– Ты ведь не выходил в тот день, откуда ты можешь знать, какое было небо?
Недавний больной почесал в затылке. Действительно, откуда?
– Ну… просто знаю, и все. Оно ведь было таким же, да?
– Верно. – Джо смотрел с недоумением. – Макс еще заметил, что это дурная примета, а я сказал, что это ересь.
Алек не собирался забивать себе голову всякой ерундой. Сладко пахло вареным мясом и пряными травами, друзья поспешили к костру.
– Я это видел. Я в самом деле видел это раньше!
Закат действительно был очень красивым. Но никого зрелище падающего за горизонт светила не потрясло так, как Алека, который в первый раз присутствовал на Барсовом празднике.
Гора ожила. Зверь мотал седой головой и щетинил шерсть на загривке. Алек не сразу сообразил, что он принял за шерсть лес, в котором запутался закатный ветер. Его не покидало чувство, что он этот закат уже где‑то видел.
Точно видел!
Александр твердил себе это как заклинание, сидя на камне в кустах малины. Он не мог вспомнить, и ему было больно. Почти как тогда, когда Алек очнулся в деревне Проклятых и понял, что он теперь отрезанный ломоть, чужой всем, кто был для него важен.
Солнце и гора, закат и барс, что же это могло быть?
Бросив гадать, Алек растянулся на камне. Его ложе отдавало набранное за день тепло, юноша не замечал ветра. К костру идти не хотелось, он проследил, как солнце, уже невидимое для него, озаряло вершины северо‑восточных снежных хребтов. Когда‑то он мечтал побывать там… И сейчас мечтает, но его мечта не сбудется.
Алек почувствовал злость. Кажется, злость – единственное, что осталось в нем после экзорцизма. В Книге сказано, что это чувство – дар человеку от Ночного Хозяина. Тогда почему экзорцизм, который должен был убить в его душе ростки зла, выжег светлое и оставил только пустую и страшную, ни на кого не направленную ненависть?
Юноша взмахнул рукой, швыряя в Узор собственную ярость. Кусты затрещали, дерево ломалось, листья иссыхали на глазах и вспыхивали по краям искрами. Алек испытывал извращенное удовольствие, глядя, как убитые его яростью зеленые побеги буреют и корчатся.
Отвращение к самому себе было столь сильно, что его даже затошнило. Извини, – погладил убитые ветви, зелень распалась бурым прахом. Узор плетется раз и навсегда… прошлое не исправить… и даже убитые кусты воскресить нельзя.
Надо идти, друзья будут волноваться…
Вот он и произнес это слово, пусть даже про себя. Друзья… Не торопится ли он? А еще несколько дней назад был уверен, что у него никогда не будет друзей.
Алек шагнул к костру, принял у Кати щипцы с угольком, раскурил трубку. Повертел в пальцах изящные металлические щипцы, обжегся. Зря говорят, что кузнец не в себе, полоумный не может создавать такие вещицы. Мо, наверное, просто притворяется. Рыжка, набегавшись за день, лежала смирно, глядела в костер, пламя отражалось в карих глазах. Собака зевнула, фыркнула, когда Кати выдохнула клуб дыма в ее направлении.
Хорошо вот так посидеть у огня с друзьями, глядя, как вечер превращается в ночь, передавать по кругу мех с кислым домашним вином, вдыхать дым джега, тоника и запахи свежего вечера.
Когда раздался топот копыт, задремавший страж едва не свалился с башни. Торопливо продрав глаза, он встал и положил руку на гранату, вглядываясь в темь.
Черный конь затанцевал под воротами, всадник приподнялся в седле:
– Эй, на башне! Открывайте!
– Ты кто таков будешь? – сиплым со сна голосом рявкнул страж. – Али порядка не знаш? Жди утра или…
Всадник выругался и потребовал спустить факел, но стражи уже торопливо вертели ворот, разглядев при свете луны серебристые одежды патэ. Кинув за труды монетку и посулив страшные кары за медлительность, патэ осведомился, где ближайший постоялый двор.
