Марк подошел к ней, обнял за плечи. Со стороны моря траулер подползал к входу в гавань. Она потерлась щекой о руку Марка.
– Однажды ночью я напилась. Ты ведь знаешь меня… я не умею пить. Встретила парня в зеленой форме, как у Тома. Он был высокий, стройный – как Том. И одинокий. Мы пили вместе… Проснулась я в дешевом, грязном номере какой‑то гостиницы, Бог знает где. Я была все еще полупьяная. Подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Я была голая. Парень – тоже голый – валялся на кровати.
– Китти, ради Бога!
– Все в порядке, Марк, дай досказать. Я долго стояла и смотрела в это зеркало… не помню, сколько. Поняла, что опустилась на самое дно. Дальше некуда. И тогда я почувствовала, что это конец. Парень лежал в забытьи – странно, я даже не помню, как его звали. Я увидела его бритву в ванной и увидела газовый кран. Потом долго стояла у окна и смотрела с десятого этажа вниз на тротуар. Это был конец, но у меня не хватало сил принять его. И тут произошло что‑то странное, Марк. Вдруг я поняла, что буду жить, жить без Тома и Сандры. И как только я это поняла, боль исчезла.
– Китти, дорогая! Я так долго искал тебя, мне так хотелось помочь тебе!
– Знаю. Но наверное, я должна была сама справиться со всем этим. Я вернулась к своему делу и вся ушла в работу. Когда война в Европе кончилась, приняла этот греческий приют. Пришлось работать круглые сутки; как раз то, что мне нужно – работать до изнеможения. Марк, я… я сотни раз принималась писать тебе. Но все же почему‑то боялась этой минуты. И я рада теперь, что она уже позади.
– А я рад, что нашел тебя, – сказал Марк.
Она круто обернулась и посмотрела ему в лицо:
– Вот и вся история Китти Фремонт.
Марк взял ее за руку, и они зашагали по молу обратно к набережной. Из гостиницы доносилась музыка.
|
|
ГЛАВА 4
Военный комендант Кипра, пятидесятипятилетний бригадный генерал Брюс Сазерленд сидел за массивным письменным столом в своем доме на углу Гиппократа в Фамагусте. Если не считать некоторых предательских признаков – наметившегося брюшка, седины в висках, – он выглядел моложе своих лет. Выправка сразу выдавала военного. Раздался резкий стук в дверь, и вошел адъютант, майор Фред Колдуэлл.
– Добрый вечер, Колдуэлл. Уже вернулись из Кирении? Садитесь. – Сазерленд отодвинул бумаги, потянулся и положил очки на стол.
Он выбрал на полочке прямую английскую трубку и, погрузив ее в коробку с данхилловской смесью, стал набивать табаком. Колдуэлл взял сигару, поблагодарил, и вскоре комната наполнилась дымом. Сазерленд надавил на кнопку звонка, и в комнату вошел слуга‑грек.
– Два джина с тоником.
Сазерленд встал и вышел из‑за стола. На нем была темно‑красная домашняя бархатная куртка. Он удобно устроился в кожаном кресле у доходящих до самого потолка книжных полок.
– Видели Марка Паркера?
– Да, сэр.
– И что вы думаете?
Колдуэлл пожал плечами.
– Формально к нему не придерешься. Он следует в Палестину… Здесь остановился, только чтобы повидаться с этой американкой, медсестрой Китти Фремонт.
– Фремонт? Ах да, симпатичная женщина, с которой мы познакомились у губернатора.
– Я и говорю, сэр. Вроде бы все выглядит вполне невинно. Однако Паркер – журналист, и я никогда не забуду, какие он нам доставил неприятности тогда в Голландии.
|
|
– Ну, будет вам, – ответил генерал. – У кого во время войны не было ошибок? А он случайно наткнулся на одну из них. К счастью, мы победили, и я не думаю, чтобы кто‑нибудь помнил еще об этом деле.
Слуга принес джин.
– Ваше здоровье!
