Карен слышала о немецких наймитах из литовцев, которые забивали людей насмерть дубинками и сапогами, о хорватских усташах, замучивших сотни тысяч заключенных.
Карен содрогалась от ужаса. Ее преследовали кошмары. Она не могла спать по ночам, географические названия обжигали ее мозг. Попали ее отец, мать и братья в Бухенвальд или погибли среди ужасов Дахау? Может быть, они сгинули в Хелмно вместе с миллионами других жертв или в Майданеке – вместе с 750 тысячами? Или в Бельзеце, в душегубках Треблинки, в Собиборе, в Травниках, в Понятове или в Кривом Роге? Были они расстреляны в шахтах в Краснике или разорваны на куски псами в Дьедзине, или замучены в Штутхофе?
Кнут! Ледяные ванны! Электрический ток! Паяльные лампы!
Геноцид!
А может быть, в Шойзеле, в Доре, в Нейгамме, в Гросс‑Розне? Может быть, им довелось слушать «Танго смерти» Вильхауза в Яновске? Не были ли ее родные среди трупов, переработанных на мыло в Данциге?
Смерть неотступно витала над перемещенными лицами в лагере Ля Сиотат.
…А Карен слышала еще и еще географические названия: Данагиен, Эйвари, Гольдпильц, Виевара, Порткунде… Она уже не могла ни есть, ни спать… Кивиоли, Варва, Магдебург, Плашов, Щебнье, Маутхаузен, Заксенхаузен, Ораниенбург, Ландсберг, Берген‑Бельзен, Рейнсдорф, Близины.
Геноцид!
Фоссенберг! Равенсбрюк! Нацвейлер!
Однако все это бледнело перед самым зловещим словом – Освенцим!
Освенцим с тремя миллионами убитых!
Освенцим со складами, набитыми очками.
Освенцим со складами, набитыми обувью, одеждой, жалкими тряпичными куклами.
Освенцим со складами человеческих волос для набивки тюфяков!
Освенцим, где тщательно собирали и переплавляли для отправки в научный институт Гиммлера золотые коронки. Освенцим, где черепа особо красивой формы сохраняли в качестве пресс‑папье!
|
|
Освенцим, где кости сожженных размельчали кувалдами, чтобы замести следы злодеяний.
Освенцим, где над главными воротами красовалась надпись: «Труд освобождает».
Карен Хансен‑Клемент слушала и смотрела, пока хватало сил. Желание жить покидало ее. И все же в конце концов произошел перелом, она очнулась.
Все началось в тот день, когда она улыбнулась и погладила по головке маленького сироту, и ребенок почувствовал в ней сострадание. Карен открыла в себе способность дать детям то, в чем они больше всего нуждались, – нежность. Они льнули к ней, а она откуда‑то знала, как вытереть мокрый нос, поцеловать ушибленный палец и успокоить плачущее дитя, как рассказывать сказки и петь песни.
Карен окунулась в работу с маленькими детьми с такой страстью, что начала забывать собственное горе. Она никогда не теряла терпения, никогда не уставала. Здесь, в Ля Сиотат, ей исполнилось пятнадцать лет. В ее душе теплились надежды: ведь отец был важным человеком, и у немцев для таких людей был особый лагерь, в Терезиенштадте в Чехословакии, где заключенных не пытали и убивали; если его отправили туда, он мог остаться в живых. И кроме того: многих немецких евреев‑ученых нелегально переправляли через границу даже после того, как они попадали в концлагерь. Этим смутным надеждам противостояли сведения о гибели большинства ее многочисленных родственников.
Однажды в лагере появилось несколько десятков новичков, и за одну ночь он преобразился. Это были ребята из Моссада Алия Бет и Пальмаха, которые прибыли, чтобы взять дела лагеря в свои руки.
|
|
Через несколько дней после этого Карен танцевала перед своими подопечными – впервые с того дня, как покинула Данию. Вскоре отбоя не стало от просьб выступить еще и еще, и она оказалась одной из самых популярных фигур в лагере. Слава Карен дошла до Марселя, и ее пригласили выступить там на ежегодном рождественском вечере в сюите из «Щелкунчика».
