Хромосома 22 Свобода выбора

За несколько месяцев до начала нового тысячелетия, когда я уже заканчивал эту книгу, пришло радостное изве­стие. В центре Сангера (Sanger Center), который находится около Кембриджа, — ведущей лаборатории проекта «Геном человека» — полностью была расшифрована хромосома 22. Все 15,5 млн «слов» (или около того, реальная длина хро­мосомы меняется от человека к человеку в зависимости от числа повторов минисателлитов) 22-й главы генома челове­ка были определены и переведены в текст длиной в 47 млн знаков, представленных четырьмя латинскими буквами — А, С, G и Т.

На конце длинного плеча хромосомы 22 лежит огром­ный и сложно устроенный ген чрезвычайной важности, на­званный HFW. Ген представлен четырнадцатью экзонами, которые в сумме составляют строку в б ООО знаков. Текст подвергается существенному редактированию после транс­ляции в результате сложного процесса сплайсинга РНК. В результате образуется сложный белок, который синте­зируется в строго определенной области предлобной доли головного мозга. Значение белка, если обобщить и не вда­ваться в детали, состоит в том, чтобы наделить нас свобо­дой выбора. Без белка HFW мы бы превратились в безволь­ные растения.

Предыдущий абзац был научной фантастикой. На хромо­соме 22 нет никакого гена HFW, как, впрочем, и на других хромосомах. После 22 глав описания научных фактов мне захотелось поразвлечься и дать волю фантазии.

Но что мы подразумеваем под словом «я»? Кто этот «я», который решил добавить в книгу немножко отсебятины, следуя сиюминутному порыву? Человек — это биологиче­ское существо, собранное воедино генами. Гены определи­ли форму моего тела, количество пальцев на руке и число зубов во рту. Гены предопределили мою способность к ино­странным языкам и половину моих интеллектуальных спо­собностей. Когда я запоминаю что-то, за этим тоже стоит ген CREB, запускающий каскад реакций сохранения инфор­мации в мозгу. Гены создали мой мозг и делегировали ему ряд функций по управлению организмом в ответ на стимулы из окружающей среды. Гены также снабдили меня чувством свободы выбора и принятия таких решений, которые я по­считаю правильными. Нет никаких явных ограничений, которые не позволили бы мне сделать то, что я захочу, или запрещали бы что-то. Я могу сесть в машину и прямо сейчас поехать в Эдинбург просто потому, что я этого хочу, или до­бавить в книгу еще пару абзацев своих фантазий. Я свобод­ный элемент Вселенной, наделенный свободой выбора.

Откуда проистекает эта свобода выбора? Источником ее не могут быть гены, иначе это была бы не свобода, а дик­татура. Многие ученые полагают, что свобода выбора яв­ляется продуктом общественных отношений и культуры. В таком случае свобода выбора относится к той части наше­го бытия, на которую не распространяется влияние генов. Вырвавшись из тирании генетического детерминизма, мы завоевываем приз — свободу выбора.

Большинство социобиологов разделились на два лагеря: одни верят в генетический детерминизм поведенческих ре­акций человека, другие верят в свободу воли. Интересно, что те же люди, которые отрицают генетический детерми­низм, легко соглашаются на детерминизм другого типа — влияние семьи и общества. Кажется странным, что ученые, защищающие человеческое достоинство от тирании генов, находят не обидным для себя тиранию общества и окружа­ющей среды. Однажды я был раскритикован в печати за высказывание (которого не делал) о том, что поведение человека полностью определяется генами. Мой оппонент привел пример влияния на характер социальных факто­ров: известно, что люди, жестоко обращающиеся с детьми, обычно сами подвергались насилию в детстве, из чего было сделано заключение, что именно насилие в детстве превра­щает людей в семейных тиранов, и гены здесь ни при чем. Автор был возмущен идеей, что наше поведение может кон­тролироваться какими-то бездушными генами. Ему даже не пришло в голову, что он приводит пример ничуть не менее бессердечного детерминизма и предвзятого отношения, в соответствии с которым люди, страдавшие в детстве, обя­зательно должны стать жестокими семейными тиранами. Чем социальный детерминизм лучше генетического?

Совершенно не верно представлять генетическую на­следственность как фатализм и противопоставлять ей влия­ние окружающей среды на человека как источник свободы. Наиболее существенное влияние на характер оказывают события в утробе, на которые мы не можем никак реагиро­вать или которыми мы не можем управлять. В то же время, как уже говорилось в главе 6, многие гены интеллекта опре­деляют не способности, а интерес. Владельцев этих генов отличает желание учиться. Но этого же от своих учеников может добиться талантливый учитель. Природа гораздо бо­лее гибка, чем доктрины, выстраиваемые учеными.

Олдос Хаксли (Aldous Huxley) в своей книге «Бравый но­вый мир» (Brave new word), написаннойв 1920-е годы, годы раз­гула евгеники, изображает ужасающий мир людей, одетых в униформу и лишенных всякой индивидуальности. Каждый человек кротко и с готовностью занимает свою ячейку в жестко разграниченном на касты обществе, послушно вы­полняет предначертанные задачи и радуется предписанному досугу. Вся эта дистопия была сотворена работающими рука об руку тоталитарной властью и продвинутыми учеными.

Читая книгу, вдруг начинаешь осознавать, что евгени­ки в ней как раз и нет. Касты общества не были выведены генетически. По автору, разделение людей на касты дости­галось сначала изменением химического состава среды в реакторе, представляющем собой искусственную матку, за­тем промыванием мозгов и развитием условных рефлексов по Павлову и применением транквилизаторов. Другими словами, для создания дистопии автор устранил природу и полностью заменил ее социумом с изощренными мето­дами воспитания. Это был кошмар социальный, а не ге­нетический. Судьба каждого человека предопределялась обществом, а не генами. Олдос Хаксли талантливо показал все ужасы социального детерминизма. Трудно сказать, что было ужаснее — евгенические опыты по выведению чистой арийской расы в фашистской Германии или выведение со­ветского человека в СССР методами социального насилия. Оба экстремизма были одинаково ужасными.

К счастью, человечество удивительно устойчиво к лю­бому промыванию мозгов. Чем строже запреты, тем слаще запретный плод для человека. Генетически в человеке за­ложено скептическое отношение к власти, особенно в мо­лодости, что защищает наше врожденное естество от влия­ния государственной пропаганды и нравоучений педагогов так же, как и от семейной тирании жестоких родителей. Кстати, вернемся к рассмотренному выше примеру того, что семейные тираны вырастают из детей, подвергавших­ся насилию в детстве. Этот факт действительно имеет ме­сто, но что здесь является главенствующим — социальный фактор или наследование генов, обуславливающих жесто­кость? Последние исследования данного вопроса не оста­вили места социальному влиянию. Оказалось, что в семьях с приемными детьми или в тех случаях, когда жестокость исходит от отчима или мачехи, передача жестокости де­тям соответствует модели случайного распределения (Rich Harris J. 1998. The nurture assumption. Bloomsbury, London).

Это же справедливо в отношении всех других классиче­ских примеров влияния социума на человека, как например: криминальная среда порождает преступников; матери-оди­ночки своим влиянием подготавливают дочерей к разводу; асоциальное поведение родителей ведет к конфликтности детей; тучные родители закармливают своих отпрысков и т.д. Все эти примеры были темами многих диссертаций и вошли в учебники по психологии и социологии. Несколько лет назад Джудит Рич Харрис (Judith Rich Harris) решила перепроверить эти данные. Оказалось, что в многочислен­ных исследованиях социологов вопрос наследования всех этих признаков просто не рассматривался. Обнаруженная взаимосвязь немедленно принималась как доказательство влияния социальных факторов на развитие личности, хотя исследования в области генетики поведения и наблюдения за близнецами убедительно доказывали, что, например, семейная неуживчивость и склонность к разводам наполо­вину предопределяется генетически. Оставшиеся 50% слу­чаев можно связать с факторами индивидуальной жизни, тогда как события, влиявшие на обоих близнецов в детстве, практически никак не отражаются на их будущей семейной жизни (Rich Harris J. 1998. The nurture assumption. Bloomsbury, London). Другими словами, случаи разводов в нескольких поколениях семьи следует объяснять не дурным примером или воспитанием, а генетически заложенной неуживчиво­стью. Наблюдения за усыновленными и удочеренными детьми в Дании показали, что склонность к правонаруше­ниям корреляционно связана с преступностью биологиче­ских родителей, тогда как криминальные поступки новых родителей очень слабо влияли на будущую жизнь подрост­ков. И даже в этом случае негативное влияние оказывалось в большей мере не дурным примером усыновивших родите­лей, а криминогенной средой обитания всей семьи.

В действительности дети гораздо в большей степени влияют своим поведением на родителей, чем родители спо­собны изменить врожденные наклонности своих чад вос­питанием. В главе 8, посвященной половым хромосомам, я уже приводил пример заблуждения, будто бы в семьях с отстраненным от детей отцом и чрезмерно заботливой ма­терью чаще появляются сыновья с нетрадиционной поло­вой ориентацией. Скорее всего, все происходит наоборот. Феминизация сына делает отца отстраненным, что встре­воженная мама пытается скомпенсировать повышенной за­ботой о сыне. Та же самая ошибка кроется в утверждении, что аутентичные дети чаще появляются у холодных сдер­жанных матерей. Просто мать, на протяжении годов мучи­тельно и безуспешно пытающаяся найти путь к душе своего ребенка, наконец, отчаявшись, прекращает эти попытки.

Харрис систематически разрушала догмы, лежавшие в основе социологии и психологии XX века о том, что фор­мирование личности и культуры детей происходит исклю­чительно под влиянием родителей и общества. В психоло­гии Зигмунда Фрейда (Sigmund Freud), теории развития поведения Джона Уотсона (John Watson) и антропологии Маргарет Мид (Margaret Mead) воспитательный детерми­низм принимался как само собой разумеющийся факт, но никогда не проверялся. Лишь в последнее время наблюде­ния за близнецами, за детьми иммигрантов и приемными детьми со всей очевидностью показали, что на развитие ха­рактера в первую очередь оказывают влияние наследствен­ность и сверстники, а уж затем — родители (Rich Harris J. 1998. The nurture assumption. Bloomsbury, London).

В 1970-х годах после выхода книги Е. О. Уилсона (Е. О. Wilson) «Социобиология» идея генетического наследо­вания характера оказалась под шквалом критики. Среди основных оппонентов были коллеги Уилсона по Гарварду Ричард Левонтин (Richard Lewontin) и Стивен Джей Гулд (Stephen Jey Gould). Их любимый слоган, ставший заго­ловком книги Левонтина, звучал бескомпромиссно: «Это не в наших генах!». В это время не было убедительных до­казательств в пользу ни одной из теорий, но спустя 25 лет интенсивных исследований в области генетики поведения мы можем с уверенностью сказать, что гены действительно оказывают существенное влияние на характер, культуру и поведение человека.

Следует понимать, что обнаруженное влияние генов на развитие личности не отрицает влияния на человека окружающей среды. Это влияние огромно и превосходит влияние генов, хотя непосредственное воздействие со сто­роны родителей составляет лишь небольшую его часть. Но и эта небольшая часть чрезвычайно важна. Чтобы убедить­ся в этом, достаточно взглянуть на тяжелые судьбы детей, оставшихся без родителей. Родители формируют домаш­нюю среду обитания, и счастливая семейная атмосфера чрезвычайно важна для нормального развития личности. Но чем старше становится ребенок, тем в большей мере в нем проявляются черты, заложенные от рождения, а не приобретенные в ходе воспитания. Рич Харрис обнаружи­ла, что все мы разделяем общественную и частную области нашей жизни, причем уроки, полученные в одной из этих областей, оказывают очень слабое влияние на другую об­ласть. Мы умело обращаемся к жизненному опыту в той или иной области, даже не замечая этого раздвоения личности. В эмиграции дети легко воспринимают язык и акцент сво­их сверстников, но не своих родителей. Особенности отно­шений между детьми наследуются подростками от старших младшими, тогда как мир взрослых людей существует парал­лельно, хотя его составляют те, кто еще совсем недавно был ребенком. Так, например, тенденции к сглаживанию разли­чий между мужчинами и женщинами в жизни общества во второй половине XX века никак не отразились на том, что во дворе дома дети образовывали компании, разделяясь по половому признаку. Каждый родитель знает, что ребенок в большей степени копирует поведение своих сверстников, а не родителей. Психологи и социологи, долгое время отри­цавшие какое-либо влияние генов на человека, уже не могут игнорировать эти факты (Ehreinreich В., Mcintosh J. 1997. The new creationism. Nation, 9 June 1997).