Сазерленд поставил стакан и погладил вислые, как у моржа, усы. Колдуэлл не унимался.
– Сэр, – сказал он, – если Паркер что‑нибудь почует и начнет разнюхивать… Не считаете ли вы, что следовало бы поручить парочке ребят из Си‑Ай‑Ди присмотреть за ним?
– Послушайте, Фред, оставьте Паркера в покое. Стоит ограничить газетчика хоть в чем‑то, и вы разворошите осиное гнездо. Репортажи о беженцах сегодня не в моде, и я не думаю, что здешние лагеря вызовут у него интерес. Тем более не следует возбуждать его любопытство какими бы то ни было ограничениями. Ваш сегодняшний визит к нему был ошибкой.
– Но, генерал, после той истории в Голландии…
– Принесите шахматный столик, Фредди!
Сазерленд произнес «Фредди» так, словно давал понять, что разговор на эту тему закончен. Колдуэлл что‑то пробормотал себе под нос, и они сели играть. Сделали несколько ходов, но Сазерленд видел, что его помощник чувствует себя не в своей тарелке. Он отложил трубку и откинулся в кресле.
– Колдуэлл, я уже пытался разъяснить вам, что здесь не концентрационные лагеря. Беженцы просто находятся в Караолосе до тех пор, пока эти тугодумы в Уайтхолле не решат, как им быть с мандатом на Палестину.
– Но ведь эти евреи такие беспокойные, – проворчал Колдуэлл. – Все‑таки немного доброй старой дисциплины, по‑моему, им бы не помешало.
|
|
– Нет, Фредди, в данном случае нет. Эти люди не преступники, и симпатии всего мира на их стороне. Наше с вами дело – только чтобы не было бунтов, насилия или еще чего‑то, чем могла бы воспользоваться враждебная пропаганда. Вы меня поняли?
Колдуэлл не понимал. Ему казалось, что генералу следовало бы быть с беженцами построже, черт возьми. Но с генералами не спорят, если только ты сам не генерал повыше. Все это было так запутано. Колдуэлл двинул пешку.
– Ваш ход, сэр, – напомнил он и поднял голову от доски. Сазерленд, казалось, забыл и об игре, и о нем самом. В последнее время это случалось с ним все чаще.
– Ваш ход, сэр, – повторил Колдуэлл.
На лице Сазерленда была тревога. Бедный старик, подумал Колдуэлл. Был женат на Недди Сазерленд без малого тридцать лет, и вдруг она бросила его и удрала с любовником, лет на десять моложе ее, в Париж. Это был скандал, взбудораживший на многие месяцы военные круги, и Сазерленд до сих пор, видно, еще не оправился от удара. Ужасный удар для генерала, всегда такого корректного. Бледное лицо старого вояки покрылось морщинами, на носу проступили красные прожилки. Сейчас он и впрямь выглядел пятидесятипятилетним, а то и старше.
Брюс Сазерленд думал не о Недди, как полагал Колдуэлл. Он думал о лагерях для беженцев в Караолосе.
– Ваш ход, сэр.
– Да погибнут все твои враги, Израиль! – пробормотал Сазерленд.
– Что вы сказали, сэр?
ГЛАВА 5
Марк вел Китти к столу. Оба тяжело дышали.
– Знаешь, когда я… последний раз танцевала самбу, – сказала она.
– Для твоего преклонного возраста ты это делаешь совсем не дурно.
Марк оглянулся. Зал был забит английскими офицерами в мундирах защитного цвета и белых флотских кителях. Все кругом говорили с четким британским выговором. Марку нравились такие места. Официант принес им еще по стакану, и они чокнулись.
– За Китти, куда бы ее ни занесло! – провозгласил он. – Кстати, мэм, куда вы теперь держите путь?
Китти пожала плечами.
– Ей‑Богу, не знаю. В Салониках делать больше нечего, и я места себе не нахожу. Впрочем, есть десятки предложений от Объединенных Наций – во все концы Европы.
– Это была та еще война, всюду полно сирот.