Рождество 1945
Одиночество первого Рождества, проведенного вдали от Хансенов, было ужасно. Половина детей из Ля Сиотат приехала в Марсель смотреть ее выступление. Карен танцевала в ту ночь как никогда.
После концерта к Карен подошла Галила, девушка из Пальмаха, которая заведовала секцией в Ля Сиотат, и попросила ее подождать, пока все уйдут. У Галилы потекли слезы, когда она сказала: «Карен, мы только что получили подтверждение: твоя мать и братья погибли в Дахау».
Дух упорства, поддерживающий Карен, исчез. Она впала в глубокое отчаяние. Все дети в Ля Сиотат верили, что их родные живы. Все они ждали чуда, которое никогда не сбывалось. Какая она была дура, что тоже поверила!
Несколько дней спустя Карен призналась Галиле, что боится сидеть здесь и ждать вести о смерти отца. Галила ответила, что Карен, как и все евреи, должна ехать на родину предков. Это единственное место, где еврей может жить достойно, говорила она. Однако Карен, у которой рухнули все надежды, была готова проклясть свое еврейство, не принесшее ей ничего, кроме горя, и остаться датчанкой Карен Хансен.
Ночью Карен задала себе вопрос, который задавал себе каждый еврей с тех пор, как был уничтожен Храм в Иерусалиме и евреи рассеялись по всему свету, где они, подобно вечным странникам, блуждают вот уже две тысячи лет. Карен спрашивала: «Почему именно я?»
|
|
С каждым днем у нее крепла решимость написать Хансенам и просить разрешения вернуться к ним навсегда, но однажды утром Галила вбежала к ней в барак и потащила ее в контору, где познакомила с доктором Бреннером, новым обитателем Ля Сиотат.
– О, Господи! – воскликнула Карен, услышав новую весть. – Вы в этом уверены?
– Да, – ответил Бреннер. – Я совершенно уверен. Видите ли, я знавал вашего отца еще до войны, когда преподавал в Берлине. Мы часто переписывались, встречались на конференциях. Да, моя дорогая, мы были вместе в Терезине, и я видел его последний раз за несколько недель до конца войны.
ГЛАВА 15
Спустя неделю Карен получила письмо от Хансенов. Они сообщали, что Красный Крест прислал запрос о местопребывании ее матери и братьев. Возможно, запрашивал Иоганн Клемент или кто‑то по его поручению. Карен решила, что отец и мать были разлучены и что ему ничего не известно о судьбе семьи. В следующем письме Хансены сообщали, что Красный Крест потерял связь с Клементом.
Но главное стало ясно: отец жив! Значит, она недаром переживала ужасы в шведских, бельгийских лагерях, а теперь в Ля Сиотат.
Карен удивлялась тому, что лагерь в Ля Сиотат содержался на средства американских евреев: здесь были люди откуда угодно, только не из Америки. Она спросила у Галилы – та пожала плечами.
– Сионизм, – пояснила Галила, – это когда один человек просит денег у другого, чтобы дать третьему для переправки четвертого в Палестину.
– Хорошо, – сказала Карен, – что у нас такие сплоченные друзья.
– У нас есть и не менее сплоченные враги, – ответила Галила.
Люди в Ля Сиотат ничем не отличаются от других, думала Карен. Большинство терялось перед своим еврейским происхождением так же, как она сама.
