Газовые камеры в Биркенау имели по проекту разовую пропускную способность три тысячи человек. При соответствующей погоде и максимальном использовании мощностей можно было уничтожать до десяти тысяч в день.
Поезд, что вез Дова Ландау, состоял теперь из пятидесяти вагонов. Он остановился на станции Гжанов, последней перед Освенцимом. Каждый пятый пассажир умер в пути. Сотни других примерзли к стенам вагонов и не могли сдвинуться с места, не оставив клочьев своего мяса. Многие женщины выбрасывали по дороге детей из вагонов, надеясь, что крестьяне, глазевшие на поезда, подберут их. Трупы выгрузили и забросили в шесть новых вагонов, специально для этого прицепленных в хвосте. Дов, хоть и полуживой, был начеку. Он знал, что его ждет, и понимал, что теперь как никогда раньше ему понадобится проявить находчивость. Поезд опять тронулся. До Осенцима оставался час езды.
Освенцим, 1941 – 1942
Гесс непрерывно совершенствовал процесс уничтожения в Биркенау. Сначала он разработал систему обмана, благодаря чему жертвы сохраняли спокойствие до самого конца. Вокруг зданий, в которых размещались газовые камеры, посадили деревья, разбили газоны и цветники, прибили таблички с надписью на разных языках: «Зона санитарной очистки». Главный же обман состоял в том, что жертвам внушали, будто они должны пройти медосмотр и дезинфекцию, а там им выдадут новую одежду и отправят в рабочие лагеря.
Вокруг газовых камер были оборудованы чистенькие раздевалки с пронумерованными вешалками для одежды. Каждому приказывали запомнить свой номер. Затем их стригли наголо и велели снять очки, прежде чем зайти в «душевую».
Каждому выдавали нумерованный кусочек мыла, затем их вели нагими – по три тысячи человек сразу – по длинным коридорам, по бокам которых были десятки огромных дверей. Когда эти двери открывались, идущие «на дезинфекцию» могли видеть огромные душевые.
|
|
Большинство людей находились в таком подавленном состоянии, что ничего не успевали заподозрить и спокойно входили в «душевые». Только немногие успевали рассмотреть свой кусочек мыла и обнаружить, что это всего лишь камень. Кое‑кто изредка замечал, что душевые отверстия на потолке фальшивые, а на полу нет стока для воды.
Бывало, в последнюю минуту возникала паника, но немцы хранили бдительность, они заталкивали строптивых в «душевые» кнутами и дубинками. Затем стальные двери плотно запирались на болты.
На каждую «душевую» уходило одна‑две канистры «циклона Б»; минут через десять – пятнадцать все заканчивалось.
Затем приходили зондеркоманды, составленные из таких же заключенных, которые разгружали газовые камеры и перевозили трупы к печам. Перед загрузкой в печь с трупов снимали золотые кольца, вырывали золотые коронки. Все это отправлялось на переплавку, а затем в слитках – в Берлин. Черепа особо красивой формы эсэсовцы‑охранники частенько брали после соответствующей обработки себе на память в качестве пресс‑папье.
На семейные фотокарточки или письма, которые находились в карманах жертв, не обращали внимания. Эсэсовцы куда больше интересовались подкладкой одежды: там частенько прятали драгоценности. Случалось, что в куче одежды находили ребенка, припрятанного матерью. Его немедленно отправляли в очередной «душ».
|
|
Гесс хорошо относился к подчиненным. Если в Биркенау прибывал большой эшелон и работы оказывалось много – выдавал им дополнительные пайки и шнапс. Его система работала безотказно, и ничем его было не пронять. Он не волновался даже тогда, когда Эйхман отгрузил в адрес лагеря четверть миллиона венгерских евреев практически без предупреждения.
Гесс нажимал на ученых, собранных в лагере, требуя от них повышения производительности камер и печей и снижения себестоимости работ. Его проектировщики предложили сделать в камерах передвижные полы, которые перемещались гидравликой, как лифты, на другой этаж, где располагался крематорий. Другие проекты предусматривали увеличение производительности камер до сорока тысяч трупов в день.
Самым узким местом в Биркенау была обработка трупов. В первые месяцы работы лагеря их вывозили из камер прямо в поле, бросали в рвы и засыпали известью. Вонь, однако, была невыносимая. Тогда эсэсовцы заставили евреев из зондеркоманды выкопать трупы, сжечь их, а затем измельчить кости в порошок. Но при этом тоже стоял ужасный запах, и пришлось ускорить строительство специальных печей.