Трактир в маленькой деревне был всего один – жалкий двухэтажный домик. Плешивый сутулый слуга поклонился:
– Большая честь для нас, патэ…
– Патэ Киош, – буркнул пастырь. Он шатался от усталости, под глазами лежали серые тени. – Вина согреть, живо!
Слуга вспугнутой птицей метнулся прочь. Патэ уселся за стол. Заспанный хозяин принес горячего вина, патэ потребовал к утру свежих коней.
– Но, патэ Киош, – здоровенный детина едва не заплакал, – у нас маленькая деревня, откуда…
– Не мое дело. – Патэ залпом выпил вино, нахмурился, соображая. – Ладно, пошлите к вашим старостам, пусть обеспечат. Дайте мне лепешек и сметаны.
Требуемое немедленно появилось перед ним. Патэ предпочел бы хороший шмат мяса, но следовало немного попоститься перед ожидающим его сложным делом.
Стоило задуматься об этом деле, и настроение, поднятое ночной скачкой, безнадежно испортилось. Патэ без аппетита прожевал пару пресных лепешек и отодвинул тарелку.
– Комната готова, патэ Киош, – ломким голосом произнес рыжий парнишка, не иначе сын хозяина. – Вас проводить?
Не отвечая, патэ встал, сунул конопатому монету в четверть стали – больше, чем они зарабатывают за неделю. Уверенно, словно ночевал здесь целую неделю, прошел наверх.
Комната, конечно, была лучшей. Патэ шугнул из угла парочку крыс, подошел к окну.
Деревенька действительно была невелика. Шестнадцать дворов посреди леса. Где‑то в этих темных лесах, в далеких своих берлогах таились Еретики…
В темном‑темном лесу, на темной‑темной поляне, в темном‑темном дупле огромного темного дерева не спали двое людей в темном.
Мужчина отвел ветви, маскирующие вход, посмотрел в ночь. Сегодня была его очередь дежурить в ближнем дозоре, риван должен подавать пример остальным.
Не всякий разглядел бы пальцы вытянутой руки, но для него темнота была полна движения и жизни. Вот пролетела сова, лист упал с дерева, вот енот заворочался в своей норе, в реке плеснула крупная рыба.
Мужчина улыбнулся звездам.
– Я чувствую что‑то, – тихо прошептала темнота.
– Беду?
– Нет. Что‑то серьезное… почти великое.
– Я тоже чувствую. Что‑то случится. Скоро.
Женщина пошевелилась рядом.
– Ты никогда не верил в судьбу… – почти обвиняюще сказала она.
– Судьбы нет.
– Тогда почему ты так спокоен? – Прохладные пальцы коснулись его руки.
– «Да свершится предначертанное…» Твоя правда, я никогда не верил в судьбу. – Он поцеловал жену. – Но сейчас мы ничего не сможем сделать. Не сможем изменить предопределенность, которая зависит не от нас.
Женщина устроилась поудобнее в его объятиях и замерла. Луна наконец вынырнула из‑за туч и озарила лес серебряным волшебством.
– Ты прав, – с неохотой сказала жена, очнувшись через какое‑то время. – Эта линия судьбы будет начата без нас, мы не сможем ничего вплести в нее. Остается только надеяться, что те, от кого все зависит, сделают верный выбор.
Она повела плечами, освобождаясь из кольца его рук.
– Пора устраивать перекличку. – Маленький барабан отправил в ночь долгую затейливую дробь. Привычно пересчитывая ответы, мужчина задумался о людях, которых вещий разум жены разглядел в вечно меняющихся линиях будущего. Да, пусть они сделают верный выбор.
Посреди ночи Алек проснулся от странного чувства. Ему говорили, что на Часовой ночью тепло, он не поверил сначала. Площадка была защищена со всех сторон камнем и леском, костер забросали землей, чтобы сохранить угли. Алек повозился на вересковом ложе, сел. Ему казалось, что он лежит на облаке и смотрит сверху. Где‑то разгорелся недобрый огонь, он был еще далеко, но приближался, зажженный по его, Александра, жизнь и душу.