Когда Карен научилась ивриту настолько, что могла понимать молитвы, она как‑то зашла к набожным евреям, чтобы посмотреть их странные обряды, одежды и послушать моления этих людей, которые и в самом деле были не такие, как все. Иудаизм необъятен, как море, и пятнадцатилетняя девушка легко может утонуть в нем. Эта религия основана на сложной системе законов и установлений, отчасти записанных, отчасти передаваемых из поколения в поколение в виде устных преданий; они распространяются на самые ничтожные мелочи, даже на то, как надлежит совершать молитву, сидя верхом на верблюде. Но святая святых еврейского вероучения – Моисееве Пятикнижие, Тора.
Карен вновь обратилась к Библии. На этот раз прочитанное представилось ей в совершенно ином свете и обрело новый смысл. Она часами думала над словами пророка Исайи, столь похожими на вопль: «Осязаем как слепые стену и, как без глаз, ходим ощупью; спотыкаемся в полдень, как в сумерки, между живыми – как мертвые. Все мы ревем, как медведи, и стонем, как голуби; ожидаем суда, и нет его – спасения, но оно далеко от нас» [2].
Ей казалось, что эти слова о лагере Ля Сиотат. Библия была полна историй о рабстве и воле, и Карен пыталась применить их к себе и своим родным.
«Ты отдал нас, как овец, на снедение… на поношение соседям нашим, на посмеяние и поругание живущим вокруг нас Все это пришлое на нас; но мы не забыли Тебя.. Восстань на помощь нам, и избавь нас…» [3]
И опять Библия заводила ее в тупик. Как мог Господь допустить, чтобы шесть миллионов людей из избранного им народа были так зверски замучены? Карен надеялась, что жизнь когда‑нибудь ответит на эти вопросы.
Среди обитателей Ля Сиотат царило одно желание: поскорее покинуть Европу и перебраться в Палестину. Присутствие пальмахников было единственным, что мешало им превратиться в дикую толпу, готовую сокрушить на своем пути любые преграды.
Беженцам не было дела до интриг и борьбы, которая велась из‑за них между англичанами и Моссадом Алия Бет. Они оставались равнодушными к отчаянным попыткам англичан сохранить свои позиции на Ближнем Востоке и оставить под контролем нефть и канал; им не было дела до традиционного англо‑арабского сотрудничества.
Год тому назад, с приходом к власти лейбористов, у евреев ненадолго появились новые надежды. Эта партия обещала превратить Палестину в образцовую подмандатную территорию с открытой иммиграцией. Возродились слухи, что Палестину примут в члены Британского содружества.
Обещания лопнули, как мыльный пузырь, едва лейбористское правительство почувствовало запах черного золота, идущий из‑под аравийских песков. Проекты политического устройства отложили для дополнительного изучения, назначили новые комиссии, предложили обсуждения, тянувшиеся уже четверть века.
Но ничто не могло остановить яростного стремления еврейских беженцев попасть в Палестину. Агенты Моссада Алия Бет рыскали по всей Европе в поисках евреев, оставшихся в живых после геноцида, и переправляли их через границы, идя на подкупы, подлоги, контрабанду, не пренебрегая хитростью и даже насилием.
Шла гигантская игра, действие перемещалось из одной страны в другую. С самого начала Франция и Италия встали на сторону беженцев и открыто сотрудничали с Моссадом. Их границы были открыты для беженцев, они не препятствовали созданию сборных пунктов, но Италии, в которой вместе с американскими находились и английские войска, это удавалось с трудом. Главным центром беженцев стала Франция.
Вскоре лагеря вроде Ля Сиотат оказались переполнены. Моссад приступил к нелегальной переправке беженцев в Палестину. Европейские порты кишели его агентами, которые на деньги американских евреев покупали суда, переделывали их, приспосабливая к прорыву английской морской блокады палестинских берегов. Англичане использовали не только флот; центрами борьбы против Моссада стали их посольства и консульства.
Утлые суденышки, набитые до отказа отчаявшимися людьми, брали курс на Палестину только для того, чтобы их перехватили англичане, едва они пересекут трехмильную прибрежную полосу. Беженцев обычно помещали в новый лагерь; на этот раз у Атлита, в самой Палестине.