Поезд, в котором ехал Дов Ландау, миновал Освенцим и остановился на станции Биркенау.
ГЛАВА 25
Дов был полумертв от голода, весь окоченел, но долгие годы, проведенные в непрерывной смертельной опасности, до предела обострили его инстинкт. Даже в этом состоянии он был начеку и полон решимости уцелеть. Он понимал, что предстоящий час решит его судьбу.
Борта и двери товарных вагонов открылись; всем приехавшим на открытых платформах приказали спрыгнуть на землю. Жертвы заполнили длинный перрон, вдоль которого в ряд стояли штурмовики с собаками, рвущимися с поводков. Засвистели кнуты, и люди закричали от боли. Дубинки глухо ударяли по головам, послышались хлопки пистолетных выстрелов – это пристреливали тех, у кого не было сил передвигаться.
|
|
Людей построили в колонну по четыре и повели в сторону огромного станционного здания. Колонна приближалась к нему медленно, но без остановок.
Дов осмотрелся. Слева стояли поезда. За поездами, по ту сторону вокзала, он заметил колонну грузовиков, их кузова были открытые; это не душегубки, подумал Дов. Справа, за цепью охранников, он увидел чистенькие газоны и деревья, окружавшие кирпичные здания. По их контурам и конусообразным трубам он понял, что это газовые камеры.
Колонна напирала сзади. Кто‑то споткнулся, упал и не смог встать. На него спустили двух псов, и упавший тут же был разорван в клочья. Его вопли повергли Дова в дрожь. Он изо всех сия старался овладеть собой, сейчас никак нельзя было проявлять страх.
Его четверка вошла в здание. Внутри колонна расходилась, и каждый ряд направлялся к одному из столов в глубине зала. За каждым столом сидел немецкий врач, а вокруг стояло человек десять охранников и помощников. Дов, желая разобраться, что происходит, не отрывал глаз от стола, к которому подходил его ряд.
Врач быстро осматривал каждого подходящего, а затем указывал, куда ему идти.
Семь человек из десяти он направил в дверь справа. Это были либо старики, либо дети, либо больные. Дов догадался, что справа газовые камеры, и сделал вывод, что те, кому велят отойти вправо, отправятся прямо в печь.
Дверь слева вела туда, где стояла колонна грузовиков. Из каждых десяти человек сюда направляли не более двух. Дов подумал, что эти попадут в трудовой лагерь.
Дверь справа означала смерть, дверь слева – жизнь!
Была еще одна группа. В нее попадал один из десяти, а то и меньше, чаще всего молодые женщины, некоторые довольно красивые. Туда же определили несколько подростков. Девушек отбирали для борделей, а мальчиков – для офицеров‑педерастов.
Когда стала подходить его очередь, Дов сделал несколько глубоких вздохов. Это вряд ли могло помочь, все равно он был кожа да кости и знал, что у него нет никаких шансов попасть налево, в трудовой лагерь.
Рядом раздались вопли женщины. На нее бросились эсэсовцы, опрокинули на пол и сорвали юбку. Женщина пыталась спрятать ребенка.
– Направо… направо… направо… – то и дело приказывал врач.
Дов остановился перед столом. Врач поднял голову, посмотрел на него:
– Направо!
Дов слегка улыбнулся.
– Это ошибка, доктор, – сказал он спокойно. – Я специалист по фальшивым документам. Распишитесь на этом листочке бумаги, и я вам покажу.
Доктор ошеломленно откинулся назад. Хладнокровие Дова произвело на него впечатление. Было ясно: парень знает, что ему предстоит. В однообразном шествии к смерти произошла заминка. Два охранника схватили Дова и потащили к двери.
– Подождите! – приказал доктор, еще раз посмотрел на Дова и велел ему подойти к столу. Мгновение он колебался, но любопытство взяло верх. Врач расписался на листочке бумаги.
Дов мгновенно сделал еще шесть подписей и протянул листок врачу:
– Можете определить, какая подпись ваша?
Охранники изумленно вытаращили глаза. Врач еще посмотрел на Дова, затем пошептался с одним из охранников, который тут же отошел прочь.
– Стой здесь, – бросил врач Дову, указав место сбоку.
Дов стоял у стола и смотрел на людей, проходивших мимо. Они шли на смерть со скоростью четыре человека в минуту.
Прошло пять минут, десять. Казалось, конца не будет плетущейся колонне.
Охранник наконец вернулся вместе с офицером. Доктор протянул офицеру блокнот. Тот долго изучал подписи, потом посмотрел на мальчика.
– Где ты этому научился? – резко спросил он.
– В варшавском гетто.
– Что ты умеешь делать?
– Паспорта, проездные билеты, любые документы. Все что хотите.
– За мной.
Дов вышел в дверь налево. Когда он садился в машину, ему вспомнились слова Мундека: «Хоть один Ландау должен уцелеть». Через несколько минут машина проехала через главные ворота. Над ними красовалась надпись: «Труд освобождает».
Место, где был расположен главный лагерь, утопало в грязи. Один за другим тянулись деревянные бараки, разделенные высокими заборами из колючей проволоки, по которой шел ток.
Эти бесконечные бараки снабжали рабочей силой около тридцати трудовых лагерей при Освенциме. Заключенные носили полосатую одежду, а на рукаве и груди у каждого был пришит лоскут определенного цвета: у гомосексуалистов – розовый, у женщин, превращенных в шлюх для охранников, – черный, у уголовников – зеленый, у священников – фиолетовый, у русских и поляков – красный, у евреев же – традиционная шестиконечная звезда.
Дов получил в Освенциме еще один опознавательный знак: ему накололи номер на левом предплечье. Теперь он стал узником номер 359195.
«Труд освобождает». Дов Ландау отметил в Освенциме свой четырнадцатый день рождения, подарком к этому празднику стала жизнь. В конце концов ему повезло: среди десятков тысяч заключенных маленькая группа фальшивомонетчиков, куда попал Дов, была самой привилегированной. Дову досталось подделывать купюры достоинством в один и пять долларов для немецких шпионов в западных странах.
Прошло некоторое время, и Дов стал все чаще подумывать, что, пожалуй, лучше бы ему было погибнуть в Биркенау.
Заключенных морили голодом, заставляли работать до изнеможения, а спать на тесных нарах позволяли всего пять часов в сутки. Свирепствовали эпидемии, людей пытали, над ними издевались с изощренной жестокостью. Многие не выдерживали и сходили с ума.
Каждое утро вынимали из петли самоубийц. Некоторые, желая избавиться от мук, бросались на колючую проволоку. Ни днем, ни ночью не прекращались пытки, розги хлестали по обнаженным ягодицам на виду у всех прямо на перекличке.
Провинившихся сажали в темную одиночку штрафного изолятора и кормили пересоленными овощами, а потом мучили жаждой, не давая воды.
В блоке «Икс» нацистские врачи Вирте, Шуман и Клауберг использовали людей как сырье для своих опытов. Польский заключенный, доктор Владислав Деринг, по приказу и под надзором своих немецких хозяев кастрировал мужчин и стерилизовал женщин.
Таков был Освенцим. Такова была жизнь, полученная Довом в подарок ко дню рождения.
«Труд освобождает».
«Хоть один Ландау должен уцелеть». Какой он был, Мундек? Дов уже не мог припомнить. А Руфь, Ревекка, отец, мать? Отца он не помнил совсем. Он помнил только смерть и ужасы и уже просто не мог представить жизнь без ужасов и смерти.
Прошел год. В трудовых лагерях от болезней и голода умирало людей не меньше, чем в Биркенау. И все‑таки инстинкт самосохранения не позволял Дову умереть и не давал сойти с ума.
В этом аду случались просветы. Существовал лагерный оркестр, и даже здесь мужчина мог найти женщину.
Лето 1944
Освенцим охватило беспокойство. Дов часто видел в небе русские бомбардировщики, и тайный радиоприемник лагерного подполья все чаще сообщал о немецких поражениях. Сквозь пытки и муки пробивался слабый луч надежды. Каждая новая победа союзников ввергала эсэсовцев в безумную свирепость; дошло до того, что заключенные стали бояться известий о немецких поражениях. Газовые камеры Биркенау действовали теперь, не останавливаясь круглые сутки.
Осень 1944
Стало ясно, что гитлеровская Германия идет к поражению. Немецкую армию громили на всех фронтах. Но чем больше фашисты терпели поражений на поле битвы, тем кровожаднее и с большим наслаждением они убивали безоружных. Эйхман мобилизовал все силы на завершение своей программы геноцида.
Октябрь 1944
Зондеркоманды подняли в Биркенау бунт и взорвали один из крематориев. Бунтовщиков отправили в печи. Но когда их уничтожили, Освенциму потребовались новые работяги.
Эйхман пошел на последнее зверство. Из лагеря Терезин на территории Чехословакии, где содержались ученые и интеллигенты – сливки европейского еврейства, – в Биркенау на уничтожение было отправлено 20 тысяч человек.
Число евреев, умерщвленных в Биркенау, росло и росло, пока в него не вошло около миллиона выходцев из Польши, 50 тысяч – из Германии, 100 тысяч – из Голландии, 150 тысяч – из Франции, 50 тысяч – из Австрии и Чехословакии, 50 тысяч – из Греции, 250 тысяч – из Болгарии, Италии, Югославии и Румынии и еще четверть миллиона – из Венгрии.
Ноябрь 1944
Мастерскую фальшивомонетчиков в Освенциме внезапно закрыли, и всех их отправили в Биркенау для пополнения зондеркоманд.
Новая работа Дова заключалась в том, чтобы ждать в коридоре у газовых камер, пока не затихнут предсмертные крики и жертвы не перестанут отчаянно биться о стальные двери. Затем выжидали еще минут пятнадцать, чтобы камеры проветрились. Лишь после этого двери открывались, и бригада начинала работать. Крючьями и веревками Дов разбирал клубки сплетенных тел, вытаскивал трупы из камер и грузил на вагонетки для отправки в печь. Потом он возвращался, окатывал из шланга пол водой и готовил камеру для новой партии жертв, которая уже ждала в раздевалках.
На четвертый день этой чудовищной работы силы оставили Дова. Здесь уже не помогала неукротимая воля к жизни. Мальчик в ужасе ожидал мгновения, когда откроются стальные двери и он вновь увидит на полу клубок трупов. Он боялся этой минуты больше, чем чего бы то ни было в гетто, и знал, что выдержит такое недолго.
Но тут произошло что‑то невероятное. Немцы начали разрушать печи и взрывать газовые камеры. Союзные войска наступали с запада, русские – с востока, и нацисты делали отчаянные усилия, чтобы скрыть свои преступления. По всей Польше вскрывали рвы, размалывали в порошок кости убитых. Транспорт, в котором в отчаянно нуждалась армия, направили для вывоза евреев в Германию.
22 января 1945
Русская армия вступила в Освенцим и Биркенау и освободила заключенных. Оргии убийц наступил конец. Дов Ландау, пятнадцати лет от роду, был одним из пятидесяти тысяч польских евреев, что уцелели из трех с половиной миллионов. Он сдержал обещание, данное брату.
ГЛАВА 26
Русские врачи были поражены тем, что лагерные ужасы лишения, почти не повлияли на здоровье Дова. Правда, он был слаб и мал ростом, особенно крепким ему уже никогда не стать, но при надлежащем уходе его можно поставить на ноги.
Хуже обстояло с душевным состоянием. Парень уцелел только благодаря невероятному упорству. Теперь, когда после шести лет постоянного напряжения он мог расслабиться, на него нахлынул поток мучительных воспоминаний, от которых нельзя было спрятаться ни днем, ни ночью. Он стал нелюдим, впал в апатию, и его психика все более приближалась к той тонкой грани, которая отделяет разум от безумия.
Колючую проволоку сняли, газовые камеры и печи уничтожили, но память о них была неистребима. Дову казалось, что в воздухе по‑прежнему пахнет горелым мясом. Лагерный номер, наколотый на руке, неизменно вызывал в памяти картину открывающихся дверей газовых камер. Вновь и вновь ему виделось, как его мать и сестру Руфь вытаскивают крючьями из такой же камеры в Треблинке. Вновь и вновь подносил он мерцающую свечу к обгоревшим телам в бункере варшавского гетто, пытаясь найти Мундека. Вновь и вновь видел он черепа своей матери и сестры на письменном столе эсэсовца.
Евреев, уцелевших в Освенциме, собрали в нескольких бараках. Дов не мог представить себе, что где‑то есть жизнь без лишений. Даже весть о капитуляции немцев не вызывала в Освенциме бурной радости. Эти люди разучились радоваться.
Воспоминания породили в нем ненависть. Дов жалел, что нет больше газовых камер. Ведь он все время воображал нескончаемые ряды эсэсовцев, которых загоняет в эти камеры вместе с их собаками.
Война кончилась, но никто не знал, что делать, куда податься? Варшава? До нее километров двести, и дороги запружены потоками беженцев. Но если даже доберешься туда, что толку? На месте гетто – одни развалины; мать, отец, сестры, Мундек – никого нет, все погибли. День за днем Дов молча стоял у окна и смотрел на низкое, мрачное небо Силезии.
Один за другим евреи из Освенцима отправлялись по домам. И один за другим возвращались в растерянности назад: рушились их последние надежды. Немцев не стало, но и поляки мало скорбели о гибели трех с половиной миллионов евреев. Напротив, в городах были расклеены антисемитские плакаты, народная молва гласила: «Жиды навлекли на нас войну… Они затеяли эту войну, чтобы нажиться… Во всем виноваты жиды!» Было мало слез и много ненависти к горстке оставшихся в живых. Громили еврейские лавки, избивали евреев, пытавшихся вернуться в свои дома.
Поэтому те, кто пытался покинуть Освенцим, возвращались обратно. Они сидели в загаженных бараках и как безумные ждали смерти. Мысль о смерти не покидала их, в воздухе по‑прежнему носился смрад Биркенау.
Лето 1945
В Освенциме появился молодой человек – ему было едва за двадцать, – крепкий, с большими черными усами, в белоснежной рубашке с закатанными рукавами. Он ходил чудесной походкой свободного человека. По его настоянию созвали собрание под открытым небом.
– Я Бар Дрор, Шимшон Бар Дрор, – громко сказал он. – Меня прислали из Палестины забрать вас домой!
Впервые за годы люди радостно закричали, некоторые даже заплакали. Шимшона Бар Дрора забросали миллионами вопросов, многие падали на колени, целовали ему руки, другие рвались хотя бы дотронуться до него, слышать, видеть его. Свободный еврей из Палестины! Шимшон Бар Дрор – Самсон Сын Свободы – явился, чтобы забрать их домой!
Бар Дрор взял дела лагеря в свои руки и с головой окунулся в работу. Он сказал, что пройдет некоторое время, прежде чем они смогут тронуться с места. А пока Моссад Алия Бет все устроит, им надо наладить здесь достойную жизнь.
Повеяло новым духом. Бар Дрор создал комитеты и поручил им навести порядок в лагере. Организовали школу, драмкружок, небольшой оркестр, наладили выпуск информационного листка и проводили нескончаемые дискуссии о Палестине. Бар Дрор даже устроил ферму, чтобы люди привыкли к труду на земле.
Пока Бар Дрор и другие агенты Моссада Алия Бет без устали работали, собирая евреев, чтобы вывезти их из Польши, другие силы работали не менее упорно, чтобы их в Польше оставить.
Во всей Европе британские посольства и консульства требовали закрыть перед беженцами границы. Англичане утверждали, что все это заговор мирового сионизма, который хочет навязать свое решение палестинской проблемы.
Пока шла беспощадная тайная борьба между англичанами и Моссадом Алия Бет, польское правительство приняло поразительный декрет: все евреи, находящиеся на польской территории, должны остаться в Польше. Будто оно опасалось, что, если уцелевшим евреям удастся покинуть Польшу, они расскажут всему миру, как поляки продолжают гонения на них. Таким образом евреев силой удерживали в стране, где они были нежелательны, и не давали им уехать в страну, где их ждали.
В Освенциме настала зима, и люди впали в отчаяние. Все усилия Бар Дрора пошли насмарку. Он созывал собрания, чтобы объяснить, какая вокруг них развернулась борьба, но люди не хотели слушать. Им было не до политики.
Глубокой зимой в лагере появился еще один агент Моссада Алия Бет. Посоветовавшись с ним. Бар Дрор принял отчаянное решение: созвал руководителей групп и распорядился готовиться в путь.
– Мы доберемся до чешской границы, – сказал он. – Это не так уж далеко, но мы сможем передвигаться не быстрее самого слабого из нас. К тому же придется держаться подальше от шоссе.
Бар Дрор наметил на карте маршрут длиной примерно в сто километров по Карпатским горам, через Яблунский перевал.
– Что будет, когда мы доберемся до границы? – спросил кто‑то.
– Наши агенты должны подкупить польских пограничников. Если нам удастся пробраться в Чехословакию, мы будем в безопасности. Ян Масарик – наш друг. Он не позволит выгнать нас из Чехословакии.
