Выражение, которое я поставила в заголовок, широко известно. Его используют многие исследователи народов Средиземноморья. Не составляют исключения и жители Кипра.
«Древние называли киприотов волами – за то, что они вечно сонные», – написал Лоуренс Даррелл. С легкой иронией описывает он своих соседей по деревушке Белапаис, которые, кажется, вообще не работают, а сидят в тени деревьев и молча ловят кайф – «созерцательность, которая происходит от умения молчать и внутренней свободы. Это глубокое, бездонное отдохновение воли.»
Возможно, в прошлом все это и было частью киприотской жизни. Однако сегодня, признаюсь, ни особой мечтательности, ни стремления к «глубокой созерцательности» я не заметила. Напротив, мне показалось, что современники, особенно жители больших городов, весьма сосредоточенны, умеют работать, любят зарабатывать деньги. Могут, когда надо, отлично организовать все что угодно – прием гостей, международную конференцию, собственный бизнес. Несомненно, большую роль тут сыграло британское влияние. Как могли, киприоты старались подражать английской точности и дисциплине. Особенно заметные изменения характера произошли в последние десятилетия. Резкий экономический подъем, глобальные цивилизационные процессы, вовлеченность в мировую конкуренцию – все это буквально встряхнуло киприотское общество. Оно превратилось в нацию деловых людей, способных менеджеров, умелых организаторов. Я почувствовала это на себе.
Моя поездка проходила под патронатом IPO – Отдела информации и прессы Правительства Кипра. Поездка была нелегкой, постоянно менялось расписание (по не зависящим от меня, но все‑таки моим личным обстоятельствам). Люди, с которыми я должна была встретиться, чтобы взять интервью, занимали самые высокие посты, то есть были действительно очень заняты. К тому же их все время отвлекали то внезапные командировки за границу, то неожиданные собрания, конференции. Все это сильно осложняло работу сотрудников IPO. Но если по разным причинам я не могла встретиться с человеком в назначенное время, то встреча переносилась на другие дни или часы, так что почти все встречи, намеченные в моем расписании, состоялись.
|
|
Двое сотрудников IPO, Адонис Тальядорос и Таня Рахматулина (это ее фамилия по русскому мужу, а девичья – Яхову), проявляли чудеса расторопности, гибкости, предусмотрительности. Несмотря на препятствия и сложности, все свои обязательства они выполняли точно в срок.
Ту же четкость, хорошую организованность я порой встречала и в других учреждениях.
Но, к сожалению, бывало и по‑другому. Я имею в виду случаи необязательности, которые порой сильно мешали моей работе. Я долго не могла привыкнуть к тому, что данные мне обещания ничего не значат. Сказать и не выполнить – это явление оказалось свойством людей самых разных возрастов, профессий, должностей.
Чиновник высокого ранга встречает меня, широко распахнув руки, как для объятья, пересаживается из‑за своего стола в кресло напротив меня и, широко улыбаясь, спрашивает:
– Чем я могу быть вам полезен? Не стесняйтесь, просите все, что хотите.
Просьб у меня несколько, впрочем, все они незначительны и не так уж для меня важны, кроме одной:
– Вы не могли бы меня познакомить с одной‑двумя семьями в вашем городе. Я пишу книгу о простых киприотах, мне бы хотелось.
|
|
– О чем вы говорите? – темпераментно перебивает он меня. – Сколько вам нужно семей – семь, восемь?
– Ох, спасибо, спасибо, – благодарю я. – Даже если две‑три – это будет прекрасно. Ну, а если больше – это вообще!..
– Все будет сделано завтра, не беспокойтесь, моя секретарша вам позвонит.
Благодаря и кланяясь, я, окрыленная, выкатываюсь из его кабинета.
– Встреча прошла успешно? – спрашивает меня милейшая секретарша.
– Да‑да, очень успешно, вы не зря постарались, – я имею в виду ее старания устроить мне эту встречу.
Назавтра я жду звонка этой симпатичной особы, но звонка нет. Через день я набираю ее номер.
– Алло, миссис Ада, чем могу быть полезна? – слышен ее приветливый голос.
– Ваш босс сказал, что вы мне позвоните. Я ждала еще вчера.
– Минуточку, – говорит она. – Сейчас спрошу. Через несколько секунд она снова откликается.
– Мой начальник сейчас занят, но он просил узнать, какие у вас к нему вопросы?
– Вопрос у меня один: время идет, а я никак не могу встретиться с какой‑нибудь киприотской семьей.