Когда Карен поверила, что отец ее жив, она загорелась желанием попасть в Палестину – ей казалось, что отец обязательно приедет туда.
Хотя девушке не исполнилось еще и шестнадцати, ее приняли в свою группу пальмахники, которые ночью у костра рассказывали чудеса о Земле Обетованной и пели замечательные песни на слова, так похожие на библейские тексты. Они просили девушку:
– Станцуй, Карен, станцуй!
Ей поручили заботу о сотне детей, которых надо было подготовить к моменту, когда моссадовское судно возьмет их на борт.
Британские иммиграционные власти установили норму в полторы тысячи человек в месяц и старались отбирать детей либо стариков, не годных к несению воинской службы. Мужчины отращивали бороды и отбеливали волосы, чтобы выглядеть стариками, но из этих ухищрений обычно ничего не выходило.
В апреле 1946 года, спустя девять месяцев после того, как Карен покинула Данию, Галила сообщила:
– На днях прибудет корабль Моссада, и ты со своей секцией отправишься на нем.
У Карен забилось сердце.
– Как называется судно?
– «Звезда Давида», – ответила Галила.
ГЛАВА 16
Си‑Ай‑Ди был в курсе всего, что касалось грузового парохода «Карпатос». Там знали, что судно куплено Моссадом в Салониках, и внимательно следили за 45‑летним пароходом водоизмещением в 800 тонн, который направился в Пирей, где взял на борт американскую команду, нанятую Алией Бет, и проследовал в Геную. Наблюдали и за тем, как «Карпатос» переделывали, приспосабливали к нелегальной перевозке беженцев, и заранее знали, когда он снимется с якоря и возьмет курс на Лионский залив.
Южное побережье Франции кишело агентами Си‑Ай‑Ди. Над Ля Сиотат установили круглосуточное наблюдение, подкупили несколько французских чиновников. Уайтхолл нажимал на Париж, чтобы власти не допустили входа «Карпатоса» во французские воды. Но ни нажим, ни подкупы не смогли помешать французскому сотрудничеству с Моссадом. «Карпатос» вошел в трехмильную зону.
Начался следующий этап. Пальмахники, чтобы отвлечь внимание англичан, устроили с помощью французов несколько сухопутных побегов. Англичане были сбиты с толку, и тогда произошел настоящий побег. Тысячу шестьсот евреев, в том числе всю группу Карен, вывезли в укромное местечко на побережье. На берегу тихой бухточки беженцы с машин пересели на резиновые лодки и были бесшумно доставлены к пароходу.
Всю ночь лодки шныряли туда и обратно. Крепкие руки американских моряков помогали перепуганным беженцам подняться на борт, где пальмахники распределяли их по местам. Рюкзак, фляга с водой и горячее желание оставить Европу – таков был весь их груз.
Детей из группы Карен, самых маленьких, взяли на борт в первую очередь. Их поместили в трюме отдельно, рядом с трапом, ведущим на палубу; Карен принялась их успокаивать. К счастью, дети так устали, что тут же заснули. Некоторые начали плакать, но она их быстро утешила.
Прошел час, другой, третий.. В трюме становилось тесно. Приводили все новых и новых беженцев, пока его не забили так, что стало негде повернуться.
Затем людей начали размещать на палубе. Сначала на корме, а когда и там места не стало – на носу.
Капитан судна, американец Билл Фрай, спустился по трапу, окинул взглядом зажатую в трюме людскую массу и присвистнул. Это был коренастый мужчина с вечно небритым лицом и с вечным окурком сигары в зубах.
– Эх, и задали бы нам жару пожарники в Бостоне, если бы увидели это! – пробормотал он.
Капитан замолчал и прислушался. В темноте красивый голосок напевал колыбельную. Билл перешагнул через тела и направил электрический фонарик в. сторону Карен, которая убаюкивала ребенка. На мгновение ему показалось, что он видит мадонну. Карен подняла голову и жестом попросила его убрать фонарь.
