Я задал вопрос насчет английских доводов о двусмысленности проводимой акции. Бен Канаан ответил: «Нас, евреев, обвиняют во многом, и мы к этому привыкли. Когда дело касается проблемы, связанной с британским мандатом на Палестину, они всегда вытаскивают на свет новую провокацию сионистов. Я удивляюсь, что они еще не обвинили сионистов в беспорядках, происходящих в Индии. Ганди, к счастью, не еврей.
Уайтхолл опять прибегает к старому жупелу таинственного сионизма, чтобы прикрыть им три десятилетия грязного правления, лживых заверений, данных как евреям, так и арабам, когда тех и других продавали и предавали. Не успели они опубликовать в 1917 году Декларацию Бальфура, обещавшую создать в Палестине отечество евреев, как тут же ее нарушили. С тех пор они все время нарушают свое слово. Последнее предательство совершили лейбористы, обещавшие перед выборами открыть двери Палестины для уцелевших жертв нацизма.
Крокодиловы слезы Уайтхолла по поводу судьбы трехсот детей просто смешны. Каждый ребенок, находящийся на борту «Исхода», пришел сюда добровольно. Каждый ребенок на борту «Исхода» – сирота по вине Гитлера. Почти все эти дети провели в немецких или британских концентрационных лагерях по пять‑шесть лет.
Если Уайтхолл в самом деле так озабочен благополучием этих детей, то пусть откроет ворота лагерей в Караолосе, чтобы журналисты могли познакомиться с положением тех, кто там сидит. Их держат за колючей проволокой под дулами автоматов, плохо кормят, там не хватает воды, медицинское обслуживание никуда не годится. Эти люди ни в чем не виноваты. И тем не менее их держат под стражей.
Уайтхолл обвиняет нас, будто мы пытаемся навязать ему несправедливое решение палестинского вопроса. В Европе из шести миллионов евреев уцелело не больше двухсот пятидесяти тысяч. Британская норма иммиграции евреев в Палестину составляет 700 человек в месяц. И это они называют справедливостью?
|
|
Наконец, я вообще оспариваю право англичан на Палестину. Неужели у них больше прав находиться там, чем у жертв нацизма? Позвольте, напомнить вам: Господь предназначил эту землю сынам Израиля. Следовательно, здесь будут жить и они, и дети их, и дети их детей».
Ари Бен Канаан положил Библию обратно на стол и добавил: «Впредь пусть господа из Уайтхолла получше обосновывают свои претензии. Я скажу министру иностранных дел то же самое, что один великий человек сказал другому поработителю три тысячи лет тому назад: „Отпусти народ мой“ [4].
Назавтра после появления в печати репортажа под заголовком «Отпусти народ мой» Марк огласил некоторые подробности операции «Гедеон», в том числе и историю о том, как при побеге использовались британские военные машины. Над англичанами начали смеяться…
По совету Марка Ари разрешил и другим журналистам подняться на борт «Исхода». После этого они стали громко требовать пропуска в караолосские лагеря.
Сесиль Бредшоу был готов к нападкам, но никогда не думал, что они достигнут такой небывалой резкости. Совещание следовало за совещанием – гавань в Кирении попала в центр внимания всего мира. Теперь уже никак нельзя было разрешить «Исходу» поднять якорь; для британского престижа это обернулось бы настоящей катастрофой.
Генерал Тевор‑Браун тайно вылетел на Кипр, чтобы взять командование в свои руки.
|
|
Его самолет под строжайшим секретом приземлился в предрассветные часы в никосийском аэропорту. Встречал генерала майор Алистер. Они сели в штабную машину и помчались в генштаб, расположенный в Фамагусте.
– Мне хотелось поговорить с вами, Алистер, прежде нем Сазерленд передаст мне дела. Я, конечно, получил ваше письмо. Можете говорить не стесняясь.