Патэ Киош проснулся раньше, чем собирался. Поворочался с боку на бок, понял, что уже не уснет, и встал.
Вся деревня спала. Гавкнул спросонья пес, заворочался в будке, но вылезать поленился. Туман тек по улицам, сырость мгновенно забралась под плащ. Киош сам оседлал коня, кинул зевающему трактирщику еще одну деньгу. Тот подхватил, угодливо кланяясь, подал сумку с припасами. Патэ легко вспрыгнул на каурого, поправил громобой за поясом и взял поводья заводного коня. Поднял руку:
– Благослови Господь вашу деревню, – и только пыль взметнулась по тракту. Трактирщик почесал брюхо и ушел в тепло дома.
Спокойная ночь пролилась бальзамом на смятенную душу патэ. Копыта лошадей глухо стукали в утоптанную землю. Луна светила ярко, на залитой белым светом дороге можно было разглядеть медную монету, и патэ счел, что можно перейти на легкий галоп.
Во имя Проводника!..
Конь шарахнулся, патэ дернул поводья, скакун нервно затанцевал. Киош ободряюще похлопал его по шее, заодно успокаивая свое бешено колотящееся сердце. Заводной конь фыркал и хрипел, пятясь и порываясь встать на дыбы, его сдерживал повод, привязанный к луке седла.
– Филипп? – Голос сорвался. – Что ты тут делаешь?
Самый старший Избавленный Радона поднял седую трясущуюся голову. Блеснули безумные глаза.
– Э‑э‑э‑э‑э, Липка гуляет, да! – гордо произнес старец, пристукнув посохом. Патэ вдруг показалось, что Избавленный очень похож на Предстоятеля, он тряхнул головой, отгоняя морок.
– Почему ты так далеко от дома?
– От дома? – Филипп оглянулся и явно удивился. – Далеко от дома, говоришь ты, мальчик? Дом мой везде, все земли мой дом, да, а я брожу, и никто меня не видит, х‑хе!
Он переступил босыми ногами, снизу вверх заискивающе посмотрел на патэ.
– Я пойду, можно? В Сэтэхлунде, говорят, грибов много уродилось. Грибы вкусные, вкусные… – Забыв о собеседнике, сумасшедший невежливо обогнул его и растворился в темноте, разговаривая сам с собой. Киош сплюнул, сказал нечто такое, что привело бы его к отстранению от чина, услышь его слова другие пастыри. Пересел на заводного коня, дал белому шпоры и снова понесся навстречу ночи.
День выдался отличным. Солнце светило вовсю, светлый лик его не омрачало ни облачко. Небо было синее‑синее, такое, что Алек снова вспомнил свои искусительные сны, и сердце полоснула тоска о несбывшемся. Отгоняя неподобающие мысли, он вприпрыжку шел по тропке к дому Джо, мурлыкая под нос любимый мамин псалом «Светлый день». Сегодня. Что‑то случится сегодня. В воздухе пахло переменами.
На стук в окно Джо отозвался не сразу. Наконец он выглянул, хмурый и заспанный, удивленно посмотрел на друга. Мрачно поинтересовался:
– Ты чего такой счастливый?
– Да просто так! – гордо сказал Алек.
– Просто так даже дети не рождаются, – сообщил Джо.
– Я и сам это подозревал, но ты мне открыл глаза. – Алек раскинул руки и нараспев продекламировал:
День пришел на смену ночи,
Новый день!
Искорки росы на травах
И цветах.
Славят птицы звонкой трелью
Новый день.
Солнца свет ласкает землю
Золотом лучей…
Он вдруг смутился, спрятал руки в карманы и попытался сделать серьезное лицо, но все равно не смог сдержать улыбку.
Джо вылез в окно, оглянулся и признал, что денек и вправду хорош. В самый раз для разведывания.
– Пройдемся вниз по реке, посмотрим водопои, солончаки.