– Что есть, то есть, – согласилась Китти. – Только вчера я получила заманчивое предложение остаться здесь на Кипре.
– На Кипре?
– У них какие‑то лагеря для беженцев в окрестностях Фамагусты. Ко мне обратилась одна американка. Кажется, лагеря переполнены, планируется построить новые вдоль шоссе на Ларнаку. Она хочет, чтобы я взяла на себя заботы о детях, их там уйма.
Марк нахмурился.
– Это одна из причин, из‑за которых я не смогла приехать в аэропорт. Должна была съездить в Фамагусту, чтобы повидаться с ней.
– И что же ты ей ответила?
– Отказалась. Это евреи. Конечно, еврейские дети, в общем такие же, как все, но мне бы не хотелось иметь с ними дело. Кажется, эти лагеря теснейшим образом связаны с политикой, к тому же они не под контролем ООН.
Марк задумался. Китти шаловливо подмигнула и помахала пальцем перед его носом.
– Не будь таким серьезным… А хочешь знать еще одну причину, почему я не встретила тебя в аэропорту?
– Ты никак чуток надралась?
– Есть немного. Итак, мистер Паркер, я поехала в Фамагусту, чтобы проводить своего кавалера. Ты ведь меня знаешь – один любовник отплывает пароходом, другой прилетает самолетом.
– Коль ты об этом заговорила… Кто он такой, этот парень, с которым ты приехала на Кипр?
– Очень хочется знать?
– Ага.
– Полковник британской армии Говард Хиллингс.
– У вас с ним что‑нибудь было?
– Нет, черт возьми! Он правильный до тошноты.
– Где ты с ним познакомилась?
– В Салониках. Он там возглавлял английскую военную миссию. Когда я приняла приют, у нас всего не хватало: коек, медикаментов, продуктов, одеял, в общем – всего. Я как‑то обратилась к нему, и он преодолел все бюрократические препоны, чтобы помочь мне. С тех пор мы друзья на вечные, вечные времена. Он действительно чудесный человек.
– Продолжай. Это впрямь становится интересно.
– Несколько недель назад он получил назначение в Палестину, перед переводом ему предоставили отпуск. Вот он и предложил мне провести с ним эти дни на Кипре. Знаешь, я до того заработалась, что совершенно забыла: у меня за полтора года не было ни единого выходного. Но его отозвали из отпуска, и пришлось явиться сегодня в Фамагусту, чтобы сесть на пароход в Палестину.
– Есть планы на будущее в качестве миссис Хиллингс?
Китти покачала головой.
– По правде говоря, мне он очень нравится. Он, собственно, и привез меня на Кипр, чтобы сделать предложение в подходящей обстановке.
– И что же?
– Я любила Тома. С другим такое больше не повторится.
– Тебе только двадцать восемь, Китти. Пора снимать траур.
– А я не жалуюсь. Я нашла вполне подходящее для себя дело. Марк, ты ведь тоже едешь в Палестину… Как и многие здешние офицеры.
– Там назревает война, Китти.
– Почему? Не понимаю.
– На то есть причины. Видишь ли, многие народы решают брать свои дела в собственные руки. Колонии выходят из моды. Эти англичане катятся в пропасть. Глянь, вот солдат новой мировой империи, – сказал Марк, доставая из кармана доллар. – У нас миллионы таких зеленых солдат, они проникают во все уголки земного шара. Величайшая оккупационная армия из когда‑либо существовавших. И это завоевание бескровное. Но Палестина… это, видишь ли, другое дело. Тут, Китти, есть даже что‑то пугающее. Горстка людей хочет воскресить нацию, умершую две тысячи лет тому назад. Такого еще не бывало. Более того, они, кажется, добьются своего, те самые евреи, которых ты недолюбливаешь.
– Я не говорила, что не люблю евреев, – перебила его Китти.
– Не будем спорить. Подумай‑ка лучше, дорогая: с тех пор, как ты на Кипре, не слышала ли ты, не заметила ли чего‑то, ну, скажем, необычного?
