Он окинул взглядом золотистых глаз её фигуру, оценив жемчуга в декольте и шифоновые оборки платья, облегающие её фигуру, как хрупкие фиолетовые листья. После неуместно долгой паузы он медленно одобрительно присвистнул:
— Да уж.
Каролина выпрямилась. Гнев, бывший неотъемлемой частью её личности, закипел в груди.
— Простите?
Он небрежно прислонился плечом к изогнутой стене коридора. Музыка оркестра звучала приглушенно и словно вдалеке. Мимо ещё никто не прошел, но сколько это продлится?
— Я смотрю, моя Каролина неплохо устроилась.
Он назвал её «моя Каролина» намеренно, словно хотел напомнить о той ночи, когда удивил её поцелуем в лифте, или о том коротком периоде после смерти мистера Лонгхорна, когда Каролина ещё не знала, насколько щедро тот её одарил, считала себя беспомощной и зависела от Тристана в вопросах жилья, и прочих обстоятельствах, о которых сейчас предпочитала забыть. Мысль о том, что Тристан сейчас станет ей об этом напоминать, подлила масла в огонь её гнева, и уши Каролины покраснели. Но затем она вспомнила, где находится, и оглянулась в сторону ложи. В занавесках была щель, сквозь которую она с облегчением увидела силуэты погруженных в разговор Лиланда и Амоса.
— Я не чья-нибудь Каролина, — отрезала она.
Тристан пожал плечами и шагнул к ней, наклонившись так близко, что она уловила исходящий от него лёгкий запах лука.
— Не могу утверждать, что сделал тебя сам, но ты прекрасно знаешь, что без меня не пробралась бы сюда. — Теперь его голос звучал злобно, а улыбка превратилась в гримасу. — Лонгхорн был моей задумкой, или ты забыла? Пожалуй, вы должны меня отблагодарить… мисс Броуд.
Сердце Каролины забилось быстрее. Она вздрогнула, услышав свою настоящую фамилию, и сильно захотела, чтобы всё это поскорее кончилось, а то и вообще не было правдой. Она отступила от Тристана, словно тем самым могла бы заставить исчезнуть своё прошлое и всё, что их связывало. Тристан столь же быстро сделал ещё один шаг к ней и не отводил от неё взгляда, пока она пятилась назад.
— Кто это?
Сердце Каролины ушло в пятки, а глаза округлились. Она повернулась и увидела, как из ложи в коридор выходят Амос и Лиланд. Радость сошла с их лиц, когда они заметили красивого ярко одетого парня, совершенно точно не входившего в их окружение. Каролина заметила, что мужчина, о котором она мечтала месяцами, с несчастным лицом выглядел ничуть не хуже, чем обычно. Возможное вторжение на его территорию придало его чертам величавость, которая понравилась Каролине. За несколько секунд она поняла, что сделает что угодно, лишь бы не дать Лиланду узнать кто она на самом деле, и удержать его.
— Понятия не имею. — Её голос прозвучал так легко и уверенно, что на минуту Каролина задумалась, не создана ли она для сцены. Когда она вновь посмотрела на Тристана, на её лице не отразилось ни малейшего проблеска узнавания. — Он думал, что мы знакомы, но ошибся.
— Тогда нам пора идти, — предложил Амос.
На лице Тристана мелькнуло нечто кровожадное, но Каролина уже немного успокоилась. Определенно, она заставила его замолчать. Возможно, его пыл, разгоревшийся в последние несколько минут, поумерили и два высоких аристократа в смокингах. За всё время их знакомства Каролина ни разу не видела Тристана испуганным, и сейчас была рада увидеть его страх. Он коротко поклонился и отошёл в сторону.
Когда Каролина снова повернулась к Лиланду, то обнаружила, что он все ещё охвачен очень льстившим ей собственническим гневом.
— Бедняга, — сказал он, пытаясь успокоиться, — прочитал о мисс Брод в газетах и размечтался, что сможет прошептать ей пару ласковых слов на ушко.
— Или подумал, что сможет выпросить приглашение на её следующий грандиозный приём, — смеясь, добавил Амос.
— Хватит, джентльмены, нет нужды никого высмеивать. — Каролина наклонила головку и непринужденно хихикнула. Внезапно ей захотелось остаться наедине с Лиландом и смотреть только на него. — Как мило было с вашей стороны почтить нас своим присутствием, мистер Вриволд, — объявила она, намекая ему, что пора и честь знать. — Спокойной ночи.
Они с Лиландом вернулись в ложу с мечтательными лицами и горящими глазами. Каролина широко улыбалась, словно прямо говоря, что произошедшее только что не значит для неё ничего. Меньше, чем ничего. В то же время она видела в позе Лиланда и его взглядах, чувствовала по тому, как скользят его руки по её рукам и юбке, что небольшая ревность сделала её ещё более привлекательной в его глазах. Она знала, что Тристан, должно быть, занимает своё место в ложе по соседству, но считала ниже своего достоинства даже смотреть в ту сторону.
Они ещё несколько часов оставались в её почетной ложе, и за ними пристально следили все присутствующие в этот вечер в опере. Лицо Каролины сияло от счастья, а движения были естественны, словно ничто ей не угрожало. Только однажды, в поездке в экипаже обратно на Шестьдесят третью улицу спокойствие изменило Каролине, и на секунду она задрожала, вспомнив о том, какой унизительной сцены ей едва удалось избежать.
Лиланд это заметил и спросил её, в чём дело.
— О, я всего лишь скучаю по Лонгхорну. Его ложа навевает на меня мысли о нём, — солгала она, закрывая глаза и словно позволяя нахлынувшей боли пронзить всё её тело. — Видите ли, он был моему отцу хорошим другом, и обещал, что защитит меня, но теперь его больше нет, и я чувствую себя настоящей сиротой, одной-одинешенькой в большом мире…
— Бедная моя мисс Брод! — воскликнул Лиланд, протягивая к ней руки. — Теперь вас обнимают две сильных руки, и вы больше не должны чувствовать себя одинокой!
Пока экипаж, покачиваясь, катил в сторону дома, Каролина, положив голову на плечо Лиланда, чувствовала нечто противоположное одиночеству. Ей пришло в голову, что вмешательство Тристана, возможно, даже пошло ей на пользу. Ведь те выдумки, которые ей пришлось озвучить, чтобы заставить его уйти, побудили Лиланда властно и бережно привлечь её к себе. Каролина постоянно подавляла разочарование от того, что ничто и никогда не происходит по её желанию, но затем внезапно удача повернулась к ней, и теперь казалось, что каждая волшебная секунда проходит исключительно ей на руку.
Глава 9
Между тем, я начинаю гадать, собирается ли Диана Холланд вообще возвращаться из Парижа, чтобы произвести фурор среди нью-йоркских благовоспитанных дам своими короткими волосами.
-- — Как я рада, что нашла тебя именно сегодня, потому что собиралась посетить дом поэта, но, по правде говоря, не хотела идти туда одна. — Диана Холланд прекратила болтать и повернулась к Генри с выражением счастливого смущения из-за того, что так долго тараторила, на лице. Раньше Генри не раз смотрел ей в спину, когда она уходила от него в гневе или в печали, но никогда прежде Диана не двигалась так, как девушки её круга, например, Пенелопа или Элизабет: уверенно, гордо, словно обладали металлическим скелетом, а ноги не касались земли. Конечно, место, которое они сейчас искали, находилось далеко от гостиных, куда полагалось входить подобающим образом. Вокруг не было изысканных драпировок, утонченных статуэток и людей, считавших походку леди интересной темой для беседы. За Дианой, облаченной в платье из некрашеного полотна, простирались бесконечная зелень и стальное небо.
— Я имею в виду, — исправилась она мягким голоском, придерживая рукой широкополую соломенную шляпу, прикрывавшую её несуществующие кудри, — что очень рада пойти туда именно с тобой.
Поэтом был какой-то дряхлый испанец, давно уехавший отсюда или умерший. Генри не смог запомнить его имя, состоявшее по меньшей мере из восьми слогов, а в устах Дианы с её быстрой речью оно прозвучало не более чем милой чепухой. Для него мало значило, кем именно был поэт (Генри владел множеством книг, но разрезал страницы лишь в нескольких), поскольку на холм за городом молодого Шунмейкера погнала кипучая энергия Дианы, а литературный памятник был лишь эпизодом.
— Я тоже рад, — просто ответил он.
Затем Диана сделала несколько шагов к нему, безмятежно посмотрела в глаза сияющим взглядом и поцеловала его, наверное, в двадцатый раз за день. Её поцелуи не походили на те, которые удается сорвать на пикниках после долгих уговоров и медленного угасания желания дебютантки соблюдать правила приличия. Они были не тайными или украденными, а лёгкими и полными радости. Диана всегда обладала флёром великолепной бесшабашной невинности, которую Генри хотел вкусить в полной мере, и сейчас возлюбленная казалась ему ещё более храброй, поскольку теперь он знал, что она в одиночку проделала такое сложное путешествие. Ранее он уже упомянул это, и Диана радостно ответила, что ей уже семнадцать, с такой трогательной непочтительностью, что он лишь рассмеялся. Его жизнь словно началась заново тем поздним пятничным вечером, и каждый день с тех пор полнился чудесами и событиями, будто из библейской книги Бытия.
— Вон он, я его вижу! — Диана отстранилась от Генри, прервав поцелуй, который, казалось, продолжался вечность, перетекая из часа в час с короткими перерывами на разговор или еду, и указала на вершину холма, где Генри разглядел выступающие углы белых стен виллы. Город остался внизу, протянувшись до моря. Там же осталась площадь, где они утром ели круассаны и пили кофе с молоком среди курящих сигары апатичных джентльменов. Далеко внизу простирались трущобы и узкие улочки старого города. Генри один раз оглянулся, мельком подумав об обязательствах, ожидающих его там, а затем поспешил догнать Диану, устремившуюся к дому.
Несколько широких шагов, и они поднялись на вершину холма. Дорога резко ухнула вниз, а затем снова пошла в гору, устремляясь к вилле — когда-то белому одноэтажному зданию, окруженному внушительной террасой.
Пришедшее в упадок строение окружали пальмы, тропинки, соединявшие пристройки, заросли сорняками, а в густой листве порхали крохотные лазоревые птички.
Генри последовал за Дианой по газону и поднялся по лестнице, когда-то ведущей в господский дом. Они остановились перед впечатляющей деревянной дверью, резной и обветшалой, но запертой на огромный амбарный замок.
— Закрыто, — нахмурилась Диана, положив пальчики на дверную ручку, словно в подтверждение своих слов.
— Возможно, получится разбить окно, — предложил Генри, указывая на стеклянные створки, расположенные по обеим сторонам главного входа.
— Нет! Нет-нет. — Глаза Дианы округлились. Она взяла Генри за руку и повела по террасе с крышей, когда-то украшенной геометрически правильным сине-белым орнаментом и выложенной черепицей. — Нельзя ничего трогать, — мило увещевала она. — Я слышала от многих посетителей заведения сеньоры Конрад, что все в доме осталось точно таким же, как и в последний день присутствия поэта. Все книги на своих местах, и, должно быть, за домом присматривает бог, потому что сюда не удалось пробраться ни одному вору. Говорят, — она понизила голос до шёпота и изогнула шею так, что Генри увидел знакомое заговорщическое выражение на её личике, — что здесь он написал свои лучше стихи, а после отъезда перестал творить.
Они огибали дом, заглядывая в окна, чтобы увидеть старые кожаные кресла и бесформенные полки, уставленные книгами. С неба струился предзакатный персиковый свет, озаряя угнетающий серый кабинет и подсвечивая старые канделябры, картины и маски, развешанные по стенам дома, в котором когда-то обитал поэт. Дом представлял собой руины существования, разительно отличавшегося от их собственного, и они ходили вокруг него словно по безмолвным залам музея. Диана погрузилась в магию этого места, а Генри — в магию Дианы, наблюдая за тем, как на её лице отражается увлеченность. Диана оглянулась на него и распахнула глаза, словно собираясь сказать: «Веришь ли ты, что мы очутились в подобном месте?».
Возможно, именно потому, что Диана слишком увлеклась, воображая, как давным-давно вечерами здесь читали стихи, а Генри заворожило её невольно очаровательное выражение лица в тени пальм, ни один из них не заметил, как стало прохладнее, а в воздухе запахло приближающейся грозой. Всё ещё держась за руки, они уже почти полностью обошли дом, перемещаясь от одного окна к другому, когда на террасу начали падать крупные капли размером с виноградину.
— О! — изумленно воскликнула Диана, торопливо посмотрев наверх. Затем они оба пустились бежать по опоясывающей дом террасе к лестнице. Но их инстинктивное желание убежать от дождя, как Генри быстро понял, было глупостью. Когда они достигли поля, дождь полил нескончаемым потоком. Рубашка Генри промокла бы насквозь, если бы они не нырнули под сень садовой беседки, по счастью, с широким металлическим навесом.
Генри попытался открыть дверь, но та была заперта изнутри. К тому времени с лица Дианы сошли испуг и удивление, и теперь она радостно следила, как с неба льется вода, ручейками убегающая к подножию холма.
— Мы утонем, если попытаемся сейчас вернуться в город… — Генри вытер лицо ладонью. С того места, где они стояли, просматривалась вся дорога к заливу, где, без сомнения, дети сейчас неслись в укрытие, а канализация заполнялась водой.
— Да, — согласилась Диана. — Но как же это красиво!
— Красиво, — повторил Генри, понимая, что она права. Внезапно он почувствовал опьянение от неожиданно ярких цветов, окружавших его, и от того, что дышал полной грудью. Все посторонние ненужные мелочи словно смыло водой. — И смотри, как нам повезло!
В паре метров слева от него стояли круглый белый металлический столик и два стула, покрытых той же облупившейся краской. Жемчужные зубки Дианы блеснули под пухлыми губами, растянувшимися в довольной улыбке. Она развязала ленты шляпы, и они оба направились к столу. Генри открыл ивовую корзину, которую держал в руках. Они не были голодны, поэтому Генри откупорил две бутылки колы, которые Диана положила туда утром, когда на улице ещё было сухо и солнечно, и поджег сигареты для себя и Дианы.
— Разве не здорово смотреть, как солнечные лучи пробиваются даже сквозь эти тучи и непогоду?
Диана устроилась на стуле. Её розоватая кожа поблескивала от влаги, а темные влажные волосы облепили уши. Хотя Генри не хотел отрывать от неё взгляда, он всё равно оглянулся посмотреть на золотые лучи, все еще видимые даже через пелену дождя, и соперничающие черные и серые оттенки. С земли поднимался пар, смешиваясь со свежим запахом дождя; грохот водяных струй о жестяную крышу звучал как какофония. Генри отхлебнул сладкой жидкости и затянулся сигаретой. Его дыхание уже выровнялось, и после долгой прогулки и быстрого марш-броска он начал чувствовать приятную усталость. Хотя он и служил добровольцем в армии Соединенных Штатов, за двадцать один год своей жизни он никогда прежде не находился так далеко от удобств, окружавших его каждый день.
