Принц снова бросил взгляд на её руку, прежде чем обнять Пенелопу за талию и уверенно повести в вальсе.
— Как жаль, что вы замужем, — сказал он голосом чуть более интимным, нежели положено после нескольких минут знакомства. Принц прижимал её к себе ближе, намного ближе, чем стал бы американец, но Пенелопа не стеснялась смотреть ему в глаза.
— Знаете ли, мой муж на войне, — ответила она, широко улыбаясь. — В таком положении никогда неизвестно, кто вернется домой, а кого мы больше не увидим, и поэтому леди должна повышать ставки.
На секунду Пенелопа испугалась, что зашла слишком далеко, и что принц сочтет столь бесцеремонное суждение о военной службе и возможной смерти Генри недостойным и оставит её одну в бальном зале. Но принц запрокинул голову назад и заразительно рассмеялся, и она последовала его примеру. Смех Пенелопы звенел, как колокольчик, эхом отражаясь от обшивки потолка.
Затем принц прижал Пенелопу к себе ещё теснее, и они закружились в танце так, что даже люди, лишь недавно относившиеся к миссис Шунмейкер пренебрежительно, оставили всё и с разинутыми ртами смотрели на них. Принц Баварии всё ещё смеялся, теперь немного самодовольно, и Пенелопа поняла, что у него довольно извращенное чувство юмора, и что этим вечером они хорошо проведут время вместе.
Дамские юбки вокруг них сомкнулись в прочную стену нежных пастельных цветов. Перешептывающиеся личики спрятались за веерами. От драгоценных камней на шее, запястьях и в волосах Пенелопы отражался свет. Нагоняющая ужас миссис Шунмейкер отсутствовала несколько месяцев, но, чтобы снова покорить высший свет, ей понадобилось совсем немного времени.
Глава 6
Джентльмен путешествует, чтобы обрести выносливость и опыт; леди путешествует, чтобы пополнить коллекцию шляпок, и должна беречься от чрезмерного познания мира.
-- — Так выпьем же, ребята! — крикнула Диана Холланд разухабистым тоном, который поверг бы её мать в ужас, находясь в месте, которое вызвало бы у пожилой леди слезы, узнай она об этом. — Ведь завтра может налететь ураган…
За дверью буйствовал ветер, но дождь ещё не начался. Внутри заведения сеньоры Конрад царила тёплая и праздничная атмосфера, и со своего места за длинной деревянной стойкой девушка с подобранными, чтобы не лезли в лицо, короткими каштановыми кудрями почти не могла разглядеть погоду за открытыми ставнями за плотной толпой солдат. Ткань застегнутой на все пуговицы белой рубашки струилась по её слегка вспотевшей коже. Рукава были закатаны по локоть, а подол — заправлен в длинную черную юбку, на поясе стянутую широким ремнем из коричневой кожи. Нежная кожа порозовела от напряжения, а ресницы чёрными коронами обрамляли блестящие глаза. В углу безумствовало фортепиано, побуждая ватагу солдат пить быстрее и смеяться громче, и этому предписанию они с радостью следовали.
— Скоро начнется дождь, — возвестила сеньора Конрад, сидящая на высоком стуле у края стойки.
— Но, — весело возразила Диана, наливая неразбавленный ром джентльменам, стоящим с другой стороны стойки, — пока что его нет.
Бар сеньоры Конрад находился рядом с Плаза-де-Армас. Аккуратно выставленные в ряд на деревянных полках бутылки отражали свет свечей. Сюда приходили в основном мужчины: кубинские дельцы и толпы американских военных, оставшихся на острове по окончанию войны.
Владелица бара была первой женой американца, чей интерес к Кубе иссяк. Дородная фигура миссис Конрад всегда была облачена в чёрное, словно женщина осталась вдовой, хотя на самом деле сеньор Конрад просто вернулся в Чикаго, где возобновил торговлю насущными мелочами и завел вторую семью с собственной троюродной сестрой. Но он любил свою Гертрудис и оставил ей дело, способное её прокормить.
Как и в местах для желающих промочить горло джентльменов в Нью-Йорке, многие здесь бахвалились своими подвигами, хотя ввиду отсутствия боевых действий сейчас рисовались меньше. Вечером пятницы все круглые столики занимали мужчины в форме, которые вытягивали длинные ноги на старом каменном полу и поднимали тосты за далёкий дом.
От раздавшегося совсем близко раската грома бутылки зашатались, а оконные стекла задребезжали. Посетители бара сразу же умолкли и посмотрели в окно на улицу. Хотя в воздухе уже присутствовала ощутимая влажность, первые капли ещё не падали с неба. Сеньора Конрад тихо присвистнула; мгновение спустя разговоры возобновились.
Затем все переместились в бар и потребовали ещё выпивки. Когда толпа начала реветь, старый бармен, работавший справа от Дианы напротив большого овального зеркала, снял галстук-бабочку, словно говоря, что наконец-то пришло время заняться делом. На его лбу выступили капли пота — даже им было лень двигаться, — и хотя Диана считала, что продолжить наблюдение за ним было бы интересно, люди вокруг требовали налить им. Она согнулась и принялась накладывать лёд в стаканы, готовя новые порции напитков.
От работы руки Дианы устали, но к этому изнеможению она уже привыкла и полюбила его. Не то чтобы она нуждалась в деньгах — Диана достаточно заработала на роскошном лайнере и к тому же обогатилась, продавая сплетни о пассажирах судна Барнарду, да и здесь написала несколько щедро впоследствии оплаченных зарисовок о местных нравах. А теперь начала понимать, что секреты можно узнать не только сидя на мягких диванчиках в гостиных за чаем, но и подслушав их вечером в баре, там, где собираются люди.
— Что делает в подобном месте милая американка? — окликнул её мужчина с густыми усами, когда Диана подтолкнула полный стакан в его направлении. Мисс Холланд, привычная к таким вопросам и довольно прямолинейной лести, обычно следовавшей за ними, с лукавой улыбкой взяла с него плату. Сначала её удивляло, как разительно отличается поведение мужчин по отношению к ней здесь. Они произносили фразы и намекали на услуги, о которых даже заикнуться не могли в Нью-Йорке. Но Диана быстро поняла, что они находятся вдали от дома, от оставшихся там жен и детей, и это расстояние в сочетании с выпивкой высвобождает их скрытые чаяния.
Позади усатого джентльмена, всё ещё разглядывающего Диану пьяными глазами, появился молодой солдат и робко попросил пива. Казалось, он не старше неё, и его вежливость ещё не была испорчена грубыми манерами сослуживцев, поскольку он стеснялся посмотреть Диане в глаза.
Она подмигнула парню и отвернулась, чтобы достать бутылку из ящика со льдом. Она уже привыкла подмигивать мужчинам, и когда потянулась за пивом в холодный ящик, решила, что должна избавиться от этой привычки до того, как найдет Генри. Когда она вновь повернулась, паренек уже исчез — как показалось Диане. Точнее, он стал так же невидим для неё, как и остальные посетители бара.
Диана приоткрыла рот, и в её груди зажегся радостный огонь. Она забыла о рабочих обязанностях и о том, как их надлежало исполнять. Единственный человек во всём помещении, которого она видела, сейчас был более загорелым, чем при их последней встрече, и его кожа смотрелась особенно темной по контрасту с воротником белой полотняной рубашки. Цвет его носа предполагал, что сегодня молодой человек весь день находился на солнце, а исчезающее с лица выражение показывало, что пару секунд назад он беспечно проводил время.
— Привет, солдат, — наконец вымолвила Диана, собравшись с духом.
— Диана? — произнес Генри, словно её имя могло чем-то подтвердить то, что именно она неожиданно возникла перед ним. — Как… — заикаясь, пробормотал он, — как ты сюда попала?
— Искала тебя. — Все слова, которые она мечтала сказать ему с того самого февральского дня, когда он вошёл в комнату и увидел её в объятиях другого мужчины, забылись.
Диана произнесла единственное, что пришло в голову, и в ту секунду ей казалось, что только в этих словах содержится искомый ответ.
— Правда?
— Да.
— Я имею в виду… Ты получила моё письмо?
Диана кивнула. О да, получила. Страницы теперь были вшиты в её чемодан. Она перечитала их сотни раз.
— Ты не ненавидишь меня?
Не существовало жеста, которым можно было бы передать, насколько далеки её чувства от ненависти, но Диана попыталась, покачав головой. Испытываемые сейчас чувства — смущение? смятение? — были для неё в новинку, и она немного удивилась тому, что чувствовала себя неуверенно перед Генри после всего, что между ними было и всего, что она сделала, чтобы найти его. Генри смотрел на неё непроницаемыми черными глазами. Сердце Дианы забилось от страха, что их встреча скоро окончится, и её миссия завершится здесь, потому что они не смогут сказать друг другу ни слова. В конце концов, Генри старше неё и опытнее, и, возможно, теперь, когда он стал солдатом, а не просто богатым бездельником-повесой, у него не осталось времени на юных девушек.
Прикосновение толстых пальцев сеньоры Конрад к плечу вернуло Диану к действительности. Комната всё ещё была полна людей, громко разговаривающих с работницами и стучащих по обшарпанной стойке стаканами, требуя налить ещё выпивки. Сеньора Конрад окинула взглядом их раскрасневшиеся от радости лица и снова посмотрела на Диану. В глазах пожилой женщины загорелся удивленный и понимающий огонек, и после осторожной паузы она за локоть вывела работницу из-за стойки.
— Идите сюда, — позвала она Генри, и, проведя их в заднюю часть заведения, открыла дверь в кладовую и по очереди втолкнула туда влюбленных.
Комната была заставлена ящиками, и закрытая дверь, пусть и немного, защищала Диану и Генри от шумного вечера. Их силуэты освещал тусклый свет единственной лампы, обмотанной бумагой.
Диана приподняла подбородок навстречу Генри в ожидании поцелуя, но тот пока мог только растерянно моргать. Чувство радостного облегчения начало расти в груди Дианы, хотя присутствие Генри всё ещё казалось ей ненастоящим. Генри шагнул вперед, и Диана в ожидании приоткрыла губы, но он не стал приникать к ним поцелуем. Вместо этого он обвил руками её талию и крепко сжал Диану в объятиях, оторвав от земли. Древний инстинкт подсказал ей уткнуться лицом в его плечо.
Совсем перед рассветом они заговорят, не в силах умолкнуть, а затем будут исследовать руками тела друг друга. Но в эту минуту Диана не хотела ничего иного, кроме как висеть в воздухе, на фут не доставая ногами до пола, и вдыхать единственный и неповторимый запах Генри. Даже в самых горячих мечтах она не могла себе представить, что всё будет именно так.
Глава 7
Те из нас, кто думал, что Элизабет Холланд — наиболее подготовленная к замужеству девушка — сделала шаг вниз по социальной лестнице, выйдя за бывшего компаньона отца, Сноудена Трэппа Кэрнса, теперь должны признать, что она ни в коем случае не обеднела, поскольку в выходные новоиспеченная миссис Кэрнс была замечена за покупкой новой мебели для симпатичного особняка на Мэдисон-авеню…
-- К четырем часам Элизабет достаточно утомилась, поскольку встала на рассвете, чтобы проследить за расстановкой антикварных диванов в гостиной и растопкой очага на кухне, чтобы леди, зашедшим поздравить её с новосельем, подали приемлемый чай. Среди её гостей были Агнес Джонс, перевернувшая весь фарфор в поисках подлинных клейм, и заскочившая к подруге по пути за покупками Пенелопа Шунмейкер, с которой Элизабет на публике поддерживала видимость дружбы. Они мило побеседовали, но Элизабет облегченно вздохнула, когда гостьи ушли. Ребенок вел себя беспокойно, а сделать предстояло ещё очень многое.