Я не собираюсь повторять в этой главе все доводы сто­ронников генетического и социального влияния на раз­витие личности, о чем уже говорилось в главе 6. Я только хотел обратить внимание на тот факт, что социальный детерминизм точно так же не предполагает наличия у че­ловека свободы воли, как и генетический детерминизм. Необходимость подчинять себя требованиям и устоям общества даже в большей степени угнетает личность, чем активность собственных генов. Конфликтность и непослу­шание подростков проистекает чаще всего не от дурного влияния со стороны, а в результате конфликта между врож­денными наклонностями и требованиями социума.

Итак, отрицание влияния генов на характер не снима­ет проблемы детерминизма. Если я застенчив только из-за того, что что-то случилось со мной в детские годы, значит эти события не менее фатальны для человека, чем гены, от­вечающие за характер. В обоих случаях допускается одна и та же ошибка — вера в абсолютность и неотвратимость вли­яния на человека либо генов, либо социальных событий. Критики генетического детерминизма подменяют понятие врожденности понятием фатализма, что в корне не верно. Представим, что вы заболели, но не хотите обращаться к вра­чу, полагая, что и без него либо выздоровеете самостоятель­но, либо умрете. Если рассматривать только две крайности, самоизлечение или смерть, то для доктора действительно не остается места. В этом рассуждении упускается из виду факт, что обращение к врачу как раз является тем важным событи­ем, которое может изменить ход болезни. Детерминизм лег­ко применим для ретроспективного объяснения событий в прошлом, но не для объяснения будущего.

Но до сих пор генетика вызывает внутреннюю насторо­женность у людей, поскольку представляется чем-то фаталь­ным и неизбежным. Это совершенно не так. Основная цель генетики человека состоит в поиске средств, в большинстве своем негенетических, для устранения последствий дефек­тов в генах. Хотя в этой книге приводились примеры мута­ций, равносильных приговору, все же есть гораздо больше примеров того, как раскрытие генетических механизмов позволяло если не вылечить, то по крайней мере улучшить состояние больного с генетическим дефектом, вовремя применив терапевтические процедуры или изменив пита­ние. Кроме того, как говорилось в главе 6, информация о том, что некоторые проблемы с образованием, такие как дислексия, являются не приобретенными, а врожденными дефектами, совсем не вызвала чувства обреченности у боль­ных, их родителей и педагогов. Никто не решил, что по­скольку дислексия — это врожденный порок, значит с ним не нужно бороться. Как раз, наоборот: благодаря новым знаниям об истинных причинах проблемы удалось разра­ботать принципиально новые и более эффективные мето­ды образования. Как уже говорилось в главе 12, психологи подтвердили, что осознание пациентом своей проблемы, например чрезмерной застенчивости, как врожденного (другими словами — естественного) свойства только помо­гало психотерапевту убедить человека в его нормальности и праве быть самим собой.

Генетический детерминизм также не несет никакой угрозы политическим свободам. Противоположностью де­мократии является политический волюнтаризм, а не насле­дуемость человеческой натуры. Мы лелеем демократию, поскольку она позволяет нам реализовать свои врожден­ные персональные особенности, но как только сталкива­емся со сложностями жизни, пытаемся оправдаться предо­пределенностью этих событий. Один исторический при­мер: в феврале 1994 года гражданин США Стефан Мобли (Stefan Mobley) жестоко убил менеджера пиццерии Джона Коллинза (John Collins), за что был приговорен к смертной казни. В апелляции к верховному суду о замене смертной казни на пожизненное заключение адвокат Мобли попы­тался обратиться к генетике. Адвокат утверждал, что по­скольку в родословной Мобли было много убийц и пре­ступников, он убил человека не по своей воле, а потому, что на это толкнула его генетическая предрасположенность к убийству. Впервые в истории была сделана попытка ис­пользовать генетический детерминизм для оправдания по­ступков виновного.