– А ты не боишься, что соседи пожалуют?
– Еретиков бояться – в лес не ходить. – Джо простер мысль, и собранный с вечера тюк выплыл в окошко. Юные охотники взяли с собой луки, охотничьи копья и ножи. По настоянию Джо Алек захватил одеяло и теплую одежду.
– Мало ли… – туманно пояснил Джо.
Они спустились к реке и какое‑то время сплавлялись вниз, закидывая жилы, поймали немного рыбы. Потом Джо перегнал лодку к другому берегу, ловко завел в протоку, заросшую тростником, бросил веревку в заросли ивняка.
– Вылезай, чего расселся…
Джо был опытным охотником. Алек шел сзади, стараясь подражать его бесшумной походке.
– А медведи здесь водятся?
Джо досадливо дернул плечом, цыкнул – нечего разговаривать в лесу! Потом смилостивился:
– Водятся, куда же им деться… Сам видел не раз. Об эту пору они смирные.
Алек смолчал.
Мосес Владим Вашевич уже в девятилетнем возрасте добился, чтобы его уважали все мальчишки Луков. Но надеждам его отца, что когда‑нибудь сын займет его место за горном и наковальней, не суждено было сбыться. С первого ходжа сразу после исповеди наследник мастерства угодил прямиком в деревню Проклятых.
Кузнец, самый сильный человек в округе, не выдержал удара. За полгода он превратился в бледную тень себя самого, а потом умер. Алисия Вашевич пропала через месяц после его похорон, пастыри сказали, что она утонула, но все в деревне считали, что не утонула, а утопилась.
Мосес не заметил, что отец и мать перестали навещать его. Он теперь вообще мало что замечал. Все мысли его и чувства выгорели, как цветная рубаха под яростным июльским солнцем.
Такое бывает.
Высокий, красивый, широкоплечий, а в льдисто‑голубых глазах стыло полное равнодушие ко всему на свете – таков был Мо… вернее, таким его сделала сила пастырей.
Только когда молодому мужчине приходилось пускать в ход свою кузнечную сноровку или недюжинную силу, Мо казался почти нормальным человеком – если, конечно, к Избавленному можно применить слова «нормальный» и «человек». Макшем даже говорил, что однажды видел на лице скорбного разумом улыбку, когда тот стоял за наковальней. Необъявленному старосте деревни Проклятых никто не поверил.
Мо невозможно было втянуть в связную беседу, он говорил коротко и без эмоций, на все вопросы своих товарищей по Избавлению отвечал односложными репликами, а пастыри были уверены, что бедный малый вовсе разучился говорить.
Он легко и молча исполнял просьбы друзей, не ожидая никаких благодарностей. Однако что‑то мелькало на неподвижном лице, когда Кати дарила ему очередную вышивку или Джо снимал с охотничьего пояса пеструю утку.
Лишь в одном Мо проявлял непослушание. Патэ Ламан, опасаясь, что когда‑нибудь Избавленный просто кинется в реку, запретил ему сидеть на берегу Лейки. Мо обещал, что ноги его больше не будет на обрыве. Но когда его дом пустовал и из кузни на краю деревни Проклятых не доносился звонкий голос молота, все знали, что Мосес сидит на ветвях огромной осины и смотрит на реку. Так он мог сидеть часами. Пастыри ругались, грозили, Мо кивал дурной головой и… забывал обещанное. В конце концов на него махнули рукой, убедившись, что топиться полоумный не собирается.
Впрочем, в Лейке было довольно трудно утонуть…
Первым вестником перемен стал подслушанный разговор пастырей. Вернее, не подслушанный, патэ не таились от полоумного, пребывая в полной уверенности, что он их не услышит, а услышит, так не поймет, а поймет, так не придаст значения и тут же забудет.
Отчасти пренебрежение, сквозившее в косом взгляде пастыря Ламана, заставило Мосеса внутренне взбунтоваться. Он разучился видеть и понимать, думать сложные думы и направлять сильные мысли, но он был сыном недавно покоренного народа. Покоренного, но не покорившегося.