Отсюда до города было далеко, но Генри чувствовал, что сейчас у него есть всё необходимое. Он перевел взгляд черных глаз на девушку, так часто снившуюся ему в последние месяцы. Рядом с ним, именно в этот миг бытия, в центре ливня, она казалась донельзя настоящей и готовой сидеть здесь целую вечность. Она выдохнула сигаретный дым во влажный воздух и потянулась к руке Генри…
* * *
Генри начал приятно пробуждаться ото сна. За дверью он слышал топот тяжелых сапог, далекие мужские голоса, побудку. Он снова очутился в бараках — туда было ближе всего бежать прошлой ночью, когда начался дождь. Несмотря на абсурдное желание Генри вечно сидеть за тем столиком, пить колу, курить и наблюдать, как дождь расцвечивает новыми красками зеленую равнину, молодые люди договорились, что постараются вернуться в город до темноты. Но ему нравилось быть рядом с Дианой и здесь. Она лежала рядом, сонная и податливая, непослушные кудряшки слегка прикрывали ее лицо, а из-под одеяла виднелся персиковый изгиб плеча. Она что-то пробормотала и пошевелилась во сне, прижавшись к Генри, как новорожденный котенок.
По приезде в Гавану Генри отчаянно желал доказать, что ничем не отличается от других расквартированных здесь солдат, и поэтому вставал вместе со всеми и наравне с остальными тяжело трудился. Но, пользуясь снисходительностью полковника, он неизбежно начал манкировать распорядком дня. Он продолжал пытаться рано вставать, что после ночи в ромовом угаре удавалось не так легко. Но теперь, вновь обретя Диану, он распростился с пагубной привычкой и этим утром, слушая, как другие солдаты занимаются зарядкой, остро почувствовал вину.
— Шунмейкер!
За грубым голосом последовал яркий утренний свет, озаривший комнату, когда открылась дверь комнаты в бараке, и в проеме появилось по-дурацки улыбающееся лицо полковника Коппера. При виде его усов Генри схватил одеяло и бережно накрыл им Диану, тем самым разбудив её. Он почувствовал, что её пальцы сжимаются у него на груди, и попытался мысленно внушить ей лежать тихо, очень тихо.
Неважно, насколько был ему неприятен полковник Коппер до этой минуты, ничто не могло сравниться с той ненавистью, которую Генри почувствовал сейчас, глядя на искривленное подобием улыбки лицо командира. Изумление, отразившееся на лице вошедшего, при виде второй фигуры под одеялом и последовавшее за ним удивление тому, что Генри не один, постепенно сменилось — медленно, полностью отразившись на лице — зловещим пониманием.
Генри был готов убить полковника лишь за одно это подмигивание.
— В чем дело? — спросил он спустя несколько секунд, поскольку полковник не говорил ни слова, хотя, безусловно, следил за происходящим во все глаза.
— А, Шунмейкер! — прогремел полковник. Мягкое тело рядом с Генри напряглось от этого звука. — Я беспокоился, потому что не видел тебя с пятницы, но теперь вижу, что ты решил последовать моему совету!
— Могу я чем-то вам помочь? — подсказал ему Генри.
— Ты пропустил побудку, — насмешливо заметил полковник.
— Я полагал…
— Ха! Даже не думай, мальчик мой… — Полковник прислонился к дверному косяку. Льющийся из-за его спины свет озарил саржевый мундир Генри, висящий на вбитом в стену крюке, пару брюк и рубашку. Одежда Дианы, мокрая и грязная после дороги под дождём от дома поэта, была свалена в кучу на деревянном стуле. — Хотя без тебя мне было одиноко со всеми этими неотесанными мужланами. Конечно, из-за шторма сегодня регата не состоится, но я думал, мы сможем обсудить…
Генри буравил его взглядом и пытался мимикой продемонстрировать, что присутствие полковника здесь и сейчас нежелательно. Казалось, это удалось, поскольку полковник подмигнул ему, попрощался и стукнул подошвой сапога по полу. Если Генри надеялся, что командир уйдет, не увидев Диану, то вскоре его постигло разочарование, поскольку Диана выскользнула из его объятий, попутно обнажив большую часть спины, чем Генри мог ей позволить.
— Ола, — с жутким акцентом произнес полковник.
— Здравствуйте, — сухо ответила Диана.
— Вы… американка. — Неприятная бодрость исчезла из его голоса, и сменившее её чувство вызвало у Генри ещё большее отвращение.
— А если и так? — Диана закуталась в одеяло и снова прижалась к груди Генри. Он инстинктивно обнял её обеими руками, но этим жестом он не смог отпугнуть полковника Коппера, чьи коричневые кожаные сапоги с огромными серебряными шпорами уже шумно топали по полу.
Теперь полковник вёл себя более чётко, по-военному, и, подойдя к узкой металлической кровати, стоящей в дальнем углу комнатушки, он выпятил грудь так, словно участвовал в победном залпе.
— И вы не просто рядовая американка.
Генри неподвижно смотрел, как Диана медленно отбрасывает в сторону одеяло и стряхивает с себя остатки сна, поворачиваясь к полковнику. Нет ничего удивительного, что она немного испугалась, поскольку неважно, какое бесчисленное количество правил приличия она нарушила, оказавшись в столь ранний час в этой постели вдали от дома, но вряд ли хоть раз в жизни видела столь прямолинейного и невежливого мужчину у своего ложа. Насколько Генри знал, он вообще был единственным мужчиной, когда-либо входившим в её спальню, и то, как Диана вытаращила глаза, окончательно утвердило его во мнении, что материнское воспитание с оглядкой на правила приличия ещё жило в её душе.
— Что это значит? — спросила она, силясь говорить слегка грубо.
— О боже. — Полковник отступил на шаг назад и посмотрел в глаза Генри. — Я её знаю.
— Нет. — Генри с облегчением вздохнул, когда полковник перестал пялиться, но ошибся в суждении о том, что именно стало причиной перемены. — Нет, не знаете.
— Да. Я весьма отчетливо её помню. — Полковник погрозил пальцем. Он заговорил вымученным голосом, словно твердил наизусть заученное описание из дневника: — Она была на приёме в честь адмирала Дьюи в «Уолдорф-Астории» в сентябре. На ней было платье лавандового цвета, и она танцевала с мистером Эдвардом Каттингом — уверен, потому что я, по-моему, это записал. И я совершенно уверен, что эта та самая дама, потому что сегодня утром читал светскую хронику — единственный в мире способ узнать, где сейчас находятся друзья — и наткнулся на абзац, в котором упоминалось, что у неё необычно короткие волосы, а вы, мисс, первая девушка с такими короткими волосами, которую я встречаю в жизни! Единственное несовпадение, — продолжил он, сцепив руки в замок, — заключается в том, что вы якобы в Париже…
— Вы с кем-то меня спутали, — возразила она, хихикнув, но её сердечко вздрогнуло от испуга, и Генри понял, что они попали в беду. Часы, проведенные в нескольких сантиметрах от бушующей стихии за курением, ожиданием и историями о путешествиях, всё ещё согревали ему душу, но он предчувствовал, что они больше не повторятся.
— Шунмейкер, как ты думаешь, чем я тут занимаюсь? Ты считаешь это фарсом? Нельзя приводить в бараки такую девушку! Она должна посещать балы в Париже и Нью-Йорке, и её наверняка ищут!
Даже сейчас Генри не чувствовал, что старший по званию на него сердится. Полковник Коппер лишь мерил шагами комнату, нервно поправляя фалды мундира. Он не злился, но боялся потерять свой воображаемый статус, а это было ещё хуже.
— За ней придут, — продолжил он, бормоча себе под нос, — но обвинят в случившемся меня. Скажут, что я устроил здесь высококлассный бордель, и моя репутация будет погублена. Она погубит меня. Нет, нет, нет, так не пойдет.
На лице Дианы появилось вопросительное выражение. Она молчаливо спрашивала Генри, чем всё кончится. Генри хотел бы дать ей какие-то обещания, но смог лишь потянуться за одеялом, обернуть им Диану и крепко прижать её к себе. Было очевидно, что полковник Коппер недоволен. Увиденное испугало его, и он не успокоится, пока не разберется с дебютанткой, тайком проскользнувшей в подведомственный ему барак, словно армейская шлюха. Улыбка Дианы погасла, и молодая пара повернулась к полковнику.