Мобли был бы рад отказаться от дарованной природой свободы выбора и пытался свалить все на генетическую предопределенность. Впрочем, так поступают все преступ­ники, которые пытаются разыграть из себя перед судом душевнобольных. Так же поступает ревнивый супруг, заяв­ляя, что убил неверную жену в состоянии аффекта, не ве­дая, что творит. Этим же пытаются оправдать свою измену неверный муж или жена. Так же и мать пытается оправдать своего ребенка, объясняя все влиянием дурной компании, и мы с вами легко соглашаемся с тем, что в наших личных неудачах виноваты родители с их неправильным воспита­нием. Точно так же политики пытаются объяснить преступ­ность в обществе дурным наследием прошлого, а экономи­сты в кризисах винят врожденное паникерство потребите­лей. Так же биографы в своих трудах стараются откопать корни неблаговидных поступков своих героев в событиях детства. И точно так же ведут себя все те, кто пытается раз­глядеть свою судьбу в гороскопах. Во всех перечисленных случаях люди пытаются уйти от проблемы, спрятавшись за детерминизм. Видимо, именно этим стремлением уйти от ответственности можно объяснить такое широкое распро­странение учений о факторах, как генетических, так и со­циальных, предопределяющих судьбу человека помимо его воли (Reznek L. 1997. Evil or ill? Justifying the insanity defence. Routledge, London).

Полная ответственность человека за свои поступки — не­обходимое условие для существования правосудия. Но это такая же фикция, как и предположение о предопределенно­сти поступков человека. Человек сам принимает решение, как поступить в той или иной ситуации, но эти решения принимаются в соответствии с наклонностями характера, которые в свою очередь предопределяются генетически­ми и социальными факторами. Это противоречие извест­но как дилемма Юма, названная так по имени Дэвида Юма (David Нише), который обозначил ее, но так и не смог раз­решить: «Если наши поступки закономерно предопределе­ны, то мы не ответственны за них; если же наши поступки случайны, то мы также не можем за них отвечать». Здравый смысл подсказывает нам, что оба допущения ошибочны.

Христианский мир решает данную дилемму уже на про­тяжении двух тысячелетий, хотя в Библии этот вопрос под­нимался еще раньше. Казалось бы, что Бог, по определе­нию, отрицает свободу воли, так как все в мире происходит по его воле. Но без свободы выбора теряет смысл понятие греха и персональной ответственности человека за свои поступки. Поэтому в религии свобода воли присутствует и рассматривается как дар Божий человеку, чтобы человек мог сделать свой выбор между добродетелью и грехом.

Кстати о вере. Некоторыми биологами-эволюциони­стами недавно было высказано предположение, что вера в Бога — это выражение одного из основных универсальных инстинктов человека. Даже была обнаружена группа генов, которой приписывается связь с силой веры. (Есть даже све­дения, что в височных долях мозга существуют нервные узлы, размер и активность которых непосредственно влия­ли на силу религиозных верований человека, а фанатичная вера часто сопутствует эпилепсии, очаг которой находит­ся в височной доли мозга.) Религиозный инстинкт может быть не чем иным, как побочным продуктом еще более глу­бокой инстинктивной веры в то, что в природе ничего не происходит само по себе, даже удар молнии. Эта вера раз­вивалась вместе с сознанием человека и его представлений о себе. Если с горы сорвался камень и чуть было не пришиб человека, то для мозга гораздо проще решить, что кто-то неведомый пытался убить его, чем представить себе, что жизнь могла оборваться из-за нелепой случайности. Даже наш язык построен на принципе антропоморфизма окру­жающей среды. Я говорил вам, что гены делегировали свои полномочия мозгу. На самом деле ничего подобного они не делали и делать не могли. Просто так произошло и закрепи­лось эволюционно.