Секретарша, судя по ее реакции, слышит об этом впервые. Она обещает напомнить боссу о его обещании и советует позвонить через пару дней. Выбора у меня нет, ровно через два дня звоню. Ситуация повторяется. Правда, на этот раз секретарша знает, о чем идет речь. Говорит:
– Да, я помню. Вы хотели познакомиться с семьей. К сожалению, я не получала от моего начальника никаких инструкций.
– Соедините меня с ним, пожалуйста, – прошу я.
– К сожалению, это невозможно. У него сейчас собрание.
|
|
Между прочим, у меня есть номер мобильного телефона начальника. И когда в очередной раз я слышу от секретарши все то же: «у меня нет никаких инструкций» и «он сейчас занят», я решаюсь позвонить ему напрямую. Мой номер, высветившийся на его мобильнике, ему незнаком. Возможно, поэтому он откликается немедленно. Узнав мой голос, говорит радостно, пожалуй, чрезмерно радостно:
– Здравствуйте, как хорошо, что вы позвонили! Чем могу вам помочь?
– Вы обещали познакомить меня с семьями, – не поддаваясь на его ликующий тон, говорю довольно сухо. – Прошло уже две недели.
– А, семьи! Помню, помню. А сколько вам нужно семей? – он явно забыл про обещанные семь‑восемь.
– Одна‑две, – говорю все так же сухо.
– Ну, это можно, можно. Мы завтра же обязательно вам позвоним.
Завтра, разумеется, звонка нет. Послезавтра тоже. Я снова набираю знакомый мобильный номер, но он не откликается.
– Мой босс? – удивляется секретарша. – Но, госпожа Ада, начальник улетел в Европу.
Я уточняю, когда это произошло. Оказывается, именно в день нашего с ним последнего разговора.
– Эти государственные служащие вообще не очень обязательные люди, – говорит мне Ламбос, учитель физики средней школы. – Они только точны по средам, пятницам и во время сиесты.
Это он так шутит. Сиеста – время обеда, с часу до трех (летом – до четырех). В большинстве учреждений Кипра это святые часы. В среду почему‑то рабочий день кончается ровно в час дня. Никто не мог мне ответить, чем объясняется такой сокращенный график, но выполняется он неукоснительно. Ну а в пятницу, как говорится, сам бог велел – укороченный рабочий день.
В субботу некоторые магазины могут быть открыты до полудня, зато в воскресенье закрыты абсолютно все. Даже магазины, которые работают круглосуточно. Даже рынки. С последними уж совсем странно – когда же, казалось бы, хозяину привозить фрукты, овощи, сыр, как не в выходной? И когда же горожанину закупать всю эту снедь, как не в день, свободный от работы?
Правда, и на Кипре работает всеобщее правило: плохие законы уравновешиваются необязательностью их исполнения. В первое же воскресенье, обнаружив, что небольшой супермаркет, тот, что рядом с гостиницей, закрыт, я бодро пошла искать работающий магазин. Подергав все запертые двери, через час возвращаюсь назад, голодная и злая. Прохожу мимо супермаркета и вижу, что главный вход все так же закрыт, но из бокового выходит тетка с продуктами. Я постучалась, открыл знакомый продавец, он приложил палец к губам, сказал: «Тихо!» и впустил меня внутрь.
Впрочем, верность законам отдыха киприоты, как правило, соблюдают неукоснительно. Это, к сожалению, совсем не относится к верности слову. Я уже сказала, что с необязательностью мне пришлось столкнуться столько раз, что я готова считать ее национальной чертой.
Шофер Николас возит меня из Ларнаки в Никосию. Два раза он приезжает точно в назначенное мною время. А в третий… не приезжает вообще. Между тем, именно в этот раз меня ждут с лекцией в престижном Кипрском университете. Я должна встретиться со студентами впервые и сильно волнуюсь. Поэтому собираюсь приехать пораньше, привести себя в порядок, подготовиться, поговорить с профессорами. Машины, однако, нет. Полчаса я вишу на телефоне в вестибюле гостиницы, пытаюсь понять, что произошло. Авария? Катастрофа с жертвами?
Почему нет звонка? Мой телефон же известен! Через сорок пять минут на пороге гостиницы появляется незнакомый человек. С безмятежной улыбкой он говорит:
– Николас не смог приехать, он просил меня.
– Просил приехать – когда? – строго спрашиваю я.
– Он сказал: часов в девять. Но я тут задержался.
…К университету мы подъехали ровно через полчаса после начала лекции: несколько студентов, не дождавшись меня, ушли.
Другой водитель, на этот раз такси, должен был меня привезти в дом Элени, жены высокопоставленного сотрудника одного европейского банка. У нее в тот вечер проходило Fashion show, на которое собиралась вся знать города. Меня не очень интересовала мода, но я, естественно, хотела познакомиться с гостями.