– Эй, детка… ты говоришь по‑английски? – послышался дрогнувший голос Билла.
– Да.
– Кто здесь начальник над детьми?
– Я отвечаю за них и попросила бы вас говорить потише: насилу их успокоила.
– Я буду говорить, как мне заблагорассудится, понятно? Я капитан. А ты сама, поди, не старше этих несмышленышей.
– Если вы справитесь со своим судном так, как я управляюсь с детьми, – сердито сказала Карен, – то мы утром будем в Палестине.
Билл поскреб щетину и улыбнулся. Этот громила ничуть не похож на благовоспитанных капитанов из детских книжек, подумала Карен, но, кажется, он только прикидывается строгим.
– Ты мне нравишься, детка. Если тебе что‑нибудь понадобится, поднимись ко мне на мостик. И не забывай про вежливость – кэпа нужно уважать.
– Спасибо, капитан.
– Не за что. Зови меня просто Билл. Мы все одного племени.
Карен посмотрела Биллу вслед, когда он поднимался, и заметила, что уже светает. «Карпатос» был забит беженцами до отказа, не осталось ни одного свободного дюйма. Ржавый якорь со скрипом пошел вверх, ударяясь о деревянные борта судна. Дряхлые машины, сопя и чихая, словно нехотя пришли в движение. Стоял густой туман – сам Господь заботился о них; старое судно отплыло от берегов Франции, набрав максимальную скорость в семь узлов. Через несколько минут оно вышло из трехмильной зоны в международные воды. В первом раунде победу одержал Моссад! На мачте был поднят сине‑белый еврейский флаг, и «Карпатос» переменил свое название на «Звезду Давида».
Судно беспощадно качало. Вентиляции не было, и все в трюме побледнели. Карен и пальмахники не знали ни минуты отдыха: делали компрессы, давали беженцам лимоны, чтобы не допустить массовой рвоты. Когда лимоны кончились, Карен взялась за тряпки.
С детьми девушка справлялась хорошо, но в полдень жара стала невыносимой; дышать было нечем, а от пота и непрерывной рвоты в полутемном трюме стоял жуткий смрад. Мужчины разделись до нижнего белья, тела лоснились от пота. Начались обмороки. Потерявших сознание выносили на палубу. Для других просто не было места.
Трое врачей и четверо сестер выбивались из сил.
– Набейте им животы чем‑нибудь! – требовали они.
Уговорами и ухищрениями Карен запихивала ложки с едой в детские рты. Под вечер она раздала успокаивающие средства и кое‑как помыла детей. Мыть приходилось экономно; воды не хватало.
Наконец‑то солнце село, и в трюм проникло дуновение свежего воздуха. Карен изнемогла от усталости, отупела. Она впала в полудрему, из которой вырывалась всякий раз, когда раздавался детский плач. Девушка прислушивалась к кряхтению старого судна, медленно пробирающегося к Палестине, и к утру погрузилась в беспокойный сон, полный кошмарных сновидений.
Внезапный грохот разбудил ее. Она выглянула на палубу: был уже день. Все смотрели на небо, где кружил огромный четырехмоторный самолет.
– Английский! Бомбардировщик «ланкастер»!
– Всем оставаться на местах, соблюдать порядок! – раздалось из громкоговорителя.
Карен вернулась к испуганным, плачущим детям и начала громко петь, призывая их подтягивать:
Вперед, вперед на родину
Счастливо мы плывем.
Вперед, вперед на родину!
Давайте все споем.
– Спокойно! – доносилось из громкоговорителя. – Никакой опасности нет.
К полудню на горизонте появился британский крейсер «Отважный» и подплыл к «Звезде Давида», угрожающе мигая сигнальными фонарями. Вскоре к крейсеру присоединился юркий миноносец «Смуглый». Оба военных корабля пошли бок о бок с дряхлым пароходом.