Особняк был обустроен не так, как дом номер семнадцать в парке Грэмерси, где Элизабет провела первые восемнадцать лет жизни. По одну сторону от главного входа располагалась большая гостиная с окнами от пола до потолка, а по другую — обеденная зала примерно тех же размеров. В заднем крыле дома находилась гостиная поменьше, рядом с которой размещалась кухня и другие помещения, которыми пользовались только слуги. Вестибюль был достаточно велик, чтобы достойно встречать гостей, но не претендовал на подобие приемной королевского дворца, как в некоторых крикливых новых особняках. У северной стены возвышалась лестница, ведущая на второй этаж, где выгодно расположились спальни, с открытыми дверями превращавшиеся в приемные. Элизабет очень нравился дом; простая прогулка по нему приводила её к мысли, что она сделала всё правильно для ребенка и своего любимого Уилла.
Именно этот неизбежный факт — что она никогда не забывала об Уилле, настоящем отце ребенка, — мешал ей лечь на один из новеньких диванов в гостиной или обрамленную рюшами кровать в спальне наверху. Хотя Пенелопа вела себя мило во время чайной церемонии, Элизабет чувствовала, что миссис Шунмейкер помнит недомогания старой подруги во время зимней поездки во Флориду, когда Элизабет только начала понимать, что с ней происходит. Она подозревала, что молодая миссис Шунмейкер сомневается в том, кто отец ребенка, а подобные слухи недостойны любого мужчины, в особенности того, кто так примерно заботится о жене. А Сноуден неустанно опекал Элизабет. Доказательства этого окружали её со всех сторон: крепкие стены, обитые чёрными кожаными панелями и обшитые полированной березой.
Чувство вины в сочетании с присущей Элизабет любовью к порядку, призвало её подняться по лестнице в комнату, превращенную в кабинет супруга. Это помещение находилось в заднем крыле, где Сноудена меньше тревожили бы слуги, доносящийся с улицы шум и предстоящие вскоре крики младенца. В кружевной блузе с высоким воротом и черной полотняной юбке Элизабет робко вошла в кабинет мужа, поскольку остро чувствовала, что Сноуден считал его укромным уголком. Но Элизабет воспитали трудолюбивой. Мужчина, чье предложение руки и сердца спасло её и ребенка, заслужил насладиться плодами способностей своей жены.
— Могу ли я помочь вам, миссис Кэрнс?
Домоправительница, миссис Шмидт, требовательная вдова средних лет, чей покойный муж много лет служил у Сноудена, возникла за спиной Элизабет и теперь маячила в дверях. Она казалась немного недовольной тем, что хозяйка дома осматривает свои владения.
— Мистер Кэрнс приказал мне присматривать, чтобы вы не переутомлялись, поэтому, пока он в отъезде, я должна следить, чтобы вы получали всё, что захотите…
Хозяйка дома положила руку на выпирающий живот и попыталась сердечно улыбнуться. За исключением Лины Броуд, её горничной времен девичества, с которой Элизабет рассталась при чрезвычайных обстоятельствах, у бывшей мисс Холланд всегда получалось находить общий язык с прислугой. Но на миссис Шмидт доброта Элизабет никак не влияла, и обеим женщинам ещё предстояло научиться непринужденно общаться друг с другом.
— Нет, всё нормально, но спасибо вам. — Когда домоправительница не сдвинулась с места, Элизабет добавила почти извиняющимся тоном: — Я хотела сама навести порядок в кабинете мистера Кэрнса.
— Конечно, — ответила миссис Шмидт, хотя всё ещё колебалась, пока Элизабет не отпустила её уверенным движением подбородка.
Когда миссис Шмидт ушла, Элизабет принялась раскладывать ручки и бумаги на большом столе мужа и приводить в порядок статуэтки. Она обдумывала, от скольких развешанных по стенам чучел она сумеет убедить Сноудена избавиться. Хотя Сноуден и любил охотиться, а она не хотела лишать его этого удовольствия, все же Элизабет чувствовала, что ее долг как жены дать ему возможность воспользоваться ее хорошим вкусом. А охотничьим трофеям, по её мнению, не место в столь изысканном доме. Когда комната наконец приобрела ухоженный вид, Элизабет повернулась к коробке с бумагами, нуждающимися в сортировке.
Рутинные хлопоты по дому успокоили Элизабет, но душевное равновесие испарилась, когда, осторожно сложив банковские отчеты и деловые бумаги в ящики стола, она заметила своё девичье имя, под которым жила восемнадцать лет. И не только его, поскольку рядом было написано имя, которое она произносила про себя каждую ночь перед тем как уснуть, которое всё ещё считала своим. Её карие глаза округлились.
К документу было прикреплено письмо Стэнли Бреннану, когда-то служившему бухгалтером её семьи, и часть, привлекшая внимание Элизабет, звучала так: «Позаботьтесь о том, чтобы калифорнийский прииск был должным образом передан в немедленное совместное владение Элизабет Адоре Холланд и Уильяму Келлеру». Письмо было подписано её покойным отцом за неделю до его смерти и отправлено с Юкона. Сердце Элизабет забилось, а на глазах выступили слезы, мешая читать. Но она продолжала смотреть на листок. Даже вид имени Уилла вызывал в памяти его образ в новом коричневом костюме в день их свадьбы, последний радостный день в её жизни. Прошло несколько минут, прежде чем Элизабет смогла собраться с духом и дочитать до конца, узнав в итоге, что бумага в её руках являлась дарственной на хорошо знакомую ей землю.
Она никак не могла понять, почему отец захотел поставить их с Уиллом имена рядом в любом документе, в особенности относящемся к земле, на которой они в самом деле довольно счастливо жили далеко отсюда, в Калифорнии. Она знала, мистер Холланд говорил Уиллу, что эти земли могли оказаться весьма доходными, но то, что они были собственностью отца и перешли к старшей дочери и бывшему слуге, ввергло её в смятение.
Элизабет с трудом поднялась на ноги и как могла быстро спустилась по лестнице в поисках миссис Шмидт.
— Мистер Кэрнс говорил, когда вернется? — потребовала она ответа, едва широкое лицо домоправительницы показалось в вестибюле внизу. Элизабет вцепилась в перила, чтобы удержать равновесие. Снизу её расплывшееся тело казалось огромным.
— Думаю, с минуты на минуту… — Домоправительница вытирала руки тряпкой. — Чем я могу вам помочь, миссис?
— Пожалуйста, когда он вернется, скажите ему, что я в гостиной на втором этаже. — Она прикрыла рот ладонью и попыталась унять головокружение. — Скажите, что я должна немедленно с ним поговорить.
Элизабет не знала, как долго прождала. То ли часа не прошло, то ли минуло несколько часов, когда она очнулась от сна в кресле-качалке в соседней с её спальней гостиной, и почувствовала, как бьется сердце от воспоминаний. Они нахлынули, как потоп, и то выбрасывали её на сухую землю, то вновь уносили бурным потоком. Одно время она была там — слегка загоревшая и согретая солнцем, готовила ужин Уиллу, пока он искал нефть, которая принесет им богатство, а в следующую секунду оказывалась на перроне Центрального вокзала, и в её ушах звучал жуткий грохот выстрелов, а желудок выворачивался наизнанку от запаха крови.
— Что случилось, дорогая?
Сноуден поспешно вошёл в комнату, словно Элизабет по-настоящему была его женой, и он предвкушал рождение собственного ребенка. Бледные ресницы миссис Кэрнс затрепетали. Когда он встал рядом с ней на колени, она напомнила себе, что и впрямь является его женой. Он взял её за руку, и Элизабет осознала, что он почти не прикасался к ней с того самого дня, когда поцеловал её в экипаже во время первого осмотра нового дома.