Заказанное Элени для меня такси опоздало на полтора часа. Когда мы подъезжали к ее дому, шоу уже закончилось.
Вот тут‑то я поняла, что значит «средиземноморская расслабленность», и убедилась, что она еще не полностью ушла из киприотской жизни. Это подтвердил и профессор Спиру:
– Да, киприоты многому научились за последние десятилетия. Они стали более организованными. Но, к сожалению, многим из них все еще свойственна некоторая непунктуальность.
Я усмехнулась: мягко сказано! Все‑таки более точное слово – необязательность. Причем она свойственна людям самых разных социальных уровней. Я рассказала о высокопоставленном чиновнике, о двух шоферах.
Теперь о представителе интеллектуальной сферы. Декан известного университета, уважаемый человек, приглашает меня прочитать несколько лекций его студентам. Мы долго переписываемся по этому поводу, перезваниваемся, пока еще я в Москве, а потом – на Кипре. В конце концов я получаю письмо (по электронной почте, естественно), в котором, как и принято в таких случаях, меня вполне официально приглашают на три лекции с точным указанием гонорара.
Когда мы наконец встречаемся, декан говорит, что, к сожалению, лекций будет только две: третья по какой‑то причине не состоится. Я не спрашиваю, по какой: ну не состоится – и ладно.
Лекция заканчивается. Декан меня благодарит; я жду, когда же будет назначена дата моей второй встречи со студентами, но никакого продолжения не следует. Я, конечно, и сама могу спросить, но – зачем? Понятно, что если сейчас ничего не говорится про вторую лекцию, значит, ее тоже не будет. Через неделю я получаю от декана чек. В нем указана сумма гонорара – ровно в пять раз меньше обещанного. Я бы могла понять, если бы мне объяснили, что вмешались какие‑то внезапные обстоятельства (дело, между прочим, происходило до мирового кризиса), что по каким‑то важным причинам две лекции отменены, а гонорар за третью уменьшен вдвое, но в том‑то и дело – никаких объяснений, никаких извинений. Все по‑простому: мое слово, хочу – даю, хочу – беру обратно.
Рассказываю об этих примерах «средиземноморской расслабленности» одному молодому человеку по имени Георгий Кумас. Его мне рекомендовали в Москве, потому что он долго жил в России, а потом вернулся на Кипр. Сейчас он занимается туристическим бизнесом. Общаться с ним приятно. Он остроумен, у него живая манера разговора. Я сразу проникаюсь к нему доверием и рассказываю о случаях «непунктуальности» некоторых его соотечественников. Он гневно восклицает:
– Ну, как это можно – не держать слово?! Да, некоторые киприоты еще по старинке так себя ведут. Но я лично никогда себе этого не позволю.
Затем мы расстаемся, и он обещает мне прислать две информации: когда работает музей и в какие дни открыт монастырь. Я, конечно, и сама могу получить эту информацию: с помощью Интернета это сделать несложно.
Но он просит меня не тратить время на Интернет – он позвонит мне завтра в пять часов и все скажет.
Назавтра он звонит в пять часов, ноль‑ноль минут. Ура!
– Видите, я вас не подвел. Я, правда, не успел узнать расписание музея и монастыря, но сделаю это завтра же. Или послезавтра. Да, а вы, если что нужно, звоните в любое время, мобильник у меня в кармане. Я тут же приеду.
Надо ли говорить, что об обещанной информации он прочно забыл. Но через пару недель мне действительно понадобилась его помощь. Я позвонила. Он был в другом городе, сказал, что приедет завтра и тут же позвонит. Прошло еще две недели, мне уже нужно было уезжать. Перед отъездом я проверила свои пропущенные звонки, заставила администратора посмотреть, не было ли для меня сообщений по гостиничному телефону. Нет, не было. Обаятельный, живой, милый Георгий, так пылко возмущавшийся «непунктуальностью» своих соотечественников, так больше и не позвонил.
Чадолюбие
В одном из туристических справочников я нашла беглое описание характера киприотов. И среди главных черт – любовь к детям. Я усмехнулась: назовите мне народ, где родители не любили бы своих детей. Но вот я прочитала у Елены Христофору:
«Невозможно обойти вниманием впечатляющее чадолюбие киприотов. Здесь процветает настоящий культ ребенка. Дети выступают мерилом жизненного успеха. Родители растворяются в своих чадах. Маленькие граждане не только полноправные члены общества взрослых, им еще даются большие привилегии».