– Вот у нас и королевская свита появилась, – сказал Билл Фрай в мегафон.
Согласно неписаным правилам, все на этом кончилось. Моссаду Алия Бет удалось отправить из Европы еще одно судно. Англичане обнаружили его в международных водах и теперь будут следовать за ним. Когда «Звезда Давида» войдет в палестинские территориальные воды, англичане поднимутся на борт, возьмут корабль на буксир и уведут в Хайфу.
С палубы парохода понеслись громкие проклятия в адрес королевского флота и Бевина. Был поднят транспарант с надписью: «Гитлер убивал нас – англичане не дают нам жить!» Но «Отважный» и «Смуглый» не обратили на это внимания и, конечно, даже не подумали убраться вон, как многие надеялись.
У Карен появилась новая забота. От нехватки воздуха многим детям стало совсем худо. Она поднялась наверх и протиснулась сквозь клубок из рук, ног и рюкзаков к капитанскому мостику. Билл Фрай сидел в штурманской рубке и пил кофе, поглядывая на человеческую массу, толпящуюся на палубе. Начальник пальмахников о чем‑то спорил с ним.
– О, Господи! – взревел Билл. – Чем евреи богаты – так это сварами! Приказы подлежат не обсуждению, а исполнению. Как вы надеетесь победить, если вступаете в пререкания из‑за каждого пустяка? На борту распоряжаюсь я, понятно?!
Вспышка Билла не произвела на пальмахника ни малейшего впечатления. Он высказал до конца все, что было у него на душе, и ушел.
Билл что‑то пробормотал себе под нос, прикурил окурок сигареты и заметил бледную Карен, робко стоявшую в дверях.
– Привет, золотко! – пророкотал он, улыбаясь. – Чашечку кофе?
– Не откажусь.
– Вид у тебя неважный.
– Дети не дают выспаться.
– Да… Как ты вообще справляешься с ними?
– Из‑за этого я и пришла к вам. Некоторые совсем заболели, а ведь в трюме есть и беременные женщины.
– Знаю, знаю.
– Я думаю, надо пустить их на некоторое время на палубу.
Он показал вниз на палубу, забитую людьми до отказа.
– Куда?
– Вы найдете сотню добровольцев, которые захотят поменяться местами.
– Послушай, дорогая! Мне не хочется отказывать тебе, но у меня полно других забот. К тому же это не так просто. Перегонять людей с места на место на этой лоханке опасно.
Лицо Карен по‑прежнему светилось лаской, в ее голосе не было гнева.
– Сейчас я спущусь вниз и поведу своих детей на палубу, – сказала она. Повернулась и пошла к двери.
– Погоди минутку. Поди‑ка сюда. Такая милая девчушка, а поди ж ты – какие когти! – Билл почесал небритую щеку. – Ну ладно. Где‑нибудь поместим твоих щенят. Господи ты Боже мой! Все им чего‑то надо! Все пререкания, пререкания!
Эту ночь Карен провела со своими детьми на корме. В прохладном, чудесном воздухе они сразу мирно заснули.
Наутро море было гладкое, как зеркало. На рассвете прилетели еще несколько британских сторожевых самолетов, и за пароходом по‑прежнему шел конвой – «Отважный» и «Смуглый», к которому беженцы успели привыкнуть.
Всех охватило волнение, когда Билл объявил в рупор, что они находятся всего в двадцати четырех часах плавания от Эрец Исраэль – Земли Израиля. Возрастающее волнение породило какую‑то странную тишину, длившуюся до самого вечера. К вечеру «Смуглый» подплыл совсем близко к «Звезде Давида».
Голос проорал в громкоговоритель:
– Эй, там, на судне! Говорит капитан Канингэм со «Смуглого». Мне нужно поговорить с вашим капитаном.
– Привет, «Смуглый», – заорал Билл Фрай в ответ. – В чем дело?