– Я бы сказал, сэр, что это дело оказалось не по силам Сазерленду. С ним происходит что‑то непонятное. Колдуэлл сказал мне, что у него каждую ночь кошмары. Ночи напролет, вплоть до самого утра, он расхаживает по комнате и все время читает Библию.
– Проклятье! – воскликнул Тевор‑Браун. – Брюс всегда был отменным солдатом. Надеюсь, все останется между нами. Мы должны отстоять его.
– Конечно, сэр, – ответил Алистер.
Кирения, Кипр, АСН
От нашего специального корреспондента
Генерал сэр Кларенс Тевор‑Браун, знаменитый своими славными победами в пустыне, инкогнито высадился ночью в никосийском аэропорту. Сэр Кларенс был в штатском, и его прибытие держалось в секрете. Появление на сцене Тевор‑Брауна свидетельствует о том, что Уайтхолл глубоко озабочен историей с «Исходом». Весьма возможно, что произойдут перемены в политике, а то и в руководстве.
Марк поднялся на борт «Исхода» и попросил, чтобы к нему в рубку привели Карен. Он нервничал, пробираясь по забитой детьми палубе. Дети были бледны, от них дурно пахло: для мытья воды не хватало.
Ари сидел в рубке, невозмутимый, как всегда. Марк передал ему сигареты и несколько бутылок бренди.
|
|
– Как дела на берегу? – спросил Ари.
– С прибытием Тевор‑Брауна, похоже, ничего не изменилось. Газеты по‑прежнему шумят о вас, даже больше, чем я ожидал. Послушайте, Ари. У вас, как и у меня, это дело выгорело на славу. Вы добились, чего хотели: вон какой фонарь посадили англичанам. Однако у меня есть сведения, что они не пойдут на уступки.
– Что вы этим хотите сказать?
– А то, что можно завершить это дело чертовски эффектной концовкой. Высадите детей на берег, и, когда англичане повезут их обратно в Караолос, мы развернем такую кампанию в газетах, что весь свет будет рыдать.
– Китти послала вас с этим предложением?
– Оставьте, пожалуйста! Вы только посмотрите на детей. Они валятся с ног.
– Они знали, на что идут.
– И вот еще что, Ари. Боюсь, что мы достигли вершины в нашей газетной шумихе. Конечно, мы еще на первых полосах, но если завтра Фрэнк Синатра заедет какому‑нибудь газетчику в рыло в ночном кабаке, то мы сразу окажемся на задворках.
В рубку вошла Карен.
– Здравствуйте, мистер Паркер, – поздоровалась она тихо.
– Привет, детка. Вот тебе письмо от Китти и небольшая посылочка.
Она взяла письмо и передала конверт для Китти. От посылки, как и всякий раз до этого, отказалась.
– Господи, у меня не хватает духу признаться Китти, что она отказывается от ее передач. Девочка больна. Вы заметили синие круги под глазами? Еще пара дней, и вы бед не оберетесь на этом корабле.
– Мы говорили о том, как поддержать интерес публики. Поймите, Паркер. Мы ни за что не вернемся в Караолос. Четверть миллиона евреев по всей Европе ждут, и только мы одни можем помочь им. С завтрашнего утра мы объявим голодовку. Тех, кто не выдержит и свалится с ног, вынесем наверх и положим на палубу, чтобы англичане могли налюбоваться вдоволь.
– Вы чудовище… вонючее чудовище, – прошипел Марк.
– Называйте меня, как хотите, Паркер. Думаете, мне приятно обрекать сирот на голод? Дайте мне какое‑нибудь другое оружие. Дайте что‑нибудь, с чем я мог бы броситься на эти танки и миноносцы! У нас ничего нет, кроме нашего духа и нашей веры. Две тысячи лет нас избивали и уничтожали. Но этот бой мы выиграем.
ГЛАВА 32
На «Исходе» объявлена голодовка! Дети предпочитают голодную смерть возвращению в Караолос.
Выждав две недели, пока шумиха, поднятая газетами, не всколыхнула весь мир, Ари Бен Канаан неожиданно перешел в атаку. Это уже не была игра в поживем‑увидим; ситуация с детьми вынуждала англичан принять четкое решение.
За борт «Исхода» вывесили огромную доску, на которой по‑английски, по‑французски и на иврите менялись надписи:
Голодовка, час 1…
Голодовка, час 15…
Двое мальчиков и пятнадцатилетняя девочка потеряли сознание; их положили на верхнюю палубу…
Голодовка, час 20…
Десять детей лежали без сознания на палубе.
– Ради Бога, Китти! Перестань ходить, сядь!
– Уже двадцать часов. До каких же пор это будет продолжаться? У меня просто не хватает духу пойти на набережную. Карен тоже лежит на палубе?
– Я сто раз говорил тебе: нет!
– У этих ребятишек вообще слабое здоровье, а тут еще две недели на проклятом судне. Это подорвало их последние силы.
Китти затянулась сигаретой и принялась нервно теребить волосы.
– Этот Бен Канаан просто зверь.
– Я много думал над этим, – сказал Марк, – очень много. Боюсь, нам никогда не понять того, что движет этими людьми. Ты когда‑нибудь была в Палестине? Это мертвая пустыня на юге, выветрившаяся степь посередине и сплошное болото на севере. Вонючая выжженная дыра, окруженная плотным кольцом смертельных врагов, которых не меньше пятидесяти миллионов. И все же они валят туда сломя голову. Они называют эту дыру Землей Обетованной, где течет молоко и мед… Они поют песни о брызгалках и оросительных каналах. Две недели назад я сказал Бен Канаану, что у евреев нет монополии на страдание, но теперь начинаю сомневаться. Ей‑богу, начинаю сомневаться. Какова же должна быть мера страдания, чтобы люди стали такими фанатиками!
– Не защищай его, Марк, не защищай, пожалуйста, этих сумасшедших…
– Ты подумай вот о чем. Без поддержки детей у Ари ничего бы не вышло. Они же – за него, безоговорочно.
– Это‑то и страшно, – ответила Китти. – Такая круговая порука… Они горой стоят друг за друга.
Зазвонил телефон. Марк поднял трубку, послушал и положил ее на рычаг.
– Что случилось? Что случилось, Марк?
– На палубу снова вынесли детей, потерявших сознание. Человек пять‑шесть.
– А… Карен?
– Не знаю. Пойду погляжу.
– Марк!
– Что?
– Я хочу на «Исход».
– Это невозможно.
– Я больше не могу, – прошептала она.
– Если ты это сделаешь, ты пропала.
– Нет, Марк… тут что‑то другое. Мне только узнать, что она жива и здорова. Клянусь тебе, что справлюсь с собой. Я хорошо это знаю. Но сидеть так, сложа руки, и знать, что она там умирает… Нет, на это у меня нет сил.
– Если мне даже удастся уговорить Бен Канаана, тебя все равно не пустят англичане.
– Ты должен, – настаивала она. – Ты должен.
Она встала спиной к двери и загородила ему дорогу. Ее лицо выражало твердую решимость. Марк опустил глаза.
– Постараюсь, – сказал он.
Голодовка, час 35…
Перед посольством Великобритании в Париже и в Риме начались бурные демонстрации протеста. Возмущенные ораторы решительно требовали выпустить «Исход» в море. В Париже полиции пришлось пустить в ход слезоточивые газы. В Копенгагене, в Стокгольме, в Брюсселе, в Гааге тоже устраивали демонстрации. Но там они проходили более спокойно.
Голодовка, час 38…
На Кипре стихийно возникла всеобщая забастовка протеста. Транспорт замер, закрылись магазины, порты, театры и рестораны. Фамагуста, Никосия, Ларнака и Лимасол словно вымерли.
Голодовка, час 40…
Ари Бен Канаан не сводил глаз со своих помощников.
Зеев, крестьянин из Галилеи, заговорил первым.
– Я солдат. Не могу стоять и смотреть, как дети умирают с голоду.
– В Палестине, – резко оборвал его Ари, – ребята не старше их уже воюют.
– Одно дело воевать и совсем другое – умирать здесь с голоду.
– Это та же борьба, только в другой форме, – ответил Ари.
Иоав Яркони знал Ари много лет, они вместе воевали…
– Я никогда не шел против тебя, Ари. Но в ту минуту, когда, не приведи Господь, кто‑нибудь из детей умрет, затея обернется бумерангом против нас.
Ари посмотрел на капитана судна, американца Хэнка Шлосберга. Хэнк пожал плечами.
– Вы здесь начальник, Ари, но судовая команда начинает нервничать. Об этом в договоре нет ни слова.
– Другими словами, – сказал Ари, – вы хотите сдаться.
Молчание в ответ подтвердило его догадку.
– Давид, а ты? Ты еще ничего не сказал.
Давид был ученым и хорошо разбирался в Священном писании. Он ближе стоял к Богу и поэтому пользовался особым уважением.
– Шесть миллионов евреев погибли в газовых камерах, не зная, за что, – начал он. – Нас всего триста. Если мы погибнем, то будем хорошо знать, во имя чего. И весь мир будет знать тоже. Когда две тысячи лет назад мы были нацией и боролись против римского и греческого порабощения, у нас установилась традиция драться до последнего. Так было в Арбеле и Иерусалиме, в Бейтаре и Геродиуме. Массаду обороняли четыре года, а когда римляне наконец ворвались в крепость, они всех застали мертвыми. Никогда ни один народ не дрался за свою свободу так, как наш. Мы гнали со своей земли римлян и греков, пока нас самих не рассеяли по всему свету. За последние две тысячи лет нам нечасто приходилось бороться как нации. Но когда мы поднялись в варшавском гетто, то остались верны древней традиции. Сойдя с этого судна и добровольно вернувшись за колючую проволоку, мы предадим своего Бога.
– Вопросы будут? – спросил Ари.
Голодовка, час 42…
В синагогах Соединенных Штатов, Южной Африки, Англии состоялись массовые молебны. Во многих христианских церквях молились о спасении детей с «Исхода».
Голодовка, час 45…
В Аргентине евреи объявили пост в знак солидарности с детьми «Исхода».
Голодовка, час 47…
Уже темнело, когда Китти поднялась на борт «Исхода». Запах стоял невыносимый. По всей палубе, в спасательных лодках, у палубных построек лежали дети. Они не шевелились, чтобы не тратить последних сил.
– Я хочу осмотреть всех потерявших сознание, – сказала она.
Давид повел ее на верхнюю палубу, где в три ряда лежали шестьдесят детей. Он опускался на колени, поднося фонарь к лицам, а Китти передвигалась от одного к другому, щупая им пульс и поднимая веки. Несколько раз она едва не теряла сознание, когда поворачивала к себе девочку, похожую на Карен.
Давид повел ее по тесной палубе. Приходилось шагать прямо через тела. Дети смотрели потухшими глазами. Лица были покрыты толстым слоем грязи, волосы нечесаны.
Давид повел ее по лестнице в трюм. Китти чуть не стошнило от ударившей в нос вони. Она различала в полумраке детей, лежавших вповалку в своих клетках.
На верхнем ряду нар дети тесно прижимались друг к другу. Китти нашла Карен в дальнем углу. Рядом с Карен дремал Дов. Они лежали на лохмотьях, пол был скользкий от грязи и сырости.
– Карен, – шепнула она. – Карен, это я, Китти.
Карен приподняла веки. Под глазами чернели круги, губы потрескались. У нее не было сил подняться.
– Китти?
– Да, это я.
Карен протянула руки, и Китти крепко обняла ее.
– Не уходи, Китти. Я боюсь.
– Я буду с тобой, – шепнула Китти, успокаивая девушку.
Она пошла в лазарет, посмотрела, что там осталось из лекарств, и вздохнула.
– Попробую что‑нибудь сделать, – сказала она Давиду. – Вы с Иоавом сможете помочь мне?
– Конечно.
– Некоторые дети в тяжелом состоянии. Придется делать холодные компрессы, чтобы согнать температуру. Их надо укрыть. Кроме того, все работоспособные должны взяться за уборку судна.
Китти вступила в лихорадочную борьбу со смертью. Но это было все равно что пытаться вычерпать океан наперстком. Пока она приводила в чувство одного ребенка, заболевали трое других. У нее не было ни лекарств, ни воды, вообще ничего. Единственное, что помогло бы – пищу, – Китти использовать не могла.
Голодовка, час 81…
Семьдесят детей лежали без сознания на раскаленной палубе «Исхода».
У английских солдат на набережной Кирении появились признаки неповиновения. Многие, рискуя попасть под военный трибунал, требовали, чтобы их заменили.
Голодовка, час 82…
Карен Хансен‑Клемент вынесли без сознания на верхнюю палубу.
Голодовка, час 83…
Китти вошла в рубку и в изнеможении упала на стул. Она проработала без перерыва тридцать пять часов и валилась с ног от усталости. Ари налил ей виски.
– Выпейте, – сказал он. – Вы‑то в голодовке не участвуете.
Китти проглотила виски и попросила еще. Вторая порция вернула ей силы. Она уставилась на Ари Бен Канаана. Какой он сильный. Осада на нем почти не отразилась. Китти смотрела в его холодные глаза и пыталась угадать, что Ари замышляет. Она спрашивала себя, испытывает ли Ари страх, знает ли вообще, что такое страх, озабочен ли, потрясен ли происходящим.
– Я рассчитывал, что вы придете ко мне гораздо раньше, – сказал он.
– Не стану вас просить, Ари. Но, Господи, надо ли так?.. Там, на палубе, дети на пороге смерти. Я просто докладываю, как добросовестный пальмахник. Они вот‑вот умрут. Каковы будут указания?
– Меня столько оскорбляли, Китти, что я не обращаю на это внимания. Кстати, ваши гуманные чувства продиктованы заботой обо всех детях или только о ком‑нибудь одном?
– Вы не имеете права задавать мне этот вопрос.
– Вы хотите спасти жизнь одной девочки. А мне нужно спасти жизнь четверти миллиона людей.
Она поднялась.
– Я пойду работать, Ари. Но скажите: вы ведь знали, отчего мне так хотелось попасть на «Исход». Почему же разрешили?
Он повернулся спиной и взглянул на море, где стояли на вахте крейсер и миноносец.
– Может быть, потому, что мне хотелось видеть вас.
Голодовка, час 85…
Генерал Кларенс Тевор‑Браун ходил по кабинету Сазерленда. Дым сигар заполнял комнату. Тевор‑Браун несколько раз останавливался и смотрел в окно в сторону Кирении.
Сазерленд выбил трубку, взглянул на бутерброды на чайном столике.
– Присядьте, сэр Кларенс, выпейте чаю.
Тевор‑Браун посмотрел на часы и вздохнул. Он сел, взял бутерброд, оглядел его, откусил кусочек, но тут же швырнул еду на стол.
– Мне совестно есть сейчас, – сказал он.
– Да, эта история не для тех, у кого есть совесть, – ответил Сазерленд. – Две войны, одиннадцать должностей за рубежом, шесть наград, три ордена. А оборвала карьеру кучка безоружных детей. Блестящий конец для тридцатилетней службы, не так ли, сэр Кларенс?
Тевор‑Браун опустил глаза.
– Я знаю, вам нужно поговорить со мной, – сказал Сазерленд.
Тевор‑Браун налил себе чаю.
– Послушайте, Брюс. Если бы по мне…
– Чепуха, сэр Кларенс. Вы тут ни при чем. Это не вы, а я должен чувствовать себя неловко. Я ведь подвел вас. – Сазерленд поднялся. – Я устал. Ужасно устал.