Тут я засомневалась: может, и впрямь в киприотском чадолюбии есть некоторая уникальность? Окончательно в этом предположении меня убедила Наталья Зыкова, православный публицист. Она много пишет о нравах и обычаях киприотов. В одной статье она рассказывает о музее деревенского быта в горах Троодоса. Жители этого дома‑музея и его хранители супруги Сократис и Деспула постарались собрать здесь детали традиционного народного быта. В том числе детские вещи, игрушки, качели. «Атрибуты детства – это святое. Нежность, умиление, трепетность в отношении детей здесь почти осязаемы: они словно растворены в воздухе».
Я вспомнила эти слова, когда пришла в дом стариков Хрисантоса и Сатируллы в деревне Меноя. Первое, что я увидела, – колыбель, подвешенную к потолку. Это было в одной комнате, в другой стояла деревянная кроватка, сделанная руками хозяина.
– У вас есть маленькие внуки? – спросила я.
– Да нет, младшему уже шестнадцать, – как мне показалось, с некоторым сожалением ответили они. – Но детские вещи ведь украшают дом, правда? К тому же старший внук собирается жениться – пойдут правнуки. Их будут сюда привозить. Вот эта мебель и пригодится. Хозяин ласково погладил кроватку. Хозяйка тихонько покачала люльку:
– Здесь спали наши детки, наши внуки. Здесь будет удобно и новым малышам.
Куда бы я ни пошла на Кипре, всюду мой глаз ловил снующие детские фигурки, хотя места могли быть самые для этого неожиданные: магазин, парикмахерская, таверна.
В любой лавочке около родителей, торгующих сигаретами, газетами, кока‑колой, как правило, крутятся дети. Иногда помогают, но чаще просто играют, бегают, шумят – их никто не останавливает.
По городской набережной идут две молодые женщины, о чем‑то увлеченно беседуют. Между ними мальчик лет шести.
– Мама! – дергает он за руку одну из женщин. – Я хочу мороженое.
– Да, милый, сейчас, одну минутку, – говорит она, заканчивая разговор.
– Хочу мороженое! – требовательным голосом повторяет парнишка и останавливается.
– Да‑да, одну секундочку, – маме надо договорить подруге что‑то важное. Но сын с возмущением топает ногами и начинает рыдать.
– Я, я, я тебе уже два раза сказал, – захлебывается он слезами.
В голосе его слышится такая обида: ну как же, ему ведь что‑то надо, он – ребенок, он – главный. Мама просто обязана все бросить и обратить на него внимание.
Было бы еще понятно, если бы такой «детоцентризм» процветал в городах, но вот я уже несколько дней наблюдаю за одной крестьянской семьей, продающей овощи на базаре. Посреди фруктов и овощей, разложенных в корзинах прямо на земле, крутятся девочки‑двойняшки. Они бегают между ящиками и покупателями, требуют от родителей то монетку, чтобы ею поиграть, то кока‑колу – попить. И все это – сейчас же, немедленно. Они перебивают взрослых в самый разгар купли‑продажи. Дергают то мать за юбку, то отца за штанину. На все это ни мать, ни отец, ни, что поразительно, покупатели не обращают никакого внимания. Вернее, родители обращают – чтобы немедленно исполнить просьбу, но – ни одного замечания, ни одной раздраженной нотки. А ведь это не образованные горожане, прослушавшие курс современной семейной педагогики, а самые обыкновенные крестьяне. Представляю себе нашу маму, а тем более папу в подобных обстоятельствах. Они давно бы уже наорали, надавали подзатыльников, пригрозили бы страшными наказаниями.
Детей здесь любят наряжать, для них не жалеют дорогой материи, атласа, кружев. Это можно наблюдать с самых первых дней появления человека. Как‑то мне довелось наблюдать ритуал крещения в церкви.
Младенца принесли закутанным в одеяло и нарядный пододеяльник. Перед тем как окунуть в купель, его раздели. Священник окурил храм тимьяном. Потом обмазал рот, нос и глаза ребенка миром и срезал с головки прядь волос.
В это время крестная мать уже ожидала младенца с полотенцем наготове. Когда крещение окончилось, она приняла его на руки, обтерла насухо. И начался следующий этап ритуала – обряжение. Меня поразил наряд этого крохотного существа. Его одежда была сшита из шелка, бархата и отделана золотым шитьем.