Горстка несчастных, оставшихся в живых (более сильные поддерживали слабых, несли на руках детей), вышла из Освенцима глубокой ночью и двинулась по проселкам в стороне от шоссе. Они плелись по полям, покрытым снегом, шесть кошмарных дней. Затем, пронизываемые ледяным ветром, начали взбираться в горы, и вожакам лишь чудом удалось довести их до границы живыми.
Агенты Моссада Алия Бет подкупили польских пограничников, и, когда изможденная толпа наконец добралась до границы, те сделали вид, что ничего не видят и не слышат.
Надо было еще в жестокий холод перейти через Яблунский перевал. Наконец они оказались на чешской стороне – голодные, больные, с разбитыми в кровь ногами. Моссад арендовал специальный поезд. Беженцев погрузили в вагоны, где их ждали тепло, пища и заботливый уход. Первый этап труднейшего путешествия был позади.
Евреи, легально въезжавшие в Палестину, сдавали свои паспорта Моссаду, чтобы их можно было использовать еще раз. Пятьсот таких паспортов были розданы беженцам из Освенцима. Моссад позаботился снабдить эти паспорта въездными визами Венесуэлы, Эквадора, Парагвая и других стран Южной Америки. Эти документы были призваны обмануть англичан на первых порах.
Си‑Ай‑Ди, узнав о пятистах евреях, бежавших из Польши, немедленно доложило в министерство иностранных дел. Уайтхолл направил британскому послу в Праге предписание встретиться с чехословацким министром иностранных дел Масариком и добиться задержки поезда. На аудиенции посол потребовал, чтобы евреев отправили назад в Польшу. Он заявил, что эта операция Моссада нелегальна, незаконна и что ее инициаторы – сионисты, стремящиеся навязать миру свое решение палестинского вопроса.
Масарик улыбнулся. Всем было известно, что он выступает в защиту евреев.
– Я не очень разбираюсь в нефтяных делах, господин посол, – сказал он, – зато разбираюсь в человеческих.
Тогда посол намекнул, что Великобритания может высказать свое неудовольствие более конкретным образом.
– Господин посол, – ответил Масарик, – я не подчинюсь угрозам Великобритании. Пока я министр иностранных дел Чехословакии, границы моей страны будут открыты для евреев независимо от того, с паспортами они или без паспортов, с визами или без.
Посол доложил Уайтхоллу, что поезд задержать не удалось. А поезд тем временем направлялся в Братиславу, где сходились границы Венгрии, Чехословакии и Австрии. На этот раз евреи пересекли австрийскую границу под личным покровительством сочувствовавшего американского офицера.
В Вене поезд сделал остановку, чтобы беженцы отдохнули и получили необходимую медицинскую помощь. На базе, созданной на средства американских евреев, стремящихся помочь еврейским соплеменникам, им выдали новую одежду.
Следующим этапом стала Италия. Тут Моссад Алия Бет. пользовался открытой поддержкой населения и официальных учреждений, но страна находилась под британской оккупацией.
Некоторые из британских оккупационных частей, как ни парадоксально, состояли из палестинских еврейских подразделений. Палестинская бригада британской армии и ее подразделения, расположенные по всей Италии, считались образцовыми. Агенты Моссада проникали в эти части, и вскоре солдаты‑палестинцы начали помогать в создании лагерей для беженцев, организации нелегальных морских рейдов и в прочих делах. Фактически они подчинялись Моссаду и Пальмаху. Шимшон Бар Дрор был сержантом в таком подразделении и воспользовался своими воинскими документами, чтобы съездить в Польшу и собрать там беженцев.
Стояла уже весна, когда группа беженцев из Освенцима, в которой находился Дов, опять села в поезд и отправилась в Италию.
Поезд остановился в окрестностях Милана, на глухой боковой ветке. Беженцев предупредили, что их встретят солдаты, одетые в британскую форму, но все равно чуть не возникла паника. Эти люди никак не могли представить военных с шестиконечной звездой на рукаве. Звезда Давида олицетворяла для них гетто. Если не считать восстания в гетто, евреи не воевали уже две тысячи лет.
…Беженцы сошли с поезда, оглядываясь с опаской. Солдаты встретили их по‑доброму, все они говорили на иврите, а некоторые даже на идише. Они были мягки в обхождении, но мало похожи на евреев.