– Мы добьемся для вас полной пенсии, а отставка пройдет без шума. Можете положиться на меня, – сказал Тевор‑Браун. – Послушайте, Брюс. По дороге сюда я остановился в Париже и долго беседовал с Недди. Рассказал ей о ваших трудностях. Старик, если вы будете действовать умно, то сможете сойтись с ней опять. Недди рада вернуться, а вам она теперь понадобится.
Сазерленд покачал головой.
– Между нами все кончено. Если нас и связывало что‑нибудь раньше, так это была моя служба в армии. Только на этом держался наш брак.
– У вас есть другие планы?
– Со мной что‑то произошло здесь на Кипре, в особенности за последние недели. Можете не верить, но я не считаю, что потерпел поражение. Наоборот, у меня такое чувство будто я выиграл что‑то очень важное. Нечто такое, что я давным‑давно потерял.
– А именно?
– Правду. Помните день, когда я согласился на эту должность? Вы сказали тогда, что единственное царство, где правят добро и справедливость, это Царствие Небесное, а на земле правит нефть.
– Очень хорошо помню, – сказал Тевор‑Браун.
– Так вот, – продолжал Сазерленд. – Я много думал об этом с тех пор, как началась история с «Исходом». Всю жизнь я знал, что такое правда, и умел отличить добро от зла. Большинство людей это умеет. Но знать, где правда, это одно… А вот жить по правде, создавать Царствие Небесное на земле – это совсем другое. Как часто приходится делать в жизни вещи, о которых знаешь, что они постыдны, и все‑таки делаешь, потому что того требуют твои интересы. Как я всегда восхищался теми немногими, кто умел постоять за свои убеждения, хотя бы это и угрожало позором, пытками и даже смертью. Как чудесно должно быть ощущение душевного покоя, которое испытывают они. Ощущение, которое мы, обыкновенные смертные, никогда не узнаем. Возьмите Ганди… Я поеду в ту дыру, которую эти евреи называют Обетованной Землей. Я хочу посмотреть на Галилею, Иерусалим… на все это.
– Завидую вам, Брюс.
– Может быть, я поселюсь где‑нибудь в окрестностях Сафеда или на Канаанской горе.
В кабинет вошел майор Алистер. Он был бледен, его рука дрожала, когда он протянул Тевор‑Брауну бумагу. Тевор‑Браун читал бумагу, перечитывал и не мог поверить своим глазам.
– Да смилуется Господь над всеми нами! – прошептал он и протянул бумагу Сазерленду.
Экстренно
Ари Бен Канаан, представитель «Исхода», заявил, что, начиная с завтрашнего дня, десять добровольцев будут ежедневно в полдень лишать себя жизни на капитанском мостике на виду у британского гарнизона. Эти акции протеста будут продолжаться до тех пор, пока «Исход» не получит разрешения сняться с якоря.
Бредшоу в сопровождении Хамфри Кроуфорда и еще нескольких помощников оставил Лондон и направился в мирную тишину своего небольшого загородного дома. До начала самоубийств на «Исходе» осталось 14 часов.
Он сильно сплоховал в этом деле. Во‑первых, не учел решимости и упрямства людей на борту. Во‑вторых, недооценил размеры шумихи, которая поднялась во всем мире. И главное, дал захватить себя врасплох, так что теперь Бен Канаан попросту навязывал ему решение. Бредшоу был упрям как бык, но он умел проигрывать, и теперь лихорадочно искал какой‑нибудь компромисс, чтобы выйти из этой истории с честью.
Он попросил Кроуфорда и его помощников обратиться по телеграфу и телефону к еврейским лидерам Англии, Палестины и Соединенных Штатов. Палестинцы в особенности могли повлиять на Бен Канаана. В крайнем случае они могли бы добиться отсрочки, во время которой Бредшоу нашел бы компромисс. Если только удастся уговорить Бен Канаана пойти на переговоры, уж он, Бредшоу, сумеет договориться. Через шесть часов пришел ответ от еврейских лидеров. Они в голос заявили, что вмешиваться не намерены.
