ЭСТОНСКИЙ ГРАВЕР ЭДУАРД ВИЙРАЛЬТ (II)




 

 

Тебя я вижу в памяти — большого,

чужого. Близкого. Идешь по Рю Рояль,

и леонардовской улыбкой снова

губ нерасжатых светятся края.

 

Твой труд — о нем не говоришь ревниво,

о нем достаточно слогов, не слов.

Но Мерион, Нантэй — с каким порывом

их творческое славишь ремесло.

 

Звучит твой голос скупо, углубленно —

ты обращен в себя, и не могло

и быть иначе: он всегда спеленут,

твой тайный пламень, благодатной мглой.

 

Твой взгляд опушен, падает всё ниже,

шаги о силе скрытой говорят.

Вокруг тебя — снующий шум Парижа

и каменное солнце декабря.

 

И вот шаги привычно миновали

колонн Мадлэн ритмическую речь.

От жертвенников эллинских едва ли

огонь эстонской мистике возжечь.

 

Молчишь. Последую ль твоей дорогой —

твоим словам: в искусстве высоко

лишь отречение. Лишь меры строгость.

Разграничение. Отсев. Закон.

 

 

СТЕФАН ГЕОРГЕ

 

 

У вдохновенья нашего нет больше сил

на десять строф, горящих не слабея, —

я изваял лишь три, но их огонь пронзил

до сердца дуб, и блеском пальмы веет;

 

он голубой лозой ликует, смерть поправ,

и мыслью светлой и надменной стынет.

И, выжата из всех крылатых горных трав

и взломана в глубинах скал пустыни,

 

слетает линия на дымный снег страницы —

и стройным песнопением струится.

 

 

ДВА РАССТОЯНЬЯ

 

 

Так долго пил мой взгляд и стих

в молчаньи горечи прекрасной

линейность узких рук твоих

и гордый холод их окраски.

Два расстоянья, две судьбы,

как рифмой, сблизились крылами –

и я о холоде забыл,

не знаю, как явился пламень,

что ограждает наш союз

и, не тускнея в стуже утра,

рук наших радостную грусть

сплетет беспамятно и мудро.

 

 

ГОРНЫЙ ВЯЗ

 

 

Посвящается Артуру Адсону

 

И вечер настал. На колени склонились кусты,

надвинулись тучи и черные ветры подули,

тебя заслоняя, — и вот я не вижу, где ты,

страна моя, страх мой, тоска, моя Ultima Thule.

 

Меня покидаешь? И я различаю едва

и глаз твоих бледность, цветущих картофельным полем,

и косы льняные, и облика льдистый овал,

и поступь босую сомненья, безмолвия, боли.

 

Помедлишь еще? Мое горло стянула тесьма

согбенного месяца, душит бессонницей длинной.

Кто друг мой последний? Не ель, что надменно нема,

не робость берез и не скорбная горечь осины.

 

То дерево помнишь, о Муза, — я был еще юн,

и в юность мою оно подняло смелые ветви.

Литавры цезуры, стремительной рифмы гарпун

пусть ловят его тишину в пятистопные сети.

 

Горящею глыбой февральского солнца растет

огромная крона твоя в отпылавшем закате, —

и мой амфибрахий напрасно к виденью простер

крылатые руны и строф нераскрытых объятья.

 

Тобой обожженный — я пепел сжимаю, скорбя.

Рука твоя тускло протянута мне из тумана.

Мой вечер настал. И я больше не встречу тебя,

утерянной верности дерево, Ulmus Montana.

 

 

ДУША ФОРМЫ

 

 

Посв. Антсу Орасу

 

Ты в арке сочетал строй истины и меры,

высокий свод стиха симметрией связал,

и в ночь отчаянья одним усильем веры

ты нежность властвовать призвал.

 

Что в ней? Зов странствия, что в юности любимый

певец своей Литвы, Мицкевич отдал нам?

Шекспировский сонет, как жар, в душе таимый,

иль Пушкина полдневный ямб?

 

Иль тайна Рильке в ней, которую ревниво

элегии хранят в сияньи строгих строф?

Ночь Элиота в ней? Иль Данта luce viva?

Иль сумрак Донна странных снов?

 

Быть может, нежность — ритм, пульсация живая

цезуры, слога звон и образа расцвет?

Движение строки, которая скрывает

в себе уснувший самоцвет?

 

Пегаса вывел ты, и, окрыленный снова,

в короне гордой он и с надписью резной:

«Служу тому, чей стих таит в металле слова

дыханье ягоды лесной».

 

Всё прах, Учитель мой, — всё тлен. И в нем застынут

легчайшей мысли взлет и чувства глубина.

Пространство только есть и время, что не минут.

И форма сущего одна.

 

 

СЕНТЯБРЬ

 

 

Что в крови неодолимо пело —

отошло, меня освободив, —

вереска цветы, и лес замшелый,

и реки пылающий извив.

 

Вы, глаза, что всё простить умеют,

ты, волос тяжелая волна, —

я покинул вас. Виной моею

звонкость чувств моих заглушена.

 

Я, стихи последние читая,

снов весенних не зову назад:

их земное время, пролетая,

утопило, как слепых котят.

 

Теплый ветер сушит все желанья,

и покой приходит им взамен.

Ночь, быть может, вольное сиянье,

берег света, а не темный плен?

 

Мой сентябрь — он солнечная вечность,

он исполнен чистой тишины,

в ней впервые радостною встречей

жизнь со смертью соединены.

 

Это – от себя освобожденье,

это – в безымянной тишине

дух неповторимого мгновенья

руку робкую простер ко мне.

 

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: