резкой и вместе с тем пошлой форме, разрушение и убийство, не указывая даже начал, во имя которых должно быть пролито столько крови. Она может увлечь политических кондоттьери (кондотьер — предводитель наемников. — Ф. Л.), рассчитывающих воспользоваться всеобщим смятением для устройства своих личных дел, или грубых фанатиков, одинаково чуждых гуманности и науки; кто не ослеплен невежеством или корыстным интересом, тот отвернется от нее с презрением и негодованием»⁴⁴.

Процесс начался 1 июля 1871 года и продолжался с перерывами почти три месяца, стенографический отчет печатался в «Правительственном вестнике» за 1871 год (№ 155— 206) и, по подсчету историка В. Я. Богучарского, составляет объем более 500 печатных листов⁴⁵. Подсудимых защищали упомянутый выше А. И. Урусов, присяжные поверенные Д. В. Спасович, К. К. Арсеньев, Н. М. Соколовский, А.Н.Турчанинов, К. Ф. Хартулари и Н. Ф. Депп, им помогали А. А. Ольхин и Е. И. Утин.

Монарх желал образцового суда над нечаевцами и всю тяжесть ответственности за его безупречное проведение возложил на товарища министра юстиции, управляющего министерством О. В. Эссена. Обремененный высочайшим поручением, Эссен не пропустил ни одного судебного заседания, регулярно отправлял Александру II доклады о положении дел на процессе⁴⁶. Среди публики в зале заседаний постоянно присутствовали товарищ шефа жандармов граф Н. В. Левашев, чиновники III отделения, в их числе К. Ф. Филиппеус, министры, многие правоведы, генералы, писатели Н. С. Лесков и Ф. И. Тютчев, большинство публики состояло из студентов, среди них крутились агенты политической полиции.

Инцидентов в зале заседаний и вне его во время слушания дела нечаевцев практически не было. Вся леворадикальная часть петербургского общества была подавлена случившимся, никаких манифестаций не предпринималось, иногда в публике поднимался шум, но это была реакция на выступ-

ления адвокатов или резкие действия председательствующего на процессе сенатора А. С.Любимова. Подсудимые и защита обвиняли его в чрезмерно жестком ведении процесса, власти придерживались обратной точки зрения. «Много толков, — писал известный своей объективностью литератор А. В. Никитенко, — по поводу изъявленного высочайшею властью неудовольствия на суды за то, во-первых, что председатель вел себя слишком гуманно и любовно с подсудимыми по Нечаевской истории и что он не останавливал адвокатов там, где они слишком распространялись в общих понятиях о сущности и различии заговора и тайных обществ; во-вторых, за то, что суд оправдывает некоторых, а не всех приговаривает к каре»⁴⁷. Чуть позже, размышляя о приговорах, Никитенко заметил: «Административные порядки: молодая девушка Дементьева по Нечаевскому делу была судом приговорена к заключению в тюрьму на три или четыре месяца. Она отсидела это время в Литовском замке и была освобождена. По свидетельству тюремных надзирателей, она вела себя примерно, и вообще эта девушка прекрасная собою, прекрасно образованная, кроткая и вообще поведения порядочного. Во время суда она возбуждала всеобщее к себе сочувствие. Казалось бы, что, выдержав наложенное на нее наказание, она уже очистилась и сделалась свободною. Притом она еще до суда провела в крепости года полтора. Но едва она вышла из Литовского замка, ее подхватили и административным порядком сослали в какую-то губернию под надзор полиции»⁴⁸. Дементьева произвела крайне благоприятное впечатление на многих⁴⁹.

Академик Никитенко родился крепостным и получил вольную в семнадцатилетнем возрасте, что не могло не отразиться на взглядах этого достойного человека, поэтому небезынтересна его дневниковая запись, сделанная через месяц после начала судебных заседаний. «Катков в № 161 "Московских ведомостей" очень умно и талантливо говорит много дельного и правдивого относительно Нечаевского дела, но он все-таки не договаривает до всей правды. Да и нельзя договориться до нее публично. Что все эти заседания и агитации юношей есть бред полуобразования и т. п. — в этом нет сомнения. Но не следует забывать и того, какую грустную и скверную школу они проходят с детства»⁵⁰.