— Нет, — вынес он вердикт, на этот раз более решительно, и посмотрел на влюбленных голубков. Утренний свет залил узкое пространство комнаты и осветил лицо мужчины, когда он почти с грустью произнес: — Так не пойдет.
Глава 10
Кому: Уильяму С. Шунмейкеру
Куда: Особняк Шунмейкеров, Пятая авеню, 416, Нью-Йорк
14:00, понедельник, 9 июля 1900 года
Мистер Шунмейкер зпт вынужден сообщить зпт что отсылаю Генри обратно в Нью-Йорк с особым заданием тчк Пожалуйста зпт поймите зпт это решение продиктовано необходимостью тчк Причину объясню письмом тчк Ваш друг зпт полковник Коппер тчк
Каждый понедельник по утрам нарядно одетые люди заходили в особняк Шунмейкеров на Пятой авеню обменяться любезностями и своими глазами узреть дорогостоящую роскошную обстановку, окружавшую жильцов этого дома. За час до начала предполагаемых визитов Шунмейкеры собиралась вместе, чтобы патриарх семейства убедился, что каждый из его домочадцев выглядит подобающим образом.
Утром в понедельник, сразу после своего триумфального возвращения в общество, Пенелопа осторожно выскользнула из своих покоев и с оглядкой спустилась в гостиную. На алебастровом овале её лица совершенно не отражались охватившие Пенелопу презрение и беспокойство. Генри бросил её, ввергнув в бесконечную скуку, но некоторые влиятельные люди не одобрили её возвращение в высший свет. Газеты пока не освещали произошедший скандал, но если она продолжит себя так вести, то непременно этим займутся. Как было известно всем знакомым Пенелопы, она вовсе не дура и четко осознавала связь между своим положением в обществе и семьей, членом которой стала, выйдя замуж.
— А, миссис Генри, — окликнул её дворецкий, когда Пенелопа подошла к гостиной. Слуги называли её «миссис Генри», чтобы отличать от старшей миссис Шунмейкер, и Пенелопа подсознательно чувствовала, что таким образом они мягко дают понять, где её место. — Это пришло для вас, — сообщил он ровным тоном, указывая на мраморную столешницу. Глаза Пенелопы вспыхнули. В огромной инкрустированной золотом вазе стоял пышный букет пурпурных пионов. Цветов было так много, что казалось, ваза сейчас треснет.
— О! — воскликнула она. Букет представлял собой настолько поразительный натюрморт, что мускулы её лица поневоле расслабились.
— Их прислал принц Баварии, — продолжил дворецкий, отводя взгляд, — который нынче остановился в отеле «Новая Голландия»…
— О, — повторила Пенелопа уже иным тоном, коснувшись пальцами сомкнутых лепестков бутона. Они были совсем как она: яркими и редкими. От них было невозможно отвести взгляд, пусть они и хрупкие, и Пенелопа сразу же поняла, что принц распознал в ней эти черты. Так долго одолевавшее её предчувствие беды начало улетучиваться, и наслаждаясь красотой, она ощутила, как к ней вновь возвращается уверенность.
Эти цветы напомнили Пенелопе, что она по-прежнему весьма привлекательна и способна завоевать внимание достойных мужчин, даже несмотря на то, как плохо обращается с ней Генри.
— Спасибо, Конрад. — Она повертела украшавший запястье браслет из белого золота с агатами. Как и все красивые вещи, полученные после замужества, это был подарок старого мистера Шунмейкера. Состояние перешло к нему по наследству, и он многократно его приумножил, вложив деньги в железные дороги, недвижимость и прочие области дохода, о которых девушки круга Пенелопы по правилам приличия не должны любопытствовать.