Кузнец запомнил разговор. Пастыри говорили о сложном положении стратига Матиса и возможности военного похода на Еретиков.
Через полтора года в деревне Проклятых появился Александр. И Кати сказала Джо и Максу, что его вытащила только собственная могучая воля, а не искусство пастырей…
Она оглянулась, Мо стоял в зелени ее сада. Она бы все равно его увидела, но…
Мосес спрятался.
Он сам не понял, как это у него получилось, но Жива вокруг него застыла в молчании, послушная, как в снах о прошлой силе. Друзья не разглядели его ауры.
– И только чудо помогло ему не стать, как Мосес, – тихо докончила она.
Мо вышел из‑за кустов, и девушка ласково заговорила с ним. Мо не ответил и поскорее пошел к своей осине. Ему надо было обдумать услышанное. И вспомнить значение слова «воля».
Назавтра Алек попытался сам дойти до колодца и молодой кузнец увидел, что такое воля. Но еще долго не мог он осознать собственную волю и лишь рядом с горном был свободен…
Они бродили целый день.
Алек с интересом осматривался по сторонам, но ничего необычного не видел. Все те же деревья, звуки, запахи. Словно они ходили не в глубине леса, почти граничащего с тем лесом, а где‑нибудь в паре шагов от дома.
Забавно… Он и сам не заметил, как привык называть домом не большую и светлую избу в Дорнохе, а маленький домик в деревне Проклятых.
Около солончаков оказалось полным‑полно следов зверья. Джо, сияя, пообещал, что завтра они будут лакомиться нежной сырой печенью.
– Хватит, пошли назад. – Джо бросил озабоченный взгляд на небо, солнце уже падало к горизонту. – Далеко забрались, как бы на патруль не налететь…
– А сами охранники здесь охотятся?
– Шутишь? Им нельзя, да и боятся они… этих… – Джо невольно понизил голос и оглянулся по сторонам, словно ожидая, что целая банда «этих» выскочит из‑за деревьев.
– Но ведь они за рекой…
– За рекой, не за рекой… Станет тебе охрана разбираться. Стрельнут с перепугу, объясняй им потом…
Все взрослые мужчины граничных деревень по очереди дежурили в патрулях. Караулить тот лес ходили и достигшие возраста мужества юноши – это входит в обряд посвящения.
Солнце одолело последнюю четверть дневного пути по небу и уже закатывалось за Лаг‑Аргаран, когда друзья выбрались из леса – не совсем там, где собирались. Джо оглянулся, выругался нехорошими взрослыми словами и сказал, что в этом месте Лейку не перейдешь, нужно топать вверх по течению. Пока они добирались до места, кончился короткий осенний вечер и пала ночь.
Взошла луна, ее тонкий острый серп вспарывал темноту. Звезды были крупные, яркие, но в лесу было хоть глаз выколи.
– Кажется, здесь. Вот упавшее дерево.
– Вовсе не здесь. Еще долго идти. Там почти напротив чертог.
– Лодка…
– Еще дальше. Ты что, совсем не ориентируешься?
Алек обиженно засопел. В родных местах они с Дэном знали каждое дерево, но здесь все было так незнакомо…
– Знаешь, чем ночью по лесу ноги ломать, – Джо остановился и сбросил с плеча котомку, – давай заночуем здесь.
– Ты серьезно?
– Серьезнее некуда. Ночью ходить – только в чертовы путы попадаться.
– Замерзнем.
– Фигня. Костер разведем. Спалим это самое бревно. Ты одежду взял?
– Ага…
– Рога. Одевай прямо сейчас. А то отморозишь себе… чего‑нибудь пока еще нужное.
Алек выпотрошил свою котомку и оделся, Джо тем временем наломал хворосту, создал огонь. Юноши раскинули одеяла и уселись по разные стороны длинного костра.
– Наши будут волноваться.