Китти в задумчивости прикусила губу и вздохнула.
– Только эти лагеря для беженцев. Я слышала, они переполнены и находятся в ужасающем состоянии. Почему ты спрашиваешь?
– Не знаю. Просто у меня ощущение, что на острове назревает что‑то очень серьезное.
– Сказал бы лучше, что в тебе заговорило профессиональное любопытство.
– Тут нечто большее. Ты слышала о некоем мистере Фреде Колдуэлле? Он адъютант генерала Сазерленда.
– Ужасно скучный. Я познакомилась с ним у губернатора.
– Он был у меня в гостинице перед твоим приездом. С чего бы адъютанту генерала дышать мне в затылок ровно через десять минут после моего прибытия, если тут ничего не происходит? Нет, Китти, что‑то все‑таки есть, и англичане почему‑то нервничают. Не могу сказать в точности, из‑за чего, но ставлю два против одного, что это связано с этими самыми лагерями. Послушай, ты не согласилась бы поработать там несколько недель ради меня?
– Конечно, Марк. Если тебе это нужно…
– Впрочем, к черту! – Марк поставил стакан. – Мы с тобой тут в отпуске. Ты права – у меня просто профессиональная подозрительность. Забудь, давай лучше потанцуем.
ГЛАВА 6
В Фамагусте, на улице Арсинос, напротив стены Старого города, стоял большой роскошный дом, принадлежавший греку‑киприоту по имени Мандрия, владельцу Кипро‑Средиземноморской пароходной компании, а также большинства такси на острове.
Мандрия и Давид Бен Ами сидели, с нетерпением дожидаясь, пока Ари Бен Канаан приведет себя в порядок и переоденеться после морского купания.
Они не сомневались, что его появление на Кипре связано с особо важным заданием Моссада Алии Бет. Долгие годы англичане старались не допускать или по крайней мере предельно ограничить еврейскую иммиграцию в Палестину. Эта задача была возложена на королевский флот. А Моссад Алия Бет – организация палестинских евреев – как раз и занимался нелегальной доставкой туда своих соплеменников. Всякий раз, когда британский флот перехватывал пытавшееся прорвать блокаду судно Моссада, беженцев направляли в лагеря на Кипре.
Ари Бен Канаан вошел в комнату и кивнул Мандрии и Бен Ами. Он был крупным мужчиной более шести футов ростом, крепкого сложения. Хотя он и Бен Ами были старыми друзьями, в присутствии киприота Мандрии они держались официально.
Ари закурил и сразу приступил к делу.
– Меня послали на Кипр, чтобы организовать массовое освобождение из лагерей. Причины нам всем очевидны. Что скажешь, Давид?
Тонкий молодой человек принялся задумчиво шагать по комнате. Несколько месяцев назад его направил сюда Пальмах, тайная еврейская армия в Палестине. Десятки ее бойцов тайком от англичан пробирались в лагеря для беженцев и организовывали там школы, больницы, синагоги, создавали кустарные промыслы. Беженцы, которые вместо Палестины оказались на Кипре, были в полном отчаянии. Появление же бойцов еврейской армии поднимало их дух. Пальмахники обучили военному делу несколько тысяч беженцев, мужчин и женщин; вместо винтовок у них были палки, вместо гранат – камни. В свои двадцать два года Давид был командиром группы Пальмаха на Кипре. Англичане, видимо, догадывались, что в лагерях орудуют бойцы из Палестины, но делали вид, что их это не касается. Они несли наружную охрану лагерей и избегали соваться в пышущие ненавистью зоны.
– Сколько человек должны бежать? – спросил Давид.
– Примерно триста.
Давид покачал головой.
– Мы прорыли несколько подкопов, но они ведут в море. Как ты убедился сам, течения здесь коварные, справиться с ними под силу только опытному пловцу. Правда, есть еще лазейки с выходом на мусорные свалки. Там нет охраны, но этим путем мы никогда не выведем столько народу. Конечно, кое‑кого можно переодеть в английскую форму и даже достать для них поддельные документы. Но опять же – многих так не выведешь. И последнее. Мы иногда прячем своих людей в ящики, заколачиваем и отправляем на пристань. Господин Мандрия – хозяин пароходной компании, его работники за этими ящиками приглядывают. В общем, Ари, я не вижу, как сейчас можно устроить массовый побег.