Свекровь однажды обмолвилась, что только после свадьбы женщина начинает жить, поскольку больше никого не волнует её невинность, и сейчас, глядя на восхитительный букет, Пенелопа наконец признала это истиной. Прежде — сидя дома или постоянно зорко следя за сомнительной верностью мужа — она в этом сомневалась. Но теперь видела, что даже в отсутствие Генри можно много чем наслаждаться. Или — мысленно исправилась она, вспоминая, как восхищался ею принц в бальной зале дома Каролины Брод — особенно в отсутствие Генри. Она лукаво улыбнулась сама себе, бросив взгляд на свою пышную высокую прическу, отражавшуюся в настенном зеркале в раме из орехового дерева, и повернулась, чтобы встретиться лицом к лицу со свекрами.
— Как я счастлив, что скоро вновь смогу увидеть всю семью под одной крышей… — говорил Уильям Шунмейкер, входя в огромную гостиную первого этажа. Он был крупным мужчиной, но каждый сантиметр его мощного тела выглядел должным образом. Любая мелочь в его образе привлекала внимание, но в эти минуты Пенелопе было сложно выказывать почтение и даже уделять старику особое внимание. Да и к чему это ей, когда она привлекла внимание принца? — И как раз вовремя к балу, устраиваемому Партией развития семьи.
Единственная семья, чье развитие по-настоящему интересовало старого Шунмейкера, находилась в просторной гостиной, рассевшись по обтянутым шелком стульям эпохи Людовика XIV на безопасном расстоянии от огромной каминной доски, близ которой стоял глава семейства. Изабелла, вторая миссис Уильям Сакхауз-Шунмейкер, находилась к мужу ближе всех. Она оперлась на подлокотник своего кресла. Её по-девичьи светлые волосы и розовые щеки прекрасно подчеркивало платье с пышными рукавами, сужающимися к запястьям, главной деталью которого был огромный атласный бант на груди.
Лицом к Изабелле сидела её падчерица Пруденс, утопающая в бесформенном черном шелковом платье с белой оторочкой, делающей его похожим на одеяние монахини. Под их ногами лежал желто-сливовый персидский ковер. На нем устроился Разбойник, бостонский терьер Пенелопы, на которого никто не обращал внимания. Переступив порог, Пенелопа устремилась к оттоманке и уселась на неё, полностью скрыв бирюзовую обивку тканью своего роскошного одеяния. На ней была пышная юбка из лососевого крепдешина и темно-серая рубашка с высоким воротом, в тонкую поперечную полоску. Рукава буфами охватывали предплечья и, так же как у свекрови, сужались к запястьям. Яркий полуденный свет лился на Шунмейкеров из больших окон, выходивших на Пятую авеню, добавляя великолепия расставленным по комнате мраморным статуям, полированной мебели из красного дерева и складкам пышных юбок дам.
Слуги в бархатных ливреях с гербом Шунмейкеров скромно стояли вдоль стен, там, где на них удобнее всего не смотреть, если что-то понадобится. Пенелопа на секунду опустила накрашенные ресницы и, вновь открыв глаза, перевела взгляд на свекра.
— Какой бал? — любезно переспросила она.
— О, Пенни, ты же помнишь, — с оттенком упрека в голосе вмешалась миссис Уильям Шунмейкер.
Существовавшая между старшей и младшей миссис Шунмейкер приязнь куда-то испарилась с тех пор, как Пенелопа не пожелала оказать содействие росткам флирта между своим братом Грейсоном и его ровесницей Изабеллой. Жена патриарха семьи Шунмейкеров не понимала, насколько важен был Грейсон в плане Пенелопы уничтожить репутацию Дианы Холланд и разбить её сердце. В любом случае, всё это случилось давно и изначально пошло не так, как задумывалось, и теперь Грейсон вернулся в Лондон, всё ещё страдая по малышке Холланд и занимаясь делами семейного предприятия, поэтому ледяной тон свекрови, по мнению Пенелопы, был ни к чему.