– Не будут. Я сказал, что мы можем задержаться. В крайнем случае Кати с легкостью нас досягнет. – Джо протянул хлеб и холодное мясо. – Идешь на день, пищи бери на неделю.
Издалека донесся тягучий вопль. Алек вопросительно посмотрел на друга, тот нарочито беспечно пожал плечами:
– Сова… – и пододвинул поближе топор.
– Кто сторожит первым?
– В охранников злого леса поиграть захотелось? Ты. – Джо завернулся в одеяло. – Костер не подпустит больших зверей. Разбуди меня, когда луна будет вон там… как же это… во второй страже.
Новичок сомневался, что сможет уснуть. Он сидел, завернувшись в одеяло, глядел, как догорал костер, изредка вставал размяться. Джо безмятежно посапывал. «Хорошо ему, он бывалый», – подумал Алек, усаживаясь так, чтобы не уснуть…
Он летел невысоко над лесом, иногда ныряя в зеленую листву. Бестелесным духом перемахнул реку и увидел вдали огоньки деревни.
Ты ходил в ходж? О чем ты думал?
Ты ищешь силу?
Жаждешь могущества?
Хочешь понять, кто ты?
Твоя дорога – сюда.
Алек вдруг очнулся, смутно осознавая, что прошло немало времени. Он потянулся, сбросил одеяло, сердясь на себя за то, что умудрился задремать сидя и с открытыми глазами. Ногой пихнул в угли остатки дров, хворост затрещал и ярко вспыхнул, Джо заворочался по другую сторону костра. Ладно, пускай его дрыхнет.
Деревья тянули корявые руки к скорчившийся у костра фигуре. Тени метались, прыгали в бесшумной пляске. Холод потихоньку забирался под одежду. Чувствуя, что его снова охватывает сонное оцепенение, Алек встал и принялся ходить вокруг огня.
Костер доел сучья и снова приугас, ночь придвинулась вплотную. Юноше показалось, что кто‑то окликнул его по имени.
Он крепче стиснул древко копья, изо всех сил вглядываясь и вслушиваясь. Джо зашевелился и резко сел, почти с ужасом глядя на друга. Потом его лицо расслабилось.
– Что с тобой?
– Ничего. Сон… – буркнул Джо и полез за трубкой. Посмотрел на луну. – Почему ты меня не разбудил?
Алек молчал, пытаясь припомнить свой сон. Встряхнулся, как собака, выходящая из воды.
– О чем ты думал? У тебя было такое странное лицо…
– Ты что‑нибудь слышишь?
Джо честно прислушался.
– Только реку. И… – Он недоуменно замер.
– Я слышу… Что‑то такое в воздухе… Ни на что не похожее…
Звук раздавался близко и далеко, тихо и оглушительно – бесконечное пение сказочного существа, зов манящий и обещающий.
Джо встал, уронил трубку. Сделал шаг навстречу звуку, еще один, потом еще и еще, потом…
…обнаружил, что валяется лицом вниз в мокрой траве, а знакомый голос орет в ухо:
– Джо! Очнись, Джо! Проснись, забери тебя Проводник!..
– Пусти! – Парень трепыхнулся, вырвался, под рукой оказалось копье. Алек с трудом уклонился.
– Ты что, спятил?!
Старший Избавленный вскочил на ноги. Он не спятил, наоборот, ему было очень хорошо. Держа копье так, чтобы пресечь любое движение Алека, он медленно пятился в сторону леса, откуда неслась чарующая мелодия.
– Джо!
Рука привычно метнулась за плечо, пальцы цапнули пустоту – меча не было.
Какой, к Проводнику, меч?!
Алек поднял руку и резко стянул Узор, едва не заорал от болезненной судороги, скрутившей руку до самого локтя. Джо попытался защититься, невидимый кулак врезался ему в скулу. Алек подхватил лук – если попасть в руку или ногу, боль отрезвит, оглянулся в поисках стрел… тонкие оперенные палочки захрустели под сапогом спятившего друга. Алек торопливо снял тетиву, теперь лук стал длинной кривой палкой.