Позже я видела, что подросших детей тоже одевают в яркие, нарядные одежды. Но особенно сильное впечатление произвели на меня юные гости на свадьбе. Прежде всего, их было много. Они бегали вокруг столов, играли, перекрикивали, толкались. Никому даже в голову не приходило их остановить. И все они были одеты ничуть не менее нарядно, чем взрослые гости. Мальчики красовались в белых рубашках и бархатных жилетках, а на девочках. это было для меня совсем неожиданным: платья девочек в точности повторяли платье невесты – белые, пышные, с оборочками и лентами, некоторые еще и со шлейфом. А на головах – короны. Впрочем, они были похожи не на невест, а скорее на принцесс. Внимание гостей было сосредоточено не столько на новобрачных, сколько на этих юных героинях бала. И всем было понятно, кто здесь главный.
– Мы привыкли воспитывать своих детей в бархатных перчатках, – говорит Таня Рахматулина. – Им все прощается, на них не распространяются запреты, кроме тех, что вредят здоровью. С ранних лет они привыкают находиться в обществе взрослых и потому чувствуют себя со старшими наравне.
На удивительный, непререкаемый приоритет ребенка обращают внимание в первую очередь русские мамы.
– Дети здесь – это просто божки какие‑то, – говорит Татьяна. – Им нельзя делать замечания, их нельзя ругать, а уж о наказании и речи быть не может.
Она сказала это, как бы оправдываясь за своего сынишку: тот не давал нам поговорить, пока мы ехали в машине. Он перебивал каждые пять минут. Он требовал, чтобы мы ехали не этой дорогой, а другой, потому что там есть магазин, где продают его любимые булочки. Когда же мы остановились и мать сказала, что быстро сходит за булочками, он, не говоря ни слова, вышел из машины и пошел вслед за ней в магазин. Я не могла дождаться, когда мы приедем домой, и там он займется чем‑нибудь и даст нам, наконец, спокойно пообщаться. Но и дома он все так же требовал к себе внимания. И когда Татьяна наконец сказала: «Солнце мое, ты не мог бы оставить нас вдвоем?» – он жутко обиделся. Видно было, что такое невнимание для него непривычно и просто невыносимо.
– Ну, как вам это нравится? – вздыхала Татьяна. – Киприоты, по‑моему, просто соревнуются, кто больше носится со своими детьми. Попустительствуют им во всем. Балуют ужасно. Ужасно, – повторила она.
Помолчала. Потом вдруг неожиданно сказала:
– И знаете, что самое поразительное? Вот эта чрезмерная любовь к детям, она потом оборачивается большим вниманием к родителям. Нет, не тогда, когда эти детишки становятся подростками или юношами, а позднее, когда они уже выросли, а их родители постарели. Вот тогда взрослые дети с огромной заботой относятся к своим старикам. Хотя, казалось бы, эта избалованность в детстве должна была бы воспитать их законченными эгоистами. Вот я и думаю: может, это не так уж плохо, чрезмерно любить детей, потакать им, многое позволять, пока они маленькие. Может быть, именно поэтому потом, когда вырастают, они так заботятся о родителях?
Мимика и жесты
Я уже собиралась закончить эту главу – о характере киприотов. Но, перечитав, почувствовала, что чего‑то в ней не хватает. Я воспроизвела в воображении свои встречи, беседы, наблюдения на улице… Ну да, конечно же – в моих описаниях отсутствует экспрессия: жесты, мимика, восклицания, звуки – все то, что сопровождает поведение человека. Попробую хотя бы отчасти восполнить этот пробел.
Последней зарубежной страной, где я работала до Кипра, была Швеция. Я уже писала, что меня впечатлила скупость жестов и мимики шведов. Подтверждение своих впечатлений я нашла у американской писательницы Сьюзен Сонтаг: «Шведы никак не выражают эмоций. При разговоре они не жестикулируют и сохраняют неподвижное выражение лица. Эта особенность резко заметна по сравнению с южноевропейскими народами (в том числе и с киприотами. – А. Б). Те говорят на два тона выше, размахивают руками и изображают на лице все чувства».
А вот как описывает свои впечатления англичанка Моорин О'Салливан:
«Самые характерные жесты для киприота – пожимание плечами. Это движение может варьироваться от легкого подергивания верхней мышцы плеча до сотрясания всей верхней части корпуса. Если же человек хочет выразить чрезвычайно сильную эмоцию – возмущение, безнадежность, глубокую печаль или пламенную любовь, тогда это сотрясание рук превращается уже в эпилептическое дерганье всего тела. Разобраться в том, какое именно чувство таким образом выражается, – это дело вашей интуиции».