– Что‑нибудь придумаем, – уверенно сказал Бен Канаан, – но в нашем распоряжений всего несколько недель.
Мандрия встал, вздохнул и покачал головой.
– Господин Бен Канаан, вы приплыли ночью и тут же требуете от нас невозможного.,, и к тому же всего за две недели. Сердцем, – продолжал Мандрия, приложив руку к груди, – я чувствую, что все будет сделано, но умом, – тут он постучал пальцем по лбу, – понимаю, что это невозможно. – Киприот заложил руки за спину и зашагал по комнате. – Поверьте мне, господин Бен Канаан, – он круто обернулся и сделал патетический жест, – вы, люди Пальмаха и Моссада, можете положиться на нас, кипрских греков. Мы готовы стоять за вас до последней капли крови. Мы на вашей стороне! Мы с вами! Мы готовы сделать для вас невозможное. И все‑таки… Кипр окружен со всех сторон морем, англичане не дураки, и они не спят. Я, Мандрия, готов сделать для вас все, но устроить побег трехсот человек из Караолоса – это выше человеческих сил. Лагерь окружен трехметровым забором из колючей проволоки, всюду вооруженная охрана, и оружие заряжено.
Ари Бен Канаан поднялся над собеседниками, как башня. Он не обратил внимания на драматический монолог Мандрии.
– Завтра мне нужны мундир английского офицера, документы и легковая машина с шофером. Вы, господин Мандрия, ищите судно. От ста до двухсот тонн. Давид, нам потребуется специалист по подделке бумаг.
– Есть один мальчик в зоне, где держат детей. Он, говорят, артист в этом деле, но работать отказывается. Остальное – несложно.
– Я поеду завтра в Караолос и поговорю с парнем. Заодно осмотрю лагерь.
Мандрия чувствовал себя окрыленным. Ари Бен Канаан – вот уж воистину человек действия! Дай ему корабль, дай ему мастера по документам! Да еще форму и шофера! С тех пор как Моссад и Пальмах пробрались на Кипр, жизнь стала такой увлекательной. Ему все больше нравилось играть с англичанами в кошки‑мышки. Он вскочил и принялся трясти руку Ари.
– Мы, киприоты, – с вами. Ваша борьба – наша борьба!
Бен Канаан посмотрел на него с отвращением.
– Господин Мандрия, – сказал он, – вам хорошо платят за ваше время и ваше усердие.
В комнате воцарилось неловкое молчание. Грек побелел как простыня.
– Вы полагаете, вы смеете думать, сэр, что я, Мандрия, делаю это ради денег? Вы думаете, я ради денег стал бы рисковать десятью годами заключения и высылкой? С тех пор как я начал работать с вашим Пальмахом, это мне влетело уже в пять тысяч фунтов.
Давид поспешно вмешался:
– Я считаю, тебе нужно извиниться перед господином Мандрией, Ари. Он, его шоферы и рабочие в порту идут на немалый риск. Без помощи греков наша работа здесь была бы просто невозможной.
Мандрия, глубоко уязвленный, опустился в кресло.
– Да, господин Бен Канаан, мы восхищаемся вами. Мы чувствуем, что если вам удастся выгнать англичан из Палестины, то, может быть, и мы сумеем сделать когда‑нибудь то же самое здесь, на Кипре.
– Простите, господин Мандрия, – сказал Ари. – Должно быть, я просто перенервничал. – Он произнес это чисто механически.
Раздался резкий вой сирен. Мандрия открыл дверь и вышел с Давидом на балкон. Бен Канаан стоял позади. Они увидели бронемашину с пулеметами, сопровождающую колонну, которая поднималась со стороны порта. В колонне было двадцать пять грузовиков, по обе стороны двигались джипы, тоже с пулеметами.