— Пожалуйста, объясните мне, что это? — голос Элизабет сорвался, когда она подняла странный документ и показала мужу.
Губы Сноудена дернулись, но вскоре растянулись в нежной улыбке. На нём был сюртук из коричневого шёлка в полоску. Эта ткань обычно не относилась к числу его любимых. Он взял бумагу и мельком взглянул на неё, прежде чем свернуть и убрать в карман.
— Это дарственная, — начал он. — Один из имущественных документов на землю, которую ваш отец приобрел в Калифорнии, недалеко от небольшого городка Сан-Педро…
— Да, — прошептала Элизабет. Посмотрела в глаза мужу, желая, чтобы он всё ей объяснил. — Я знаю те края.
— Да. — Сноуден смерил её взглядом и, вновь посмотрев ей в глаза, быстро продолжил: — Конечно, мы с вашей матерью обсуждали этот вопрос, когда вы вернулись из Калифорнии с… первым мужем. Ваш отец упоминал, что на этих землях залегает нефть, и ваша мать призналась в этом мне как близкому другу семьи. Я ей сказал, что, безусловно, разработка месторождений — это очень сложное занятие и превратить его в прибыльное дело ужасно трудно, но Уилл казался способным парнем, и если бы он не смог заработать на нефти, то уж точно разбогател бы на чем-нибудь другом…
Солнце садилось, и тени пролегали по всем предметам в комнате. Черты лица Сноудена в метре от Элизабет расплывались в неверном свете. У Элизабет перехватило дух и ей пришлось напоминать себе, что нужно вдохнуть. Она кивнула, давая мужу знак продолжать.
— После… трагедии, после смерти Уилла я начал искать объяснение весьма странным документам, которые нашел в бумагах вашего отца, когда впервые прибыл в ваш дом прошлой зимой. Конечно, тогда я не знал, кто такой Уильям Келлер.
Глаза Элизабет внезапно наполнились слезами, а бледно-розовые губы приоткрылись.
— Он знал, — прошептала она.
— Что там есть нефть? Наверное, он в это верил. Почему иначе такой человек, как Эдвард Холланд, заинтересовался этими землями?
— Нет… — Элизабет прикусила губу и тяжело сглотнула, осознавая, что отец благословил их с Уиллом любовь, а она узнала об этом уже после смерти обоих мужчин. — Отец знал, что Уилл любил меня, а я — его.
Сноуден отвернулся.
В более собранном состоянии Элизабет бы подумала об извинениях, но сейчас эта мысль даже не пришла ей в голову.
— Почему вы мне не сказали? — допытывалась она.
— Дорогая миссис Кэрнс, вы были не в том состоянии, чтобы огорошивать вас такими новостями. Но вам не нужно беспокоиться. Я действую в ваших интересах. Я уже несколько раз ездил в Калифорнию осматривать земли, и там действительно расположено богатое нефтяное месторождение. Уже запущена разработка, и вложения начали окупаться. А как вы думали я смог купить этот дом, дорогая? — Сноуден взмахнул рукой, и Элизабет проследила за его движением, словно оно символизировало дальновидность её отца. — Безусловно, природные богатства невозможно добыть за одну ночь, но очень скоро они воздадут нам — Холландам, конечно — за труды сторицей.
— О! — Элизабет сделала самый глубокий вдох в своей жизни. Её длинные изящные пальцы легли на грудь, и она храбро попыталась не разрыдаться. Значит, Уилл всё же приглядывал за ними.
Внезапно на неё нахлынула усталость, которую она подавляла весь день. Она уставилась на отросшую на подбородке Сноудена светлую щетину, на которую ложились последние отблески дня, и постаралась благодарно улыбнуться.