Я, признаться, не очень часто встречала на Кипре такое бурное выражение чувств. Очевидно, за тридцать лет со дня выхода книги, в связи с активной урбанизацией и широким общением с западноевропейскими народами острая характерность национальных особенностей сгладилась. А в больших городах стала и вовсе малозаметной. Тем не менее я тоже уловила несколько характерных движений. Например, мне запомнился жест, похожий на подобный же у наших соседей с Кавказа. Правая рука выбрасывается вперед, вверх ладонью. При этом приподнимаются оба плеча. Губы слегка презрительно опускаются вниз. Означает это что‑то вроде: «Э‑э‑э, что за глупость ты городишь!», или «Тоже мне, большое дело!», или «Вах‑вах, нашел, чем удивить!»
Два других жеста мне тоже показались знакомыми: восхищение умом и презрение к глупости. Оба выражаются указательным пальцем у виска. Тут только важно знать некоторые детали и ни в коем случае их не перепутать. Вот как об этом пишет Л. Даррелл:
«Ум на местном языке жестов выражается так. Медленно и важно поднесите указательный палец к виску. Затем осторожно постучите по нему, как ложечкой по яйцу во время завтрака. Но стоит вам слегка покрутить палец, упершись им в висок, будто вы заворачиваете винт, и смысл станет совершенно другим. Это означает, что у человека «винтиков не хватает» или что у него «сорвало резьбу»». Уверена, моим читателям не нужно разъяснять значение этой жестикуляции.
…А перед Швецией я работала в Америке, и там мне настоятельно советовали запомнить, что расстояние между мной и собеседником ни в коем случае не должно быть короче вытянутой руки. «Американцы охраняют свое частное пространство (privacy)», – объясняли мне.
Тем заметнее оказалась для меня манера киприотов общаться, стоя очень близко к собеседнику.
«Киприот привык разговаривать на коротком расстоянии. Он чувствует себя одиноким, когда говорит с вами дальше, чем на три дюйма (7,5 см). Чем теснее вы к нему придвинетесь, тем глубже будет ваше взаимопонимание. Не пытайтесь нарушить эту удаленность, иначе ваш собеседник будет на вас наступать, пока вы не дойдете до угла здания, за которое сможете спрятаться. Это если вы беседуете на улице. Если же в доме, то он будет теснить вас до самого подоконника. Что небезопасно, особенно если вы находитесь в квартире на высоком этаже городского дома, а окно открыто. Вы просто можете из него выпасть» (М. О'Салливан).
Еще один жест связан с привычкой курить. Мужчина‑киприот, кажется, вообще не выпускает сигарету из пальцев и при этом широко размахивает руками. Этот жест, возможно, типичен для курильщиков в разных частях света, но на Кипре он особенно заметен. Потому что курят здесь много. Меня поразил результат недавно проведенного опроса. Оказалось, что почти половина (45 %) всех киприотов являются курильщиками. Между прочим, Европейский Союз, куда Кипр был принят в качестве полноправного члена, своим указом запрещает курение в общественных местах. Но правило это спокойно игнорируется: курят все и повсюду. Проблема настолько встревожила руководство ЕС, что он устами своего представителя, киприота Маркоса Киприану выразил беспокойство по этому поводу. Господин Киприану, который, кстати, занимается в ЕС проблемами здравоохранения, заявил, что на Кипре пора начать мощную антитабачную кампанию.
Теперь пара слов о мимике киприотов. Их лица, как я уже говорила, подвижны, а выражения лиц иногда полностью совпадают с нашими. Например, удивление, доходящее до изумления, выражается вытянутым лицом, нижняя челюсть слегка оттянута. Мимика сопровождается звуком «ах!», который как бы втягивается внутрь глубоким вдохом.
Есть у киприотов и другие эмоциональные звуки: «ц‑ц‑ц» и «с‑с‑с». «Наиболее распространенный звук «ц‑ц‑ц» произносится так, будто вы проталкиваете язык к зубам и пытаетесь в то же время сплюнуть», – пишет О'Салливан. Затем приводит ситуации, в которых этот звук употребляется: «Я глубоко обдумываю то, что вы сказали», или «Я недоволен обслуживанием в вашей таверне», или «Вы хотите за этот товар слишком высокую цену».
Я тоже слышу этот звук постоянно и в самых разных обстоятельствах. Например, когда мои соседи одобряют игроков, наблюдая футбол по телевизору. Или, наоборот, когда они недовольны теми же игроками, но уже пропустившими гол. «Ц‑ц‑ц» то и дело раздается с разных сторон.
А звук «с‑с‑с» означает «восторг перед красотой, изумление чем‑нибудь странным, призыв к тишине». На собрании сельчан, куда я была приглашена, перед заседанием стоял шум. Председательствующий постучал по столу карандашом, потом сказал: «С‑с‑с! Минуточку внимания, открываем наше собрание». А в кафе один приятель спрашивал другого: «Как жизнь?», тот отвечал: «С‑с‑с! Все надоело».