Е. О. Уилсон (Е. О. Wilson) в своей книге «Стечение об­стоятельств» (Consilience) полагает, что наша мораль пред­ставляет собой закодированное выражение наших врож­денных инстинктов. По его представлениям моральность предопределена врожденными инстинктами. «Правильно то, что естественно», — говорит он. Это ведет к парадок­сальному выводу: если вера в Бога естественна, то она вер­на, независимо от того, есть Бог или его нет. Впрочем, сам Уилсон нарушил собственный принцип инстинктивной предопределенности человеческой морали и из набожного человека в молодости превратился в агностика. Даже чело­век, верящий в детерминизм, легко может избежать детер­минизма в своей жизни, когда ему это удобно. Как же раз­решить этот парадокс? Если наше поведение не случайно, то оно закономерно, т.е. чем-то предопределено, а значит не свободно. Но каждый день мы доказываем свою свободу выбора в очень важных и рутинных ежедневных поступках. Чарльз Дарвин описывал свободу воли как заблуждение, вызванное нашей неспособностью проанализировать ис­точники собственных мотивов (Wright R. 1994. The moral animal. Pantheon, New York). Современные дарвинисты, та­кие, как Роберт Трайверс (Robert Trivers), даже пытались объяснить, как это заблуждение возникло в ходе эволюции. Пинкер (Pinker) называл свободу воли «идеализацией чело­веческого бытия, без которого невозможна игра в этику». Писательница Рита Картер (Rita Carter) назвала свободу выбора иллюзорным побочным продуктом мышления. Философ Тони Ингрем (Tony Ingram) говорил, что свобода воли — это что-то, что мы подразумеваем у других по отно­шению к нам, от нежелания мотора лодки заводиться до не­послушания наших детей, наделенных нашими же генами.

Мне кажется, что сейчас мы подошли намного ближе к разрешению парадокса свободы выбора и детерминизма поведения человека. Вспомните, как при рассмотрении хромосомы 10 я описывал ответ организма на стресс как реализацию генов в ответ на определенные сигналы из окружающей среды. Гены могут влиять на поведение, но, выбирая то или иное поведение, человек влияет на свои гены. Цепь событий замкнулась. В системах с циклической взаимосвязью простая цепочка взаимосвязанных событий может привести к непредвиденному результату.

Великий французский математик и последователь Ньютона Пьер-Симон де Лаплас (Pierre-Simon de LaPlace) как-то сказал, что если бы ему были известны положение и скорость всех молекул во Вселенной, он бы мог предсказы­вать будущее. Хотя он подозревал, что будущее все равно бу­дет скрыто от него, понять, почему это происходит, не мог.

Можно было бы предположить, что ответ лежит на субатом­ном уровне квантовой механики, где свойства и отношения частиц вероятностны и мир не напоминает систему нью­тоновских бильярдных шариков. Но такой ответ мало что нам дает, поскольку мы существуем не в субатомном мире, а в мире ньютоновской механики. Очень трудно предполо­жить, что наша воля каким-то образом может быть связана с принципами неопределенности Гейзенберга. Мое решение написать эту главу совсем не напоминало игру в кости. Да и вообще, свободный выбор очень слабо напоминает случай­ность. Как раз наоборот, это закономерное решение, при­нятое нами на основе определенных фактов (Silver В. 1998. The ascent of science. Oxford University Press, Oxford).

Лаплас нашел бы ответ на свой вопрос, если бы знал тео­рию хаоса. В отличие от квантовой физики в основе данной теории положена не случайность. Хаотическая система определяется математиками как детерминистическая, а не случайная. И, в то же время, теория предполагает, что даже если вам известны параметры всех элементов системы, вам не удастся однозначно предсказать ход ее развития из- за того, что элементы сложным образом взаимодействуют друг с другом и постоянно меняют свои параметры. Даже системы с незначительным числом элементов могут вести себя хаотично, если в них реализован принцип рефлексив­ности— одно событие устанавливает стартовые условия для целого каскада других событий, в результате чего одно незначительное событие может иметь глобальные послед­ствия. Примерами хаотических систем могут быть динамика изменения котировок акций на бирже, долгосрочный про­гноз погоды и фрактальная геометрия береговой линии. Во всех этих примерах общая динамика процесса вполне про­гнозируема, но никогда невозможно рассчитать отдельные нюансы и краткосрочные события. Мы с уверенностью мо­жем сказать, что зимой будет холоднее, чем летом, но каж­дый год люди гадают, будет ли снег на Рождество.