Грузовики были до отказа набиты беженцами с корабля «Врата надежды», который, выйдя из Италии, сделал попытку прорвать блокаду англичан и добраться до Палестины. Английский эсминец протаранил «Врата надежды», судно оттащили в Хайфу, а беженцев переправили на Кипр. По мере приближения к дому Мандрии сирены выли все пронзительнее. Перед балконом один за другим проехали все грузовики. Трое мужчин смотрели сверху на это нагромождение человеческого горя. Оборванные, вконец измученные, растерянные, доведенные до последней степени изнеможения люди. Сирены выли не переставая. У ворот Старого города колонна повернула на саламидское шоссе, в сторону караолосских лагерей. Она скрылась из виду, но вой сирен раздавался еще долго.
Давид Бен Ами стоял, сжав кулаки и стиснув зубы, бледный от бессильного гнева. Мандрия не таясь плакал. Один Ари Бен Канаан не выражал никаких эмоций. Они вернулись в комнату.
– Я знаю, вам нужно поговорить о многом, – сказал Мандрия; в его голосе чувствовалась обида. – Надеюсь, комната вам понравится, господин Бен Канаан. Мундир, бумаги и такси к утру мы достанем. Доброй ночи!
Как только Давид и Ари остались, одни, они обнялись. Могучий Ари поднял Давида, как ребенка, а затем бережно опустил на пол. Они долго разглядывали друг друга, потом снова крепко обнялись.
– Как там Иордана? – нетерпеливо спросил Давид. – Ты ее видел перед отъездом? Она что‑нибудь передавала?
Ари почесал подбородок, словно что‑то обдумывая.
– Подожди…
– Не тяни, Ари! Я уже несколько месяцев без писем…
Ари вздохнул и достал конверт, который Давид тут же выхватил у него из рук.
– Я его спрятал в прорезиненном пакете. Когда плыл сегодня ночью, только о том и думал, что ты свернешь мне шею, если оно промокнет.
Давид уже ничего не слушал. Он поднес листок к самым глазам и при тусклом свете читал слова женщины, тоскующей без него, своего возлюбленного. Затем сложил листок и осторожно спрятал в нагрудный карман, чтобы читать его еще и еще, потому что пройдут, может быть, месяцы, прежде чем она сможет отправить ему новое письмо.
– Как она там? – спросил Давид.
– Иордана? Иордана – это Иордана. Такая же дикая и красивая, так же тебя любит. Не пойму, чего моя сестра нашла в тебе такого?
– А как отец, мать, братья, как ребята из Пальмаха, как…
– Постой, погоди минутку. Я ведь не убегаю. Давай по порядку.
Давид вновь достал письмо и перечитал его. Оба молчали. Они смотрели в окно на крепостную стену через дорогу.
– Как дела дома? – тихо спросил Давид.
– Дела дома? Как всегда. Бросают бомбы, стреляют. Никаких изменений. Такие же дела, как всегда, с той поры, когда мы были детьми. Это никогда не меняется. Каждый год мы оказываемся в положении, из которого, кажется, уже не выбраться. Затем наступает новый кризис, еще хуже прежнего. Дома все, как было, – сказал Ари, – только на этот раз будет война. – Он положил руку на плечо друга. – Мы все ужасно гордимся тем, что ты тут сделал в Караолосе.
– Я сделал все, что в моих силах. Но метлы – это все‑таки не оружие, с ними солдат не обучишь. Палестина для этих людей – что Луна. Они ни на что уже не надеются. Ари, не хочу, чтобы ты ссорился с Мандрией. Он хороший товарищ.
– Не могу переносить этот покровительственный тон.
– У нас без него и его греков ничего не получится.
– Смотри не поддавайся на удочку этим мандриям всех стран. Они проливают крокодиловые слезы над миллионами наших жертв, но, когда настанет решительный момент, мы окажемся в одиночестве. Мандрия предаст нас, как и все остальные. Нас и впредь будут предавать и продавать, как было до сих пор. Нам не на кого положиться, кроме как на самих себя. Помни об этом.