А теперь о голосе, вернее, о его громкости. В Швеции, да и в Америке, я чувствую себя как пастух в поле – мой голос звучит на пару тонов выше, чем там принято. На Кипре мне вполне комфортно: здесь все говорят громче, чем я.
«Никогда не говорите нормальным голосом. Всегда кричите. Прокричав что‑либо – просьбу, приказ или признание в любви, – сопровождайте слова движениями рук или вращением зрачков, чтобы усилить впечатление». Это, конечно, шутка, однако повышать голос по малейшему поводу здесь действительно принято. При всем благоговейном отношении к детям я не раз наблюдала, как мать начинает разговаривать с ребенком громким голосом, почти кричит. Но это никого не пугает – в следующую минуту она возвращается к спокойному тону.
Вот так, на мой, возможно, не очень глубокий, но доброжелательный взгляд, выглядит характер грека‑киприота. Я, конечно, знаю, что среди моих читателей найдется немало людей, которые скажут: «Да не так это вовсе. Вот со мной на Кипре не были радушны и приветливы», или «А я знаю семью, где не носятся с детьми, а совсем наоборот», или «Неверно, что киприоты необязательны. Мои коллеги по бизнесу – очень ответственные люди». И все это будет правдой. И все‑таки. Я старалась уловить те свойства характера, те особенности поведения и те тенденции, которые мне показались типичными для современных жителей Кипра.
Облик
А теперь о том, как они выглядят, эти жители греческой части острова.
Лица
«...Он был типичным греком‑киприотом: коренастый, с сильными ногами и руками, круглая курчавая голова, добродушные глаза», – так Л. Даррелл описывает одного из своих героев. Это и сейчас, пожалуй, самый распространенный мужской типаж. Коренастая фигура, крупные черты лица, осанистость, неторопливость, основательность, заметная во всем облике.
Я пытаюсь вспомнить, кого этот типаж мне напоминает, и обнаруживаю, что сразу двоих, причем людей разных национальностей и из разных стран. С одной стороны, Виктор Степанович Черномырдин, бывший наш премьер, с другой – известный французский актер Жан Габен. Облик обоих оставляет впечатление внушительности и значительности. Недаром именно мужчины такого типа встречаются на Кипре среди государственных деятелей, политических лидеров, руководителей крупного масштаба.
Но есть и совсем другой типаж, я бы сказала, противоположный.
В таверне к нам подходит худощавый молодой человек. Порывисто протягивает руку:
– Меня зовут Леонидас. Я хозяин этого заведения. Вам понравилась наша еда, было вкусно? О, я очень‑очень рад!
По его подвижной мимике, быстрым движениям я угадываю живой характер, холерический темперамент. Таких молодых мужчин – быстрых, легких, всегда готовых к шутке – я тоже встречаю здесь довольно часто. Это, конечно, только пара типажей из десятков других, но они наиболее ярко выражены, и поэтому остальные кажутся как бы производными от этих двух.
Мужчины в основном черноволосы, курчавы. Своим главным украшением, кажется, считают усы. Женщины, которым нравятся кавалеры южного типа, определенно найдут здесь, на кого обратить внимание. Этот типаж больше всего напоминает мне наших кавказцев. Помните Рубена Хачикяна (Рубик‑джана) из фильма «Мимино»? Так вот таких Рубиков здесь полно. Однажды, завидев этот вислый нос, мясистые губы и грустные, опущенные уголки век, я даже подумала, не Фрунзик ли это Мкртчян, с блеском сыгравший Рубик‑джана? На всякий случай открыла Интернет, чтобы проверить, не на Кипре ли живет сейчас замечательный актер. Увы, к своему стыду, я обнаружила, что его уже нет в живых.
Впрочем, встречаются иногда и блондины, мужчины со светлыми глазами. Голубоглазые, круглолицые, они очень похожи на русских.
О женщинах разговор особый.
«– А как насчет девушек? – спросил я его.
И тут он запнулся. И вежливость долго боролась в нем с мужской гордыней.
– Уродки все, все как одна, – через силу выдавил он. – Чистой воды уродки».
Это Лоуренс Даррелл приводит свой разговор со стюардом на буксире, который впервые везет его на Кипр. Был ли стюард женоненавистником или просто обладал дурным вкусом, только он явно был неправ. В киприотках, независимо от возраста и социального происхождения, часто видится мне то благородство и величие, которое, наверное, было присуще древним эллинкам: гордый нос с горбинкой, высокий лоб, огромные темные глаза…
Среди киприоток я обнаружила много блондинок. И не сразу поняла, что, в отличие от мужчин, женщины часто предпочитают своим, естественно черным, светлые крашеные волосы.