– Мы хотим послать к вам на борт нашего представителя.
– Не надо представителей! Говори прямо. Здесь собралась вся наша мишпоха, у нас нет секретов.
– Хорошо. Где‑то после полуночи вы войдете в палестинские территориальные воды. После этого мы собираемся подняться к вам на борт и отвести вас на буксире в Хайфу. Мы хотим знать, согласны вы или окажете сопротивление.
– Я понял, Канингэм. Тут вот какая штука. У нас несколько беременных женщин и больных на борту. Не возьмете ли вы их к себе?
– У нас нет инструкций на этот счет. Вы, значит, согласны, чтобы вас оттащили в Хайфу?
– Куда, куда вы сказали?
– В Хайфу.
– Вот черт! Мы, верно, сбились с курса. У нас ведь прогулочный катер с Больших озер.
– Тогда мы будем вынуждены применить силу.
– Канингэм!
– Слушаю.
– Передай своим офицерам и команде… чтоб они убирались к чертям собачьим!
Наступила ночь. Никто не спал. Все вглядывались в темноту, чтобы поймать огонек и первый раз взглянуть на Эрец Исраэль. В тумане ничего не было видно, «Звезду Давида» покачивало на волнах.
Около полуночи пальмахник, начальник секции, подошел к Карен и тронул ее за плечо:
– Пойдем на мостик.
Они проложили себе путь между телами и забрались в штурманскую рубку, где друг на друге сидело человек двенадцать: матросы и руководители групп из пальмахников. Здесь было темно, один компас голубовато мерцал в темноте. У штурвала Карен различила грузный силуэт Билла Фрая.
– Все в сборе?
– Все.
– Хорошо. Тогда слушайте внимательно, – послышался в темноте голос Билла. – Я переговорил обо всем с командирами Пальмаха и с экипажем, мы приняли следующее решение. Погода благоприятная – берег весь в тумане. У нас есть запасной мотор. С ним мы можем увеличить ход до пятнадцати узлов. Часа через два мы войдем в территориальные воды. Если погода не изменится, попытаемся пробиться к берегу и посадить судно на мель южнее Кесарии.
По рубке пронесся взволнованный шепот.
– Удасться ли уйти от военных кораблей?
– Пока хватятся – будем уже у берега, – бросил Билл в ответ.
– А как с радарными установками? Не попадем ли мы на экран?
– Пожалуй, но вряд ли они отважатся подплыть так близко к берегу. Посадить крейсер на мель – слишком большой риск.
– А британский гарнизон на берегу?
– Мы установили связь с Пальмахом. Нас ждут. Уверен, они зададут англичанам жару. Вы получили в лагере инструкции, как высаживаться на берег. Вы знаете, на что мы идем и что надо делать. Карен и те двое, которые с детьми… подождите здесь до особого распоряжения. Вопросы есть?
Вопросов не было.
– Возражения есть? Возражений тоже не было.
– Тогда удачи! И да хранит всех вас Господь!
ГЛАВА 17
Ветер со свистом гнал туман вокруг древней, заброшенной гавани Кесарии с ее руинами, развалившимся молом и заросшей мхом пристанью, к которой приставали корабли за четыреста лет до наступления эры христианства.
Пять долгих столетий Кесария, построенная Иродом в честь Цезаря, была столицей римской Палестины. Теперь от нее остались одни развалины. Ветер свистел над водой, вздымал ее смерчем и обрушивал на скалы, выступающие далеко в море.
Здесь восстание против римских притеснителей завершилось резней двадцати тысяч евреев, здесь же был казнен их духовный вождь рабби Акива, поднимавший свой народ именем Бар‑Кохбы. Все так же лениво текла в море речушка, на берегу которой римляне заживо содрали кожу с Акивы.
К югу от развалин стояли дома еврейского рыболовецкого кооператива «Морские нивы». Этой ночью рыбаки и их жены не спали.