Поведение человека также является хаотичной систе­мой. Стресс может изменить экспрессию определенных ге­нов, которые повлияют на поведение человека, что в свою очередь изменит экспрессию тех же и некоторых других ге­нов. И так по цепочке круг за кругом. Таким образом, пове­дение человека непредсказуемо в краткосрочной перспек­тиве, но строго предопределено на продолжительном вре­менном участке. Человек может решить не есть целый день. Ничего страшного не произойдет, если денек поголодать. Но с высокой долей уверенности можно предположить, что в течение недели любой случайно взятый человек при­нимал пищу. При этом время приема пищи трудно предска­зать, так как оно зависит от множества причин: привычки (во многом диктуемой генами); погоды (индивидуальное хаотическое воздействие множества погодных факторов); событий, которые отвлекли человека от еды (важные со­брания, встречи, неприятные известия и другие непредска­зуемые факторы). Наложение врожденных предпочтений на внешние условия делает поведение человека непредска­зуемым, но вполне объяснимым и предопределенным, если взять к рассмотрению отдельный поступок. Где-то между этой непредсказуемостью и предопределенностью лежит свобода выбора.

Нам никогда не избавиться от детерминизма, присут­ствующего в той или иной мере во всех наших решениях, но мы можем различить «хороший» детерминизм, идущий от нас, от насильственного «плохого» детерминизма, дикту­емого против нашей воли. Профессор Шин Шимойо (Shin Shimojo) из Калифорнийского института технологий, ког­да я обсуждал с ним этот вопрос, предложил мне провести простой эксперимент. Для этого нужно вживить в мозг че­ловека электроды в области передней опоясывающей из­вилины, где формируются команды «произвольных» дви­жений. Подача импульса приведет к тому, что испытуемый поднимет руку или сделает какое-нибудь другое движение, причем ему будет казаться, что все эти движения делают­ся произвольно без какого-либо принуждения. На вопрос, зачем испытуемый выполнил то или иное действие, он от­ветит, что просто так захотел. (Надо сознаться, что я не рискнул поучаствовать в подобном эксперименте, поэтому принимаю на веру слова профессора.) Этот эксперимент совершенно не отрицает свободы выбора, поскольку наш выбор также диктуется обстоятельствами, как в данном примере — электрическим импульсом. Наш выбор настоль­ко свободен, насколько мы не ощущаем чужого влияния.

Философ А. Дж. Айер (A. J. Ауег) определил свободу вы­бора следующим образом (Ауег A. J. 1954. Philosophical essays. Macmillan, London): «Если я страдаю маниакальным невро­зом и хожу по комнате кругами вопреки своему желанию, или если я так поступаю по принуждению, значит мои по­ступки не свободны. Но если по комнате я хожу прямо сей­час, то это мой свободный выбор, причем то, что у моего поступка могут быть свои скрытые причины, совершенно не отменяет свободы моей воли».

Психолог Линдон Иве (Lyndon Eaves), изучавший близ­нецов, сделал следующий комментарий по этому поводу (цитата из Wright L. 1997. Twins: genes, environment and mystery of identity. Weidenfeld and Nicolson, London): «Свобода со­стоит в способности переступать через препятствия окру­жающей среды. Это свойство возникло и развилось у нас в результате естественного отбора, поскольку оно предо­ставляет очевидные адаптивные преимущества... Стимулы для преодоления барьеров могут поступать как из внешней среды, так и от наших генов».

Свобода для человека заключается в реализации своего внутреннего детерминизма, а несвобода— в реализации детерминизма социума и окружающей среды, довлеющего над личными интересами. Внутренний и внешний детер­минизм может быть одной и той же природы, важно лишь, откуда он исходит. Антипатия людей к клонированию чело­века во многом происходит из страха, что нечто, принадле­жащее только нам, может использоваться и подчиняться чу­жой воле. Страх перед генетическим детерминизмом также происходит из-за угрозы потери контроля над собственной волей. Эгоистичные гены уже представляются не частью нашего организма, а чем-то внешним. Хотя в действитель­ности именно из наших генов проистекает свобода воли. Безусловно, это не один ген. (Как я уже говорил, первые абзацы данной главы о гене HFW были моей фантазией.) Наша человеческая природа со всей ее гибкостью и волей определяется многими генами, благодаря чему невозмож­но найти людей с двумя одинаковыми характерами. Все мы уникальны, как и уникален геном каждого человека.