Киприотки, особенно молодые, весьма внимательны к своей внешности. Посещают массажные кабинеты. Ходят в фитнес‑клубы. Наведываются в салоны красоты. Одеваются по европейской моде. Откуда же эта странная реплика: «Уродки все, как одна»? Присмотревшись к городской толпе, я обнаружила, что в ней есть всякие лица. Есть ничем не примечательные. Есть красивые. А есть – скажем политкорректно – и не очень. Так вот, мне показалось, что разрыв между красотками и теми, что «не очень», довольно велик. Если она красива, так уж очень красива. А если «не очень» – то и. «не очень». У одних – несоразмерная полнота: тяжелый низ, большие ноги. Другие, напротив, чрезмерно худы: на узких лицах выделяются длинные носы.
Тут я прошу сделать скидку на субъективность моих оценок.
И вот вам пример. Один мой приятель‑киприот познакомил меня со своей женой. Это оказалась вполне симпатичная женщина с приятным лицом, но чрезмерно полной фигурой. Их дочь, 15‑летняя девушка, была похожа на мать лицом, но, к сожалению, унаследовала и ее несуразную фигуру. Я с состраданием смотрела на этого нескладного подростка и была озабочена, как бы случайно не выдать своего сочувствия. Мой знакомый, однако, не заметил моих переживаний, он с удовольствием смотрел на обеих своих женщин.
– Я очень счастлив, – говорил он. – У меня красивая жена и красавица дочь.
Я внимательно на него посмотрела: он не прикидывается? Нет, не похоже. Очевидно, он и впрямь не считает полноту дефектом внешности. И я порадовалась за всех троих.
Три красавицы
Но вот уж если киприотка красива, то она действительно красавица.
Мне всегда интересно разговаривать с красивыми людьми. Мне кажется, что жизнь их должна складываться как‑то особенно удачно. Ведь им не приходится тратить силы на то, чтобы нравиться, производить хорошее впечатление. А это так важно не только для личной жизни, но и для деловой.
Эва
В вестибюле салона красоты «Десанж» я с удовольствием оглядела холл: его интерьер был выполнен в изысканном дизайне, в полном соответствии с назначением салона красоты. Я подошла к стойке приема и тут слегка огорчилась. За ней стояли три сотрудницы разных возрастов, но ни одна не могла бы меня убедить, что именно сюда следует приходить за красотой. Впрочем, я и пришла сюда не за этим: мне предстояло написать об этом салоне. И все‑таки, продолжала думать я, неужели администрация не могла найти более привлекательные лица для такой работы?
Вдруг занавеска, отделяющая служебное помещение от стойки, откинулась, и из‑за нее, словно из‑за кулис, на сцену вышла четвертая сотрудница. Я, признаться, протерла глаза, а потом полезла за очками. Ношу я их редко, только если хочу разглядеть что‑то на большом расстоянии. Тут же девушка была рядом, просто я не могла поверить в то, что увидела. Это была самая настоящая Красавица, с большой буквы.
Гармоничные черты лица, сияющая кожа, яркие глаза. Стройная фигура, несмотря на высокий рост, была пластична и гибка в движениях. Все в ней было прекрасно. Меня поразила не только эта безупречная внешность, но и улыбка девушки. Я говорю не о выразительном рисунке губ, не о ровнейшей белизне зубов. Меня изумило, что при таком облике, как у модели, в ней совершенно не чувствовалось прохладной отстраненности, типичной для представительниц этой профессии. Наоборот, в ее располагающей улыбке я увидела ту теплоту, которая с первого же дня так привлекла меня в киприотах.
Я попросила ее побеседовать со мной. И она охотно согласилась, к явному неудовольствию сослуживиц, объяснявших мне, что Эва работает недавно, и потому ее информация о салоне ограниченна. Ну да бог с ней, с информацией, мне была интересна сама Эва.
– Вы хотите узнать о моей жизни. Что же вам рассказать? – задумчиво начала она.
– Расскажите, чем отличается жизнь красавицы от жизни обычной девушки. Она проще, легче?
– Отличается, конечно. Только не потому, что мне жить легче, в чем‑то иногда даже сложней. Знаете, запросы ведь большие, а как их удовлетворить? И еще красавица – а я знаю, что красива, не буду скромничать – тоже ведь человек, живое существо. А к ней часто относятся как, ну не скажу «как к кукле», скажу по‑другому – как к рекламе на телевидении: ею можно любоваться, но она как бы ненастоящая.