Джо пьяно засмеялся и ударил, желая прервать надоедливый писклявый голос, чтобы во всем мире раздался только Зов. Алек снова уклонился, второй выпад отбил. Он судорожно вспоминал, как сорвать чужое внушение, навязать свое…
– Перестань! Это духи Леса… – пришлось отпрыгнуть, спасаясь от удара, Алек угодил в колючие объятия лоха. Куст его и спас, копье пронзило сплетение колючих ветвей и вонзилось в ствол. Алек ударил безумца по рукам, тот взвыл и отпустил копье. Алек получил кулаком в лицо, несильно, но в глазах сверкнули звезды, он упал, уронив лук, тут же вскочил. Теперь оба были безоружны.
Страха не было, только злость на весь мир, на этого несчастного дурака, который оказался слаб и не смог противостоять Зову. Нужно спасать друга, но как?
– Джонатам, остановись, приказываю тебе… – стараясь подражать заунывному «молитвенному» тону патэ Киоша и гнусавя из‑за разбитого носа, начал Алек. Джо остановился и прислушался. Алек сосредоточился на Живе, сила Бога принимала его, придавала убеждающую мощь словам: – Слушай мой голос, внимательно слушай. Сбрось дурман леса, вспомни себя… вспомни себя… вспомни меня…
– Алек!.. – Друг шатался, словно перекурил покой‑травы. Потом согнулся, и его стошнило.
– Что… что это визжит… Убери… – зажимая уши ладонями, прошептал он.
– Слушай только меня! – в полный голос рявкнул Алек. – Забудь о голосе леса!
Джо замотал головой.
– Нет…
– Да! – И Алек одел ему на голову котелок, в котором еще было довольно отвара чернолистника, который они недопили вечером. Горькая жидкость уже остыла, Джо стоял очень смирно, тараща глаза на новичка. Снял котелок, достал из‑за ворота веточку. Неуверенно ругнулся.
– Слышь, а чего это мы? – спросил он почти изумленно, снова надевая котелок.
– Ты в порядке?
– Ну, вроде бы… – снимая котелок и внимательно его разглядывая, пробормотал Джо.
– Тогда пошли! – С усилием выдернув копье из куста, Алек сунул его Джо, ощутив нехороший холодок внизу позвоночника. До самой смерти не забыть, как сияющий наконечник целил ему в живот. Джо взял копье осторожно, словно это была ядовитая змея. Посмотрел на оружие, на куст, в глазах зажегся страх. Не давая ему развиться в ужас, Алек заставил друга скатать одеяла, силком запряг в лямки мешка…
Впрочем, скоро мешок пришлось отобрать. Джо спотыкался на ровном месте, его кренило во все стороны, то и дело просил остановиться, отдохнуть немного. Алек оставил беспомощного товарища с багажом у реки, долго искал лодку и наконец увидел другую – на другом берегу, в сотне шагов.
Не достану, подумал он, уже стоя в воде по пояс. Не‑а, не достану – но все равно сплел линии Узора и мягко потянул к себе. Лодка неторопливо сползла с травы, пошла против течения. Алек подумал, что лодка идет слишком медленно, повел рукой, и лодка поднялась над водой, словно корабль Титанов, летела над поверхностью. В глазах вспыхивали и гасли звезды, а рука была испятнана синяками – Проводник бы побрал проклятую привычку жестовать!..
Ты ищешь силу?
Лодка ткнулась носом в берег, и Алек потерял сознание, осел в воду. Джо сцапал его за шиворот и выволок на берег.
Они и сами не знали, как оказались здесь. Макшем днем встретил патэ Ламана, и тот спросил у него, где Алек. Вечером Кати нервничала, потом призналась, что чует недоброе. Они отправились к чертогу, никого там не нашли, зато на берегу реки повстречали Мосеса.