– И все‑таки ты не прав, – возразил Давид.
– Давид, Давид! Я так давно в Моссаде и в Пальмахе, что уже не помню, когда все это началось. Ты еще молод. Это твое первое серьезное задание. Берегись, чтобы чувства не затмили твой разум.
– А я и хочу, чтобы они затмили разум, – ответил Давид. – Во мне все горит, когда я вижу такие колонны. Наши люди, мой народ – в клетках, как звери!
– При любых обстоятельствах мы должны сохранять трезвость, – сказал Ари. – Бывают успехи, бывают неудачи. Главное – всегда ясная голова.
Ветер все еще доносил до них вой сирен. Давид закурил и постоял с минуту в задумчивости.
– Я никогда не перестану верить, – сказал он торжественно, – что продолжаю дело, начатое четыре тысячи лет назад. – Давид круто обернулся и взволнованно посмотрел снизу вверх на Ари. – Взять хотя бы то место, где ты сегодня высадился. Когда‑то здесь стоял город Саламида. Именно в Саламиде началось восстание Бар‑Кохбы в первом веке. Он выгнал римлян из нашей страны и восстановил Иудейское царство. Недалеко от лагерей стоит мост, его до сих пор называют Еврейским. Так его звали в течение двух тысяч лет. Можно ли забыть обо всем этом? Как раз на том месте, где мы сражались против Римской империи, мы деремся сегодня, две тысячи лет спустя, с Британской.
Великан Ари улыбнулся ему, как отец чересчур разгорячившемуся сыну:
– Давай, давай! Уж коли; начал, так рассказывай до конца. Как после восстания Бар‑Кохбы легионы вернулись, чтобы вырезать наш народ город за городом. Как в последнем бою под Бейтаром кровь убитых детей и женщин на милю окрасила реку в багровый цвет. Как с Акивы заживо содрали кожу, а сам Бар‑Кохба был увезен в цепях в Рим и брошен на растерзание львам. Или это Бар‑Гиора был растерзан львами после какого‑то другого восстания? Я их вечно путаю. Да, Библия и наша история полны удивительных сказок и спасительных чудес. Сегодня, однако, с нами нет Иисуса Навина, который бы остановил Солнце или обрушил стены. Английские танки не завязнут в болоте, как завязли канаанские колесницы, и море не сомкнется над британским флотом, как сомкнулось оно над воинством фараона. Век чудес прошел безвозвратно, Давид.
– Нет, не прошел! Само наше существование – чудо. Мы пережили Александра Македонского, римлян и даже Гитлера. Переживем и Британскую империю. Это ли не чудо, Ари?
– Ладно, одного у нас не отнимешь – спорить мы мастера. Пойдем‑ка лучше спать.
ГЛАВА 7
– Ваш ход, сэр, – повторил Фред Колдуэлл.
– Да, да, простите, пожалуйста! – Генерал Сазерленд долго смотрел на доску, потом пошел пешкой. Колдуэлл сделал ход конем, и Сазерленд двинул своего коня.
– Вот черт! – выругался генерал, заметив, что трубка у него потухла. Он вновь зажег ее.
Оба подняли головы, когда до них донесся слабый, но непрерывный вой сирен. Сазерленд посмотрел на стенные часы: это, вероятно, беженцы с перехваченного судна.
– «Врата надежды», «Башня Сиона», «Земля Обетованная», «Звезда Давида», – произнес Колдуэлл с издевкой. – Цветистые они придумывают названия для своих лоханок, ничего не скажешь.
Сазерленд наморщил лоб. Он пытался сосредоточиться на следующем ходе, однако в ушах не утихал вой сирен. Генерал смотрел на фигуры из слоновой кости, но видел перед собой не шахматную доску, а колонну грузовиков, битком набитых измученными страхом людьми, пулеметы, бронемашины.
– Если не возражаете, Колдуэлл, я пойду спать.