— Спасибо. — Она закрыла глаза, и, прошептав эти слова вновь, подумала о своем отце и отце своего нерожденного ребенка, возможно, прямо сейчас наблюдающих за нею с небес. — Спасибо.
Глава 8
Теперь, когда Каролина Брод показала всему высшему свету свой новый восхитительный дом и его чудесную обстановку, мы полагаем, что больше никто не сомневается в её принадлежности к нашему кругу. Хотя существенным доказательством этого мог бы послужить и гардероб, заказанный ею к первому летнему сезону, равно как и тот факт, что она унаследовала знаменитую ложу покойного Кэри Льюиса Лонгхорна в опере и часто появляется там.
-- Сливки нью-йоркского общества расположились в ложах, выстроенных огромной подковой над сценой оперы, где сегодня вечером шло трогательное мелодраматичное представление, внимание которому уделяли лишь единицы. Свет от гигантской люстры играл на украшениях зрителей и не менее роскошных лорнетах в их руках. Если изучать сквозь увеличительное стекло дам в платьях от Жака Дусе и сопровождающих их джентльменов, сегодня было на что посмотреть. Миссис Генри Шунмейкер присутствовала в свете второй вечер подряд, но никто не смел входить в её ложу, опасаясь разгневать её свекра. Элинор Уитмор, о которой говорили, что она в отчаянии ждёт предложения руки и сердца хоть от кого-нибудь после того, как в июне выступила посаженной матерью на свадьбе младшей сестры, вновь порхала рядом с известным распутником Амосом Вриволдом. Прошло меньше года с тех пор, как Каролина впервые сидела с горящими глазами в этой же ложе. Но сегодня её больше не интересовало, что можно увидеть или услышать вокруг, поскольку она сидела рядом со своей первой любовью — вернее, первой настоящей любовью. Её возлюбленный был одним из любимцев общества, заполнявшего ложи в опере, и поэтому Каролина знала, что сегодня, когда она находится рядом с ним, за ней исподтишка следят десятки глаз.
Ранее они поужинали в особняке Лиланда. Изначально выбор места разочаровал её, ведь Каролина так хотела поскорее выйти с новым кавалером в свет, но в конце концов она нашла в ужине тет-а-тет своеобразное очарование. «В подобной обстановке всё прошло более интимно», — Каролина представляла себе, как делится впечатлениями со служанкой, распускающей шнуровку её корсета, и эти слова были бы правдой. Ведь в освещенной лишь свечами комнате, когда их разделяла только вышитая скатерть из дамасского полотна, Лиланду было намного легче восхищенно любоваться фиолетовыми оборками платья Каролины и её болотно-зелеными глазами. И он достаточно расслабился, чтобы воодушевленно рассказать ей обо всех местах в Париже, где вспоминал о ней, и поведать о чертах характера, выделявших её из всех знакомых ему девушек. Теперь Каролина проигрывала в уме его слова, сидя в ложе Лонгхорна с затуманенными глазами и, наверное, глуповатой улыбкой. Бесполезно пытаться стряхнуть с себя это наваждение. Иногда Лиланд протягивал руку, чтобы пожать обтянутую перчаткой кисть Каролины под прикрытием её шали.
Теперь он наклонился к ней и заговорил так тихо, что ей пришлось подвинуться ближе к нему. Грубоватая кожа его подбородка защекотала шею Каролины, отчего уголки её рта неизбежно бы приподнялись, если бы она уже не улыбалась.
— В жизни вы гораздо лучше, — признался он.
Обнаженные руки и плечи Каролины словно покалывало, и это давало понять, насколько пристально её сейчас разглядывают со всех сторон, но ей хотелось быть такой же решительной, как и Лиланд, и так же не обращать внимания на любопытствующие взоры. Она отстранилась и с неприкрытым обожанием улыбнулась ему. Шли минуты, и прошёл уже почти час — хотя Каролина была не уверена, — прежде чем Лиланд снова заговорил. На сцене уже сменились исполнители.
— Как нам повезло жить в одном квартале! — не в силах поверить в это воскликнул он.