Увидев приближающихся со стороны леса людей, Избавленные схватились за предусмотрительно прихваченное оружие. Узнать охотников было мудрено. Оба грязные, как черти в свите Проводника, в рваной одежде, шатаются от усталости, один упал…
– Макс! – раздался хрип. Макшем вздрогнул и едва не спустил тетиву.
– Кто?.. – Голос изменил, сорвался.
– Мы! Я, Алек, и Джо! – крикнул рыжебородый, который остался на ногах. Макс пригляделся и понял, что это не борода, а кровь из разбитого носа. Он узнал Алека только по белым волосам.
Кати тихонько вскрикнула, Макс уронил лук. Алек пытался привести друга в сознание, девушка захлопотала рядом.
И тут молодой кузнец словно пробудился. Он уверенно отстранил их и без особого труда взвалил подростка на плечи, повернулся и зашагал к чертогу. Даже с такой ношей он шел легко и уверенно.
Но не туда.
– Он не туда идет, – испуганно сказала Кати, она скорее мешала, чем помогала Максу вести Алека.
– Нет. Туда, – глухо произнес Мосес, кивая на малое крыльцо.
Не останавливаясь, он открыл дверь пинком – кощунство! – и шагнул внутрь. Алек отпихнул Макса и вошел следом, ему было явно наплевать на все табу. Макс осенил себя Знаком, взял Кати за руку и нарушил запрет.
Скоро в небольшом камине пылал огонь. Джо напоили горячим вином и завернули в шерстяное одеяло. Кати и Макс тянули из Алека ядовитые колючки, тот шипел от боли и ругался. Девушка испуганным шепотом уговаривала потерпеть, удивляясь, что на них, святотатцев, еще не обрушились громы и молнии, особенно вот на этого, который еще и ругается в чертоге. Алек прикусывал язык, ругался снова, извинялся. Мо самоустранился в угол, на него поглядывали, гадая, чем был вызван всплеск разума и сил.
Джо сел и недоуменно огляделся, как воду выпил крепкое горячее вино и хрипло поинтересовался:
– Где это мы?
Ему объяснили, и он тоже приуныл.
– Они все равно узнают, – выразил общее мнение Макс. – Лучше сказать сразу… Какая кара может быть назначена за нарушение табу?
– Смерть, – сказал патэ Ламан.
Уже второй раз за ночь рука Александра дернулась за плечо, пальцы сомкнулись в пустоте. Голоса в соседней комнате стали тише, что‑то хлопнуло, скрипнули половицы.
– Вот он, Акт Мортус, где черным по белому. Что же вам непонятно, патэ Ламан? – раздраженно сказал Киош.
Кати торопливо закрыла рот ладонями, удержав взвизг. Алек сделал знак «молчание и внимание» и бесшумно подошел к перегородке. В кулаке у него блистал нож.
– Нет. Другого такого удобного случая у нас может и не быть. Возьмите громобой, Ламан. Не разучились стрелять?
– Нет. – Избавленные переглянулись, обычно равнодушный до бесплотности голос патэ Ламана срывался.
– Ну и где наши охотники?
– Макшем сказал, что они могут быть в окрестностях Часовой горы…
– Очень удачно, можно списать на «этих страшных Еретиков»… – В голосе пастыря явственно прозвучал сарказм.
– Не нравится мне это, – сказал Ламан недовольно.
– Да и мне тоже, – со вздохом признался патэ Киош. – Но поторопимся…
Хлопнула дверь. Избавленные в ужасе переглянулись, каждый почувствовал на плече ледяную руку Смерти.
Алек дернул плечом, словно сбрасывая невидимую холодную ладонь, неторопливо убрал нож в рукав. Прошелся вдоль вывешенного на стенах оружия, примерил к руке меч‑сабер.
– Пожалуй, этот подойдет…
И снова ходж зовет, – запел он тихо, ‑
Дорога
Сама собою стелется под ноги.
Вот и все.
Осталось лишь сказать друзьям…
Он страшно улыбнулся и шепнул:
– Прощайте.
Приговоренный к смерти шагнул к двери, но Макшем встал на пороге.