– Что‑нибудь случилось?
– Нет. Спокойной ночи.
Генерал быстро вышел из комнаты, запер за собой дверь спальни и расстегнул куртку. Ему показалось, что сирены воют невыносимо громко. Он закрыл окна, чтобы оборвать этот навязчивый звук, но все равно слышал его.
Брюс Сазерленд стоял перед зеркалом и спрашивал себя, что же. с ним случилось. С ним, Сазерлендом из Сазерленд Хайтс. Вся его жизнь была еще одной блестящей карьерой в череде блестящих карьер, которая тянется с тех самых пор, как на свете появилась Англия.
Но в последние недели на Кипре с ним что‑то происходит. Он стоял перед зеркалом, вглядывался в свои воспаленные глаза и спрашивал себя, когда же все это началось.
«Сазерленд – отличный парень для любой команды», – говорится о нем в итонском ежегоднике. В самом деле, очень приличный парень этот Сазерленд. Приличная семья, приличное образование, приличная карьера.
Армия? Правильный выбор, старина Брюс! Мы, Сазерленды, столетия на военной службе.
Приличный брак. Недди Эштон. Дочь полковника Эштона. Тоже неплохой выбор. Добрая порода. Недди Эштон – хорошая хозяйка. Держит ухо востро, всегда нос по ветру. Большое подспорье в карьере. В общем, великолепная пара!
Где же ошибка, спрашивал себя Сазерленд. Недди родила ему двух чудесных детей. Альберт стал истинным Сазерлендом, уже дослужился до капитана в бывшем отцовском полку, а Марта прекрасно вышла замуж.
Брюс Сазерленд открыл шкаф, надел пижаму. Он дотронулся до чуть заметной складки жира у талии. Не так уж плохо для пятидесяти пяти лет. Есть еще порох…
Во время Второй мировой войны он продвигался по службе куда быстрее, чем в мирное время: Индия, Гонконг, Сингапур, Ближний Восток… Чтобы показать все, на что он способен, нужна была война. Сазерленд оказался незаурядным пехотным командиром. Конец войны застал его в чине бригадного генерала.
Он надел шлепанцы, медленно опустился в глубокое кресло, убавил свет и погрузился в воспоминания.
Недди была хорошей женой, хорошей матерью, великолепной хозяйкой, словно созданной для гарнизонной жизни в колониях. Ему здорово повезло с ней. Когда же все‑таки между ними возникла трещина? Да, он помнит. Много лет назад, в Сингапуре…
Он был майором, когда встретил Марину, полукровку со смуглым лицом, женщину, сотворенную для любви. У каждого мужчины живет в глубине сердца образ такой вот Марины. Но его Марина была реальной женщиной, она у него действительно была. Смех и огонь, слезы и страсть. Любить Марину – это все равно что постоянно находиться внутри вулкана, готового к извержению. Он устраивал ей страшные сцены ревности, только для того, чтобы потом валяться в ее ногах, рыдая и моля о прощении. Марина… Марина… Глаза, как уголь, волосы – что воронье крыло. Она умела мучить его. Она умела доставлять невыразимое наслаждение. Она умела возносить его на такие высоты, о существовании которых он до нее даже не подозревал. Эти драгоценные, неповторимые свидания…
Он наматывал ее волосы на руку, откидывал ей голову и, глядя на ярко‑красные чувственные губы, рычал:
– Я люблю тебя, сука… я люблю тебя.
– Я люблю тебя, Брюс! – шептала она.
Брюс Сазерленд помнил оскорбленное лицо Недди, когда она наконец сказала, что ей все известно.
– Не стану утверждать, что это не причиняет мне боль, – сказала Недди, слишком гордая, чтобы плакать, – но я готова простить и забыть… Нам нужно думать о детях, о твоей карьере, о наших родных. Я попытаюсь найти выход из положения, Брюс, но ты должен поклясться, что никогда больше не увидишь эту женщину. Попроси, чтобы тебя перевели из Сингапура.