— Да! — согласно кивнула Каролина. — Какая удача.
Её глаза сияли. До сих пор она могла переносить присутствие Лиланда рядом, в этой самой ложе, лишь в малых дозах. Его рост, широкие плечи, отросшие пшеничные волосы, заправленные за уши, скрещенные длинные ноги в чёрных брюках, едва помещающиеся в узком пространстве — хватило бы и чего-то одного, чтобы у Каролины задрожали коленки. Она украдкой бросала на него взгляды, но потом он поворачивался и смотрел на неё изумленными глазами, словно чувствовал те же самые непередаваемые эмоции. От этого Каролина едва не падала в обморок. От самого вида Лиланда у неё перехватывало дух, и она отворачивалась.
Каролина оглядела просторный зал: подругу Пенелопу, чьи голубые глаза презрительно сверкали, Реджинальда Ньюболда и его жену Аделаиду с бриллиантовым колье на шее, Вандербильтов из Уайтхолла, которые по слухам не разговаривали друг с другом после поездки в Монте-Карло, и их нынешние позы подтверждали эту сплетню. Затем задержала взгляд на миссис Портии Тилт и её спутнике, который был намного моложе и стройнее её мужа. У мужчины были правильные скульптурные черты и гипнотический взгляд, хотя Каролину он ни в коей мере не привлекал. Разве что она почувствовала немедленное желание ничем не выказать, что знакома с ним.
Тристан Ригли работал продавцом в «Лорд энд Тейлор», но помимо этого представал во множестве разных ипостасей: жулика, первого мужчины, поцеловавшего Каролину, и человека, изначально предложившего ей извлечь выгоду из дружбы с Лонгхорном. Затем он встал, и Каролина поняла, что он перехватил её взгляд. Возможность того, что сейчас он войдет в её ложу, и она, Каролина Брод, будет на глазах всего нью-йоркского общества разговаривать с кем-то столь непримечательным, внезапно испугала девушку.
Медленно, осторожно она выпустила руку Лиланда и встала.
К счастью для неё, в эту секунду в ложу вошёл Амос Вриволд. Каролина сразу же поняла, что объяснить своё отсутствие и тем самым избежать прихода стройного спутника Портии Тилт будет проще простого.
— О, мистер Вриволд, — поприветствовала она вошедшего. — Прошу меня извинить. Я как раз собиралась в дамскую комнату освежиться. Конечно, вам столько нужно обсудить с нашим дорогим мистером Бушаром.
— Вриволд! — воскликнул Лиланд, поворачиваясь к другу. — Ты совсем не изменился!
Каролина приподняла юбки и напомнила себе, что идёт её второй сезон в обществе, а она уже занимает самую желанную ложу в опере. Она последовала примеру своей подруги Пенелопы Шунмейкер и выбрала себе знаковый цвет, символизирующий её величие. Пенелопа предпочитала красный, а выбор Каролины пал на фиолетовый. Её нельзя не принимать всерьёз. Но выйдя в извилистый коридор, она сразу же столкнулась лицом к лицу с Тристаном Ригли.
— Чем могу быть полезна? — низким грудным голосом спросила она.
Тристан встретил её ледяной взгляд лукавой улыбкой, подчеркнувшей его обаяние. Неопытная девушка с легкостью приняла бы его за аристократа из-за благородной линии челюсти и высоких скул. Как и присутствующие джентльмены, Тристан был одет в черный смокинг с белой рубашкой и галстуком, который очень ему шёл. Хотя Каролина узнала бы его из тысячи, она продолжала смотреть на него безразличным взглядом. Но все же под лентами и бантами, под жесткими ребрами корсета, на её коже выступил холодный пот. Ведь в конце концов было невозможно полностью забыть о том, как он возник в её жизни в тот безумный период, когда она была всего лишь недавно уволенной горничной почтенной семьи Холландов, выставляющей себя дурой в лучших отелях Манхэттена.