Спустя неделю после прибытия поезда в Милан Дова и еще сто человек забрали глубокой ночью из небольшого лагеря, где они находились, и посадили в британские грузовые машины. За рулем сидели бойцы Палестинской бригады. Колонна на полной скорости добралась до тайного места у побережья, где ее ждали еще триста беженцев из других лагерей. Со стороны расположенного неподалеку порта Специя подплыло небольшое судно «Врата Сиона».
Оно бросило якорь в открытом море, беженцев погрузили на резиновые лодки и доставили на борт. Судно немедленно подняло якорь и пересекло трехмильную зону. Британский флот, который был всегда начеку, тут же обнаружил его.
Но что‑то вышло не так с этими «Вратами Сиона». Не в пример другим судам с беженцами, тот корабль не взял курс прямо на Палестину. Он пошел в Лионский залив на южном побережье Франции. Ни англичане, ни беженцы на борту «Врат Сиона» не имели ни малейшего понятия, что это суденышко выполняет специальное задание…
ГЛАВА 27
Билл Фрай сидел за столиком в ресторанчике братьев Миллер в Балтиморе. Бросив горсть крекеров в большую тарелку кипящей ухи, он размешал их ложкой. Потом хлебнул пару раз, но аппетита не было. «Господи Боже мой, – думал капитан, – как же мне переправиться на этой лохани через Атлантику?»
Билл Фрай считался самым удачливым капитаном Моссада. Высадка «Звезды Давида» у Кесарии открыла новую страницу в войне нелегальной иммиграции. Она заставила англичан создать лагеря на Кипре. Моссад направлял в Палестину судно за судном, а англичане с той же регулярностью заворачивали их. Назревал кризис. Моссад навез столько беженцев, что лагеря на Кипре их уже не вмещали.
Полный решимости переломить британскую политику запрета на иммиграцию, Моссад разработал отчаянный план, исполнение которого опять возложили на Билла Фрая.
Его «Звезда Давида» с двумя тысячами пассажиров была до сего времени крупнейшим нелегальным транспортом. Но Моссад решил, что, если ему удастся прорвать блокаду на корабле, вмещающем более пяти тысяч беженцев, это нанесет сокрушительный удар по английским запретам на иммиграцию и сделает их попросту бессмысленными.
Биллу было поручено найти подходящее судно, отремонтировать его и погрузить на борт пять тысяч беженцев из лагеря Ля Сиотат на юге Франции. Чтобы англичане ничего не пронюхали раньше времени – за европейскими портами Си‑Ай‑Ди наблюдало неусыпно, – судно решили купить в Соединенных Штатах или в Южной Америке. Агенты Моссада рыскали по Южной Америке, а сам Билл объезжал порты Мексиканского залива и Восточного побережья США. Скоро выяснилось, что на деньги, которыми они располагали, подходящее судно купить невозможно. Биллу пришлось пойти на риск, и теперь он не находил себе места. Он купил старый‑престарый пароход, который совершал когда‑то ночные рейсы по заливу между Балтимором и Норфолком. Прогулочное судно – пароход «Генерал Стоунвол Джексон» – никогда по океану не плавало. Единственное преимущество состояло в том, что его удалось купить дешево.
Официант в белой куртке подошел к столику и спросил:
– Что‑нибудь не так с супом, сэр?
– А? О, черт, нет… суп чудный, – пробормотал Билл, поднеся ложку ко рту.
Может быть, покупка этой лохани была ошибкой? Пароход находился в Ньюпорт‑Ньюс, штат Вирджиния, где его переоборудовали для перевозки почти семи тысяч пассажиров.
Билл вздохнул.. Есть же и другая сторона медали. Если бы ему только удалось одним махом вывезти из Европы семь тысяч беженцев! Вся политика англичан полетела бы вверх тормашками!
Билл отодвинул суп и попросил счет. Взял из пепельницы потухшую сигару, зажег ее и еще раз прочитал телеграмму, полученную из Ньюпорт‑Ньюс: «Джексон» готов».
На следующий день Билл собрал свою команду, состоящую из пальмахников и моссадовцев, американских евреев и сочувствующих им испанцев, итальянцев и французов. Он осмотрел судно и сделал пробный рейс вдоль берега в южной части залива. Затем скомандовал: «Полный вперед!» – и вышел в океан.
Не прошло и трех часов, как из‑за неполадок в двигателе пришлось вернуться в Ньюпорт‑Ньюс.
В течение следующих двух недель Билл сделал еще два пробных рейса. Как только старое судно покидало привычные воды, оно начинало бунтовать, и приходилось возвращаться в порт.