Бредшоу тут же связался с Кипром. Он велел Тевор‑Брауну передать на «Исход», что английское правительство разрабатывает компромиссное решение, и потребовал отсрочки самоубийств хотя бы на двадцать четыре часа.
Тевор‑Браун немедленно выполнил указание и вскоре передал в Лондон ответ Бен Канаана.
Срочно
Бен Канаан ответил, что в переговоры не вступит. Он заявил: либо «Исход» выйдет в плавание, либо нет. Он также поставил условием полную амнистию для всех агентов, прибывших из Палестины и ныне находящихся на борту. В заключение Бен Канаан сказал: «Отпусти народ мой».
Тевор‑Браун
Сесиль Бредшоу не смог заснуть в эту ночь. Он, не останавливаясь, метался по комнате. До момента, когда дети на «Исходе» совершат самоубийства, оставалось немногим более шести часов. У него самого, следовательно, оставалось всего три. Вот срок, за который нужно внести в правительство соответствующее решение. Никакого компромисса добиться не удалось.
Что он, безумец, этот Бен Канаан? Или просто хитрый, бессовестный игрок, который хладнокровно втягивает его в западню?
Отпусти народ мой!
Бредшоу медленно подошел к письменному столу и включил лампу.
«Ари Бен Канаан, представитель „Исхода“, заявил, что, начиная с завтрашнего дня, десять добровольцев будут ежедневно в полдень лишать себя жизни…»
Бумага выпала у него из рук.
На столе лежали официальные ноты от нескольких европейских и американских правительств. В них выражалась тревога по поводу тупика, в который зашло дело с «Исходом». С другой стороны, тут же находились ноты от арабских правительств, в которых говорилось, что разрешение «Исходу» следовать в Палестину будет рассматриваться как вызов, брошенный их странам и каждому арабу в отдельности.
Сесиль Бредшоу растерялся. Последние несколько дней он жил как в аду. Когда же все это началось? Тридцать лет он успешно разрабатывал политическую линию на Ближнем Востоке и вдруг попал в безвыходное положение из‑за жалкого невооруженного транспортного судна.
Каким образом он оказался в палачах? Никто не посмел бы обвинить его в антисемитизме. В глубине души Бредшоу восхищался палестинскими евреями, понимал их стремление вернуться на родину. Он не без удовольствия схлестывался с сионистами на всевозможных конференциях, отдавая должное натиску их блестящих ораторов, и при этом верил, что в интересах Англии надлежит держать сторону арабов. Еврейское население подмандатной территории достигло полумиллиона, и арабы утверждали, что британцы нарочно насаждают среди них чужаков.
Все эти годы Бредшоу был честен с самим собой. Что же случилось теперь? Он представил, что на борту судна находятся его собственные внуки. Бредшоу знал Библию не хуже любого другого англичанина и, как все англичане, относился к ней с почтением, хотя и не был религиозен. Могло ли оказаться, что дети на «Исходе» движимы некой сверхъестественной силой? Нет, он – реалист и дипломат, и он не верит во всякую чертовщину.
У него армия, флот, он в два счета может покончить с «Исходом» и с прочими незаконными иммигрантами. Но вот беда: он никак не может решиться на это!
А разве египетский фараон не был силен? По лицу Бредшоу струился пот. Все это чепуха, он просто устал Слишком велико напряжение. Какое безумие!
Отпусти народ мой!
Бредшоу прошел в библиотеку, достал Библию и начал лихорадочно листать страницы Исхода, где говорилось о десяти казнях, ниспосланных Богом на Египет.
Неужели он – фараон? Неужели он навлекает проклятие на Великобританию? Бредшоу вернулся к себе, попытался прилечь, но в его мозгу началась какая‑то дикая пляска… отпусти народ мой… отпусти…
– Кроуфорд! – завопил он. – Кроуфорд!