Они сидели, притаившись в развалинах, и, затаив дыхание, вглядывались в море. Их было человек двести, и столько же было с ними пальмахников.
На древней башне Друза, выходящей далеко в море, мигнул сигнальный фонарь, и все насторожились.
На борту «Звезды Давида» Билл Фрай зажал в зубах окурок сигары, его руки застыли на штурвале. Он медленно подплывал зигзагами, обходя коварные рифы. На палубе беженцы прильнули к поручням, готовясь к высадке.
Пароход содрогнулся и затрещал, ударившись о подводную скалу! В воздух поднялась сигнальная ракета! Началось?!
Люди полезли через борт в воду, доходившую до плеч, и, борясь с волнами, начали фут за футов продвигаться к берегу, до которого оставалось несколько сот метров.
Когда вспыхнула ракета, рыбаки и пальмахники, ожидавшие на берегу, выскочили из укрытий и бросились навстречу беженцам. Многие спотыкались, падали в глубокие, ямы, их опрокидывало волнами, било о камни, но ничто не могло их остановить. Наконец оба человеческих потока встретились! Рыбаки и пальмахники подхватили беженцев и потащили их на берег.
– Скорее, скорее! – кричали они. – Снимайте одежду, надевайте вот это.
– Выбросьте документы!
– Кто переоделся, давайте за нами… быстрее, быстрее, быстрее!
– Тише! Не шумите!
– Никакого огня!
Беженцы сбрасывали мокрую одежду, надевали синие рыбацкие комбинезоны.
– Перемешайтесь… Перемешайтесь с нами!
Карен стояла на палубе и передавала детей пальмахникам, переносившим их на берег.
– Скорее… скорее…
Некоторые припадали к священной земле, целовали ее, плача.
– У вас еще будет время на это! Не сейчас!.. Быстрее, быстрее!.. – кричали пальмахники.
Билл Фрай стоял на мостике и орал в мегафон приказы. За час судно покинули почти все, остались только несколько десятков детей и руководители групп.
В тридцати милях севернее гавани подразделение Пальмаха, отвлекая внимание британского гарнизона от высадки в Кесарии, имитировало налет на английские склады.
На берегу рыбаки и пальмахники действовали быстро и слаженно. Часть беженцев пристроили здесь же, в деревне, остальных погрузили на машины и повезли в глубь страны.
Когда последний ребенок покинул борт корабля, Билл Фрай спустился на палубу и приказал руководителям групп покинуть судно.
Карен почувствовала, как ледяная вода сомкнулась над ее головой. Она встала на цыпочки, сделала несколько шагов и, сориентировавшись, поплыла, пока не нащупала дно. С берега доносились неясные восклицания на иврите и немецком. Девушка добралась до огромного валуна, выступавшего из воды у самого берега, и на четвереньках перелезла через него. Ее смыло обратно в море, но теперь дно было под ногами, и, дюйм за дюймом одолевая волну, Карен пробиралась все ближе к берегу.
Пронзительный вой сирен! Оглушительный треск винтовочных выстрелов!
Люди на берегу начали разбегаться!
Вода теперь доходила Карен только до колен. Она стояла и жадно глотала воздух. Перед ней выросли несколько англичан в форме, с резиновыми дубинками в руках.
– Нет! – закричала она. – Нет! Нет! Нет!
Девушка, визжа, бросилась на солдат. Сильная рука схватила ее сзади за шею, прижала к воде. Зубы Карен вонзились в эту руку. Солдат вскрикнул и ослабил хватку. Карен бросилась вперед, размахивая руками, но другой солдат поднял дубинку и ударил ее по голове. Она застонала и упала без сознания в воду. Карен открыла глаза. Нестерпимо болела голова. Однако, увидев щетинистую физиономию и заплывшие глазки Билла Фрая, она улыбнулась.
– Дети! – закричала она и рывком поднялась.