Кроуфорд вбежал в комнату, застегивая на ходу халат.
– Вы меня звали?
– Кроуфорд! Немедленно свяжитесь с Тевор‑Брауном. Передайте ему… передайте ему, пусть отпускает «Исход» в Палестину.
Книга вторая. МОЯ ЗЕМЛЯ
Ибо Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня. По всей земле владения вашего дозволяйте выкуп земли.
Лев. 25, 23, 24
ГЛАВА 1
Борьба за «Исход» закончилась!
Через несколько секунд весть о том, что «Исход» поднимает якорь, разнеслась по эфиру, чтобы вскоре попасть в заголовки газет всего мира.
Радость киприотов была неописуемой, да и весь мир вздохнул с облегчением.
Но дети на «Исходе» были слишком измучены, чтобы радоваться. Англичане предложили Бен Канаану подать судно к пирсу, чтобы они могли оказать детям медицинскую помощь, а заодно осмотреть и отремонтировать судно. Ари согласился, и, когда «Исход» причалил, в Кирении закипела лихорадочная работа. Группа английских военных врачей поднялась на борт, и вскоре на берег перевезли самых больных детей. В «Куполе» был спешно оборудован госпиталь. На пристань подвозили продовольствие, одежду, медикаменты. Вдобавок на судно обрушились сотни подарков от жителей острова. Инженеры британского флота осмотрели ветхое судно от носа до кормы, заварили трещины, отремонтировали двигатель. Санитары провели полную дезинфекцию.
Бен Канаану доложили, что потребуется несколько дней, прежде чем дети достаточно окрепнут, чтобы перенести полуторадневный рейс в Палестину. Небольшая еврейская община Кипра послала к Ари делегацию с просьбой позволить детям отпраздновать на острове первый день праздника Хануки, который должен был начаться через несколько дней. Ари согласился.
Только теперь, после многократных заверений, что у Карен все в порядке, Китти позволила себе роскошь принять горячую ванну, съесть сочный бифштекс, выпить двойную порцию виски и погрузиться почти на сутки в чудесный, глубокий сон.
Проснувшись, она задумалась над вопросом, увиливать от которого уже было нельзя. Требовалось выбирать: положить ли раз и навсегда конец истории с Карен или следовать за девушкой в Палестину.
Поздно вечером, когда Марк пришел к Китти выпить чаю, на ее лице уже не было никаких следов пережитых раздумий. Наоборот, после долгого сна она выглядела отдохнувшей и вполне привлекательной.
– Корреспонденты по‑прежнему беснуются?
– Вообще‑то нет, – ответил Марк. – Короли и рыцари пера уезжают. «Исход» – это уже старо: ведь прошли целые сутки. В репортажи о нем можно заворачивать селедку. Но я все‑таки надеюсь, что мы еще попадем на первую полосу, когда судно дотащится до Хайфы.
– До чего же люди непостоянны!
– Люди тут ни при чем. Просто мир не стоит на месте.
Она отпивала чай маленькими глотками и молчала. Марк закурил сигарету и положил ноги на подоконник. Сложив пальцы правой руки пистолетом, он развлекался тем, что целился поверх своих башмаков в сторону пирса.
– А ты как, Марк?
– Я? Старик Марк Паркер несколько злоупотребил гостеприимством британской короны. Подамся в Штаты, а там, может, махну в Азию. Мне уже давно хочется туда… Там опять заваривается каша.
– В Палестину англичане теперь тебя не пустят?
– Ни под каким видом. Они теперь относятся ко мне хуже некуда. Не будь они благовоспитанными джентльменами, я бы сказал, что они ненавидят меня, как чуму. Впрочем, я не в претензии.
– Дай сигарету.
Марк прикурил еще одну сигарету и протянул ее Китти. Затем он опять принялся стрелять из воображаемого пистолета в цель.
– Ну тебя к черту, Марк! Терпеть не могу эту твою манеру читать мои мысли.